На островах пронзительного безумия
Мы сеть сплели из солнца —
Из пряжи шелковистой;
Мы в детстве ключ открыли
Воды святой и чистой.
Мы с семенем горчичным
Пришли к земле опальной.
Мы срезали в дороге
Невзрачный прут миндальный.
Так что ж, и вправду жизнь — тщета,
А всё, что было, — прах? —
И тёмный воздух — пустота.
И вечер весь в слезах.
И солнечная паутина
Уже висит с краёв.
Лоскут чистейшего кармина
Стал влажен и багров.
Закатом зыбким стал восход,
И тьма высокая встаёт
Над гладью облаков.
Задавлен камнем чистый ключ,
А камень скрыт под мхом.
Но что за звук? — Как гром из туч,
Как отдалённый гром…
Опять нахлынула вода:
Вот быстрых волн бегут стада;
Вот поднялась морская рать —
И брега вовсе не видать,
Лишь острова кругом.
РЕТРОСПЕКЦИЯ (ОТРЫВОК)
Писатель: Шарлота Бронте
Я иду по широкому проспекту в Виньлонге, по проспекту, что выходит на Меконг. По вечерам здесь всегда пустынно.
В тот вечер, как и почти каждый день, в электросети произошла авария. С этого всё и началось.
Стоит мне выйти на проспект, а воротам захлопнуться за моей спиной, свет гаснет. Я бегу. Я очень боюсь темноты. Бегу всё быстрее и быстрее. И вдруг слышу — или мне чудится, — будто позади меня тоже кто-то бежит.
Я понимаю, что это правда, сзади кто-то есть, кто-то бежит за мной следом. Я оборачиваюсь на бегу и вижу высокую, худую словно скелет женщину, она бежит и смеётся.
Ноги босые, она бежит за мной и пытается меня поймать.
Я узнаю её: это городская сумасшедшая, её знают все в Виньлонге. Я впервые слышу её голос, она разговаривает только по ночам, а днём спит, часто она спит прямо здесь, на проспекте, у входа в сад.
И вот она бежит и что-то кричит на незнакомом мне языке. От страха я не могу даже позвать на помощь.
Мне лет восемь. Я слышу её пронзительный смех и радостные вопли, сомнения нет, она хохочет надо мной.
Это воспоминание — о самом сильном, всепоглощающем страхе в моей жизни. Сказать, что он сильнее моего рассудка, моей воли — значит ничего не сказать.
Я помню жуткую уверенность, захлестнувшую меня целиком: если женщина дотронется до меня хоть пальцем, это хуже смерти — я тоже сойду с ума.
Я ворвалась в соседский сад, добежала до дома, взлетела по ступенькам крыльца и упала у самой двери. И ещё много дней спустя не могла рассказать, что со мной случилось.
Сейчас, в старости, я всё ещё боюсь осознать, как ухудшается состояние матери, — я по-прежнему не решаюсь назвать его истинным именем — эта преграда отделяла её от нас, детей. Именно мне суждено увидеть её со всей ясностью, мне, а не братьям, потому что братья тут ничего не понимают.
Это случилось за несколько месяцев до нашего окончательного разрыва, в Сайгоне, поздно вечером; мы сидели на террасе нашего дома на улице Тессар. И До тоже.
Я посмотрела на мать. И с трудом узнала её. А потом вдруг, словно при внезапной вспышке, увидела вместо матери незнакомку. Передо мной была чужая женщина, она сидела на месте матери, но не была ею, очень походила на неё, но эта женщина не могла быть моей матерью.
Она как-то тупо смотрела в сторону парка, смотрела в одну точку, будто ждала чего-то неотвратимого, о чём я и не догадывалась.
У неё было молодое лицо, молодые глаза, и вся она светилась счастьем, хоть и старалась сдерживаться в силу привычной стыдливости.
Как она была хороша! Рядом с ней сидела До. Та, казалось, ничего не замечала.
А я испугалась не красоты матери, не счастливого выражения её лица, а совсем другого: кто-то сидел здесь вместо неё, а я и не заметила, когда произошла подмена, я знала, что никакой другой женщины тут быть не могло, только она, но вдруг исчезла именно её неповторимость, и я не знаю, как вернуть её.
Нечем больше заполнить опустевшую оболочку.
Я обезумела, будучи в полном рассудке. Ещё успею закричать. И я закричала.
Слабый крик, бессильный призыв на помощь, но он разбил смертоносный лёд, сковавший всех нас. Мать обернулась.
из автобиографического романа Маргариты Дюрас - «Любовник»
