Бейли меняет кожу ясенским-3
- Построились, щелкоперы?
(Продолжение. Начало:
Бейли меняет кожу ясенским
Бейли меняет кожу ясенским-2
Через новую жену Анну Абрамовну Берзинь Бруно ловко влезает в окололитературную политику и налаживает связи с чекистами. Космическая карьера литчиновника. В 1930 г. он плавно перетекает из польских коммунистов в большевики, вместе с краснокожей советской паспортиной получил большевистскую партбилетину. А в 1931 г. он уже член редколлегии журнала "Пролетарская литература". А кто главный редактор журнала "Пролетарская литература"? Леопольд Авербах. Затем его избирают секретарем Международного объединения рабочих писателей. В 1933 г. Бруно становится главным редактором журнала "Интернациональная литература". А кто в редколлегии журнала "Интернациональная литература"? Леопольд Авербах. А кто такой Леопольд Авербах. О-о! Лёпа всем шишкам родственник. Это племянник Свердлова, шурин Ягоды, зять В.Бонч-Бруевича. С такой крышей можно жить.
Эти должности дают власть. Заодно и всласть пораспоряжаться чужими жизнями. Звучит так вроде нейтрально: "пролетарская литература". Казалось бы, сиди и плюйся хореями про станки. Но вот откроем журнал "Пролетарская литература" № 5-6 за 1931 г. Статья А.Караханова "Классовая борьба в литературе Средней Азии": "Местный национализм в Узбекистане принял ярчайшие формы, причем эти формы доходили до открытой контрреволюции, показателем чего являются хотя бы некоторые стихотворения немало известного, довольно талантливого узбекского поэта Чолпони. Он пишет: "Вам незачем надеяться на волков, от них спасения нет". Это есть прямо-таки обращение к басмачеству. Или же мы читаем дальше: "Одни думы не дадут успокоения, если сыновья родины сами не зажгут спичку". Далее он, обращаясь к басмачеству, пишет: "Ты еще жив, ты еще не мертвец, не надевай цепей, не подчиняйся, ты родился свободным". Нетрудно догадаться, что узбекского поэта Чулпана в 1938 г. расстреляют.
В той же статье: "В Узбекистане панисламизм принял резкую форму, особенно в выступлениях узбекского писателя, поэта и ученого Фитрата. Фитрат открыто обращался к бывшему бухарскому эмиру, говоря ему, что он является единственным защитником мусульманской религии и мусульманского мира. В то время очень распространен был стихотворный отрывок, написанный на фарсидском языке. В книге Сай-Кели было написано, что "Бухара является твердыней мусульманского мира, а Самарканд самым красивейшим местом на земной поверхности". По-видимому Фитрат обращался к эмиру бухарскому, говоря, что он - единственный защитник мусульманской религии". Опять-таки нетрудно догадаться, что в 1937 г. историка, поэта, политика Фитрата арестуют, а в 1938 г. расстреляют.
В этом же сдвоенном номере статья Б.Брайниной "Куда "впадает" творчество Пильняка". Пильняк арестован в 1937 г., расстрелян в 1938 г. Статья С.Малахова "Контрреволюционный троцкизм в литературной науке: "методология" Г.Горбачева" - донос на литературоведа Г.Горбачева, которого посадили в 1935 г. и дорасстреляли в 1937 г. Так что не такая уж невинная овечка и жертва репрессий был этот Бруно Ясенский, как сейчас некоторые хотели бы представить.
Жена Бруно, Анна Абрамовна Берзинь, в послесловии к роману "Человек меняет кожу" пишет: "Первый раз Ясенский полетел в Среднюю Азию в 1930 году как член правительственной комиссии по размежеванию Таджикистана с Узбекистаном. Комиссию возглавлял Домбаль, его большой приятель" (с.570). Хорошенькое дело. Полуполяк только получил советскую паспортину, как уже он от правительства делит узбеков с таджиками. Таджикская АССР входила в состав Узбекской ССР до 1929 г., затем ее сделали союзной. Ну, и эти поляки-полуполяки там накуролесили, вопрос еще не закрыт до сих пор. Таджиков Самарканда и Бухары массово узбекизировали в те годы, сейчас идет обратный процесс. Между Узбекистаном и Таджикистаном в настоящее время существует визовый режим, граница по полной форме, а кое-где даже минные поля.
