Спрятана душа ,закрыта на засов . Но шёпот сладких снов зовёт её с собой . И только тяжесть грустных слов . Спускает боли псов за мной .
* * * Гложет сердце стая чёрных псов . Не спасти души от бурь любви и гроз разлук . Я хочу в страну прекрасных снов . Я хочу свободы и любви . Замкнулся круг .
* * * В чёрном зале тусклый свет свечей . Свет луны он плачет и в моё окно . Луна одна и также я ничей . Бежит ручей из слёз . Я одинок .
* * * Гложет сердце стая чёрных псов . Горит душа в реке огня и тонет в пламени свечи . Спрятана душа , закрыта на засов . Уснёт она на век в башне чёрной крепости .
В чёрном замке Автор: Сергей Нестеренко
31 января, спустя четыре дня после отплытия, "Макари" не прошёл ещё и двух третей расстояния от Австралии до Новой Зеландии. Билль Галлей мало занимался судном, предоставляя всё своим подчинённым. Он редко показывался на палубе, и никто не жаловался. Пусть бы он просто проводил всё время у себя в каюте, никто не возражал бы, но грубиян хозяин ежедневно напивался джином и бренди. Команда охотно следовала его примеру, и никогда ни одно судно не было так предоставлено воле волн, как "Макари" из залива Туфолда.
Эта непростительная беспечность заставляла Джона Манглса быть настороже и беспрерывно наблюдать за ходом судна. Мюльреди и Вильсон не раз бросались выправлять руль, когда бриг кренило сильно набок. Нередко Галлей обрушивался за это на обоих матросов с грубейшей бранью. Те были мало склонны терпеть его грубость и были не прочь скрутить пьяницу и засадить его на дно трюма на всё время перехода. Но Джон Манглс не без труда сдерживал справедливое негодование своих матросов.
Однако такое положение судна сильно заботило молодого капитана. Но, не желая тревожить Гленарвана, он поделился своими опасениями лишь с майором и Паганелем. Мак-Наббс, правда в иных выражениях, но дал ему тот же совет, что Мюльреди и Вильсон.
— Если вы полагаете нужным, Джон, — сказал майор, — то, не колеблясь, берите на себя командование кораблем, или, если вы предпочитаете иное выражение, то руководство судном. Этот пьянчуга, когда мы высадимся в Окленде, снова станет хозяином брига и пусть тогда, сколько его душе угодно, переворачивается и тонет. — Конечно, мистер Мак-Наббс, я так поступлю, если это будет безусловно необходимо, — ответил Джон Манглс. — Пока мы в открытом море, достаточно того, что ни я, ни мои матросы не покидаем палубы. Но если этот Билль Галлей не протрезвится при приближении к берегу, то, признаюсь, я окажусь в очень затруднительном положении. — Сможете вы держать правильный курс? — спросил Паганель. — Это будет трудно, — ответил Джон. — Подумайте, ведь на этом судне нет ни одной морской карты. — Неужели? — Уверяю вас. "Макари" плавает только между Иденом и Оклендом, и Билль Галлей так привык к этим местам, что ему не нужны никакие вычисления.
— Он, очевидно, воображает, что его бриг сам знает дорогу и идёт куда надо, — сказал Паганель. — Ну, я что-то не верю в суда, которые сами выбирают правильный путь, — отозвался Джон Манглс. — Если только Билль Галлей будет пьян, когда мы подплывём к берегу, то он поставит нас в очень затруднительное положение. — Будем надеяться, что вблизи берегов этот пьяница образумится, — промолвил Паганель. — Значит, если понадобится, то вы не сумеете ввести "Макари" в Оклендский порт? — спросил Мак-Наббс. — Без точной карты побережья это невозможно. Берега там очень опасны. Это ряд небольших, неправильных и причудливых фьордов, как фьорды Норвегии. Там множество рифов, и чтобы избежать их, надо иметь очень большой навык. Как бы ни было крепко судно, оно неминуемо разобьётся, если киль наткнётся на одну из таких подводных скал. — В таком случае плывущим на судне придётся искать спасения на берегу, не так ли? — спросил майор. — Да, мистер Мак-Наббс, но только в том случае, если погода будет благоприятной.
