Первый миг конца
Ты первый миг конца…
Ты взлёт перед паденьем,
Но от судьбы ведь не уйдёшь.
Ты первый миг конца…
В забытых сновиденьях
Я свято верил, что ты ждёшь.
Ты первый миг конца.
Ты ангел, но без крыльев,
Тебе так хочется мечтать.
Ты первый миг конца.
С тобою всё забыл я…
Возьми мои и вверх… летать.
Ты первый миг конца…
Всё ближе к этой грани,
И что-то тянет, тянет вниз.
Ты первый миг конца.
И что же будет с нами,
Когда поймём, что это всё каприз.
Каприз судьбы, смеющейся и странной,
Нам ход вещей не изменить…
Кто знает, вдруг мы сможем сами
В друг друга верить… и любить?
Ты первый миг конца
Автор: Реликт
Глава XXI. Конец «Вороньей слободки» (отрывок)
«Воронья слободка» загорелась в двенадцать часов вечера, в то самое время, когда Остап Бендер танцевал танго в пустой конторе, а молочные братья Балаганов и Паниковский выходили из города, сгибаясь под тяжестью золотых гирь.
В длинной цепи приключений, которые предшествовали пожару в квартире номер три, начальным звеном была ничья бабушка.
Она, как известно, жгла на своей антресоли керосин, так как не доверяла электричеству.
После порки Васисуалия Андреевича в квартире давно уже не происходило никаких интересных событий, и беспокойный ум камергера Митрича томился от вынужденного безделья. Поразмыслив хорошенько о бабушкиных привычках, он встревожился.
— Сожжёт, старая, всю квартиру! — бормотал он. — Ей что? А у меня одна рояль, может быть, две тысячи стоит.
Придя к такому заключению, Митрич застраховал от огня всё своё движимое имущество. Теперь он мог быть спокоен и равнодушно глядел, как бабушка тащила к себе наверх большую мутную бутыль с керосином, держа её на руках, как ребёнка.
Первым об осторожном поступке Митрича узнал гражданин Гигиенишвили и сейчас же истолковал его по-своему. Он подступил к Митричу в коридоре и, схватив его за грудь, угрожающе сказал:
— Поджечь всю квартиру хочешь? Страховку получить хочешь? Ты думаешь, Гигиенишвили дурак? Гигиенишвили всё понимает.
И страстный квартирант в тот же день сам застраховался на большую сумму. При этом известии ужас охватил всю «Воронью слободку». Люция Францевна Пферд прибежала на кухню с вытаращенными глазами.
— Они нас сожгут, эти негодяи. Вы как хотите, граждане, а я сейчас же иду страховаться. Гореть всё равно будем, хоть страховку получу. Я из-за них по миру идти не желаю.
На другой день застраховалась вся квартира, за исключением Лоханкина и ничьей бабушки.
Лоханкин читал «Родину» и ничего не замечал, а бабушка не верила в страховку, как не верила в электричество. Никита Пряхин принёс домой страховой полис с сиреневой каёмкой и долго рассматривал на свет водяные знаки.
— Это выходит, значит, государство навстречу идёт? — сказал он мрачно. — Оказывает жильцам помощь? Ну, спасибо! Теперь, значит, как пожелаем, так и сделаем.
И, спрятав полис под рубаху, Пряхин удалился в свою комнату.
Его слова вселили такой страх, что в эту ночь в «Вороньей слободке» никто не спал.
Дуня связывала вещи в узлы, а остальные коечники разбрелись кочевать по знакомым. Днём все следили друг за другом и по частям выносили имущество из дома.
Всё было ясно. Дом был обречён. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожжённый сразу с шести концов.
Последним из дома, который уже наполнился самоварным дымом с прожилками огня, выскочил Лоханкин, прикрываясь белым одеялом.
Он изо всех сил кричал: «Пожар! Пожар!», хотя никого не смог удивить этой новостью.
Все жильцы «Вороньей слободки» были в сборе.
Пьяный Пряхин сидел на своём сундуке с коваными углами. Он бессмысленно глядел на мерцающие окна, приговаривая: «Как пожелаем, так и сделаем».
Гигиенишвили брезгливо нюхал свои руки, которые отдавали керосином, и каждый раз после этого вытирал их о штаны.
Огненная пружина вырвалась из форточки и, роняя искры, развернулась под деревянным карнизом. Лопнуло и со звоном вывалилось первое стекло. Ничья бабушка страшно завыла.
— Сорок лет стоял дом, — степенно разъяснял Митрич, расхаживая в толпе, — при всех властях стоял, хороший был дом. А при советской сгорел. Такой печальный факт, граждане.
Женская часть «Вороньей слободки» сплотилась в одну кучу и не сводила глаз с огня.
Орудийное пламя вырывалось уже из всех окон.
Иногда огонь исчезал, и тогда потемневший дом, казалось, отскакивал назад, как пушечное тело после выстрела.
И снова красно - жёлтое облако выносилось наружу, парадно освещая Лимонный переулок. Стало горячо. Возле дома уже невозможно было стоять, и общество перекочевало на противоположный тротуар.
Один лишь Никита Пряхин дремал на сундучке посреди мостовой. Вдруг он вскочил, босой и страшный.
— Православные! — закричал он, раздирая на себе рубаху. — Граждане!
Он боком побежал прочь от огня, врезался в толпу и, выкликая непонятные слова, стал показывать рукой на горящий дом. В толпе возник переполох.
— Ребёнка забыли, — уверенно сказала женщина в соломенной шляпе.
Никиту окружили. Он отпихивался руками и рвался к дому.
— На кровати лежит! — исступленно кричал Пряхин. — Пусти, говорю!
По его лицу катились огненные слёзы. Он ударил по голове Гигиенишвили, который преграждал ему дорогу, и бросился во двор. Через минуту он выбежал оттуда, неся лестницу.
— Остановите его! — закричала женщина в соломенной шляпе. — Он сгорит!
— Уйди, говорю! — вопил Никита Пряхин, приставляя лестницу к стене и отталкивая молодых людей из толпы, которые хватали его за ноги. — Не дам ей пропасть. Душа горит.
Он лягался ногами и лез вверх, к дымящемуся окну второго этажа.
— Назад! — кричали из толпы. — Зачем полез? Сгоришь!
— На кровати лежит! — продолжал выкликать Никита. — Цельный гусь, четверть хлебного вина. Что ж, пропадать ей, православные граждане?
С неожиданным проворством Пряхин ухватился за оконный слив и мигом исчез, втянутый внутрь воздушным насосом.
Последние слова его были: «Как пожелаем, так и сделаем».
В переулке наступила тишина, прерванная колоколом и трубными сигналами пожарного обоза. Во двор вбежали топорники в негнущихся брезентовых костюмах с широкими синими поясами.
Через минуту после того как Никита Пряхин совершил единственный за всю жизнь героический поступок, от дома отделилось и грохнуло оземь горящее бревно.
Крыша, треща, разошлась и упала внутрь дома. К небу поднялся сияющий столб, словно бы из дома выпустили ядро на луну.
Так погибла квартира номер три, известная больше под названием «Вороньей слободки».
Внезапно в переулке послышался звон копыт. В блеске пожара промчался на извозчике инженер Талмудовский. На коленях у него лежал заклеенный ярлыками чемодан. Подскакивая на сиденье, инженер наклонялся к извозчику и кричал:
— Ноги моей здесь не будет при таком окладе жалованья! Пошёл скорей!
И тотчас же его жирная, освещённая огнями и пожарными факелами спина скрылась за поворотом.
из сатирического романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова - «Золотой телёнок»
