Палеозой был третьей эрой, Он пять периодов имел, Период третий был Девонский В морях он рыбою кишел. Осадки раннего Девона Окаменелых рыб хранят, На теле костные пластинки, Они о многом говорят.
И кистепёрых рыб наряды, Двоякодышащих отряды На сушу с завистью глядят, Им древний лес чарует взгляд. А там хвощи (*), аневрофиты (**) Съедают углекислый газ, И кислорода стало много, Для жизни райской самый раз.
И кистепёрые однажды В прибрежном иле поселились, У них конечности возникли И постепенно эти рыбы Вдруг в земноводных превратились. Теперь имея ноги, руки, Создания кишат везде, Они влюблялись все на суше, Но продолжали род в воде.
Девонский сказочный период (***) Автор: Анатолий Чигалейчик
(*) А там хвощи - сосудистые растения (хвощи, плауны, папоротники) эффективно расселялись в глубь девонских материков, образую первые леса. Особенно им полюбились берега рек и прочих пресных водоёмов. Пресная вода им пришлась больше по вкусу, чем солёная морская. Это, кстати, "сподвигло" пресноводных лопастепёрых рыб к выходу на сушу (вслед за кормом). Просто древесные растения, хоть и живут достаточно долго, но не бессмертны.
(**) аневрофиты - вымершие девонские древесные растения, возможные предки современных голосеменных растений.
(***) Девонский сказочный период - Девонское море девонского периода – самое древнее море земли! Появилось оно более 400 млн. лет назад в одноименный период. Этот период называют колыбелью жизни, тогда моря занимали большую часть поверхности земли. Остатки этого древнего моря до сих пор сохранились в подземных пустотах под современной Москвой. ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели — куда глаза глядят — по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты.
Но всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Си...нова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся!
Внизу расстилаются тучные, густо - зелёные цветущие луга, а за ними, по жёлтым пескам, течёт светлая река, волнуемая легкими вёслами рыбачьих лодок или шумящая под рулём грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные.
Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; ещё далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьёвы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим.
Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокою травою, и в тёмных переходах келий. Там, опершись на развалины гробных камней, внимаю глухому стону времён, бездною минувшего поглощённых, — стону, от которого сердце моё содрогается и трепещет.
Иногда вхожу в келии и представляю себе тех, которые в них жили, — печальные картины! Здесь вижу седого старца, преклонившего колена перед распятием и молящегося о скором разрешении земных оков своих, ибо все удовольствия исчезли для него в жизни, все чувства его умерли, кроме чувства болезни и слабости. Там юный монах — с бледным лицом, с томным взором — смотрит в поле сквозь решетку окна, видит весёлых птичек, свободно плавающих в море воздуха, видит — и проливает горькие слёзы из глаз своих.
Он томится, вянет, сохнет — и унылый звон колокола возвещает мне безвременную смерть его. Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся, там рыбы падают с неба для насыщения жителей монастыря, осаждённого многочисленными врагами; тут образ богоматери обращает неприятелей в бегство. Все сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества — печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, от одного бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях.
Но всего чаще привлекает меня к стенам Си...нова монастыря — воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы. Ах! Я люблю те предметы, которые трогают моё сердце и заставляют меня проливать слёзы нежной скорби!
Саженях в семидесяти от монастырской стены, подле березовой рощицы, среди зелёного луга, стоит пустая хижина, без дверей, без окончин, без полу; кровля давно сгнила и обвалилась. В этой хижине лет за тридцать перед сим жила прекрасная, любезная Лиза с старушкою, матерью своею.
Я хочу умереть в лесу, Своим телом кормить лису И её несмышлёных лисят – Они голодны, пусть едят. (Неизвестный мне автор).
Я хочу умереть вдали От взрастившей меня земли И упасть на неё лучом Тепловатым апрельским днём.
Я хочу умереть в четверг, Ибо пятницу я отверг; По средам умирать мне лень – Лишь четверг подходящий день.
Я хочу умереть поутру, До того, как глаза протру, И светило, взмывая в зенит, За собою меня устремит.
Я хочу умереть тогда, Когда тонкая корка льда Золотые скуёт сердца Жизнелюба и мудреца.
Я хочу умереть молодым, Раствориться во тьме, как дым, Не оставив себя ни грамм На потеху седым годам.
Я хочу умереть от ран, Что оставил на мне капкан Самой первой, слепой любви, От избытка стекла в крови.
Я хочу (Отрывок) Автор: Виктор Козырев 7
Немного погодя я сидел в чьём то пустом прокуренном кабинете и при тусклом свете керосиновой лампы просматривал следственные дела на бывших старост, полицаев и других пособников немцев.
В протоколах значились весьма стереотипные вопросы и почти одними и теми же словами фиксировались ответы подследственных. Большинство из них было арестовано ещё несколько недель назад. Ничего для нас интересного. Совершенно.
«…Расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы выдали немцам семью партизана Иосифа Тышкевича?..» «…Перечислите, кто ещё, кроме вас, участвовал в массовых расстрелах советских военнопленных в Кашарах в августе 1941 года?» «…При обыске у вас обнаружены золотые вещи: кольца, монеты, бывшие в употреблении зубные коронки. Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах они к вам попали?»
Понятно, они боролись за жизнь, отказывались, отпирались. Тоже довольно однообразно, одинаково. Их уличали свидетельскими показаниями, очными ставками, документами.
Каратели, убийцы, мародёры– но какое отношение они могли иметь к разыскиваемой нами рации и вообще к шпионажу? Зачем они нам? Зачем я трачу на них время?
А вдруг?..
Это «А вдруг?» всегда подбадривает при поисках, порождает надежду и энергию. Но я клевал носом и еле соображал. Чтобы не заснуть, я попытался петь – меня хватило на полтора или два куплета.
Дело Павловского старшего выглядело точно так же, как и другие: сероватая папка, постановление об аресте, протоколы допросов и далее неподшитые рабочие документы.
Он был арестован как фольксдойче, за измену Родине, однако что он совершил криминального, кроме подписания фолькслиста (*) и попытки уйти с немцами, я так и не понял.
И не только я. За протоколами следовала бумажка с замечанием начальства:
«т. Зайцев. Не вскрыта практическая предательская деятельность П. Необходимо выявить и задокументировать».
Задавался между прочим Павловскому и вопрос о сыновьях, на что он ответил:
«Мои сыновья, Казимир и Николай, действительно служили у немцев на территории Польши в строительных организациях, в каких именно – я не знаю. Никакие подробности их службы у немцев мне не известны».
Вот так. В строительных организациях. А Свирид уверял, что в полиции. На ответственной должности.
Собственно, полицаи и другие пособники нас мало интересовали. Однако меня занимало, что делал Казимир Павловский и двое с ним в день радиосеанса вблизи Шиловичского леса? Как он оказался там? И почему все трое экипированы одинаково, в наше якобы офицерское обмундирование? Для того чтобы лазать по лесам, это не нужно, более того – опасно. Впрочем, я допускал, что относительно их вида, деталей внешности Свирид с перепугу мог и напутать.
Минут десять спустя, сидя у аппарата «ВЧ» в кабинете начальника отдела, я ждал, пока меня соединят с подполковником Поляковым.
Я звонил, чтобы доложить о ходе розыска и в тайной надежде, что в Управлении уже получен текст расшифровки или, может, какие нибудь новые сведения о передатчике с позывными КАО и о разыскиваемых.
Такая надежда в тебе всегда. И вовсе не от иждивенчества. Сколь бы успешно ни шли дела, никогда не забываешь, что группа не одинока, что на тебя работают, и не только в Управлении. Кто - кто, а Поляков не упустит проследить, чтобы делалось всё возможное повсюду, в том числе и в Москве.
Наконец в трубке послышался негромкий, чуть картавый голос подполковника, и я весьма отчетливо представил его себе – невысокого, с выпуклым шишкастым лбом и чуть оттопыренными ушами, в гимнастёрке с измятыми полевыми погонами, сидевшей на нём свободно, мешковато. Я представил, как, слушая меня, он, сидя боком в кресле, станет делать пометки на листе бумаги и при этом по привычке будет время от времени тихонько пошмыгивать носом как то по - детски и вроде обиженно.
Я стал докладывать о ходе розыска, рассказал о следах у родника и о том, как обстреляли Таманцева, о разговорах с Васюковым и Свиридом. Во всём этом не было ничего значительного, но он слушал меня не перебивая, только изредка поддакивал, уточнял, и я уже понял – ничего нового у них нет.