Большого приятеля Ясенского Тадеуша Домбаля взяли в декабре 1936 г. по польским делам, не успел Ягода слететь. Польская разведка работала, да и чекисты свой хлеб даром не ели. Ну, и Ясенский зашатался. Папочка-то копится, что-то Домбаль настучал, а там и другие подтянулись. Да и жена от чекистов не зря была приставлена, не пирожки печь. Ее-то не расстреляли, у чекистов так не бывает, жизнь надо заслужить ударным трудом. Тук-тук, как говорил товарищ Морзе. Ягодинская крыша уехала, Ясенский в 1937 г. арестован, в 1938 г. расстрелян. Папочка-то вот она: хранить вечно, а что там, никому не показывать. Третий фокус-покус Ясенского не удался. Его выдворяли из Польши, его вышвыривали из Франции, а из СССР можно было только вперед ногами в сторону бутовского полигона эмигрировать. Вместе со смененной кожей.
Система папочек, я думаю, появилась у чекистов при Берии. До этого они головы ломали со своими системами всеобщего доносительства и соглядатайства. При Ягоде процветала система доносов. Накатал невнятный донос в журнал в виде литературоведческой статьи и - опа - писатели-то полетели. При Ежове система простого доносительства приняла абсурдные формы перекрестных доносов: кто быстрее на кого накатает донос. Сосед на соседа, подчиненный на начальника, начальник на подчиненного, муж на жену. Долго не разбирались, расстреливали и начальника и подчиненного, обоих соседей, мужа с женой. При Берии дошло, что система приняла извращенные формы, перешли на систему папочек: ага, поступил донос, будем наблюдать, накапливать информацию. Ясенский, да на вас тут двести доносов! Когда в журнале доносы публиковали,- это было хорошо? А как вас коснулось, так "заговор равнодушных"? Пожалте брицца.
Это очень не нравилось Ясенскому. Помнится, что свой неуживчивый характер он унаследовал от отца. Кожу и паспорт можно поменять, а натуру так сразу не переиначишь. На него тоже стали писать. А он - огрызаться.
И вот в бой против Ясенского вступает тяжелая артиллерия в лице товарища Бройдо. Герш Ицкович Бройдо - это вам не польские хухры-мухры: (1885–1956) — партийный и государственный деятель. Родился в Вильно. С 1901 г. член «Бунда», с 1903 г. член РСДРП. Окончил юридический факультет Петербургского университета (1909). В 1909–1916 гг. адвокат (Пишпек, Ташкент). В 1916–1917 гг. в русской армии. В 1917 г. председатель Ташкентского Совета, товарищ председателя, председатель Туркестанского крайсовета, председатель Сыр-Дарьинского облсовета, начальник и командующий вооруженными силами Ташкента, главный редактор «Нашей газеты», в Петроградском Совете. Член РКП(б) с 1918 г. В 1918–1919 гг. в ВСНХ РСФСР, в Управлении ирригационными работами Туркестанской ССР, заведующий Самарской губернской партшколой, уполномоченный РВС Южной группы войск Восточного фронта, член РВС 1-й армии Восточного фронта, заведующий Партийным отделом Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР. В 1919–1920 гг. заведующий Отделом внешних сношений Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР. В 1920 г. руководитель чрезвычайной экспедиции в Хиву, чрезвычайный уполномоченный РСФСР в Хиве и Амударьинском отделе, преподаватель Коммунистического университета трудящихся Востока. В 1921–1923 гг. заместитель наркома по делам национальностей РСФСР. В 1922–1925 гг. ректор Коммунистического университета трудящихся Востока. В 1925–1926 гг. заместитель заведующего Отделом печати ЦК РКП(б)—ВКП(б). В 1925–1927 гг. заведующий Госиздатом. В 1927–1933 гг. ректор Саратовского коммунистического университета, заведующий Издательством ЦК ВКП(б), заведующий Агитационно-пропагандистским отделом Нижне-Волжского крайкома ВКП(б), секретарь Нижне-Волжского крайкома ВКП(б). В 1933–1934 гг. 1-й секретарь ЦК КП(б) Таджикистана. В 1934–1939 гг. кандидат в члены ЦК ВКП(б). В 1934–1936 гг. заместитель наркома просвещения РСФСР. В 1936–1938 гг. директор Издательства ЦК ВКП(б). В 1938–1941 гг. заведующий Медицинским издательством. Арестован в августе 1941 г. 8 апреля 1945 г. осужден к 10 годам лишения свободы. В 1951–1953 гг. на поселении в Казахской ССР. В апреле 1953 г. амнистирован. В 1955 г. реабилитирован и восстановлен в партии. Умер в Москве.
