Мы живы .. и мы играем

Люблю войну на поле-
Квадратные поля,
У белых, чёрных доля -
Фанерная земля.

Нет взрывов и картечи,
Погиб? Поднялся вновь,
И не бушуют речи,
Рекой не льётся кровь.

Черны полей квадраты,
Другие - белый снег,
И пешки - не солдаты.
И ход конём - не бег.

                                        ШАХМАТНАЯ ВОЙНА (ИЗБРАННОЕ)
                                          Автор: Анатолий Волков

Когда папа привёл Серёжу в класс, тренер (его звали Виктор Николаевич) как раз что - то показывал на большой демонстрационной доске шести мальчишкам, сидевшими за партами. При виде этой доски Серёжа впал в ступор, и неотрывно следил за передвижениями фигурок. Такую шахматную доску мальчик видел впервые в жизни. Закончив объяснять, Виктор Николаевич посадил ребят играть друг с другом и подошёл к Виталию и Серёже.

– Здравствуйте, вот привёл сына. В шахматы хочет играть.
– Как вас зовут?
– Виталий.
– А меня – Виктор Николаевич. А как тебя величать?
– Сергей. – Дома мальчика звали Серёжа, но здесь он почему-то решил, что момент очень важный и поэтому назвался по-взрослому.
– Он умеет играть. А в своей школе – лучше всех. – Зачем-то сказал Виталий.
– Да… – несколько удивлённо произнёс тренер. – Ну, посмотрим. Давай, садись. Какими фигурами ты хочешь играть?
– Чёрными.
– Пожалуйста, – пожал плечами тренер, – а беленькими, наверное, поприятнее играть?

Серёжа не ответил. Первые ходы они сделали очень быстро: 1.e4 e5 2.Kf3 Kc6 3.d4 ed 4.Cc4. Серёжа задумался. Можно сказать, даже растерялся. Компьютер так с ним никогда не ходил. Он, не задумываясь, брал конём пешку d4. А здесь?! 3…Сe7 4.c3. Рука Серёжи быстро метнулась к белой пешке c3. Как только он её побил 4… dc, мальчик сразу покраснел, так как увидел, что грубо ошибся.

Виктор Николаевич посмотрел на ребёнка с большим удивлением, но не счёл нужным предложить вернуть ход назад. 5.Фd5.
Серёже было в этот момент гораздо хуже, чем даже при разговоре с отцом по поводу разбитого зеркала. Как же он так ошибся?! Теперь грозит мат на f7. Есть единственная защита, но она очень плохая! Придётся ставить коня на h6, и его тут же съест белый слон. Конечно же, его не примут в эту шахматную секцию! Ведь он так плохо сыграл! Пятый ход, и уже без фигуры!

Увидев, что Серёжа думает и не делает ход, тренер встал от доски и пошёл смотреть позиции игравших учеников. Одна из позиций его сильно заинтересовала. Он долго стоял и считал варианты и даже практически забыл про нового маленького мальчика. Когда он обернулся и увидел, что Серёжа сделал ход 5…Kh6 (а прошло минут пятнадцать), он подошёл к доске и, всё ещё думая про ту интересную позицию, машинально побил 6.Сh6 О-О и тут же сыграл 7.Сс1 и снова пошёл к той самой партии.

Здесь автор вынужден извиниться перед шахматистами. Придётся сделать некоторое отступление, которое касается всех взрослых вообще. Ни Серёжин папа, ни тренер не могли понять, что мальчик за эти, казалось бы, несколько передвижений деревянных фигур прожил целую, пусть маленькую, жизнь. Ведь для него ситуация выглядела совсем не так, как для взрослых. Он воспринимал её слишком серьёзно. И для него было реальной трагедией дурацкое взятие подставленной пешки, после чего он понял, что совершил ошибку. Он действительно думал, что в эту шахматную секцию не возьмут мальчика, который так плохо играет. И тут всё перевернулось! Да, именно всё, когда последний небрежный ход тренера дал ему шанс. Но откуда было Серёже знать, что результат этой партии почти ни на что не влиял? Кто бы ему об этом рассказал, кто дал бы понять?