– Что делал Павловский и двое с ним в день радиосеанса вблизи Шиловичского леса – это вопрос…– когда я умолк, произнёс он.– Как оказался там?.. Значит, так… Павловский Казимир, или Казимеж… Георгиевич, тысяча девятьсот семнадцатого или восемнадцатого года рождения, уроженец города Минска (неточно), по документам предположительно белорус или поляк…
Даа, негусто… Проверим по всем материалам розыска…
из повести Богомолова Владимира Осиповича - «Момент истины (В августе 44-го)» _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) что он совершил криминального, кроме подписания фолькслиста - Фолькслист (нем. Volksliste) — специальный документ, выдававшийся властями нацистской Германии фольксдойче, прошедшим процесс натурализации, и игравший одновременно роль паспорта и удостоверения о «чистоте происхождения».
Слышу, поет Америка, разные песни я слышу: Поют рабочие, каждый свою песню, сильную и зазывную. Плотник — свою, измеряя брус или балку, Каменщик — свою, готовя утром рабочее место или покидая его ввечеру, Лодочник - свою, звучащую с его лодки, матросы свою — с палубы кораблей, Сапожник поёт, сидя на кожаном табурете, шляпник - стоя перед шляпной болванкой, Поёт лесоруб, поет пахарь, направляясь чем свет на поля, или в полдень, или кончив работу, А чудесная песня матери, или молодой жены, или девушки за шитьём или стиркой,— Каждый поёт своё, присущее только ему, Днём — дневные песни звучат, а вечером голоса молодых, крепких парней, Распевающих хором свои звонкие, бодрые песни.
Слышу, поёт Америка Поэт: Уолт Уитмен
.. падение цен на недвижимость гуляет ныне меж деревьями, как туман без запаха и цвета, оседающий в тихом воздухе, и все мы им дышим, все ощущаем его, хотя последние наши достижения, коим полагалось бы цену повышать, – новые патрульные машины, новые пешеходные переходы, опрятно подстриженные деревья, упрятанные под землю электрокабели, подновленная оркестровая раковина, планы парада 4 июля – делают всё возможное, чтобы угомонить наши тревоги, убедить, что это и не тревоги вовсе или, по крайней мере, не наши, а общие, то есть ничьи, а наша задача – не сбиваться с верного пути, держать оборону и помнить о цикличности всего сущего, ведь это и есть главные достоинства нашей страны, и думать как - то иначе значит отступаться от оптимизма, быть параноиком и нуждаться в дорогом «лечении» где - нибудь за пределами штата.
Но на практике, даже помня, что одно событие редко становится непосредственной причиной другого, последние происшествия важны для города, для местного духа, они снижают нашу ценность на рынке. (Иначе с чего бы цены на недвижимость считались показателем национального благосостояния?) Если, к примеру, курс акций здоровой во всех иных отношениях компании, производящей угольные брикеты, резко идёт вниз, компания реагирует на это со всевозможной быстротой. Её «люди» после наступления темноты задерживаются на работе на целый дополнительный час (если, конечно, их уже не поувольняли); мужчины возвращаются домой ещё более усталыми, чем обычно, цветов с собой не приносят и дольше стоят в фиалковых сумерках, глядя на ветви деревьев, давно уже нуждающихся в опрятной подрезке, с детишками своими разговаривают без прежнего добродушия, позволяют себе перед ужином выпить в компании жены лишний коктейль, а потом просыпаются в четыре утра и обнаруживают, что мыслей у них в голове осталось раз, два и обчелся и ни одной приятной среди них нет. Только тревожные.
Вот это и происходит в Хаддаме, где всё вокруг – вопреки упоительности нашего лета – проникнуто новым ощущением бешеного мира, раскинувшегося прямо за чертой города, несчётными опасениями наших горожан, для которых, уверен я, эти чувства так и останутся непривычными: бедняги умрут раньше, чем успеют приладиться к ним.
Печальная, разумеется, черта взрослой жизни состоит в том, что ты видишь, как появляется на горизонте и надвигается на тебя именно то, с чем тебе никогда не свыкнуться. Ты усматриваешь в этом большую проблему, которая жуть как тревожит тебя, ты принимаешь меры, и особенно меры предосторожности, настраиваешься на правильный лад; ты говоришь себе, что должен изменить всю методу твоих действий. Но не изменяешь. Не можешь. Слишком поздно уже, а почему – непонятно. А может быть, всё ещё и хуже: может быть, запримеченное тобой издали – это вовсе не то, что пугает тебя, а его последствия. И то, чьего пришествия ты так боялся, давно уже поселилось тут, рядышком с тобой. Это схоже по духу с пониманием, что никакие великие новые успехи медицинской науки никому из нас пользы не принесут, хоть мы и радостно приветствуем их и надеемся, что вакцина подоспеет вовремя, что всё ещё сложится ничего себе. Да только и этот оборот уже запоздал. И жизнь наша закончилась, хоть мы того пока и не знаем. Прошляпили мы её. А как сказал поэт, «то, как мы упускаем настоящие наши жизни, это и есть жизнь» (1).
Нынче утром я просыпаюсь в моём кабинете наверху, под свесом крыши, довольно рано и сразу просматриваю описание недвижимости, которое я озаглавил – перед тем как мы закрылись на ночь – «Эксклюзив»; ничуть не исключено, что уже сегодня, попозже, она обретёт сгорающих от нетерпения покупателей. Такие продажи нередко возникают самым неожиданным, чудотворным образом: владелец недвижимости закладывает за воротник несколько «Манхэттенов», обходит после полудня свой двор, подбирая клочки бумаги, принесённые ветром из помойки соседа, отгребает от форситии (2), под которой похоронен его далматинец Пеппер, последние, ещё хранящие зимнюю влагу листья (хорошее удобрение), производит тщательную инспекцию болиголова (3), который они с женой – давно, когда ещё были юными молодоженами, – посадили так, что получилась живая изгородь, совершает ностальгическую прогулку по комнатам, стены которых выкрасил сам, заглядывает в ванные, которые он вчера до поздней ночи прихорашивал цементным раствором, пропускает попутно пару стаканчиков кое - чего покрепче, сильно ударяющего в голову, сдерживает крик души, скорбящей о ее давно уж загубленной жизни, – испускать таковые время от времени следует всем нам, если мы хотим жить дальше… И шарах: спустя две минуты звонит по телефону, отрывает какого - нибудь риелтора от мирного семейного обеда, а ещё через десять минут дело сделано. Как хотите, но это – своего рода прогресс. (По счастливому совпадению мои клиенты, Маркэмы, приехали из Вермонта как раз этой ночью, и, значит, я смогу замкнуть круг – организовать продажу – в течение всего одних суток. Рекордное время – правда, не моё, равно четырём минутам.)
Намечено у меня на это раннее утро и ещё одно дело: завершить статью «от редактора» для издаваемого нашей конторой ежемесячного бюллетеня «Продавец и покупатель» (бесплатно рассылается всем пока ещё дышащим владельцам недвижимости, какие числятся в налоговых ведомостях Хаддама). В этом месяце я намерен подробно разобрать нежелательные последствия, коих недвижимости стоит, наверное, ждать от близящегося съезда Демократической партии, где мало кого вдохновляющий губернатор Дукакис, он же дух - вдохновитель «Массачусетского чуда» (4), захапает главный приз, после чего двинется прямым ходом к ноябрьской виктории, – я на нее очень надеюсь, но большинство хаддамских владельцев недвижимости боятся её до колик, ведь почти все они республиканцы, любят Рейгана, как католики папу, но при этом чувствуют себя обманутыми и оглушёнными клоунскими представлениями, которые устраивает их новый лидер вице - президент Буш. Мои аргументы проистекают из знаменитой строки Эмерсонова «Доверия к себе»: «Быть великим значит быть не понятым».
Я мошенническим образом вывожу из неё тезис, согласно которому на уме у губернатора Дукакиса гораздо больше «жизненно важных для нас вопросов», чем полагает большинство избирателей; что демократы считают нестабильность экономики явлением положительным; что процентные ставки, весь год ползущие вверх, к Новому году доберутся до И %, даже если в президенты изберут Уильяма Дженнингса Брайана (5) и заново введут серебряный стандарт. (Что также способно до смерти перепугать республиканцев.) «Так какого же чёрта, – это мой решающий довод, – всё может ухудшиться, и очень быстро. А значит, самое время прощупать почву, на которой утвердилась недвижимость. Продавайте! (или покупайте)».
из романа Ричарда Форда - «День независимости | Independence Day» ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) А как сказал поэт, «то, как мы упускаем настоящие наши жизни, это и есть жизнь» - из поэмы Рэндалла Джарелл - «Девушка в библиотеке». (2) отгребает от форситии , под которой похоронен его далматинец Пеппер - Форзиция — это название не самостоятельного вида растения, а рода кустарников и карликовых деревцев. Некоторые виды форзиции были окультурены, из них вывели садовые сорта, а также создали гибриды. Наряду с окультуренными, в садах выращиваются и дикие сорта растений.