Ясенский выступает на митинге в Таджикской ССР.
Ясенский пытается действовать на опережение: катает Сталину донос на товарища Герша Бройдо. Систему усвоил, молодец полуполяк:
Уважаемый товарищ Сталин!
На происходившем в прошлом месяце в гор. Сталинабаде съезде советских писателей Таджикистана с большой речью о литературе выступил секретарь ЦК КП(б) Тадж[икистана] тов. Бройдо. Часть своего выступления тов. Бройдо посвятил сокрушительной проработке моей и моего романа «Человек меняет кожу», квалифицируя мое произведение как колонизаторское, сиречь антисоветское, как откровенную апологию проституции, (Здесь я вынужден согласиться с товарищем Гершом Бройдо: действительно, апология проституции. Все женщины, которых изображает Ясенский,- бляди, пардон мой фарси. Просто ненормальное явление какое-то, то ли скрытый фрейдизм, то ли явная феминофобия, или женоненавистничество по-таджикски говоря. Ладно там жена инженера вредителя Немировского, которую этот прощелыга подкладывает под начальство. Ну а жена парторга Синицина? Мало ей парторга, так она еще куролесит с вредителем Кристалловым, затем уходит от парторга к исключенному из партии инженеру таджику или узбеку Уртабаеву, убегает с ним, в итоге Ясенский бросает ее под поезд как Анну Каренину. Даже новый начальник строительства Морозов начинает тайную половую жизнь с бригадиршей-ударницей Дарьей Шестовой. Про нее Ясенский пишет: "На строительстве Дарья при своей славе ударницы пользовалась как девка очень дурной репутацией. И прораб и десятник в присутствии Морозова отзывались о ней весьма нецензурно" (с.414). Явная клевета на советских женщин. В итоге Дарья залетает от начальника Морозова, и Ясенский отправляет ее в неизвестность, она просто пропадает со страниц романа, исчезает. Комсомолка-переводчица Мария Полозова допереводилась с американским инженером Кларком до того, что стала с ним спать. Потом резко бросает его и начинает спать с местным комсомольцем горцем Нусреддиновым, которому в итоге басмачи отрежут голову, а Полозова расстает со страниц романа как дым как утренний туман. Кто не верит, можете проверить сами, прочитав роман Ясенского. Честно предупреждаю, что это скучнейшая бодяга на 600 страниц. Так что прав был товарищ Герш Бройдо: чистейшая апология проституции и клевета на советских женщин. А Сталин кстати женскую распущенность крайне не уважал и если прочитал роман и донос, то взял на карандаш.) и т.д. и т.п. К сожалению, несмотря на все мои старания, я до сих пор никак не могу получить стенограммы речи т. Бройдо. Однако присутствовавшие на съезде писатели, члены возглавляемой мной таджикской бригады Всесоюзного оргкомитета ССП (в том числе т. Лахути) достаточно исчерпывающе передают содержание этого совершенно неожиданного для меня выступления. В литературных кругах Москвы циркулируют уже слухи, что главой партийной организации Таджикистана я обвинен всенародно в создании романа, клевещущего на советскую действительность этой республики, что т. Бройдо категорически запретил Таджиккино постановку фильма по моему роману, что я выгнан из Таджикистана, и т. Бройдо заявил публично якобы [что] больше меня туда не впустят. Подобные обвинения, выдвинутые против меня руководителем республиканской партийной организации, бросают на меня позорное пятно и как на коммуниста, и как на советского писателя. Ввиду специфики вопроса, касающегося политической оценки художественного произведения, я не передал этого дела в Комиссию партийного контроля и решил искать справедливой защиты у Вас — руководителя нашей партии и идейного руководителя всей нашей советской литературы.
Вы, конечно, не обязаны знать ни меня, ни моих произведений1 (1. 10 февраля 1934 г. Бруно Ясенский сделал Сталину дарственную надпись на экземпляре книги «Человек меняет кожу» (Кн. 1. Издание 2-е. М.: Советская литература, 1934): «Товарищу Сталину с большевистским приветом. Бруно Ясенский. Москва. 10.2.34» (книга из коллекции ГОПБ МК РФ).
Поэтому вот самые краткие биографические данные:
Литературную деятельность я начал еще в Польше как революционный поэт. Эмигрировав во Францию, я опубликовал там на французском языке в 1929 г. роман «Я жгу Париж», призывавший рабочие массы на защиту СССР от империалистической интервенции. За опубликование этого романа я, как иностранец-коммунист, был арестован и выслан из Франции, несмотря на протест сорока видных левобуржуазных французских писателей. На этом же основании я был приглашен в СССР, где работаю с тех пор. «Я жгу Париж» был переведен на ряд европейских и японский языки и создал мне литературное имя.