Папа, практически ничего не понимающий в шахматах? Тренер, который и так увидел, что ребёнок умеет играть уже по первым ходам? Да и взял бы он в секцию Серёжу даже в том случае, если бы тот не знал, как ходят фигуры. Но для Серёжи ситуация была совсем другой, чем для взрослых. Ведь большинство взрослых никогда не смогут понять, что они и дети на самом деле живут на разных планетах, в разных мирах. Но тот мир где живут дети, очень недолговечен, так как дети растут и становятся взрослыми. И вот тогда они оказываются на одной планете с другими такими же взрослыми людьми, и сами перестают понимать жителей планеты детства.

Итак, я пишу всего три знака – Kb4 – известные всем шахматистам и непонятные тем, кто не умеет играть в шахматы. Три знака, три символа. Так много и так мало… Всего лишь прыжок чёрной деревянной фигурки с головой коня с одной клеточки на другую и не более того…

В тот самый момент, когда Серёжин конь совершил свой прыжок на b4, его собрат той же масти, но из другого игрушечного войска, которое вело битву не на жизнь, а насмерть в той самой интересной позиции, которой так увлёкся Виктор Николаевич, тоже сделал ход. И это был ход не туда…

«Сапоги! Ничего не видят! Учи не учи!» – подумал про себя тренер, уже нашедший за ученика красивую выигрывающую комбинацию, которой тот не заметил.

Виктор Николаевич вернулся к своей партии с Серёжей и обнаружил чёрного коня на b4, который в отличие от своего собрата прыгнул туда, куда надо, и создавал несколько сильных угроз – съесть ферзя, сделать вилку на короля и ладью и даже грозился помочь храброй и, казалось бы, совершенно обречённой пешке c3 в том случае, если белые защищались от первых двух угроз, двинуться дальше и создать большие неприятности белому коню b1. В одном из вариантов у пешечки, правда, всего на одну минутку, наступил бы миг славы – она убивала белого коня и становилась ферзём, хотя тут же и погибала, раздавленная тяжёлой белой ладьёй, почти как Д’Артаньян в самом конце известных книг Александра Дюма погибает от осколка ядра, сжимая в руке только что полученный маршальский жезл.

Однако, по воле полководца армии белых, судьба белой пешки сложилась иначе. Белый ферзь отступил на h5. Виктор Николаевич был обычным кандидатом в мастера. Шахматы были для него только интересным увлечением, а не профессией. Всю свою жизнь он отработал на железной дороге и участвовал в соревнованиях не так уж часто. Стать тренером его заставила изменившаяся вокруг жизнь. Зарплата в школе, конечно, была мизерная. Но и пенсия, выдаваемая государством, позволяла только существовать, а не жить. Сам того не заметив, тренер стал играть против маленького мальчика почти в полную силу. Он как бы выключился из ситуации и даже не обратил внимание на то, что его ученики практически бросили свои партии и столпились вокруг стола, где их учитель играл с каким-то маленьким новеньким пацаном. Ход, сделанный белыми, очень удивил Серёжу.

Несколько минут он с подозрением смотрел на доску, не веря что ему вот так просто дают сделать вилку, но устоять против соблазна было невозможно, и очень скоро последовало 9…Kc2+ 10.Kpf1 Ka1 11.h4 Этого хода Серёжа не понял. Как и почти все неопытные дети-шахматисты (даже очень способные), он гораздо лучше видел свои угрозы, чем угрозы соперника. Следующие ходы были сделаны Серёжей быстро и практически без раздумий, подчинённые элементарной логике сохранения материального перевеса. 11…cb 12.Cb2 Kc2 13.Kg5 Cg5 14. hg… Чуть помедлив, Серёжа двинул крайнюю пешку 14…h6, защищаясь от мата. Ещё несколько секунд и с лёгким грохотом последовало 15.Фh6 (тренер не мог отказать себе в удовольствии пожертвовать ферзя).

– Класс!– громко восхитился один из стоящих рядом мальчишек.

Только тут Виктор Николаевич как будто очнулся ото сна. Он посмотрел на маленького и худенького мальчика, сидевшего напротив, и перестал видеть фигуры и доску. Серёжа не делал хода, не бил ферзя. По лицу мальчика текла маленькая слезинка.