(3) производит тщательную инспекцию болиголова - Болиголов (Болиголов пятнистый, англ. Hemlock, лат. Conium maculatum) — двулетнее ядовитое травянистое зонтичное растение (родственник Цикуты), используемое в приготовлении зелий.
(4) вдохновляющий губернатор Дукакис, он же дух - вдохновитель «Массачусетского чуда» - Майкл Дукакис губернатор штата Массачусетс. В 1980 -ых годах вывел свой штат из затяжной экономической депрессии. Получил статус «Отец экономического чуда». В 1988 году баллотировался на пост президента США. Проиграл выборы Джорджу Бушу - старшему. После чего всё экономическое чудо сошло на нет.
(5) даже если в президенты изберут Уильяма Дженнингса Брайана - Уильям Дженнингс Брайан. Американский политик -демократ. 41 -ый Госсекретарь США.
Душа притихла у картины: Двуногие страшней скотины. Так ненавидеть ближних страшно. Ещё страшней - не день вчерашний...
Мой Босх, ты тоже был пророком! Свиное рыло у Европы Увидел ясно сквозь века. Увековечила рука
Глумленье гнили над Христом. Жгли злые слёзы над холстом, Над поруганием червями К нам Приходившего за нами...
Иероним Босх Автор: Николай Бондарев 2
Вкус мыслей — горек, но горечь была приятна. Мысли струились с непрерывностью мелких ручейков холодной, осенней воды.
«Я — не бездарен. Я умею видеть нечто, чего другие не видят. Своеобразие моего ума было отмечено ещё в детстве…»
Ему казалось, что в нём зарождается некое новое настроение, но он не мог понять — что именно ново? Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
«Что нравилось королю Испании в картинах Босха?» — думал он.
Вечером — в нелепом сарае Винтергартена — он подозрительно наблюдал, как на эстраде два эксцентрика изощряются в комических попытках нарушить обычное. В глумливых фокусах этих ловких людей было что-то явно двусмысленное, — публика не смеялась, и можно было думать, что серьёзность, с которой они извращали общепринятое, обижает людей.
«Босх тоже был эксцентрик», — решил Самгин.
Впереди и вправо от него сидел человек в сером костюме, с неряшливо растрёпанными волосами на голове; взмахивая газетой, он беспокойно оглядывался, лицо у него длинное, с острой бородкой, костлявое, большеглазое.
«Русский. Я его где - то видел», — отметил Самгин и стал наклонять голову каждый раз, когда этот человек оглядывался. Но в антракте человек встал рядом с ним и заговорил глухим, сиповатым голосом:
Оттолкнув Самгина плечом к стене и понизив голос до хриплого шёпота, он торопливо пробормотал:
— Взорвали дачу Столыпина. Уцелел. Народу перекрошили человек двадцать. Знакомая одна — Любимова — попала… — Как — попала? Арестована? — вздрогнув, спросил Самгин. — Убита. С ребёнком. — Любимова? — Что — знали? Я — тоже. В юности. Привлекалась по делу народоправцев — Марк Натансон, Ромась, Андрей Лежава. Вела себя — неважно… Слушайте — ну его к чёрту, этот балаган! Идёмте в трактир, посидим. Событие. Потолкуем.
Он дёргал Самгина за руку, задыхался, сухо покашливал, хрипел. Самгин заметил, что его и Долганова бесцеремонно рассматривают неподвижными глазами какие - то краснорожие, спокойные люди. Он пошёл к выходу.
«Любимова… Неужели та?»
Хотелось расспросить подробно, но Долганов не давал места вопросам; покачиваясь на длинных ногах, толкал его плечом и хрипел отрывисто:
— Да, вот вам. Фейерверк. Политическая ошибка. Террор при наличии представительного правления. Черти… Я — с трудовиками. За чёрную работу. Вы что — эсдек? Не понимаю. Ленин сошёл с ума. Беки не поняли урок Московского восстания. Пора опамятоваться. Задача здравомыслящих — организация всей демократии.
Самгин толкнул дверь маленького ресторана. Свободный стол нашли в углу у двери в комнату, где щёлкали шары биллиарда.
— Мне чёрного пива, — сказал Долганов. — Пиво — полезно. Я — из Давоса. Туберкулёз. Пневматоракс (*). Схватил в Тотьме, в ссылке. Тоже — дыра, как Давос. Соскучился о людях. Вы — эмигрировали? — Нет. Вояжирую. — Ага. Как думаете: кадеты возьмут в тиски всю сволочь — октябристов, монархистов и прочих? Интеллигенция вся, сплошь организована ими, кадетами…
В густом гуле всхрапывающей немецкой речи глухой, бесцветный голос Долганова был плохо слышен, отрывистые слова звучали невнятно. Самгин ждал, когда он устанет. Долганов жадно глотал пиво, в груди его хлюпало и хрустело, жаркие глаза, щурясь, как будто щипали кожу лица Самгина.
Пивная пена висела на бороде и усах, уныло опущенных ниже подбородка, — можно было вообразить, что пенятся слова Долганова. Из - под усов неприятно светились два золотых зуба. Он говорил, говорил, а глаза его разгорались всё жарче, лихорадочней. Самгин вдруг представил его мёртвым: на белой подушке серое, землистое лицо, с погасшими глазами в тёмных ямах, с заострённым носом, а рот — приоткрыт, и в нём эти два золотых клыка. Захотелось поскорее уйти от него.
— Любимова, это фамилия по отцу? — спросил он, когда Долганов задохнулся. — По мужу. Истомина — по отцу. Да, — сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо - влево мокрые жгутики усов. — Тёмная фигура. Хотя — кто знает? Савелий Любимов, приятель мой, — не верил, пожалел её, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль [Ещё одну (нем.).], — скомандовал он кельнеру (**), проходившему мимо.
Самгину хотелось спросить: какая она, сколько ей лет, но Долганов откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и этим заставил Самгина быстро вскочить на ноги.
— Мне — пора, будьте здоровы! — Что вы делаете завтра? Идём в рейхстаг? Не заседает? Вот черти! Где вы остановились?
Самгин сказал, что завтра утром должен ехать в Дрезден, и не очень вежливо вытянул свои пальцы из его влажной, горячей ладони. Быстро шагая по слабо освещённой и пустой улице, обернув руку платком, он чувствовал, что нуждается в утешении или же должен оправдаться в чём - то пред собой.
«Любимова…»
из романа Максима Горького - «Жизнь Клима Самгина» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Пневматоракс - Пневмоторакс. Скопление воздуха или газов в плевральной полости. Оно может возникнуть спонтанно у людей без хронических заболеваний лёгких, а также у лиц с заболеваниями лёгких. Многие пневмотораксы возникают после травмы грудной клетки или как осложнение лечения.
(**) скомандовал он кельнеру - Работник предприятия общественного питания (чаще всего — в пивной), обслуживающий посетителей ― Кельнер ― это прислужающий. В Неметчине кельнер, а во Франции ― гарсон. – Н. А. Лейкин, «После заграничных земель». Синонимы: официант
Время убегает из - под ног, Годы превращаются в песчинки. Для двоих всего один звонок В целое собрал бы половинки.
Мы ж, твердя об искренности чувств, Запираем на замок границы. И призвав на помощь дар искусств, Правду облачаем в небылицы.
Так, боясь друг с другом говорить, Расставляем символы - намёки. Не прочли нас – поспешим забыть, Кормятся обидами упрёки.
Дорожа секундами, сдаём Мы в ломбард судьбы шальные годы. Веря в счастье, счастье предаём, С видом переменчивой погоды…
Время убегает из - под ног, Превращая многое в песчинки… В тишине раздался вдруг звонок, В целое собрав две половинки.
Часы жизни Автор: Артур Мхце
Отец приехал домой, открыла ему жена. Он удивился, какая она старая. Потом зашёл в комнату, где они раньше спали, и в книжном шкафу из «Сказок братьев Гримм» извлёк слежавшуюся пачечку сберегательных книжек. Потом хотел рассказать жене, сколько книг он уже написал, и когда их издадут, он обязательно ей подарит. Жена открыла входную дверь и терпеливо ждала его ухода. Он, не прощаясь, вышел за дверь - всё равно она бы не ответила.
Вдруг что - то сильно ударило его в сердце! На пути к сберкассе была аптека, и он попросил что - нибудь от сердца. Продавщица уточнила, что не от сердца, а для сердца и дала валидол и нитроглицерин, если будет совсем плохо.
Потом в кассе он снял все деньги со всех сберкнижек: получилось не так много, как хотелось бы, но года на два хватит. Пенсию в село было решено не переводить: всегда можно в Москву съездить, если, например, скучно в деревне станет, или ещё что. Осталось теперь два дела. Нужно было купить мебель и доставить её в село. Мебель он хотел купить в комиссионном: она должна быть добротная и дешевле новой, современной. Поэтому он сначала зашёл перекусить в кафе, а потом поехал на Фрунзенскую набережную.
