Ключи к реальности

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Литература как Жизнь


Литература как Жизнь

Сообщений 71 страница 75 из 75

71

Шахта: Мать - Жена

Иллюстрация от 22.11. 2024 г.

Шахта чёрная - чёрная -
Только звёздочками глаза.
Да белеют шахтерские зубы.
Антрацита немягкие шубы.
И бриллиантами пот, как роса.

Шахта грязная - грязная,
И за шиворот подземный дождь.
Запах кислый и угольно - страстный,
А от вЫвалов изредка дрожь.

Шахта серая - серая,
Как мышиной шкурки лоскут.
Жёлтой лампочки надежда смелая.
Злой уклон как судьбинушка крут.

Шахта ржавая - ржавая.
Плачет слёзами красный металл.
Жизнь шахтёра без водки отрава.
Мать - жена долгожданная лава.

А вообще - то, шахтёр устал.

                                                                  Шахта
                                                Автор: Валерий Литвинов

- Погляди! - выкрикнул возчик, поворачиваясь к югу. - Вон там Монсу ...

     И, вновь протянув руку, он указывал на  невидимые  в  темноте  селения,
перечисляя их одно за другим.

В Монсу сахарный завод Фовеля еще работает, но
на другом сахарном заводе - у Готона - часть рабочих уволили.

Только паровая мельница Дютилейля да завод Блеза, 
где  изготовляют  канаты  для  рудников,
устояли.

Затем  старик  повернулся  к  северу  и   широким  жестом  обвёл
полгоризонта: в  Сонвиле  машиностроительные  мастерские  не  получили  двух
третей обычных заказов; в Маршьене из  трёх  домен  зажгли  только  две;  на
стекольном заводе Гажбуа того и гляди рабочие забастуют, потому что им хотят
снизить заработную плату.

     - Знаю, знаю, - повторял прохожий, выслушивая эти сведения. - Я уже был
там.
     - У нас тут пока ещё держатся, - добавил возчик. - Но  всё ж таки на
шахте добычу уменьшили. А вот глядите,  прямо  перед  вами  - Виктуар,  там
только две коксовые батареи горят.

     Он сплюнул, перепряг свою сонную лошадь к  поезду  пустых  вагонеток  и
зашагал позади них.

     
Этьен пристально смотрел вокруг. По - прежнему все тонуло  во  мраке,  но
рука старика возчика словно наполнила тьму великими скорбями обездоленных, и
молодой  путник  безотчётно  их  чувствовал,  -  они  были  повсюду  в  этой
беспредельной шири.

Уж не стоны ли голодных  разносит  мартовский  ветер  по
этой голой равнине? Как он разбушевался! Как злобно воет, словно грозит, что
скоро всему конец: не будет работы, и наступит голод,  и  много - много  людей
умрёт!

Этьен всё смотрел,  стараясь  пронизать  взглядом  темноту,  хотел  и
боялся увидеть, что в ней таится. Всё  скрывала  чёрная  завеса  ночи,  лишь
вдалеке  брезжили  отсветы  над  доменными  печами  и  коксовыми  батареями.

Коксовые подняли вверх чуть наискось десятки своих труб, и над  ними  блещут
красные языки пламени, а две башни доменных печей  бросают  в  небо  голубое
пламя, словно гигантские факелы.

В ту сторону жутко было смотреть, - там как будто полыхало зарево пожара;
в небе не было  ни  единой  звезды,  лишь  эти ночные огни горели на мрачном горизонте -
как символ края каменного  угля  и железной руды.

     - Вы, может, из Бельгии? - послышался за спиной Этьена  голос  возчика,
успевшего сделать ещё один рейс.

     
На этот раз он пригнал только три вагонетки. Надо разгрузить  хоть  эти
три: случилось повреждение в клети,  подающей уголь  на - гора (*),  -  сломалась
какая - то гайка; работа остановилась на четверть  часа,  если  не  больше. 

У подножия террикона стало тихо, смолк долгий грохот колес, сотрясавший  мост.
Слышался только отдаленный стук молота, ударявшего о железо.

  - Нет, я с юга, - ответил Этьен.

    Рабочий опорожнил вагонетки и сел на землю, радуясь нежданному  отдыху;
он по - прежнему угрюмо молчал и только вскинул на  возчика  тусклые  выпуклые
глаза,  словно  досадуя  на  его   словоохотливость. 

Возчик  обычно  был
неразговорчив. Должно быть, незнакомец чём - то  ему  понравился,  и  на  него
нашло желание излить душу, - ведь недаром  старики  зачастую  говорят  вслух
сами с собой.

- А я из Монсу, - сказал он. - Звать меня Бессмертный.
     - Это что ж, прозвище? - удивлённо спросил Этьен.

     Старик захихикал с довольным видом и, указывая на шахту, - ответил:
     - Да, да, прозвали так. Меня три раза вытаскивали  оттуда  еле  живого.

Один раз обгорел я, в другой раз - землёй засыпало при обвале, а в третий  -
наглотался воды, брюхо раздуло, как у лягушки... И вот как увидели, что я не
согласен помирать, меня и прозвали в шутку "Бессмертный".

     И он засмеялся ещё веселее, но его смех, напоминавший скрип  немазаного
колеса, перешёл в сильнейший приступ кашля.

Языки пламени,  вырывавшиеся  из жаровни,
ярко освещали его большую голову с  редкими  седыми  волосами,  его
бледное, круглое лицо, испещрённое синеватыми пятнами.

У этого  низкорослого человека была непомерно широкая шея, кривые ноги, выпяченные  икры  и  такие
длинные руки, что узловатые кисти доходили до колен. А вдобавок  он,  как  и
его лошадь, которая спала стоя, как будто не чувствуя северного ветра,  тоже
был словно каменный и, казалось, не замечал ни  холода,  ни  порывов  ветра,
свистевшего ему в уши.

Когда приступ кашля, раздиравшего ему горло и  грудь,
кончился, он сплюнул ка землю около огня, и на ней осталось чёрное пятно.

  Этьен посмотрел на старика, посмотрел  на  землю,  испещрённую  чёрными
плевками.