«Господи! Что я делаю?» – опомнился тренер. Он вспомнил целую череду маленьких и бестолковых детей, которые приходили к нему заниматься. Он объяснял им правила игры, а потом они играли… и на это было страшно смотреть. Он ругал их за зевки, но ничего не помогало. Дети продолжала зевать фигуры. Вот эти шестеро ещё более-менее, да и то! Надо было что-то делать.

– Не плачь! Ты хорошо играл! Просто ты ещё многого не знаешь в шахматах! Это вы его научили? – вопрос был обращён к Виталию, который тупо смотрел на доску, не понимая, почему Серёжа не бьёт ферзя.

– Нет.
– А где он занимался?
– Нигде. Сам научился. Слёзы вытри! (это уже сыну).

Но Серёжа уже не плакал! Он понял что его берут в секцию, а это было самое главное!

                                                                                                                              Детские шахматы: Гладиаторами не рождаются! (Отрывок)
                                                                                                                                                            Автор: Александр Калёнов

Когда на сердце пекло

Ты — рядом, и всё прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.
Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить.
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!

                                         Ты рядом
                             Поэт: Юлия Друнина

Разливая по блюдам душистый холодец, Анфиса Васильевна сердито поглядывает в окно, прислушиваясь, не стукнет ли калитка.

Шурка с самого утра возится в новой квартире, наводит перед новосельем окончательный лоск, даже Леночку покормить ни разу не прибежала; пришлось беляночку весь день на каше да на коровьем молоке держать.

Юрка - варначонок за эти дни совсем от рук отбился, носится с ребятами, не загонишь молочка парного напиться.

А Паша и обедать не приходил,– на что это похоже? И так уж заработался – одни мослы остались.

Стукнула калитка, через двор, прикрывая лицо краем тёплого пухового платка и как-то по-чудному сгорбившись, бежала Шурка.

У Анфисы Васильевны сразу, как перед большой бедой, оборвалось сердце.

Шурка тихонько выла, стучала зубами, дёргала, как припадочная, головой; пришлось разок стукнуть её по затылку, чтобы как-то привести в чувство. Бросив на стол измятый конверт, она отпихнула к стене сонную Леночку и повалилась ничком опухшим лицом на подушку.

У Анфисы Васильевны тряслись руки, строчки чужого измятого письма сливались в глазах.

«… Может быть, ты, Павел Егорович, посчитаешь, что моё дело сторона, но я всё же должен тебя известить, что Наташа неделю назад скоропостижно умерла и осталась после неё дочь Светлана, семи лет. Когда мы приехали на место, Наташа моей жене призналась, что в тягости уже на пятом месяце.

Здесь у нас Светка и родилась; фамилия у неё Наташина, а отчество Павловна. Обличьем вылитый твой портрет, и не только обличьем, но, более того, характером: такая же серьёзная и башковитая; училась нынче в первом классе на одни пятёрки. Наташу сватал наш прораб, мужик одинокий, самостоятельный, только она не пошла. Жила со Светкой при нас такой же монашкой, как и до тебя жила. Я бы Светку взял, да не надеюсь на здоровье и своих ребят навалом. А в детский дом отдать при живом отце руки не поднимаются. Да и перед Наташей грех.
Так что решай, Павел Егорович, как тебе совесть подскажет.
Ответ будем ждать две недели: коли не ответишь, придётся решать судьбу дочери твоей чужим людям».

Дальше шли поклоны покровским родичам и знакомым и подробный адрес места жительства.

– Господи! – облегчённо вздохнув, Анфиса Васильевна бросила письмо на стол: – Ну, дура сумасшедшая! Испугала до полусмерти! Я думала: с Пашей что стряслось.

Письмо принесли утром. Шурка в это время была занята совершенно неотложным и очень ответственным делом: прикрепляла новые тюлевые шторы к золочёным багетным карнизам. Не до письма было. В обед заезжал Павел, взял с комода нераспечатанное письмо. И, только мельком оглянувшись и увидев, как медленно, тяжело отливает кровь от его лица, Шурка поняла, что письмо принесло беду.