— Рискованный выход, — отозвался Паганель. — Ибо берега Новой Зеландии очень негостеприимны, так что нам на суше грозит такая же опасность, как и на море. — Вы намекаете на маорийцев, господин Паганель? — спросил Джон Манглс. — Да, друг мой. Среди моряков, плавающих по океану, репутация маорийцев установлена прочно. Это не робкие австралийцы, но смышлёное, кровожадное племя, людоеды, от которых пощады не ждите. — Следовательно, если бы капитан Грант потерпел крушение у берегов Новой Зеландии, то вы не посоветовали бы нам разыскивать его? — спросил майор. — На побережье — да, — ответил географ, — там, может быть, удалось бы найти следы "Британии", но внутри страны — нет. Всякий европеец, рискнувший проникнуть в этот опасный край, попадаёт в руки маорийцев, а любой пленник маорийцев обречён на верную гибель. Я настоял на том, чтобы мои друзья пересекли пампу, пересекли Австралию, но я никогда не стал бы уговаривать их пускаться в путь по тропам Новой Зеландии. Да сохранит нас судьба от этих свирепых туземцев.
Опасения Паганеля имели полное основание. Новая Зеландия пользуется ужасной славой, и почти каждое открытие какой-либо новой земли отмечено кровавой датой.
Жюль Верн - Дети капитана Гранта. ГЛАВА 3. РЕЗНЯ НА НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ (ОТРЫВОК)
Давным-давно, около пяти тысяч лет назад, китайская императрица Си-Лин сидела в своём саду под большим тутовым деревом и пила чай. Вдруг прямо в чашку сверху упала страшная гадость – кокон из паутины, сделанный гусеницей.
Императрица, поморщившись, взяла двумя пальчиками кончик паутины, чтобы вытянуть кокон из своей чашки, и вдруг – «гадость» стала разматываться, и у Си-Лин в руках оказалась довольно длинная нитка.
Самой ли императрице пришло в голову, что из таких нитей можно делать ткань, или кому-то из её слуг – об этом легенда умалчивает. Но именно с этого момента началась история шёлка – ткани с необыкновенными свойствами.
Легенда о шёлке Пересказал: Дмитрий Нецвет
Сегодня умер Томлинсон, на Беркли-Сквер - где жил. И в спальню Дух к нему пришёл, за волосы схватил-- Схватил за волосы его и утащил с собой, А Млечный Путь ревел в ночи, как ливень штормовой....
И, словно дети, поиграв с ободранной душой, Они вернулись к Сатане, крича наперебой: "Он душу, что Господь ему своей рукой вложил Сменял на кипу глупых книг, за мусор заложил, Он воровал у разных душ лишь бесполезный бред, Среди пустейшей болтовни его души в нём нет.
Мы рвали, драли, жгли его - мы в этом хороши, Коль наши когти нам не лгут - в нём нет своей души." И Чёрт, склонив башку на грудь, в тоске проговорил: "Мне так близка Адама плоть, что я б его впустил. Здесь ад кромешный вглубь и вширь, но коли дам приют, То слуги гордые мои меня же засмеют!
И скажут, ад теперь – бордель, а Чёрт при нем - лакей, Из-за растяпы не рискну я славою своей." Взглянув, как драный дух к огню пытается пролезть, О Милосердье думал Чёрт, но не забыл и Честь. "Пожалуй, уголь на тебя потрачу, не беда, Ведь ты слова чужие крал?" и тот ответил «Да!»
И Дьявол глубоко вздохнул - печаль его прошла: "В душонке жалкого червя я вижу корни зла, За этот грех тебя впустить я б мог, будь я один, Но грех гордыни правит здесь – вот высший властелин. Здесь Честь и Разум для любого шлюха или жрец: Я сам у них нечастый гость - тебе же там конец.