  - В копях давно работаете? - спросил он. Бессмертный развёл руками:
     - Давно ли? Да с измальства - восьми лет ещё не было, как  спустился  в
шахту, - вот как раз в эту  самую,  в  Ворейскую,  а  сейчас  мне  пятьдесят
восемь.  Ну - ка  сосчитайте...  Всем  перебывал:  сперва   коногоном,   потом
откатчиком - когда сил прибавилось, а потом  стал  забойщиком,  восемнадцать
лет рубал уголёк. Да вот  обезножел  я,  ревматизм  одолел,  и  из - за  него,
проклятого, меня  перевели  из  забойщиков  в  ремонтные  рабочие,  а  потом
пришлось поднять меня на - гора, а то доктор сказал,  что  я  под  землей  так
навеки и останусь. Ну вот, пять лет  назад  меня  поставили  возчиком.  Что?
Здорово всё - таки! Пятьдесят лет на шахте, а из них - сорок пять под землей.

     Пока он рассказывал, горящие куски угля, то и дело падавшие из жаровни,
багровыми отблесками освещали его бледное лицо.

     - Теперь они мне говорят: на покой пора, - продолжал он. - А я не хочу.
Нашли тоже дурака!.. Ещё два годика протяну - до шестидесяти,  значит,  -  и
буду тогда получать пенсию в сто восемьдесят франков. А если сейчас  с  ними
распрощаюсь, они дадут только сто пятьдесят. Ловкачи! И чего  гонят?  Я  ещё
крепкий, только вот ноги сдали. А всё, знаешь ли, из - за воды.  Вода  меня  в
забоях поливала восемнадцать лет, - ну и взошла под кожу.  Иной  день,  чуть
пошевельнешься, криком кричишь.

И он опять закашлялся.

     - Кашель тоже от этого? - спросил Этьен.

    Но старик вместо ответа энергично мотал  головой.  А  когда  отдышался,
сказал:

     - Нет. В прошлом месяце простудился. Раньше -т о никогда кашля не бывало,
а тут, гляди - ка, привязался, никак от него не отвяжешься. И вот чудное дело:
харкаю, харкаю...

     В горле у него заклокотало, и он опять сплюнул чёрным.

     - Это что же, кровь? - осмелился наконец спросить Этьен.

     Бессмертный не спеша вытер рот рукавом.

     - Да нет, уголь... В нутро у меня столько угля набилось, что хватит  на
топку до конца жизни. А ведь уже пять лет под землей не работаю. Стало быть,
раньше припас уголька, а сам про то ничего и  не  знал.  Не  беда, с  углём
крепче буду.

     Наступило молчание.

                                                                                                          из романа Эмиль Золя - «Жерминаль»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  подающей уголь  на - гора -  «Уголь на гора» — это выражение, означающее поднять уголь на поверхность шахты. Оно происходит от речи шахтёров, которые словом «гора» обозначали верхнюю поверхность шахты.

Литература, как  жизнь

0

72

Это всё лишь книги 

В двадцать первом веке, где - то на планете,
Я не знаю точно, где живёт и как ,
Молодая фея, что умеет слышать
Разговоры ветра и зелёных трав

И не спится фее летними ночами,
О любви всё шепчут дикие цветы,
А она о счастье ничего не знает,
Одиноко сердце, одиноки дни..

В двадцать первом веке современна фея
Кто же мне подскажет, как её узнать ?
По глазам ли звёздам, что других светлее ?
Где её увидеть, как её понять ?

А она не верит, что бывают встречи,
Может ветер скажет, где меня найти ?
И распустит фея волосы на плечи,
Не бывает разве у людей любви ?
!

В двадцать первом веке, где - то на планете,
Я не знаю точно , где живёт и как,
Молодая фея, что умеет слышать
Разговоры ветра и зелёных трав

                                                                               Молодая фея
                                                                        Автор: Инесс - Виола

Тяжёлые тучи медленно ползли по серому небу, мешая солнцу радовать теплом и светом город. На тротуарах пузырились лужи. Люди прятались от наглого осеннего дождя, укрывались под козырьками ближайших киосков и магазинов, заскакивали в любую распахнутую дверь.

  Андрей поставил кресло у самого входа в свой "Букинист" и с каким - то необъяснимым восторгом наблюдал происходящее вокруг. Было немного зябко, но закрывать дверь не хотелось - она как бы соединяла два разных мира. Один из этих миров был внешним, обычным и утомляющим своей неуклюжестью, другой же - постоянно удивляющим, чарующим миром книг, стоящих на полках родного магазинчика. Этот второй мир был намного понятней и ближе, чем тот, первый, существующий по несовершенным и даже извращённым законам.

  Андрей создавал свой мир уже много лет и шёл к нему непростым путём, который однажды завёл на службу в милицию. Но вдруг выяснилось, что милиция - это не только образцовые стражи порядка и защитники законопослушных граждан. Оказалось, что имеется и обратная, крайне неприглядная сторона медали - грязь и подлость, чинопочитание и взяточничество, тяжёлый, неблагодарный труд и отсутствие всяких перспектив. Всё это никак не вязалось с создаваемым миром, и Андрей без всякого сожаления ушёл из "органов", пустившись в рискованные странствия по жизни.

   И вот, в результате многих злоключений, он оказался в небольшом полуподвальном помещении, которое сдала ему недорого в аренду, вместе с парой сотен списанных книг, одна из городских библиотек. Так возник маленький, но вполне уютный мирок с названием "Букинист", и этим миром Андрей не без оснований гордился. Ещё бы! Ведь это было именно то, о чём он так долго мечтал и даже видел в своих счастливых снах.

  Он любил гладить рукой книги, вдыхать их запахи, прислоняться к ним щекой. Во всём этом было что-то интимное и сверхъестественное, что - то не поддающееся никакому человеческому разумению. Подавляющее большинство из этих книг он прочёл, а некоторые, самые любимые, знал почти наизусть. Он радовался каждой хорошей книге, когда её приносил какой-нибудь горе - владелец, решивший вдруг, по той или иной причине, расстаться со своей преданной спутницей жизни пусть. Книга не может предать человека, а вот человек часто предаёт книгу. Предаёт, особенно и не задумываясь о таком "пустячке"...