Там в сталинском доме на первом этаже продавали старую мебель. Отец придумал, что ему хочется мебель, как у Собакевича - основательную, устойчивую. Не антикварную, нет. Пускай, к примеру, у неё где –то ободрано, так это можно закрасить, а, если сломано, можно Володю попросить, у него руки золотые. В магазине Отец сразу увидел то, о чём думал. Продавец поначалу Отца отговаривал, дескать, художественной ценности мебель не представляет, тяжеленная, громоздкая, поцарапанная. А на кровати, на задней спинке даже шарика не хватает. Но отговорить от покупки этого странного покупателя ему не удалось.
Теперь возникала задача переправить мебель в Курскую область. Продавец советовал не связываться с железной дорогой, лучше подыскать грузовик и сразу всё доставить к месту.
Грузовик продавец обещал завтра найти, и грузчиков тоже. Деньги были внесены за мебель в кассу, за грузчиков и заказ грузовика - продавцу. Договорились, чтобы ночью в дороге не мучиться, встретиться здесь с грузовиком утром часиков в десять.
Дальше по плану нужно было ехать к писательнице. Конечно, как воспитанный человек, он должен сначала позвонить ей, договориться о встрече, а потом уже ехать, но сначала он придумал позвонить Саше. Вот она – почта с телефонами - автоматами, здесь есть и междугородние кабинки. Отец заказал междугородний звонок в один пункт, но на два телефона - домашний и рабочий.
Сердце вдруг начало стучать через раз, а в паузах как будто тупую иголку пытались воткнуть в спину. Отец открыл валидол, положил в рот сразу четыре таблетки и принялся изо всех сил сосать, потому что говорить с таблетками за щекой было бы неудобно, а выплёвывать их было жалко. По радио пригласили его в кабину для переговоров. Рабочий телефон не ответил, а по домашнему - мужской басовитый голос спросил: кого надо?
«Сашу, Александру»- хотел ответить Отец, но промолчал из - за очередного удара в сердце. Трубка ещё немного покричала басом, но Отец уже ушёл менять бумажную денежку на двухкопеечные монеты, а потом вышел на улицу. Подышать. На улице сердце как будто отпустило.
«Понятно, - громко сказал Отец, - нужно срочно ехать в село, на речку». «Точно, батяня, там хоть выпить по - человечески можно», -согласился неровно проходивший мимо человечек неопределённого пола и возраста.
Отец не стал забираться в душный переговорный пункт, и по пути к метро нашёл подходящий телефон - автомат. Набрал знакомый номер - никого. Набрал ещё раз - подошла дочь.
«Здравствуй, дочурка»,- шутливо, как всегда, начал говорить Отец. (Ей было лет восемнадцать). «Здравствуй, папюнчик», -она узнала его сразу. В таком шутливом духе они ещё сколько - то поприветствовались, и Отец перешёл, наконец, к делу, которое затеял, и, ради которого, получается, вышел на пенсию.
Дочь смекнула, что разговор пойдёт о маме (мать и дочь делились друг с другом самым сокровенным) и сказала, что маменьки нет дома, нет в Москве и нет в стране. Маменька нынче у нас в Швейцарии, и сейчас наверно встречается со швейцарскими франками (шутка!), а, если серьёзно, маман на каком - то симпозиуме, или как там у них называются встречи с писателями, а, если ещё серьёзнее, она поехала туда исключительно из - за вас, папахен, чтобы купить вам часы, которые не нужно никогда заводить.
«Ты маленькая моя умница» - сказал Отец. «Нет,- ответила она, и Отец даже по телефону ощутил, как она надула чувственные свои губки,- я большая и взрослая умница». Отец спросил у неё разрешения приехать, но «большая и взрослая умница» сообщила папахену, что у неё сегодня ещё три встречи: день расписан заранее. «Пока мамки нет зарабатываю деньги в поте лица своего, - поделилась она с «родственником». А вот завтра…» Но завтра не мог Отец, он вёз в деревню мебель для дома. «Но если ты когда-нибудь захочешь погостить на природе у своего папанечки, который тебя обожает, приезжай. Я тебя встречу на машине – у меня там все знакомые с машинами»…
Отцу до вечера ещё предстояло попасть в главную партийную приёмную к куратору культуры. Поэтому он дошёл пешочком до метро, потом доехал до Новой площади, где даже в выходные дни дежурили работники, ответственные за все стороны жизни страны. В приёмную его не пустили, но ответственный за культуру работник к нему вышел, и Отец, представившись, рассказал о фестивале, проведенном в Курской области, для обеспечения выступлениями юбилейного концерта в честь первого лица государства.
Он также передал (под расписку, пожалуйста,) видеокассету с записью лучших фестивальных номеров, но посетовал, что сам её не видел, поскольку профессиональной видеоаппаратуры у него в доме культуры пока нет. Ответственный работник улыбнулся снисходительно и спросил, с собой ли у товарища партийный билет и паспорт.
Всё это у Отца было, поэтому снисходительный работник вскоре ввёл его в комнату, уставленную аппаратурой с огромным экраном на стене, вставил кассету в нужный аппарат и экран засветился. На экране Саша пошушукалась с музыкантами и запела. Слезу из глаза ответственного работника она даже в записи выжала! Поэтому работник обещал Отцу обязательно включить номера с плёнки в юбилейный концерт и поблагодарил Отца за работу.
Швейцарские часы. Повесть (Отрывок) Автор: Евгений Попов 5
Куда приводят мечты детства ______________________________________________________________________________
Куда приводят мечты детства - Почти культурная отсылка. ______________________________________________________________________________
Через несколько времени честолюбие моё начало разыгрываться в детских мечтах, как сердитый родник, который сначала бьёт из - под земли, бежит потом ручьём, рекою и, наконец, бушует морем, выливаясь через берега, будто его стесняющие.
Лажечников И. И. «Последний Новик» (Цитата)
Есть в морской семье народ, Под водою он живёт, Службу тянет в тишине На огромной глубине. Не увидишь там девчат, Что в стороночке стоят, Нету там и дискотек, И других таких потех. Вас, ребята, поздравляем, Счастья и любви желаем!
Есть в морской семье народ… Сайт: Вам подарок
Капитан Фарагут был опытный моряк, поистине достойный фрегата, которым он командовал. Составляя со своим судном как бы одно целое, он был его душой. Существование китообразного не подлежало для него никакому сомнению, и он не допускал на своём корабле никаких кривотолков по этому поводу. Он верил в существование животного, как иные старушки верят в библейского Левиафана – не умом, а сердцем. Чудовище существовало, и капитан Фарагут освободит от него моря, – он в этом поклялся. Это был своего рода родосский рыцарь, некий Дьедоне де Гозон, вступивший в борьбу с драконом, опустошавшим его остров. Либо капитан Фарагут убьёт нарвала, либо нарвал убьёт капитана Фарагута. Середины быть не могло!
Команда разделяла мнение своего капитана. Надо было послушать, как люди толковали, спорили, обсуждали, взвешивали возможные шансы на скорую встречу с животным! И как они наблюдали, вглядываясь в необозримую ширь океана! Даже те офицеры, которые в обычных условиях считали вахту каторжной обязанностью, готовы были дежурить лишний раз. Пока солнце описывало на небосводе свой дневной путь, матросы взбирались на рангоут (*), потому что доски палубы жгли им ноги и они не могли там стоять на одном месте. А между тем «Авраам Линкольн» ещё не рассекал своим форштевнем (**) подозрительных вод Тихого океана!
Что касается экипажа, у него было одно желание: встретить единорога, загарпунить его, втащить на борт, изрубить на куски. За морем наблюдали с напряжённым вниманием. Кстати сказать, капитан Фарагут пообещал премию в две тысячи долларов тому, кто первым заметит животное, будь то юнга, матрос, боцман или офицер. Можно себе вообразить, с каким усердием экипаж «Авраама Линкольна» всматривался в море!
И я не отставал от других, выстаивая целыми днями на палубе. Наш фрегат имел все основания именоваться «Аргусом» (***). Один Консель выказывал полное равнодушие к волновавшему нас вопросу и не разделял возбуждённого настроения, царившего на борту.
Я уже говорил, что капитан Фарагут озаботился снабдить своё судно всеми приспособлениями для ловли гигантских китов. Ни одно китобойное судно не могло быть лучше снаряжено. У нас были все современные китобойные снаряды, начиная от ручного гарпуна до мушкетонов с зазубренными стрелами и длинных ружей с разрывными пулями. На баке стояла усовершенствованная пушка, заряжавшаяся с казённой части, с очень толстыми стенками и узким жерлом, модель которой была представлена на Всемирной выставке 1867 года. Это замечательное орудие американского образца стреляло четырехкилограммовыми снарядами конической формы на расстоянии шестнадцати километров.