– Дура ты бестолковая! Разве это мысленно?! – всплеснула руками Анфиса Васильевна. – Мужику письма идут, а она их нечитаными на комод кидает. Что же ты его не прочитала, пока Паши дома не было? Прочитала, сунула в печку – и нет ничего!
– Я же думала оно от Вари, от золовки, она одна ему пишет. – Судорожно всхлипнув, Шурка оторвала лицо от мокрой подушки: – Он, как прочитал, сразу с лица сменился. Подал мне письмо, а сам сидит, молчит как каменный. Потом встал: «Пойду,– говорит,– телеграмму отобью, потом к директору, попрошу отпуск, дня за четыре обернусь туда и обратно». А я встала на порог в дверях: «Никуда ты, – говорю, – не поедешь, потому что я её всё равно не приму!»

Голос у Шурки сорвался. С тихим воем она опять повалилась в подушку.

– Никуда ты не поедешь, потому что я всё равно её не приму! – Шурка стояла перед Павлом, бледная, вскинув подбородок. Прищурившись, смотрела ему в лицо чужими глазами.
– Если ребёнок твой был, с чего бы она тогда уехала? Да она бы тебя, телка лопоухого, враз бы как миленького окрутила. Значит, нельзя ей было на тебя свалить…
– Ничего ты не понимаешь, – тоскливо отмахнулся Павел. – Я ей не один раз предлагал расписаться, когда про ребёнка и помину не было… Она сама не соглашалась. Не хотела жизнь мне портить, потому что старше меня была и нездорова. А про ребёнка скрыла и уехала, чтобы руки мне развязать. Узнала, что я с тобой дружить начал, и пожалела.
– А если бы сказала, значит, на ней бы женился?! Променял бы меня на старую… на страхолюдину?! Такая, значит, твоя любовь ко мне была?!
– Я ж от тебя ничего не скрывал, ты всё знала…
– Врёшь! – яростно взвизгнула Шурка, с трудом сдерживая подкатившиеся к горлу слёзы. – Я думала, что ты с ней просто так… трепался, а ты… Посмотри в зеркало на себя, как тебя сразу перевернуло! Значит, любил, если так переживаешь! А теперь дочь её пригульную на шею мне хочешь посадить?! Не бывать этому никогда! И думать об этом не смей!

                                                                                                                                                        из повести Марии Леонтьевны Халфиной - «Мачеха»

В дороге за горьким мёдом

Что знает о старости юность?
Ей некогда думать об этом.
Напрасно... Глубокая мудрость
Могла бы помочь ей советом.

Что помнит о юности старость?
О Боже! Все было недавно!
На сердце великая радость,
И чувство волнующе славно.

Но в жизни всему своё время,
Раскроются в срок все секреты.
Нам лет пролетающих бремя
Даёт на вопросы ответы.

                                         Что знает о старости юность?
                                           Автор: Любовь Устименко

- Вот вы где! – я искренне улыбнулся, поглядывая на свою дальнюю родственницу. – День добрый. Далеко забрались. Подальше от любопытных глаз?
- Нет, - отмахнулась она, - просто люблю этот парк. Здесь дорожки извилистые, гулять хорошо. Так только до революции парки разбивали. Потом товарищи лишь прямые дороги делали. В светлое будущее. А здесь митингов никогда не проводили и бюджет не выделяли. Всё осталось, как было. Ещё Савва Морозов деньги пожертвовал на больничку и парк при ней. Душевно тут.

Она замолчала и отвернулась, глядя куда - то вдаль, но я почувствовал её горькую улыбку. Отчего - то мне в такие моменты становилось неловко. Мы не так часто виделись, но эту улыбку я всегда ощущал всем сердцем. Она никогда открыто не укоряла меня или других родственников, но я знал, что и они в такие моменты чувствовали то же самое.

-  А ты думал найти меня в палате для лежачих? – не поворачиваясь, с иронией спросила она.

О, я с детства помнил эту манеру подтрунивать. Над собой, над происходящим вокруг и над многочисленными нашими родственниками. Как - то так получилось, что нас, не в пример другим семьям, осталось много. Деревенские корни ли сыграли свою роль, привычка ли, воспитанная с детства, держаться дружка дружку, несмотря ни на что, или бескрайние просторы, откуда пошёл наш род. Не знаю. Но мы по - прежнему дорожили поистершимися родственными связями. До сих пор. И эта ирония не казалась обидной. Наоборот. Это была фамильная черта. Впрочем, были и такие, кто подался на заработки в дальние страны, да так и не вернулся.