  Андрей считал себя в какой - то мере спасителем литературы. Ведь благодаря его магазину почти каждая принесённая сюда книга со временем находила своего нового владельца и друга, того, кому она была действительно нужна.

   - Бедняжки вы мои, - говорил иногда он вслух, задумчиво глядя на полки. - Ну, ничего, ничего...

  В самом дальнем закутке магазинчика Андрей поставил старенький топчан и журнальный столик и часто оставался здесь ночевать, с удовольствием перечитывая какую-нибудь из своих любимиц. Он мог читать всю ночь напролёт, подбадривая себя крепким чаем или кофе из термоса, а иногда позволял себе что - нибудь и покрепче.

   В мире "Букиниста" было намного уютней и спокойней, чем дома, где на Андрея постоянно обрушивались выстрелы из "двуствольной артиллерии" - жены и почти взрослой дочери: "Ты бы лучше на стройку пошёл! Там хоть какие - то деньги платят. А то сидишь как идиот со своими книжками... И ладно бы продавал что - то путёвое, а то ведь макулатура одна... Да кому сейчас нужны все эти твои советские писателишки? Классики соцреализма!.. Кто их теперь читает? Какой дурак за них платить будет? Ты не думаешь о том, что завтра дочь замуж соберётся? А у нас ведь даже денег на свадьбу нет! Не говоря уже о прочем..."

   Обвинения всегда били больно и точно. Он чувствовал, что жена в чём - то права, и от этого было ещё хуже. Дочка собиралась поступать в университет, а за учёбу платить было нечем...
 
  - Здравствуйте...

  Андрей не заметил, как девушка вошла в магазинчик, и потому вздрогнул, услышав её голос. Опять пришла! И вновь во взгляде что-то необъяснимое...

   - Как жизнь? - Он попытался скрыть охватившее его волнение и как можно беззаботнее подмигнул ей.

   Девушка пожала плечами и улыбнулась. Её тёмно - русые волосы спадали на плечи и спину свободными волнами. От неё исходил приятный аромат луговых цветов, и этот аромат сразу же заполнил всё помещение.

  - Сегодня вечером у меня много свободного времени, - смущённо сказала она. - Вы... не хотите погулять?

  Девушка замерла, напряжённо ожидая ответа. Он ощутил это напряжение неким шестым чувством и смутился сам.

  "Господи, да зачем же я тебе нужен? Ведь тебе, наверно, и двадцати ещё нет, а я уж тридцать пять разменял. И ведь одета хорошо, значит, вполне перспективная..."

  Эти мысли пронеслись стремительно и оставили в душе лёгкую грусть. Был бы он помоложе лет на десять, а так... Нет, не стоит вторгаться в её жизнь, чтобы не произвести там никаких разрушений.

  - Извини, я сегодня занят. Дела, будь они неладны.

   Чтобы не выдать своё враньё, Андрей отвернулся, делая вид, будто поправляет на полке книги.

  - Что вы, это вы меня извините, - поспешно проговорила она. - Я, наверное, кажусь вам глупой...
   - Нисколько. - Андрей попытался улыбнуться, но вышло это как - то натянуто.

   Чтобы сменить тему, он указал девушке на полку.

   - Взгляни-ка сюда. Вчера только принесла одна вредная тётка... Юрий Казаков, Андрей Платонов, Паустовский, Пришвин, Юрий Трифонов, Евгений Замятин. Можно сказать, целая библиотечка лучших советских авторов. Очень советую тебе почитать. Это отличные повести и рассказы. Ты, например, читала "Золотую розу" Паустовского?
   - Нет. - Девушка подошла к нему, разглядывая книги.

   Теперь она стояла совсем близко, почти касаясь его плеча, и Андрей ощутил, что эта близость буквально пьянит и немного кружит голову.

  "Может быть, всё же пройтись с ней вечером по городу?" - мелькнула шальная мысль, но он тут же отогнал её.
   "Нет, нет и ещё раз нет! Всё равно, ничем хорошим это не кончится. Потом будут боль и грусть юного существа, и крушение жизненных идеалов. Я не хочу быть причиной этому. Только не я..."

   Он слышал её дыхание, упивался её ароматом и желал теперь только одного - чтобы она поскорее ушла и унесла всю бурю его желаний и чувств...

  - Я возьму их все. Наверное, это действительно хорошие книги, раз вы так их хвалите. Мне кажется, у вас есть художественный вкус.
   - Пожалуй, это единственное, что у меня есть, - вздохнул Андрей.
   - Зачем вы так говорите? - Девушка взглянула укоризненно. - Вы... очень хороший человек. Разве это так мало? Ведь в наше время, когда все вокруг помешались на деньгах и достатке, таких людей почти не осталось. Все забыли о том, что кроме "баксов" и "мерсев" есть ещё и что - то более дорогое и вечное. А богатство - это всего лишь пошлая театральная декорация, и не более того...

    Она замолчала, часто дыша от волнения, а Андрей тупо смотрел на её грудь, высоко вздымающуюся под тонким свитерком, и ничего больше не замечал вокруг.

   Он всё же заставил себя оторвать взгляд от груди девушки и увидел её светящиеся карие глаза.

  - К сожалению, моя жена и дочь считают по - другому. Им нужен именно достаток и ничего другого.

   Он спохватился, так как фраза прозвучала совсем не к месту. Но взгляд девушки уже потух.

   "Вот идиот! Ну зачем было это ляпать?.."

  Она сложила в пакет полдюжины книг и протянула деньги, отведя в сторону взгляд, словно ей было стыдно платить.

  - Не надо. - Андрей демонстративно спрятал руки за спину. - Считай это моим подарком тебе.
   - Так вы разоритесь, - сказала она вполне серьёзно. - Это же ваш бизнес.
   - Да какой это, к чёрту, бизнес! Я что, похож на бизнесмена?
   - Нет, не похожи. Вы... вы совсем не такой.

   Андрей осторожно взял её за руку.