Итак, «Авраам Линкольн» снаряжён был всеми видами смертоносных орудий. Мало того! На борту фрегата находился Нед Ленд, король гарпунеров.
Нед Ленд, уроженец Канады, был искуснейшим китобоем, не знавшим соперников в своём опасном ремесле. Ловкость и хладнокровие, смелость и сообразительность сочетались в нём в равной степени. И нужно было быть весьма коварным китом, очень хитрым кашалотом, чтобы увернуться от удара его гарпуна.
Неду Ленду было около сорока лет. Это был высокого роста, – более шести английских футов, – крепкого сложения, суровый с виду мужчина; необщительный, вспыльчивый, он легко впадал в гнев при малейшем противоречии. Наружность его обращала на себя внимание; и больше всего поражало волевое выражение его глаз, придававшее его лицу особенную выразительность.
Я считаю, что капитан Фарагут поступил мудро, пригласив этого человека к участию в экспедиции: по твёрдости руки и верности глаза он один стоил всего экипажа. Неда Ленда можно было уподобить мощному телескопу, который одновременно был и пушкой, всегда готовой выстрелить.
Канадец – тот же француз, и я должен признаться, что Нед Ленд, несмотря на свой необщительный нрав, почувствовал ко мне некоторое расположение. Невидимому, его влекла моя национальность. Ему представлялся случай поговорить со мною по -французски, а мне послушать старый французский язык, которым писал Рабле, язык, сохранившийся ещё в некоторых провинциях Канады. Нед вышел из старинной квебекской семьи, в его роду было немало смелых рыбаков ещё в ту пору, когда город принадлежал Франции.
Понемногу Нед разговорился, и я охотно слушал его рассказы о пережитых злоключениях в полярных морях. Рассказы о рыбной ловле, о поединках с китами дышали безыскусственной поэзией. Повествование излагалось в эпической форме, и порою мне начинало казаться, что я слушаю какого -то канадского Гомера, поющего «Илиаду» гиперборейских стран!
из романа Верн Жюль Габриэль - «Капитан Немо» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) матросы взбирались на рангоут- Рангоут. Совокупность надпалубных конструкций и деталей судового оборудования. На судах с механическими двигателями рангоут предназначен для: * размещения навигационных огней; * средств связи, наблюдения и сигнализации; * крепления и поддержания грузовых устройств (сигнальные и грузовые мачты, грузовые стрелы и др.). На парусных судах рангоут служит для постановки и несения парусов. Основные детали рангоута: мачты, стеньги, реи, гики, гафели, бушприты и др. Рангоут изготавливают из дерева, стальных листов, цельнотянутых труб, композиционных материалов.
(**) ещё не рассекал своим форштевнем - Форштевень. Деревянная или стальная балка в носу корабля, на которой закреплена наружная обшивка носовой оконечности корпуса. В нижней части она переходит в киль.
(***) Наш фрегат имел все основания именоваться «Аргусом» - А́ргус. Персонаж древнегреческой мифологии. Многоглазый великан, в связи с чем получил эпитеты «Всевидящего» и «Многоглазого» или «Панопта». Множество глаз, из которых одна часть спала, а другая бодрствовала, делало его идеальным стражем. Именно ему Гера дала задание охранять превращённую в корову возлюбленную Зевса Ио. Зевс поручил своему сыну Гермесу освободить свою любовницу.
Шёл и почти десять минут ... - Историческая отсылка ))
Мне шестнадцать лет, лето впереди Господи, спасибо за такое счастье Мама крикнет вслед - в клуб до десяти! Про себя скажу - ну конечно, "здрасьте".
Я к тебе бегу, прыгаю кружась Ты меня хватаешь и целуешь нежно Капли с неба жгут, на лицо ложась Счастье валит с ног, это неизбежно.
Беззаботный рай, девичья пора Мама напекла целый таз ватрушек Будит яркий луч с самого утра Отыскав меня средь моих подушек.
Беззаботность (Отрывок) Автор: Наташа Берсан
! Содержаться неприятные для психики кадры физиологического характера !
.. ошибка Марии Антуанетты: она желает успехов как женщина, а не как королева, маленькие женские триумфы ценятся ею неизмеримо больше, нежели крупные победы, определяющие ход мировой истории.
И поскольку её сердце, увлеченное совсем другими, несравненно менее значительными интересами, не в состоянии дать никакого высокого содержания идее королевской власти, ничего, кроме совокупности ограниченных форм, великая задача забывается ею в преходящих развлечениях, высокие обязанности постепенно становятся актёрской игрой.
Быть королевой для Марии Антуанетты на протяжении пятнадцати легкомысленных лет означает лишь быть самой изысканной, самой кокетливой, самой элегантной, самой очаровательной и прежде всего самой приятной женщиной двора, перед которой все преклоняются, быть арбитром elegantiarum (*), светской дамой, задающей тон тому высокоаристократическому пресыщенному обществу, которое само считает себя средоточием вселенной.
В течение двадцати лет на приватной сцене Версаля, которую можно уподобить японской цветочной клумбе, разбитой над пропастью, она самовлюблённо, с грацией и размахом играет роль примадонны, роль королевы рококо (1).
Но как нищ репертуар этой светской комедии: пара лёгких коротких сценок для кокетки, несколько пустых интрижек, очень мало души, очень много танцев.
В этих играх и забавах нет рядом с ней настоящего короля, нет истинного героя - партнёра. Всё время одни и те же скучающие зрители - снобы, тогда как по ту сторону позолоченных решетчатых ворот упорно, с нетерпением ожидает свою повелительницу многомиллионный народ.
Но она, в ослеплении, не отказывается от роли, без устали пьянит своё безрассудное сердце всё новыми и новыми пустяками; гром из Парижа угрожающе докатывается до парков Версаля, а она не отступает от своего. И только когда революция насильно вырвет её из этого жалкого театра рококо и бросит на огромные трагические подмостки театра мировой истории, ей станет ясно, какую ужасную ошибку она совершила, играя на протяжении двух десятков лет ничтожную роль субретки (2), дамы салона, тогда как судьба уготовила ей — по её душевным силам, по её внутренней энергии — роль героини.
Поздно поймёт она эту ошибку, но всё же не слишком поздно. Когда наступит момент и в трагическом эпилоге пасторали ей придется играть королеву перед лицом смерти, она сыграет в полную силу. Лишь когда лёгкая игра обернётся делом жизни или смерти, когда Марию Антуанетту лишат короны, она станет истинной королевой.
* * * Вина Марии Антуанетты — в неправильном понимании, вернее, в полном непонимании своего назначения. Вследствие этого королева на протяжении почти двадцати лет жертвует самым существенным ради ничтожных пустяков: долгом — ради наслаждений, трудным — ради лёгкого, Францией — ради маленького Версаля, действительным миром — ради придуманного ею мира театрального.
Эту историческую вину невозможно переоценить — последствия её огромны. Чтобы прочувствовать всю безрассудность поведения королевы, достаточно взять карту Франции и очертить то крошечное жизненное пространство, в пределах которого Мария Антуанетта провела двадцать лет своего правления.
Результат — ошеломляющий. Этот кружок настолько мал, что на обычной карте представляет собой едва ли не точку.
(*) быть арбитром elegantiarum - Элегантности (лат.) При. автора.
Мария Антуанетта. Глава «Королева рококо» (Отрывок) Автор: Стефан Цвейг _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) роль королевы рококо - Рококо — это стиль в мировом искусстве, который появился в XVIII веке во Франции. Рококо символизировало лёгкость и романтичность, пришедшие на смену величественному и торжественному стилю барокко времён короля Людовика XIV. Название стиля происходит от французского слова rocaille — «ракушка», «раковина». Для рококо характерны декоративные элементы, которые по форме напоминают морские раковины: ими украшали мебель, стены, окна, зеркала.
(2) играя на протяжении двух десятков лет ничтожную роль субретки - Актёрское амплуа, традиционный комедийный персонаж, бойкая, остроумная, находчивая служанка, помогающая господам в их любовных интригах. В театре субретка — комедийный персонаж, бойкая, озорная, беззаботная, кокетливая и любящая посплетничать. Часто это горничная или доверенное лицо основной героини - инженю (*).