Приехав в СССР, я задал себе целью написать роман об одной из окраинных республик Союза, бывших колоний царизма, роман, который должен был являться художественным воплощением в конкретных образах ленинского тезиса о возможности перехода колониальных стран из феодального уклада в социалистический, минуя капиталистический этап развития. Политическое значение такого произведения не только у нас, но, в первую голову, за пределами СССР, где книги мои переводятся и издаются — не требует комментариев. Я остановился на Таджикистане, как на республике в этом отношении наиболее характерной. Начиная с 1930 г., в течение четырех лет, я ездил каждый год в Таджикистан, собирал материал и изучал прошлое и настоящее этой республики2.
В 1931 г. я организовал поездку в Таджикистан интернациональной бригады писателей. В бригаду входили немецкие, французские и американские литераторы. В результате этой поездки за границей появился ряд книг, переведенных на многие языки и популяризовавших среди широких зарубежных читательских масс социалистическое строительство Таджикистана.
Достаточно вспомнить Э.Э. Киша «Азия основательно изменилась», П. Вайана-Кутюрье «В стране Тамерлана» и др. Возникновением этих книг Таджикистан в некоторой степени обязан мне (хотя я никогда не вменял себе этого в заслугу и считал это своей элементарной партийной обязанностью). Услугами, которые я отдал Таджикистану в деле популяризации его достижений заграницей, объяснялось то исключительно хорошее отношение ко мне со стороны прежнего руководства Таджикистана, в лице т.т. Максума и Ходжибаева, которое, очевидно, мне не может простить т. Бройдо.
Сам я, изучая Таджикистан в течение трех лет, не напечатал о нем ни одной строчки, не чувствуя себя еще достаточно компетентным. Таким образом, роман «Человек меняет кожу» является результатом четырехлетней упорной творческой работы.
Роман после его появления был расценен советской печатью и общественностью как «явление большой художественной и политической значимости» (Н.К. Крупская). Ряд критических статей в нашей центральной печати отмечал, что роман справился в основном с задачей, которые перед собой ставил. В короткое время роман был распространен в массовых тиражах (около 200 000 экз.) среди читателей нашего Союза: приобрел очень значительную популярность. На последнем Пленуме Оргкомитета ССП он отмечался в основном докладе в числе пяти-шести лучших произведений литературы за последнее время. На десятках предприятий Москвы тысячи рабочих прорабатывают и обсуждают мою книгу. Со всех концов Союза я получаю на нее десятки и сотни положительных отзывов рабочих читателей. Роман переводится уже на ряд европейских языков. Искаженный его перевод, появившийся в Польше, встретил со стороны классового врага более чем лестную для меня оценку. Известный писатель, академик Ю. Каден-Бандровский в официозе «Газета Польска» так формулирует тенденцию романа:
«Автор стремился показать, с каким жаром, упорством и самопожертвованием строят советские люди в Азии мир нового технического и социального порядка... Как-будто для того, чтобы подчеркнуть совершенство руководящей идеи, автор допускает у отдельных своих героев наличие изъянов, пороков и срывов. Изъяны эти, однако, абсолютно ничтожны по сравнению с идеологическим совершенством нового строя».
Я привожу этот отзыв матерого фашиста, как убедительный образец того, как расценивают идею моей книги на Западе даже представители классово-враждебного лагеря.
Я не считаю своего романа ни совершенным, ни безупречным. Указать мне его недостатки — задача нашей советской критики. Однако, на голословные обвинения в контрреволюции я не могу не реагировать самым решительным образом. Если бы меня на улице внезапно оплевал кто-нибудь из прохожих, я в праве так или иначе защищаться от этой напасти. Но когда с трибуны республиканского съезда оплевывает меня, злоупотребляя авторитетом партии, секретарь ЦК республиканской парторганизации, я не вижу иного способа законной самозащиты, как обращение к Вам. Я вынужден реагировать тем решительнее, что мнение секретаря ЦК КП(б)Тадж[икистана] о художественном произведении, посвященном Таджикистану, благодаря тому весу, который придает ему партийный пост, занимаемый т. Бройдо, — достаточно авторитетно чтобы не только зачеркнуть одним махом всю мою упорную четырехлетнюю работу, но и чтобы покрыть меня трудно смываемым пятном позора перед всей советской и партийной общественностью. В самом деле, — скажет каждый — кто же компетентнее в оценке политических ошибок романа о Таджикистане, если не руководитель таджикистанской партийной организации?