  - Послушай, мне кажется, ты чересчур меня идеализируешь. А я ведь вполне обычный человек с кучей бытовых проблем и семейных неурядиц. Я ... просто неудачник, не нашедший своё место в этой новой, дерьмовой жизни. Пойми это. Подобные мне люди со временем вымрут, потому что стране нужны совсем другие - наглые и беспринципные, способные на всё ради достижения своих целей. А мы - всего лишь жалкие пережитки социализма, которые наивно верили в светлое будущее. Мы - отходы, утиль...
   - Прекратите! - с жутким отчаянием вскричала девушка и бросилась к выходу.
   - Подожди! - Андрей попытался её догнать, чтобы остановить, извиниться за свой срыв и начать весь разговор с начала. Он вдруг понял, что не хочет сейчас расставаться с этой милой девушкой, тем более, так нехорошо.
   - Я дурак! Ты не слушай меня...
   - До свидания, - со всхлипом сказала она уже на крыльце и быстро зашагала прочь, выбивая каблучками дробь по плитке тротуара.

  Она, кажется, заплакала, и Андрею стало стыдно за то, что обрушил свои проблемы на человека, который пришёл сюда, быть может, чтобы найти утешение для своей души.

  "А я ведь до сих пор не знаю её имени..."

  Он с грустью смотрел вслед девушке до тех пор, пока она не затерялась среди спешащих людей, достал из кармана своей старенькой джинсовой куртки пачку "Явы" и закурил, но, не докурив сигарету, бросил её в урну и вернулся в полумрак "Букиниста". Ему показалось, что в магазине возникло странное гнетущее напряжение, словно все книги переживали сейчас вместе с ним, возможно даже, неслышно перешёптывались между собой.

  - Ну что скажете, носители вековой мудрости? Не бойтесь...

Андрей выжидающе разглядывал хмурые полки, но хитрые книги притаились и благоразумно молчали...
 
  Наблюдать за людьми, приходящими в магазинчик, Андрею всегда было интересно. Зачастую покупатели были настолько неординарны и неповторимы, что он не удержался и начал вести что - то вроде дневника, где делал записи обо всех необычных людях или историях, связанных с ними. Порой у него получались неплохие зарисовки, вполне достойные литературных журналов.

  У "Букиниста" были свои завсегдатаи, приходящие каждую неделю. Они подолгу выбирали книги, расспрашивали об авторах и сюжетах произведений, а затем уходили, так ничего и не купив, либо приносили на продажу экземпляры из личных домашних библиотек. Эти люди постоянно что - то рассказывали о своей жизни, делились проблемами или радостями, а иногда даже просили в чём-либо совета...

  - Вот, принёс советские детективы.

Высокий, сухощавый старик неторопливо доставал из большого коричневого портфеля книги и бережно раскладывал их на столике.

   - Расстаюсь с ними с болью в душе, как со старыми друзьями. Вы понимаете, о чём я?
   - Даже слишком. - Андрей так же бережно принимал томики в твёрдых коленкоровых или ледериновых переплётах.
   - Братья Вайнеры, Юлиан Семёнов, Николай Леонов, Аркадий Адамов... Классики советского детектива, долгое время составлявшие конкуренцию Западу. Теперь их место в литературе заняли лихие авторы "крутых" боевиков и кухонные писательницы, возомнившие себя Агатами Кристи, а также жуткие чернушно - порнушные литераторы, называющие свои демонические труды новым реализмом...

А что поделаешь? - продолжал рассуждать старик. - На одну пенсию нынче прожить невозможно, вот и приходится распродавать. У меня тут везде экслибрисы стоят. - Он открыл одну из книг и показал синий оттиск с изображением советского герба. - Я, знаете ли, раньше работал в одном очень серьёзном учреждении и неплохо получал для тех времён. Всегда любил читать. У меня дома две тысячи томов было... Сейчас уже и половины не осталось... Жалко продавать, но приходится... Да, профукали мы страну, отдали её на растерзание и поругание хапугам и разным выродкам. Так нам и надо. Я ведь хорошо помню, как в августе девяносто первого все кричали "Да здравствует демократия!" и ждали перемен к лучшему. Вот перемены и настали. Эх... - Старик тяжело вздохнул и покачал головой, не пересчитывая, сунул деньги в карман старого драпового пальто. - Уходят книги, уходит и жизнь.

   Он ушёл, покачивая в руке пустым портфелем.
 
   Книги старика выглядели вполне привлекательно и ещё могли найти своего покупателя. Андрей поставил их на видное место и вышел на крыльцо покурить. Задумался, разминая пальцами сигарету. Вспомнил, что ещё не заплатил библиотеке за аренду подвала за этот месяц, припомнил утренний скандал с женой, разгоревшийся из - за какого - то пустяка, и решил сегодня вновь ночевать здесь. Заметил неподалёку худую дворнягу, внимательно наблюдавшую за ним. Во взгляде этого замызганного пса с грязной, свалявшейся шерстью таилось ожидание.

  - Что, братец, голоден?

  Пёс облизнулся, словно понял слова человека.

  - Погоди-ка, у меня тут, кажется, кое - что есть для тебя.

   Андрей спустился в магазин и достал из спортивной сумки свёрток, в котором лежал его ужин. Развернул бумагу и, взяв один из припасённых бутербродов, вернулся на крыльцо.

  - Держи, подкрепись!..

  Пёс, радостно виляя хвостом, поймал бутерброд налету и жадно проглотил, затем вновь устремил на человека свои умные чёрные глазища.

  - Всё, брат, извини. Мне тоже нужно будет поесть.

  Дворняга разочарованно опустила морду и понуро побежала дальше в поисках лучшей доли.

  - Тебе проще. Ты всегда властен над собой и способен запросто и без лишнего сожаления уйти оттуда, где твоя собачья жизнь превратилась в невыносимое существование. Но я - то ведь не собака...

   Андрей живо представил себя бродячим псом, которого однажды выбросил на улицу любимый хозяин - из-за обычной человеческой прихоти либо по причине скверного настроения.

  - И всё же, я тебе завидую...
 