(*) Часто это горничная или доверенное лицо основной героини - инженю - Инженю. Актёрское амплуа, изображающее наивную невинную девушку. Хотя данное амплуа в основном связано только с женскими персонажами, иногда к нему относят и мужских с аналогичными характеристиками. В конце XVIII - XIX веке это амплуа в русском театре часто именовалось как «простушка» и «простак»
Вот всё таки прав был Колчак со своей знаменитой фразой «Артистов, кучеров и проституток не трогать — они одинаково нужны любой власти». Фразу, правда можно дополнить и развить — они и выживают при любой власти, при чём, если дело касается артистов — они при любой власти, как сыр в масле.
НОД ZЛАТОУСТ - «Те, кто одинаково нужны при любой власти» (Цитата)
Ну что, официант, плесни - ка мне в бокал Немного предрассветного тумана, И чтобы он меня прохладой обнимал, Укрыв собой от ветра и обмана…
Ну что, официант, налей - ка мне тепла, Пускай оно меня согреет в холод… Да что ты, я пьяна? Но в мыслях так светла, Давай, неси, ты сможешь, ты же молод…
Я жду, официант, наполни для души Бокальчик красотой всех ягод леса… Мой друг, прошу тебя, уж ты не откажи, Плесни чуток - другой для снятья стресса…
Давай, официант, плесни мне, человек, Немного тишины, развеять грусть… Давай свой вариант: мартини тот же вермут, Быть может, я немного отвлекусь…
Ну что, официант, плесни - ка мне в бокал... Автор: Наталья Унучкевич
В «Астории» играла музыка. На панели перед рестораном, под парусиновым навесом, за столиками с белоснежными скатертями, сидели офицеры, штатские, дамы. Пальмы стояли умытые. Сновали официанты с ласковыми и радостными лицами. Звякала посуда, горело в стаканчиках вино.
Из ресторана вышел Белозеров с довольным, успокоенным лицом, в свежем летнем костюме. Увидел Катю, дрогнул и вежливо, низко поклонился. Катя с холодным удивлением оглядела его и отвернулась.
Молодой хорунжий - кубанец вежливо разговаривал с Миримановым.
– Уверяю вас, вам же будет удобнее, если полковник поселится у вас. Он и двое нас, адъютантов, и уж никто больше не будет вас тревожить. Знаете, первые дни всякие бывают неприятности. А у нас вы будете себя чувствовать, как у Христа за пазухой.
Через два часа они приехали. Полковник поселился в кабинете, адъютанты в соседней комнате. Обедали они в столовой.
Долго, до поздней ночи, в столовой гудели голоса, приходили и уходили люди, то и дело хлопала дверь. Мириманова это заинтересовало. Он вошёл в столовую, как будто, чтобы взять графин.
Полковник пил вино. На столе стояли бутылки. Адъютант писал в большой тетради, а перед ним лежала груда золотых колец, браслетов, часов, серебряных ложек. Входили казаки с красными лицами и клали на стол драгоценности.
– А-а, господин хозяин!
Полковник радушно вытянул руки в его направлении.
– Присаживайтесь. Могу предложить стаканчик винца?
Мириманов сел.
– Что это у вас тут на столе? – Это? Военная добыча.
Мириманов удивлённо смотрел.
– Какая военная добыча?
Полковник переглянулся с адъютантом и засмеялся, как при наивном вопросе ребёнка.
– Ну! Какая!.. Вы что же думаете, казаки наши не хотят пить - есть?.. Но вы поглядите, какая «организованность»! «Товарищи» бы позавидовали. Не каждый сам для себя, а в громаду несут, в полковой фонд.
Мириманов задумчиво поглаживал усы.
– А вы не думаете, полковник, что это может раздражать население, возбуждать его против добровольческой армии? – Да ведь мы не так, как махновцы: те с пальцами отрезают кольца, а мы снимаем. И больше всё у жидков.
Жители прятались по домам. Казаки вламывались в квартиры, брали всё, что приглянётся. Передавали, что по занятии города им три дня разрешается грабить. На Джигитской улице подвыпившие офицеры зарубили шашками двух проходивших евреев.
Шли обыски и аресты. В большом количестве появились доносчики - любители и указывали на «сочувствующих». К Кате забежала фельдшерица Сорокина, с замершим ужасом в глазах, и рассказала: перед табачной фабрикой Бенардаки повешено на фонарных столбах пять рабочих, бывших членов фабричного комитета. Их вчера ещё повесили, и она сейчас проходила, – всё ещё висят, голые по пояс, спины в тёмных полосах.
Арестовали и профессора Дмитревского. Жена его, Наталья Сергеевна, пришла в контрразведку. Ротмистр с взлохмаченными усиками, очень напоминавший прежних жандармских ротмистров, встретил её сурово.
– Нет, ему никакого снисхождения не будет. Можно ещё простить учителя какого - нибудь, который с голоду пошёл к ним на службу. Но он, – тайный советник! – и связался с этими негодяями! – Но ведь он заведовал просвещением. Он не большевик, он смотрит, что самое убийственное оружие против большевиков, как и против самодержавия, просвещение. Он пошёл к ним, как шёл раньше к самодержавию.
Ротмистр покоробился при таком упоминании о самодержавии. Он резко ответил:
– Вы, госпожа Дмитревская, этими фразами нас не убедите. У нас против него есть такой один документик…
И он развернул перед нею газету «Красный пролетарий» с отчётом о первомайском празднике.
– Вот что он говорил, ваш поклонник просвещения! «Социализм сумеет насадиться только беспощадной винтовкой и штыком в мозолистой руке рабочего».
Наталья Сергеевна побледнела.
– Тут его слова извращены, он говорил совсем другое! – Ну, конечно! Что ж вам ещё на это возразить.
Наталья Сергеевна указывала, сколько людей спас Дмитревский от расстрела и тюрьмы своими хлопотами.
– Это, сударыня, нас очень мало трогает. Чем больше компрометировали бы себя большевики, тем для нас было бы выгоднее.
Само же европейское имя Дмитревского, видимо, ничего не говорило ротмистру. Большевики ценили крупных деятелей науки и искусства, относились к ним подчеркнуто бережно. Здесь же Дмитревский был только тайный советник.
Катя бросилась к Гольдбергу, бывшему управляющему делами их отдела. Оба они развили чисто электрическую деятельность. Катя написала заявление, где, как свидетельница, рассказывала об извращении газетным отчётом речи профессора, об их совместном посещении редакции. Гольдберг отыскал несколько других свидетелей, слышавших речь и согласившихся дать показания. Расшевелил учительский союз, союз деятелей науки и искусства, убедил их подать заявление с ходатайством за Дмитревского как европейского учёного, гордость русской науки. Собирал под ходатайством подписи и у именитых граждан. Бывший городской голова Гавриленко охотно подписался. Катя обратилась к Мириманову. Мириманов отрицательно помотал головою и ответил:
– Нет, извините, – не подпишу. Зачем он к ним пошёл? Сама себя раба бьёт… – Но ведь вы же знаете, как он корректно всё время держался, как он всегда… – Екатерина Ивановна! Все мы отлично понимаем, для чего он пошёл к большевикам: спасался от издевательств, сберегал дачу свою от разгрома. И для этого выбрасывал иконы из школ, говорил демагогические речи… Должен был знать, на что идёт.
Депутация шла по коридору «Европейской гостиницы», занятой управлением командования. Были в депутации председатели учительского союза, союза деятелей науки и искусств, городской голова Гавриленко, Катя с Гольдбергом.
Вызвали адъютанта.
– Нам нужно видеть коменданта города. Вы нам назначили прийти сегодня в пять часов. – Пожалуйста, немножко подождите. Его ещё нет.
В ожидании, они медленно расхаживали по коридору с стоявшими у дверей часовыми - кубанцами. В глубине коридора показался сухощавый казачий офицер. Он вдруг остановился перед молодым казаком - часовым и сказал:
– Здравствуй!
Казак ответил:
– Здравия желаю, господин есаул! – Что? Не слышу!
Казак подтянулся и громко повторил:
– Здравия желаю, господин есаул! – Не слышу, чёрт твою мать дери!!!.. Как руки держишь, с - сукин сын?!!
Часовой вытянул руки по швам и гаркнул на весь коридор:
– Здравия желаю, господин есаул!!
Офицер постоял, молча погрозил пальцем перед его носом и вошёл в номер.
Катя в изумлении спросила казака:
– Неужели у вас и теперь офицеры так разговаривают с солдатами?
Часовой, сконфуженно улыбаясь, покрутил головою.
– Он так всегда с молодыми казаками. Хочет, чтоб мы были казаки, а не бабы. Он хороший, мы его любим.
Синий Бык стоял смирно, тихо шевелил губами, вздрагивали его верхние веки, однажды дёрнулось правое ухо, будто на него село насекомое. Большой Синий Бык всегда держал на своей спине Девять Слоёв и должен был их держать вечно. Знать о нём полагалось, смотреть на него было запрещено.