Нет, ты не книга и не зверь, не дух и не злодей, Иди, и снова воплотись, и не позорь людей! Мне так близка Адама плоть, чтоб над тобой шутить, Но прежде чем прийти опять - изволь-ка согрешить. Спеши! Могильщик у ворот с ним гроб, и катафалк. Скорей! Покуда в глину он тебя не закопал!
Вернись на Землю, рот раскрой и глотки не жалей, Чтоб донести мои слова до всех живых людей: Заплатит каждый за себя, хоть грех вдвоём свершён — Да будет книжный твой Божок с тобою, Томлинсон!"
Tomlinson. Rudyard Kipling (Fragment) пер. А. Квятковского
Привет тебе, мой друг, писатель и поэт! Прости мне мой неровный слог, и жуткий почерк. Из - за грозы во всей округе света нет, И я жалею, что сюда приехал. Очень.
Мне вновь стал сниться мой забытый старый дом, Как будто в нём за двадцать лет вина проснулась! И я вернулся, вновь столкнувшись с прошлым злом. А может быть, оно со мной сюда вернулось ?
Театр памяти! Зал призрачных теней! Внезапный свет, блестят пустующие ложи. И кто - то шепчет в спину мне: Садись, скорей! А где она? Она пришла? Она здесь тоже!
Сюжет для нового романа Автор: Владимирова Евгения
На прохладных простынях светлые и тёмные волосы. Они везде....Постель остыла и за окном туман. Каждая уходила в свой мир....
Первая её мысль была о том, что вот именно эти голубые глаза она видела во сне. Перед ней стояла женщина из другого времени, из другого мира. От её лица не возможно было отвести взгляд и руки сами тянулись прикоснуться к неизвестности.
Женщина из сна первая протянула руку, притронулась к пальцам другой женщины, сжала их и они пошли. Они держали друг - друга молча за руки, бродили молча по городу и молча разговаривали.... Слова им были не нужны. Только глаза, руки, тишина.... Им столько всего надо было друг - другу рассказать, но они понимали, что всё уже знают. Они знают, что эту встречу они ждали долго, что какие - то силы их вели к друг - другу много лет, что теперь они не смогут жить по - старому... Встреча была короткой. Им надо было возвращаться к себе домой. Имя у них было одно на двоих... Маргарита.
Риту и Марго боялись и ими восхищались. Рита жила в 21 веке в Киеве, Марго в 19 в Париже. Они скрывали своё чародейство, смеялись над глупыми людишками, которые их боялись, проникали в чужие головы и души, читали чужие мысли и путешествовали во времени. До этой странной встречи у каждой Маргариты была своя жизнь, своя семья, свой мир.
Марго имела большой дом на окраине Парижа возле Венсенской крепости. В нём царил богемно - аристократический дух, вольные мысли, свободные нравы, искусство. Жили в доме она, её муж, собака, картины, скульптуры, библиотека. Все они были одной семьёй, любили друг - друга, давали себя прочитывать. Тайн в этом доме не было кроме одной. Никто не подозревал, что Марго умеет путешествовать во времени. Происходило это ночью, во сне.... Когда все засыпали, Марго исчезала. Было это каждое полнолуние. Когда луна округляла свои бледные бока, Марго чувствовала в груди боль и лодыжки начинало выкручивать как в сырую погоду. Казалось лунный свет вытягивает из неё затаившуюся боль и освобождает тело от всего, что может помешать ей пройти портал.