   К "Букинисту" незаметно подкрался вечер, принёсший с собой уйму сомнений и невесёлых раздумий о завтрашнем дне. И только одни верные книги тут же бросились на выручку своему владельцу, спеша отогнать подальше все его жизненные тревоги и удручающие мысли. Они, эти маленькие чародеи, как всегда, не подвели...

                                                                                                                                                                         Продавец книг (Отрывок)
                                                                                                                                                               Автор: Мальков Виталий Олегович

Литература как Жизнь

0

73

Любовники горькой матери

Как будто есть предчувствие луны
И в голосе, и в облике твоём.
И выгнутая линия спины
Под пальцами по - лунному поёт,
И эта хрупкость голоса дрожит,
Как лунная дорожка на воде.
И кажется, что ты не можешь жить
На этом свете, здесь, среди людей.
И если ночь пройдёт, пройдёшь и ты
Сквозь эти стены, им не удержать
Ни тонкости твоей, ни высоты.
Тебя ведёт предлунная душа
И тело, что останется со мной,
Не будет больше тем, что здесь сейчас.
Но ты так упиваешься луной,
Касаясь невесомого луча,
Что никогда тебя остановить
Я не смогу, как много раз не мог
.

И ты не сможешь, и оставишь высь,
И снова переступишь мой порог.

                                                                  Предчувствие луны
                                                                 Автор: Яна Конозова

В университете Яша близко сдружился со студентом Рудольфом Бауманом и студенткой Олей Г., – русские газеты не печатали полностью её фамилии. Это была барышня его лет, его круга, родом чуть ли не из того же города, как и он. Семьи, впрочем, друг друга не знали. Только раз, года два после Яшиной гибели, на литературном вечере мне довелось видеть её, и я запомнил её необыкновенно широкий, чистый лоб, глаза морского оттенка и большой красный рот с чёрным пушком над верхней губой и толстой родинкой сбоку, а стояла она сложив на мягкой груди руки, что во мне сразу развернуло всю литературу предмета, где была и пыль ведряного  вечера (*), и шинок у тракта и женская наблюдательная скука. Рудольфа же я не видал никогда и только с чужих слов заключаю, что был он бледноволос, быстр в движениях и красив, – жилистой, лягавой красотой. Таким образом для каждого из помянутых трёх лиц я пользуюсь другим способом изучения, что влияет и на плотность их, и на их окраску, покамест в последнюю минуту не ударяет по ним, озарением их уравнивая, какое - то моё, но мне самому непонятное солнце.

В дневниковых своих заметках Яша метко определил взаимоотношения его, Рудольфа и Оли как «треугольник, вписанный в круг». Кругом была та нормальная, ясная, «эвклидова», как он выразился, дружба, которая объединяла всех троих, так что с ней одной союз их остался бы счастливым, беспечным и не расторгнутым. Треугольником же, вписанным в него, являлась та другая связь отношений, сложная, мучительная и долго образовывавшаяся, которая жила своей жизнью, совершенно независимо от общей окружности одинаковой дружбы. Это был банальный треугольник трагедии, родившийся в идиллическом кольце, и одна уж наличность такой подозрительной ладности построения, не говоря о модной комбинационности (**) его развития, – никогда бы мне не позволила сделать из всего этого рассказ, повесть, книгу.

«Я дико влюблён в душу Рудольфа», – писал Яша своим взволнованным, неоромантическим слогом. «Я влюблён в её соразмерность, в её здоровье, в жизнерадостность её. Я дико влюблён в эту обнажённую, загорелую, гибкую душу, которая на всё имеет ответ и идёт через жизнь, как самоуверенная женщина через бальный зал. Я умею только представить себе в сложнейшем, абстрактнейшем порядке, по сравнению с которым Кант и Гегель игра, то дикое блаженство, которое я бы испытывал, если бы… – Если бы что? Что я могу сделать с его душой? Вот это - то незнание, это отсутствие какого - то таинственнейшего орудия (вроде того как Альбрехт Кох тосковал о “золотой логике” в мире безумных), вот это - то и есть моя смерть. Моя кровь кипит, мои руки холодеют, как у гимназистки, когда мы с ним вдвоём остаёмся, и он знает это, и я становлюсь ему гадок, и он не скрывает брезгливого чувства. Я дико влюблён в его душу, – и это так же бесплодно, как влюбиться в луну».

Можно понять брезгливость Рудольфа, – но с другой стороны… мне иногда кажется, что не так уж ненормальна была Яшина страсть, – что его волнение было в конце концов весьма сходно с волнением не одного русского юноши середины прошлого века, трепетавшего от счастья, когда, вскинув шёлковые ресницы, наставник с матовым челом, будущий вождь, будущий мученик, обращался к нему… и я бы совсем решительно отверг непоправимую природу отклонения («Месяц, полигон, виола заблудившегося пола…» – как кто - то в кончеевской поэме перевёл «и степь, и ночь, и при луне…»), если бы только Рудольф был в малейшей мере учителем, мучеником и вождём, – ибо на самом деле это был что называется «бурш» (***), – правда, бурш с лёгким заскоком, с тягой к тёмным стихам, хромой музыке, кривой живописи, – что не исключало в нем той коренной добротности, которой пленился, или думал, что пленился, Яша.

Сын почтенного дурака - профессора и чиновничьей дочки, он вырос в чудных буржуазных условиях, между храмообразным буфетом и спинами спящих книг. Он был добродушен, хоть и недобр, общителен, а всё же диковат, взбалмошен, но и расчётлив. В Олю он окончательно влюбился после велосипедной прогулки с ней и с Яшей по Шварцвальду, которая, как потом он показывал на следствии, «нам всем троим открыла глаза»; влюбился по последнему классу, просто и нетерпеливо, однако встретил в ней резкий отпор, ещё усиленный тем, что бездельная, прожорливая, с угрюмым норовцом, Оля в свою очередь (в тех же еловых лесах, у того же круглого чёрного озера) «поняла, что увлеклась» Яшей, которого это так же угнетало, как его пыл – Рудольфа, и как пыл Рудольфа – её самое, так что геометрическая зависимость между их вписанными чувствами получилась тут полная, напоминая вместе с тем таинственную заданность определений в перечне лиц у старинных французских драматургов: такая-то – «amante»(****), с тогдашним оттенком действенного причастия такого - то.