Владимир Орлов - «Альтист Данилов» (Цитата)
Я жил, когда в безмолвной злобе Лежали змеи на пороге У человеческих дверей И устрашали дикарей.
Я был в тот год, когда нагими Ходили, не было огня; Надежда растворилась в дыме И копоти. Тогда меня
Ни стены чёрные страшили, Ни звери, что людей крошили, А только грубая толпа, Её неверная тропа…
Себя я чувствовал прекрасно, Когда горилл и дикарей Не различал; мне было ясно, Что у грядущего дверей
Довольно мяться без дубины! Я не жалел о едком дыме. Что “классы”? Торжествует класс, Который “ближнего” продаст…
Я помню радость звездопада В далёком августе и сада Рай белок, птичий край - овраг…, Когда я людям не был враг.
Первобытное время. Из цикла Год Быка - 42 Автор: Антон Тюкин
Животные были даже в гостиной. Из - за шести высоких окон, которые можно было запросто принять за пейзажи на стене, граница между тем, что было внутри, и тем – что снаружи, размывалась в этом длинном и узком салоне.
Через комнату тянулся большой деревянный стеллаж, и его многочисленные полки были завалены книгами, журналами, птичьими гнездами и перьями, маленькими черепами, яйцами, рогами и прочими предметами. Возле нескольких приземистых кресел с красными подушками на восточном ковре стояло фортепьяно. В самом теплом углу, в дальнем конце комнаты, тёмно - коричневая плитка украшала очаг камина, на полке которого покоился выбеленный солнцем череп бизона. Кресла стояли рядом с окнами, где их заливал послеполуденный свет.
Один журналист, побывавший на вилле, чтобы взять интервью у Яна, очень удивился, когда в гостиную вошли два кота, у одного была забинтована лапа, у другого – хвост, вслед за ними явился попугай с металлическим раструбом на шее, потом приковылял ворон со сломанным крылом. Вилла кишела животными, что Ян объяснял очень просто: «Проводить исследования на расстоянии недостаточно. Только живя рядом с животными, можно изучать их поведение и психологию». Когда Ян отправлялся на свой ежедневный объезд зоопарка на велосипеде, за ним бежал крупный лось по кличке Адам, его неизменный компаньон.
Была какая - то алхимия в этом столь тесном единении с животными – львятами, волчатами, обезьяньими детёнышами и орлятами, когда запахи животных, производимый ими шум и голоса сливались с запахами человеческого тела и кухни, с человеческой болтовней и смехом…
Разношёрстное семейство, живущее в одной норе. Поначалу каждого нового члена этого сообщества укладывали спать и кормили по его прежнему расписанию, но постепенно, по мере сближения жизненных ритмов, все животные начинали действовать синхронно. За исключением, впрочем, дыхания: по ночам ритмы сонных вдохов и сопения порождали немыслимую зоологическую кантату.
Антонина была очарована тем, как животные исследуют мир с помощью своих чувств. Она и Ян быстро научились замедлять движения рядом с хищниками, такими как дикие кошки, потому что благодаря близко посаженным глазам эти звери точно определяют расстояние до цели и обычно волнуются, заметив быстро движущийся объект в паре прыжков от себя.
Лошади и олени наделены панорамным зрением (чтобы замечать, как подкрадывается хищник), но они легко ударяются в панику. А хромой пёстрый орел, сидевший на привязи в цокольном этаже, был, по сути, биноклем с крыльями.
Щенки гиены замечали приближение Антонины даже в кромешной тьме. Другие животные могли почувствовать её, уловить её запах, услышать тишайший шорох её платья, ощутить её шаги по вибрации половиц, если те сдвинулись хотя бы на волосок, даже распознать её по движению воздуха. Она завидовала этому набору древних, тонко настроенных чувств; людей, наделенных обычными для животных способностями, жители Запада называли когда - то магами.
Антонина любила на время выскользнуть из человеческой кожи и понаблюдать за миром глазами животных, она часто записывала свои наблюдения, во время которых интуитивно постигала их опасения и умения, предполагая, чтó они могут видеть, чувствовать, чего боятся, что ощущают и вспоминают. Когда она входила в круг их знаний, происходил метемпсихоз чувств, и, словно котята рыси, воспитанные ею, она всматривалась в мир шумных, непоседливых созданий.
«…С ногами и маленькими, и большими, которые шагали в мягких тапочках или прочных туфлях, тихо или шумно, источая слабый запах материи или сильный запах крема для обуви. Тапочки из мягкой ткани двигались спокойно и деликатно, они не пинали мебель, и находиться рядом с ними было безопасно… приговаривая „кис - кис“, появлялась голова с растрёпанными светлыми волосами и глазами, скрытыми стёклами больших очков, которая наклонялась над тобой… Скоро стало ясно, что мягкие тряпичные тапочки, светлая растрёпанная голова и высокий пронзительный голос принадлежат одному и тому же существу».
Выходя за пределы самое себя, ставя свои чувства в один ряд со звериными, она занималась своими питомцами с неослабевающим интересом, и что - то в этой сонастроенности помогало тем чувствовать себя в безопасности.
Благодаря уникальной способности успокаивать неуправляемых животных Антонина завоевала уважение и работников зоопарка, и мужа, который, хотя и надеялся, что наука сумеет найти этому объяснение, все же считал её дар странным и мистическим. Ян, человек, преданный науке, приписывал Антонине «метафизические волны» едва ли не шаманской эмпатии, когда это касалось животных: «Она настолько чувствительна, что чуть ли не читает их мысли… Она становится ими… Она обладает поразительным и весьма специфичным даром, редчайшей способностью наблюдать и понимать животных, это какое - то шестое чувство…
И так у неё было с самого раннего детства».
из книги Диана Акерман - «Жена смотрителя зоопарка»
Да, верю я, она прекрасна, Но и с небесной красотой Она пыталась бы напрасно Затмить венец мой золотой. Многоколонен и обширен Стоит сияющий мой храм; Там в благовонии кумирен Не угасает фимиам. Там я царица! Я владею Толпою рифм, моих рабов; Мой стих, как бич, висит над нею И беспощаден, и суров. Певучий дактиль плеском знойным Сменяет ямб мой огневой; За анапестом (*) беспокойным Я шлю хореев светлый рой. И строфы звучною волною Бегут послушны и легки, Свивая избранному мною Благоуханные венки… Так проходи же! Прочь с дороги! Рассудку слабому внемли: Где свой алтарь воздвигли боги, Не место призракам земли! О, пусть зовут тебя прекрасной, Но красота — цветок земной — Померкнет бледной и безгласной Пред зазвучавшею струной!
(*) За анапестом беспокойным Я шлю хореев светлый рой. - Анапест — это трёхсложный стихотворный размер, в котором ударение падает на последний слог, а два других остаются безударными. Интонация анапеста постоянно устремляется вверх, отчего рифма получается сильной и звонкой, а стихи — восторженными. Название этого размера происходит от греческого слова ἀνάπαιστος, что означает «отражённый назад», то есть обратный дактилю. Самый распространённый анапест — трёхстопный. Он состоит из трёх сильных долей в строчке. Также популярен анапест четырёхстопный. __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Потом он помог пани Маковецкой вылезти из шарабана и, расшаркиваясь, с большими почестями проводил в дом.
— Разрешите мне, как только переступим порог, ещё раз поцеловать ваши ручки, — говорил он ей по дороге.
А тем временем пан Михал помог выбраться из экипажа паннам. Так как шарабан был высокий, а ступеньку в темноте нащупать трудно, он обнял за талию панну Дрогоёвскую, поднял её и поставил на землю. Она не противилась этому, на мгновенье прижавшись к нему всем телом.
— Благодарю вас, сударь! — сказала она своим низким, грудным голосом.
Пан Михал обернулся в свой черёд к панне Езёрковской, но она соскочила с другой стороны, и он взял под руку панну Дрогоёвскую.
В комнате барышни представились пану Заглобе, который при виде их пришёл в отличное настроение и тотчас пригласил всех к ужину.
Миски на столе уже дымились, еды и напитков, как и предсказывал пан Михал, было такое изобилие, что и впрямь хватило бы на целый полк.
Сели за стол. Пани Маковецкая — во главе стола, по правую руку — пан Заглоба, рядом с ним — панна Езёрковская, Володыёвский сел по левую руку, рядом с Дрогоёвской.
И тут только маленький рыцарь смог как следует приглядеться к обеим барышням.
Они были совсем не похожи, но обе прехорошенькие, каждая в своем роде. У Дрогоёвской волосы цвета воронова крыла, чёрные брови, большие голубые глаза. Кожа смуглая, бледная и такая нежная, что даже на висках просвечивали голубые жилки. Над верхней губою темнел едва заметный пушок, как бы подчеркивая притягательность томных её уст, словно бы созданных для поцелуя. Она была в трауре по недавно умершему отцу, и тёмный наряд при такой нежной коже и чёрных волосах создавал впечатление некоторой суровости и грусти. На первый взгляд она казалась старше своей подруги, и, только приглядевшись, пан Михал понял, что это хрупкое созданье в расцвете самой юной девичьей красоты. И чем больше он смотрел, тем больше дивился и величественности стана, и лебединой шее, и всем движениям её, исполненным прелести и грации.