Она не знала куда попадёт, но точно знала, что она ищет. А ищет она голубоглазую женщину со светлыми волосами, которую видела во сне ещё в юности. Тогда - то она и поняла, что может путешествовать в другие миры. Ей приснился сон, что держит она в руках непонятный плоский прямоугольный предмет из непонятного материала, в нём движутся люди и животные, звучит музыка и появляются фотографии. Но не такие, на каких она с семьёй снималась дагироскопом (*) в студии господина Надара, а яркие и цветные как с полотен модных сейчас в Париже скандальных импрессионистов. Она рассматривала фотографии неизвестных ей людей просто с любопытством, пока не увидела портрет белокурой женщины с яркими голубыми глазами. Ей показалось, что эта женщина смотрит не просто на неё, а в неё! Это потом она поймёт, что побывала в будущем и узнает, что предмет называется компьютером. Она часто будет в этом будущем, потому что только там есть её голубоглазая незнакомка.
В Париже Марго недавно, всего пару лет. Они с мужем приехали с Востока, где родились. Парижская жизнь ей была скучна и она старалась преобразить и разнообразить её. Марго коллекционировала книги и антиквариат, ездила с собакой в Ла-Виллет ( один из самых красивых парков Парижа), любила кафе и винные погребки, любила путешествовать с мужем.
Их друг господин Надар имел не только свою фото студию, он имел воздушный шар. Марго для удобства надевала мужской костюм, прятала свои роскошные каштановые волосы под шляпу с широкими полями, надевала очки предназначенные для Тележки Кюньо, клала в ридикюль бутылочку Шардоне и пару круассанов, под мышку своего пса и смело летела в гондоле на встречу новым приключениям.
Её ночная и дневная жизнь почти не отличались по темпу и насыщенности событиями и страстями, но она всё равно ждала полнолуния, чтобы снова искать свою незнакомку. Она её искала и нашла.
Рита жила в маленькой квартирке на окраине Киева с сыном и двумя стариками - родителями. Её жизнь была насыщенной и интересной. Рита была творческим человеком, часто путешествовала, любила театр, рисовала. Её странности не давали ей скучать. Наблюдать за привидениями, слышать голоса, видеть будущее - это куда опасней личной жизни....., которой из - за насыщенности творчеством и заботе о стариках и сыне не было. Так что сердце её было пусто и свободно и любовь ещё не пролила слёзы в ростки затаившегося чувства. Оно дремало и ждало особенной встречи.
Когда - то она имела огромный дом в самом сердце Киева на Подоле недалеко от Андреевского спуска. Там жили несколько поколений её предков. Потом их переселили в спальный район, а дом разрушили. На месте старой улицы построили роскошные дома чем - то напоминавшие Парижский Монмартр или домики в Карловых Варах. Риту постоянно тянуло на Подол не только потому, что там её родина, а потому, что там было загадочное и очень сильное место, где ей становилось нестерпимо хорошо! Это место в народе называли Лысой горой, а на картах она значилась как Хоревица.
Там она и увидела свою незнакомку. Женщина состояла из воздуха и дыма. Очень густого дыма с привкусом и запахом опиума. Первое впечатление было сильным и незабываемым. В ясный солнечный день, вдруг из ниоткуда появилось фиолетовое облако , которое стало быстро сгущаться и в нём появился странный силуэт маленькой красивой темноволосой женщины с глазами лани в старинном костюме.
Рита часто видела такое, она вообще видела то, что простым смертным не дано. Но эта удивительная женщина удивила её больше других. На ней было старинное платье с турнюром, маленькая соломенная шляпка с чёрными лентами, а в руках она держала iPad 3-го поколения. Но самое удивительное то,что маленькая красивая женщина рассматривала в iPad фотографию Риты и не просто рассматривала, а нежно прикасалась рукой и что - то шептала.
Дым рассеялся, облако исчезло, но осталась щемящая сердце боль и тревога, а ещё сладкое блаженное состояние предчувствия встречи и ещё чего - то, что Рите было пока не знакомо и не понятно. И Рита стала приходить каждое полнолуние на Подол и ждать. Ждала она не долго. Загадочная маленькая женщина появилась неожиданно, прямо перед ней из неизвестности из другого времени, из другого мира.