Уже к зиме, ко второй зиме их союза, они отчётливо разобрались в положении; зима ушла на изучение его безнадёжности. Извне всё казалось благополучным: Яша беспробудно читал, Рудольф играл в хоккей, виртуозно мча по льду пак, Оля занималась искусствоведением (что в рассуждении эпохи звучит, как и весь тон данной драмы, нестерпимо типичной нотой); внутри же безостановочно развивалась глухая, болезненная работа, – ставшая стихийно разрушительной, когда наконец эти бедные молодые люди начали находить услаждение в своей тройственной пытке.

Долгое время по тайному соглашению (каждый о каждом бесстыдно и безнадежно все давно уже знал) они переживаний своих не касались вовсе, когда бывали втроём; но стоило любому из них отлучиться, как двое оставшихся неминуемо принимались обсуждать его страсть и страдания. Новый Год они почему - то встречали в буфете одного из берлинских вокзалов, – может быть потому, что на вокзалах вооружение времени особенно внушительно, – а потом пошли шляться в разноцветную слякоть по страшным праздничным улицам, и Рудольф предложил иронический тост за разоблачение дружбы, – и с той поры, сначала сдержанно, но вскоре в упоении откровенности, они уже совместно в полном составе обсуждали свои чувства. И тогда треугольник стал окружность свою разъедать.

Чета Чернышевских, как и родители Рудольфа, как и Олина мать (скульпторша, жирная, черноглазая, ещё красивая дама с низким голосом, похоронившая двух мужей и носившая всегда какие - то длинные бронзовые цепи вокруг шеи), не только не чуяла, какое нарастает событие, но с уверенностью ответила бы, найдись праздный вопрошатель среди ангелов, уже слетавшихся, уже кипевших с профессиональной хлопотливостью вокруг колыбели, где лежал темненький новорожденный револьвер, – ответила бы, что все хорошо, всё совершенно счастливы.

Зато потом, когда все уже случилось, обокраденная память прилагала все усилия, чтобы в былом ровном потоке одинаково окрашенных дней найти следы и улики будущего, – и представьте себе, находила, – так что госпожа Г., нанося, как она выражалась, визит соболезнования Александре Яковлевне, вполне верила в свои слова, когда рассказывала, что давно предчувствовала беду – с того самого дня, как вошла в полутёмную залу, где на диване в неподвижных позах, в различных горестных преклонениях аллегорий на могильных барельефах, молчали Оля и её двое приятелей; это было одно мгновение, одно мгновение гармонии теней, но госпожа Г. будто бы это мгновение отметила, или вернее отложила его, чтобы через несколько месяцев к нему фуксом возвратиться.

                                                                                                                                                из мета романа Владимира Набокова - «Дар»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) где была и пыль ведряного  вечера - ВЕ́ДРЕННЫЙ, - ая, - ое. Устар. и прост. Ясный, солнечный, сухой (о погоде).

(**) не говоря о модной комбинационности его развития - Комбинационность. Комбинационный стиль, наличие различных комбинаций.

(***) ибо на самом деле это был что называется «бурш» - Бурш. Член студенческой корпорации или другого студенческого объединения, участники которого отличались склонностью к участию в дуэлях, кутежах.

(****) такая-то – «amante» - amante (фр.). Любовница.

Литература как Жизнь

0

74

Ренессанс

В иллюстрации использована картина испанского художника и гравёра Леонардо  Аленца  - «Сатира на романтическое самоубийство» (Романтический музей, Мадрид, около 1839 г.).

(орфография автора сохранена)

Стены домов сквозь квадраты дверей,
Серые памятники площадей,

В душах отчаяние и покой…

Мииииир! – Постой!…..
Мне не нужен оброк, мне не нужен аванс…..
___________ Только ренесанса……. Та - та - та - та !!!!!
ААААА Только РЕНЕСАНСЪ!!!!!!

Чистокровные люди давно не в моде
И бродят по улицам в ярких лохмотьях… -
А с экрана твердят, что будет рассвет,
Только он уже был. Так много лет….
Дайте ж им попытку! Дайте им шанс…..
Сделать РЭЭЭЭЭНЕ – САНСЪ!!!!!
Только Ренесансъ!!!!!!!
Секунды вспять, а души вверх,
Сердцу — любовь, голове – успех!
Иглы под ногти — правду узнать!

Соединять.. и воскрешать…

…. А я буду долго помнить вас и РЕ…
НЕ…
САНСЪ!!!!! РЕНЕСАНСЬ……

                                                                        Ренесанс
                                                             Автор: Иван Кузнецов

Он хочет покончить с этим до открытия магазинов.

Над головой стая местных крылатых паразитов сорвалась с невидимого насеста и начала пикировать, как будто целясь в машину Арчи, чтобы в последний момент, двигаясь как единое целое, с грацией подкрученного мяча, заложить крутой вираж и сесть на мясной магазин «Хуссейн - Ишмаэл».

Но Арчи был уже слишком далеко, чтобы испугаться: с тёплой нездешней улыбкой он наблюдал, как они гадят на белую стену, оставляя на ней синеватые полосы. Он смотрел, как они вытягивают шеи, заглядывая в сточную канаву вдоль «Хуссейн - Ишмаэла», как они следят за медленно стекающей кровью цыплят, коров и овец, развешанных вокруг магазина, будто пальто на вешалках. Неудачник. У этих голубей было чутьё на неудачников… и они пронеслись мимо Арчи.

Потому что, хотя он этого не знал и хотя шланг пылесоса, лежащий на пассажирском сиденье и подсоединенный к выхлопной трубе, наполнял дымом лёгкие Арчи, удача не покинула его в это утро. Она покрывала его тончайшим слоем, как роса. Пока он лежал, то теряя сознание, то приходя в себя, положение планет, музыка сфер, взмах прозрачных крыльев бабочки - медведицы в Центральной Африке – всё то, благодаря чему Какое Только Дерьмо Ни Случается, решило дать Арчи ещё один шанс. Где - то там кто - то решил, что он будет жить.