«Это повелительница, — думал он, — и душа у неё, должно быть, возвышенная. Зато вторая сущий бесёнок!»
Подмечено было верно.
Езёрковская ростом была гораздо ниже Дрогоёвской и вообще мелковата, но не худая, свежая, как бутон розы, со светлыми волосами. Волосы у неё, должно быть после болезни, были коротко острижены и сверху покрыты золотистой сеткой. Но и они, словно угадывая Басину непоседливость, не желали вести себя спокойно, кончики их вылезали сквозь все петли сетки, свисая на лоб чуть ли не до самых бровей, на манер казацкого оселедца, быстрые, весёлые глаза и плутовская мина делали её похожей на мальчишку - проказника, который только и помышляет об очередной проделке.
При этом она была такая юная и приятная, глаз не отведёшь: с изящным, чуть приподнятым кверху носиком, с подвижными, то и дело раздувавшимися ноздрями, с ямочками на подбородке и на щеках, приметой весёлого нрава.
Но сейчас она не улыбалась, а, уплетая за обе щеки, с чисто детским любопытством поглядывала на пана Заглобу и на пана Володыёвского, будто на заморских птиц.
Пан Володыёвский молчал: он понимал, что должен занять разговором панну Дрогоёвскую, но не знал, как к ней подступиться. Маленький рыцарь и вообще - то не отличался светскостью, а сейчас на душе у него было тоскливо, девушки живо напомнили ему о покойной невесте.
Пан Заглоба, напротив, развлекал супругу стольника рассказами о подвигах пана Михала и о своих собственных. К середине ужина он как раз подошёл к рассказу о том, как некогда они с княжной Курцевич и Редзяном сам - четверт удирали от татарского чамбула, а под конец, ради спасения княжны, чтобы остановить погоню, ринулись вдвоём на целый чамбул (*) .
Панна Езёрковская даже есть перестала, подперев подбородок руками, она слушала, затаив дыхание, то и дело откидывала со лба волосы, моргала, а в самых интересных местах хлопала в ладоши и повторяла:
— Ага! Ага! Сказывай, сказывай дальше, сударь!
Но когда рассказ пошёл о том, как драгуны Кушеля, выскочив из засады, насели на татар и гнались за ними полмили, рубя направо и налево, панна Езёрковская, не в силах сдержать восторга, захлопала в ладоши и закричала:
— Ахти, сударь, ахти! Вот бы и мне туда! — Баська! — протянула тетушка с явным русинским акцентом. — Вокруг тебя такие политичные люди, отучайся от своих «ахти». Ещё не хватало, чтобы ты крикнула: «Чтоб меня разорвало, коли вру!»
Барышня засмеялась молодым, звонким, как серебро, смехом, и вдруг хлопнула себя руками по коленкам.
— Чтоб меня разорвало, коли вру! — воскликнула она. — О боже! Слушать стыдно! В таком обществе… Сейчас же извинись перед всеми! — воскликнула пани Маковецкая.
А тем временем Баська, решив начать с пани Маковецкой, сорвалась с места, но при этом уронила на пол нож, ложку и сама нырнула следом под стол.
Тут уж кругленькая стольничиха не могла удержаться от смеха, а смеялась она по - особому: сперва начинала трястись, так что полное её тело ходило ходуном, а потом пищала тоненьким голосом. Все развеселились. Заглоба был в восторге.
— Видите, сколько хлопот у меня с этой девицей! — Чистая радость! Как бог свят! — говорил Заглоба.
Тем временем Бася вылезла из -под стола, разыскала ложку и нож, но тут сетка у неё с головы слетела, непослушные волосы так и лезли на глаза. Она выпрямилась и, раздувая ноздри, сказала:
— Ага! Смеётесь над тем, что вышел такой конфуз. Хорошо же! — Помилуйте, как можно! Никто не смеётся! Никто не смеётся! — с чувством сказал Заглоба. — Все мы счастливы, что в вашем образе господь бог ниспослал нам такую отраду.
После ужина все пошли в гостиную. Панна Дрогоёвская, увидев на стене лютню, сияла её и стала перебирать струны. Володыёвский попросил её спеть в тон струнам, она ответила сердечно и просто:
— Если это хоть немножко развеет ваше горе, я готова. — Спасибо! — ответил маленький рыцарь и благодарно поднял на неё взгляд.
Послышались звуки песни.
Знай же, о рыцарь, Тебе не укрыться. Панцирь и щит не препона, Если стремится в сердце вонзиться Злая стрела Купидона.
«Перевод Ю. Вронского.»
— Я уж и не знаю, как вас благодарить, сударыня, — говорил Заглоба, сидя в сторонке с пани Маковецкой и целуя ей руки, — сама приехала и таких милых барышень привезла, что, поди, и грациям до них далеко. Особенно гайдучок пришёлся мне по душе, эдакий бесёнок, любую тоску лучше разгонит, чем горностай мышей. Да и что такое людская печаль, коли не мыши, грызущие зёрна веселья, хранимые в сердцах наших! А надо вам, сударыня - благодетельница, сказать, что прежний наш король Joannes Casimirus так мои comparationes «Сравнения (лат.).» любил, что и дня без них обойтись не мог. Я ему всевозможные истории и премудрости сочинял, а он их на сон грядущий выслушивал, и нередко они ему в хитроумной его политике помогали. Но это уже другая материя. Я надеюсь, что и наш Михал, насладившись радостью, навсегда о своих горестях забудет. Вам, сударыня, и неведомо, что прошла лишь неделя с той поры, как я его из монастыря вытащил, где он обет давать собирался. Но я самого нунция подговорил, а он возьми и скажи приору, что всех монахов в драгуны пошлёт, если Михал а сей секунды не отпустят… Нечего ему там было делать. Слава, слава тебе, господи! Уж я - то Михала знаю. Не одна, так другая скоро такие искры из его сердца высечет, что оно займётся, как трут.
А тем временем панна Дрогоёвская пела:
Если героя Щит не укроет От острия рокового, Где же укрыться Трепетной птице, Горлинке белоголовой.
«Перевод Ю. Вронского.»
— Эти горлинки боятся купидоновых стрел, как собака сала, — шепнул пани Маковецкой Заглоба. — Но сознайся, благодетельница, не без тайного умысла ты этих пташек сюда привезла. Девки — загляденье! Особливо гайдучок, дал бы мне бог столько здоровья, сколько ей красоты! Хитрая у Михала сестричка, верно?
Пани Маковецкая тотчас состроила хитрую мину, которая, впрочем, совсем не подходила к её простому и добродушному лицу, и сказала:
— Нам, женщинам, обо всём подумать надо, без смекалки не проживёшь. Муж мой на выборы короля собирается, а я барышень пораньше увезла, того и гляди, татарва нагрянет. Да кабы знать, что из этого будет толк и одна из них счастье Михалу составит, я бы паломницей к чудотворной иконе пошла. — Будет толк! Будет! — сказал Заглоба. — Обе девушки из хороших семей, обе с приданым, что в наши тяжкие времена не лишнее. — Само собой, сударыня. Михалово состояние война съела, хоть, как мне известно, кое - какие деньжата у него водятся, он их знатным господам под расписку отдал. Бывали и у нас трофеи хоть куда, к пану гетману поступали, но часть на дележку шла, как говорят солдаты, «на саблю». И на его саблю немало перепало, если бы он всё берёг — богачом бы стал. Но солдат не думает про завтра, он сегодня гуляет. И Михал всё на свете прогулял и спустил бы, кабы не я. Так ты говоришь, почтенная, барышни знатного происхождения?
— У Дрогоёвской сенаторы в роду. Наши окраинные каштеляны на краковских непохожи, есть среди них и такие, о коих в Речи Посполитой никто и не слыхивал, но тот, кому хоть раз довелось посидеть в каштелянском кресле, непременно передаст свою осанку и потомству. Ну, а если о родословной говорить, Езёрковская на первом месте.
из исторического романа польского писателя Генрика Сенкевича - «Пан Володыевский» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) чтобы остановить погоню, ринулись вдвоём на целый чамбул - Chambul. Тип подразделения, используемого татарскими воинами, в основном Крымским ханством и Малой Татарией. Он использовался путём отделения от основной армии и нападения на силы противника на их территории, чтобы отвлечь внимание основных сил, а также для организации сопротивления и получения военной добычи, в том числе рабов.