В мое последнее пребывание в Таджикистане (месяца полтора тому назад, накануне съезда) я имел возможность лично беседовать с т. Бройдо о моем романе. Из беседы этой выяснилось, что т. Бройдо не читал моего романа, вернее читал только часть. Ряд конкретных обвинений, выдвинутых в его выступлении на съезде, свидетельствуют о том, что и впоследствии т. Бройдо так и не удосужился прочесть мой роман. Уже один этот факт можно квалифицировать по меньшей мере как недобросовестность.
Из беседы с т. Бройдо я извлек следующие суммарные указания: 1) что в Таджикистане до приезда его, Бройдо, никакого строительства не было, была лишь сплошная цепь ошибок старого руководства, 2) что, описывая Таджикистан в добройдовский период, я был обязан сделать темой моего романа именно разоблачение этих ошибок старого руководства.
В устах партийного руководителя такое определение политической целеустремленности романа о Таджикистане до 1934 года мне показалось весьма странным и неубедительным. Странными показались мне и взгляды т. Бройдо на национальные формы таджикской культуры: зал заседаний ЦК и ряд предполагаемых новых зданий выполняются по заданию т. Бройдо в мусульманско-мечетском стиле (т. Бройдо даже предложил перевести в ЦК двери из мечети в Гиссаре, покрытые, надо сказать, изречениями из Корана). Я не утаил скептического отношения к такому пониманию «национальной формы». С загибами такого рода я имел возможность встречаться уже раньше, в других нац. республиках, где давно уже вскрыта реакционная сущность таких «поисков» национальной формы для нового социалистического содержания. Однако, я не позволил себе открытой критики «культурных мероприятий» т. Бройдо, не желая ни в какой мере уронить его авторитет в глазах работников его аппарата.
Пороча меня на съезде советских писателей Таджикистана чудовищными по своей политической весомости обвинениями, убийственными для писателя-революционера и партийца, т. Бройдо не выступил отнюдь в роли литературного критика-любителя, которому свойственно ошибаться, но предавал меня анафеме, как руководитель партийной организации, каждое слово которого должно быть глубоко продумано и взвешено, т.к. оно подкрепляется авторитетом всей парторганизации республики.
Если роман мой — действительно колонизаторский роман, если единственным его содержанием является апология проституции, меня надо немедленно исключить из партии или (в случае смягчающих обстоятельств) указать мне, в чем проявилась классово-враждебная сущность моего произведения, дать мне возможность осознать свою ошибку, чтобы осудить ее публично и исправить на практике. Во всяком случае ясно, что мою книгу надо немедленно изъять из обращения и постараться воспрепятствовать ее переводам на иностранные языки. Надо немедленно прекратить ее проработку и обсуждение рабочими советских предприятий, ибо чем больше популярность классово-враждебного романа, тем больше вред, который он может принести.
Если же обвинения т. Бройдо не соответствуют действительности, если они ложны, голословны и продиктованы соображениями далеко не принципиального порядка, я, как коммунист писатель, в праве требовать от моей партии, чтобы она реабилитировала меня и защитила от порочащих меня нападок, от которых сам я защититься не в состоянии3.
Москва, 17 июня
БРУНО ЯСЕНСКИЙ
. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1030. Л. 61–66. Машинописный подлинник. Резолюция Сталина, подписи членов Политбюро и подпись Бруно Ясенского — автографы.
Товарищ Герш Бройдо тоже не лыком был шит. Он как старый партиец понимал, что такой донос нельзя оставлять без внимания. Очень грамотно и конкретно ответил:
т. Сталину
по поводу заявления т. Бруно Ясенского
Продумав свое выступление на съезде писателей Таджикистана в части посвященной критике романа т. Бруно Ясенского, я пришел к выводу, что оно было ошибочным.
1. В моей критике были непропорционально освещены положительные и отрицательные стороны книги. Одно дело, когда я изложил т. Ясенскому в беседе с ним недочеты, имеющиеся в его книге, другое дело, когда я повторил их же на съезде без достаточного анализа всей работы в целом. Это не могло не привести к односторонней и излишне заостренной критике одних только недочетов.
2. В критике своей я не учел того обстоятельства, что до сих пор нашим литераторам не удавалось охватить в своих работах о социалистическом переустройстве быв. царских колоний все своеобразие конкретно исторической обстановки, классовых отношений, быта и т.д.