* * *
Магазин «Хуссейн - Ишмаэл» принадлежал Мо Хуссейну - Ишмаэлу, огромному детине с причёской как у Элвиса Пресли: кок и хвостик, похожий на утиный. По поводу голубей Мо считал, что надо устранять не последствия, а причину: не экскременты, а самих голубей. Настоящее дерьмо (такова была мантра Мо) – это голуби, а не их дерьмо. То утро, когда Арчи чуть не умер, началось для Хуссейна - Ишмаэла как любое другое: Мо уложил свой огромный живот на подоконник, высунулся из окна и стал размахивать мясницким ножом, пытаясь остановить поток стекающей бело - синеватой массы.

– А ну кыш! Пошли вон, срущие твари! Ура! ШЕСТЬ!

Это был крикет – некогда английская игра, ныне усвоенная иммигрантами, а шесть – максимальное число голубей за один взмах.

– Варин! – крикнул Мо, победоносно подняв окровавленный нож. – Тебе отбивать. Готов?

Внизу на тротуаре стоял Варин – молодой толстый индус, направленный сюда из соседней школы для прохождения практики по какой - то дурацкой программе. Он был похож на большую печальную точку под вопросительным знаком Мо. Вся работа Варина заключалась в том, чтобы подняться по лестнице, собрать слипшиеся куски голубятины в маленький пакет с надписью «Куик - Сейв», завязать его и выбросить в мусорный бак в конце улицы.

– Пошевеливайся, Мистер Жиртрест, – вопил один из поваров Мо и бил Варина по заднице шваброй, как будто ставил тире после каждого слова. – Поднимай – сюда – свой – жирный – индусский – зад – Ганеш – Слонопотам – и – прихвати – голубиное – месиво!

Мо вытер пот со лба, фыркнул и оглядел Криклвуд: поломанные кресла и ошмётки ковров – гостиные местных бомжей, игровые автоматы, жирные ложки, такси – всё покрыто голубиным помётом. Мо верил, что однажды обитатели Криклвуда поблагодарят его за эту ежедневную войну; настанет день, когда ни мужчине, ни женщине, ни ребёнку с Бродвея не придётся смешивать одну часть моющего средства с четырьмя частями уксуса, чтобы счищать эту мерзость, которая покрывает весь мир.

Настоящее дерьмо, – торжественно повторил он, – это голуби, а не их дерьмо. И только он, Мо, это понимает. Он оглядывал район, и в его взгляде, вполне в духе дзен - буддизма, светились умиление и доброжелательность, но только до тех пор, пока в его поле зрения не попала машина Арчи.

– Аршад!

Тощий парень жуликоватого вида, с усами как руль велосипеда, одетый во всё коричневое, вышел из магазина с окровавленными ладонями.

– Аршад! – Мо, едва сдерживаясь, ткнул пальцем в сторону машины: – Мальчик, я спрошу только один раз.
– Да, Абба? – отозвался Аршад, переминаясь с ноги на ногу.
– Это что такое? Что это ещё за машина? В шесть тридцать приедут поставщики. В шесть тридцать здесь будет пятнадцать коровьих туш. Мне надо их затащить внутрь. Это моя работа. Понятно? Мясо приедет. Так что я даже не знаю… – Мо изобразил озадаченную невинность. – Я думал, там ясно сказано: «Место доставки». – Он указал на старый деревянный ящик, надпись на котором гласила: «Стоянка запрещена для всех видов транспорта по всем дням». – Ну?
– Я не знаю, Абба.
– Аршад, сынок. Я не для того тебя нанял, чтобы ты не знал. Варин может ничего не знать. – Он высунулся из окна и треснул Варина, который осторожно, как по канату, переходил опасную канаву. От такого подзатыльника бедняга чуть не слетел с дощечки. – А тебя я нанял, чтобы ты всё знал. Собирал информацию. Проливал свет на великую и неизъяснимую тайну вселенной.
– Абба?
– Выясни, какого чёрта там стоит эта машина, и чтоб через минуту её там не было.

Мо исчез в доме. Вскоре Аршад вернулся. Теперь он был готов всё объяснить:

– Абба!

Голова Мо снова высунулась из окна, как злобная кукушка из швейцарских часов.

– Он травится газом, Абба.
– Чего?

Аршад пожал плечами.

– Я постучал в стекло и сказал ему, чтоб убирался, а он ответил: «Я травлюсь газом, отстаньте от меня», или что - то такое.
– Никому не позволю травиться на моей территории, – оборвал его Мо и зашагал вниз по лестнице. – У меня нет на это лицензии.

Мо подошёл к машине Арчи, вырвал полотенца, которые забивали щель в окне, и, нажав на стекло со всей своей бычьей силой, опустил его на пять дюймов.

– Вы что, не слышали, мистер? У нас нет лицензии на самоубийства. Здесь мясной магазин. Кошерный, понял? Если ты собирался тут помереть, друг мой, я тебя сперва хорошенько разукрашу.

Арчи поднял голову. И в тот момент, когда он уже сфокусировал взгляд на потной туше коричневого Элвиса, но ещё не осознал, что жизнь к нему вернулась, ему было Видение. Он понял, что впервые с рождения Жизнь одобрила Арчи Джонса. Не просто сказала «о’кей» или «ладно - уж - продолжай - раз - начал», но громко воскликнула «Да!». Жизнь хотела Арчи. Она ревниво вырвала его из зубов смерти и снова прижала к груди. Да, он не лучшее её детище, но он ей нужен, и, что самое удивительное, она тоже, оказывается, ему нужна.

Он лихорадочно опустил стёкла с обеих сторон и глубоко вдохнул свежий воздух. Судорожно дыша, он цеплялся за фартук мясника, горячо благодарил Мо, а по его щекам текли слёзы.

– Ладно, ладно, – Мо освободился от цепкой хватки Арчи и разгладил фартук, – а теперь проваливай. У меня мясо приезжает. Я тут, чтобы разделывать туши, а не утешать. Ты что здесь искал – улицу Одиночества? Так это не здесь. Здесь у нас – Криклвуд - лейн.