- Не кори тех, кто ушёл, - она словно прочла мои мысли. – Каждый выбирает по себе…
- Да я, собственно, - оправдываться мне не хотелось, и я протянул ей пакет с яблоками. – Вот. Витамины.

Она с интересом взяла мой скромный гостинец и заглянула внутрь. С жадностью вдохнув одуряющее сладкий запах наших деревенских яблок, она с благодарностью посмотрела на меня. Я ждал этого. Знал, что никакие заморские штучки не обрадуют её как эти яблоки из родных мест.

- Вот спасибо, мил человек. Вот порадовал. Меня тут пытаются ерундой всякой пичкать. Ни запаха, ни вкуса. Трава прошлогодняя. А эти люблю. Прелесть какая.

Она достала из пакета большое румяное яблоко и, обхватив его длинными тонкими пальцами с морщинистой желтоватой кожей, поднесла к лицу. Надо же, как может преображаться немолодое лицо. Только что язвила и хмурилась, а тут вдруг озарилась. Именно так. Другого слова и подобрать нельзя. Сквозь прикрытые веки смотрит куда - то вдаль, и видит там нечто такое, отчего душа ликует. Я всегда удивлялся, становясь свидетелем такого её преображения. Вот, кажется, плохо всё вокруг, тошно, а она закроет глаза и улыбается. И это не позёрство, не игра на публику. Вот такая она на самом деле. За то и любят все наши.

- Человеку много не надо, если он любить умеет, - не оборачиваясь ко мне, тихо проговорила она. – Не смотри, что время с внешностью делает. Это наносное. Кто душой живёт, богат малостью. Вот весточка из родных краёв такой радостью наполнит, что все невзгоды преодолеть можно.  Не воевать с воришками, кои землю нашу сейчас поганят, а простить их, как людишек умом слабых. Убогие душой завсегда не только чужим трудом жили, но и чужим счастьем пытались согреться, но это лишь зависть рождало.
- Отчего же никто камень не кинет? – не выдержал я. – Ведь накипело.
- Ах, мил человек, - опять грустно улыбнулась она, - Война никого не щадит, потому как кровью питается. Первыми забирает лучших, тех, кто за справедливость жизни кладёт, а убогие всегда в подполе прячутся. Да ты садись, в ногах правды нет.

Мы помолчали. Всколыхнувшееся было желание ругать всех и вся внезапно затихло во мне. Она и так все знала, а понимала намного глубже, потому любые слова были бы лишними. Наверное, именно это многие чувствовали рядом с ней. Потому и уважали. Она давно была самой мудрой в нашем роду. Причём, мне казалось, что так всегда было до меня, и так будет после.  Наверное, поэтому я пришёл к ней сегодня. Никогда не числился у неё в любимчиках и не рассчитывал на какое - то наследство. Быть может, она даже имени моего не помнит. А вот, поди ж ты. Знаю, что плохо ей, а помочь не знаю как. Разве что, вот эти яблоки из глубинки.

- Равнодушие убивает всё, - неожиданно произнесла она, словно отвечая на незаданный мною вопрос. – Пока я кому - то нужна, не умру.

У меня что-то сжалось внутри и перехватило дыхание, словно предстояло проститься с кем - то очень дорогим, а она неожиданно вскинулась и смеясь кинула в мою сторону:

- Негоже напоминать мне о возрасте. Да и не собираюсь я сгинуть из-за кучки уродцев.
- Мужчи-и-на, - кто-то бесцеремонно тормошил меня за плечо. – У вас яблоки рассыпались.

Открываю глаза и нелепо озираясь по сторонам. Сижу на лавочке, а какая-то сердобольная дама собирает яблоки. Хорошо дожди начисто выдраили брусчатку аллеи.

- Вам плохо? - дама встревожено смотрит на меня. – Валидольчик дать?
- Нет - нет, - отнекиваюсь я. – Спасибо. Задремал на солнышке.
- А-а, - понимающе кивает дама и сообщает на прощание. – Мне показалось, вы кого-то звали.
- Это я во сне.

                                                                                                                                                              Осенние яблоки (Отрывок)
                                                                                                                                                           Автор: Александр Асмолов

Мой позывной «Черничка». И я выбираю Жизнь

Ребята. Не делайте этого. Остановитесь. Разойдитесь.
Отдыхайте, братья и сёстры!