Тем большей заслугой т. Бруно Ясенского явилось (и это следовало особо отменить), что он добросовестно принялся за выполнение этой трудной задачи, имеющей для нашего Союза огромное политическое значение.
3. Безусловно ошибочной с моей стороны является недооценка того значения, какое имеет критика советского литературного произведения, данная руководителем партийной организации, в особенности той республики, края, которому эта книга посвящена.
В то же время я должен указать, что никакого предубеждения против т. Бруно Ясенского и его работы у меня не было и нет, и категорически отвергаю передаваемое со слухов сообщение, будто я квалифицировал роман как контрреволюционный или как апологетику проституции.
Бригаду оргкомитета, в частности т. Бруно Ясенского я встретил очень радушно, уделял им и их работе большое внимание: непосредственно сам заботился об их бытовом устройстве, совместно с ними прорабатывал порядок дня съезда, тезисы докладов, кандидатуры докладчиков, план работы бригады, совместно обсудили задачи Оргком. Таджикистана; я сделал бригаде подробное сообщение о состоянии Таджикистана, о новых задачах, в частности, на литфронте и т.д.
В одной из моих бесед с т. Бруно Ясенским на его вопрос о его работе я указал ему на недочеты его книги.
Эти же замечания я привел на съезде писателей. Они сводились в основном к следующему:
1. Вахш в романе строят русские и американцы. Таджикских трудящихся почти не видно. Не видно в книге и того Таджикистана, для которого строится Вахш, отношение к нему дехканских масс.
2. Отношение к таджикским трудящимся у ряда персонажей отрицательное. Один из русских рабочих говорит, что их на аркане надо тащить к работе. Об единственном таджике-инженере на протяжении романа создается впечатление у читателей как о вредителе.
3. Отношение к женщине. Выведено несколько русских женщин. Таджичка не показана. А русские женщины выявляют свое отрицательное, подчас даже физиологическое отвращение к таджику. Все выведенные женщины в половом отношении представляют гамму от крайнего легкомыслия до полного разложения (Немировская). И даже лучшую ударницу — работницу Дарью называют в общежитии «шлюхой». Такое отношение к русской трудящейся женщине питает нездоровые тенденции местного национализма.
4. Автор в одном месте сожалеет об уходящей Азии, об азиатском участке в Сталинобаде — ряд чайхан. Об этой уходящей Азии, говорил я, не следует печалиться, так как эти чайханы — это притоны и место переделки краденого в колхозах скота на шашлык и пирожки.
Делая эти замечания, я вместе с тем указал в своем выступлении, что в деле художественного отображения Таджикистана работа Бруно Ясенского является самой крупной и единственно заслуживающей внимания работой. Несколько раз, анализируя те или иные из указанных недочетов, я отмечал, что они отображают отношение к этим вопросам, господствовавшее в Таджикистане при старом руководстве.
Я оставляю без ответа обвинения меня в том, что я будто бы говорил, что до меня никакого строительства не было. В этом же своем выступлении на съезде я высмеивал тех работников, «для которых история республики и края начинается с их приезда». Также оставляю без ответа тем более смешное обвинение меня в мечето-мусульманизме.
Учитывая заявление т. Бруно Ясенского о том, что о моем выступлении на съезде писателей циркулируют в литкругах всяческого рода кривотолки, я считаю необходимым и готов сделать соответствующее выступление в печати и тем ликвидировать всякие попытки недобросовестного использования моего выступления.1
БРОЙДО
2/7-34
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1030. Л. 67–69. Машинописный подлинник.
Товарищ Сталин в деле не разообрался и ошибочно принял сторону Ясенского:
Не позднее 08.07.1934
За несправедливую и совершенно недопустимую выходку т. Бройдо в отношении т. Бруно Ясенского сделать ему (т. Бройдо) предупреждение и обязать его исправить допущенную ошибку, сделав соответствующее заявление в печати.1
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1030. Л. 61. Рукописный подлинник.
Остальные овощи приняли точку зрения товарища Сталина. Некоторые из них позднее оказались врагами народа:
1 8 июля формулировка Сталина была принята как решение Политбюро. Выписка послана Бруно Ясенскому. За предложение Сталина проголосовали: Молотов, Каганович, Косиор, Постышев, Орджоникидзе, Ворошилов, Микоян. Пометка неизвестного: «Оф. Вып. Бройдо».
(Продолжение следует)
источник