Не переставая благодарить мясника в промежутках между приступами кашля, Арчи дал задний ход, съехал с бордюра и повернул направо.

                                                                                        из дебютного романа британской писательницы Зейди Смит - «Белые зубы»

Литература, как жизнь

0

75

Праздничные штаны для немецкого  Чёрта

И Бъсы лжепророчествуют, когда молчат пастыри .. христианские.

Под утро, в понедельник,
Портняжка вышел в сад.
Навстречу — чёрт: «Бездельник,
Пойдём со мною в ад!
Теперь мы спасены!
Сошьёшь ты нам штаны,
Сошьёшь нам одежонку,
Во славу сатаны!»

И со своим аршином
Портняжка прибыл в ад.
Давай лупить по спинам
Чертей и чертенят.
И черти смущены:
«Мы просим сшить штаны,
Но только без примерки,
Во славу сатаны!»

                                      Портной в аду (Немецкая народная баллада) Отрывок.
                                                              Перевод: Л. Гинзбурга

Всем откудова - то было достоверно известно с подробностями, что новая губернаторша и Варвара Петровна уже встречались некогда в свете и расстались враждебно, так что одно уже напоминание о госпоже фон Лембке производит будто бы на Варвару Петровну впечатление болезненное.

Бодрый и победоносный вид Варвары Петровны, презрительное равнодушие, с которым она выслушала о мнениях наших дам и о волнении общества, воскресили упавший дух робевшего Степана Трофимовича и мигом развеселили его. С особенным, радостно - угодливым юмором стал было он ей расписывать про въезд нового губернатора.

— Вам, excellente amie (1),  без всякого сомнения известно, — говорил он, кокетничая и щёгольски растягивая слова, — что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то есть нововыпеченный, новопоставленный... Ces interminables mots russes!... (2) Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный восторг и какая именно это штука ?
— Административный восторг ? Не знаю, что такое.
— То есть... Vous savez, chez nous... En un mot (3),  поставьте какую - нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких - нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтёт себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдёте взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «Дай - ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...».

И это в них до административного восторга доходит... En un mot, я вот прочёл, что какой - то дьячок в одной из наших заграничных церквей, — mais s'est très curieux  (4) — выгнал, то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes (5),  пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job... (6) — единственно под тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок и чтобы приходили в показанное время...», и довёл до обморока... Этот дьячок был в припадке административного восторга, et il a montré son pouvoir... (7)

— Сократите, если можете, Степан Трофимович.
— Господин фон Лембке поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский немец православного исповедания и даже — уступлю ему это — замечательно красивый мужчина, из сорокалетних...

— С чего вы взяли, что красивый мужчина? У него бараньи глаза.
— В высшей степени. Но уж я уступаю, так и быть, мнению наших дам...

— Перейдёмте, Степан Трофимович, прошу вас! Кстати, вы носите красные галстуки, давно ли?
— Это я... я только сегодня...

— А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шести вёрст прогуливаться, как вам предписано доктором?
— Не... не всегда.

— Так я и знала! Я в Швейцарии ещё это предчувствовала! — раздражительно вскричала она. — Теперь вы будете не по шести, а по десяти вёрст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж - жасно! Вы не то что постарели, вы одряхлели... вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук... quelle idée rouge! (8) Продолжайте о фон Лембке, если в самом деле есть что сказать, и кончите когда - нибудь, прошу вас; я устала.
— En un mot, я только ведь хотел сказать, что это один из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом вдруг выходят в люди посредством внезапно приобретённой супруги или каким - нибудь другим, не менее отчаянным средством... То есть он теперь уехал... то есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодёжи и рассадник губернского атеизма... Он тотчас же начал справляться.
Да правда ли?

Я даже меры принял. Когда про вас «до - ло - жили», что вы «управляли губернией», vous savez (9), — он позволил себе выразиться, что «подобного более не будет».

— Так и сказал?
— Что «подобного более не будет» и avec cette morgue... (10) Супругу, Юлию Михайловну, мы узрим здесь в конце августа, прямо из Петербурга.

— Из - за границы. Мы там встретились.
— Vraiment ? (11)

— В Париже и в Швейцарии. Она Дроздовым родня.
— Родня? Какое замечательное совпадение! Говорят, честолюбива и... с большими будто бы связями?

— Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела в девках без копейки, а теперь выскочила за своего фон Лембке, и, конечно, вся её цель теперь его в люди вытащить. Оба интриганы.
— И, говорят, двумя годами старше его?

— Пятью. Мать её в Москве хвост обшлёпала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
— Эту муху я точно вижу.

— Я вам говорю, я приехала и прямо на интригу наткнулась. Вы ведь читали сейчас письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Сама же эта дура Дроздова, — она всегда только дурой была, — вдруг смотрит вопросительно: зачем, дескать, я приехала? Можете представить, как я была удивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке и при ней этот кузен, старика Дроздова племянник, — всё ясно! Разумеется, я мигом всё переделала и Прасковья опять на моей стороне, но интрига, интрига!

                                                                                                                                  из романа Фёдора Михайловича Достоевского - «Бесы»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1) Вам, excellente amie - добрейший друг (франц.).

(2) Ces interminables mots russes!...  - Эти нескончаемые русские слова!.. (франц.).

(3) Vous savez, chez nous... En un mot - Вы знаете, у нас... Одним словом (франц.).

(4) mais s'est très curieux  - однако это весьма любопытно (франц.).

(5)  английское семейство, les dames charmantes - прелестных дам (фран.).

(6) vous savez ces chants et le livre de Job... - вы знаете эти псалмы и книгу Иова (франц.)

(7)  et il a montré son pouvoir... - и он показал свою власть (франц.).

(8) несмотря на ваш красный галстук... quelle idée rouge! - что за дикая выдумка! (франц.).

(9) vous savez - вы знаете (франц.).

(10) и avec cette morgue... - с таким высокомерием (франц.).

(11) — Vraiment ? - Неужели ? (франц.).

Литература, как жизнь

0

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»


phpBB [video]


Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Литература как Жизнь