От её лица не возможно было отвести взгляд и руки сами тянулись прикоснуться к ней. Рита первая протянула руку, притронулась к пальцам другой женщины, сжала их и они пошли. Они держали друг - друга молча за руки, бродили молча по городу и молча разговаривали.... Слова им были не нужны. Им столько всего надо было друг - другу рассказать, но они понимали, что всё уже знают. Знают, что они не смогут жить по - старому... Встреча была короткой. Им надо было возвращаться к себе домой. Теперь Маргариты знали, как найти друг - друга.
Каждое полнолуние они встречались. Рита ждала её на Лысой горе с Массандровским вином и круассанами из пекарни "Французская выпечка". Марго из вежливости ела булочки, пила вино, покрывалась аллергическими пятнами , у неё болел желудок, но от угощения Риты не отказывалась. Как - то она притащила сквозь временной портал корзину с продуктами. Сыр, колбасы, булочки вино так сильно отличались от того, что Рита привыкла есть, что Рита впервые пожалела о том, что живёт в век высоких технологий.
Они проводили часы за часами в обществе друг друга. Марго клала голову Рите на колени и рассказывала о своём детстве на Востоке. Рита затаив дыхание слушала подругу, гладила её волосы и нежно целовала шею и руки. Прикасаться к коже Марго и чувствовать её аромат! Что ещё надо для счастья?! Как - то Марго рассказала Рите о ведьмах.
Ведьмой надо либо родиться, либо стать ею, заключив договор с нечистой силой. В последнем случае говорили, что в женщину вселился злой дух.
Внешне ведьма выглядит как обычная женщина, иногда ей приписывается наличие хвоста и рожек. К тому же ведьма обладает тяжёлым взглядом и никогда не смотрит в глаза другим людям. Говорят в её глазах можно увидеть перевёрнутое изображение человека. Есть и добрые ведьмы. Например, у древних славян такими считались женщины, воспитавшие 16 детей. Люди верили, что такая мать многое знает, может помочь мудрым житейским советом. Такая умеет видеть истину в человеке, может предсказать, как будут развиваться события в жизни человека. Это очень чистоплотные и религиозные женщины. Они никому не отказывают в помощи. Предпочитают здоровую пищу.
Рита сразу вспомнила сказку о Василисе Премудрой. Злую ведьму легко вычислить по бегающему взгляду, неуравновешенной психике, неопрятной одежде и даже неприятному запаху. Она часто избегает прямого взгляда, прячет глаза и, как правило, питается чужими эмоциями и страстями. Она выпивает энергию и опустошает нутро. Маргариты не задумываясь сразу поняли кто они на самом деле.
Проходило время и всё больней и больней с каждым разом было расставаться . Они без объяснения поняли, что любят и жизни своей они не представляют одна без другой.
Когда на горе стало холодно, Рита сняла номер в гостинице на Подоле. Это была их первая ночь. Маленький уютный номер согревал их и давал приют.
Маргариты сидели на кровати прижавшись крепко друг к другу, смотрели в окно и молчали. Там на горе были страстные поцелуи, нежные прикосновения, горячее дыхание. Здесь - страх перед неизведанным и манящим.... Этот страх сковывал их. Тело цепенело, ладони увлажнялись, в горле пересыхало. Рита первая прикоснулась рукой как в первый день их знакомства к руке Марго и больше ничего их не могло остановить. Ради этой встречи стоило проходить сквозь время и миры. Границ уже не существовало!
Рита смотрела в глаза Марго и теряла рассудок. Удивительное и красивое тело её возлюбленной светилось в лунных бликах, искрилось и ударяло энергией в миллионы вольт в мозг Риты. Волосы просачивались сквозь пальцы , которые скользили по гладкой бархатной коже. Крошечные ножки Марго крепко сжимали руку Риты, а губы покрывали от счастья и слёз её лицо. Теперь надо что - то решать.
Так больше продолжатся не может. Кто - то должен решить остаться на всегда в том времени, которое они выберут. Женщины лежали крепко прижавшись телами, боялись потерять даже мгновение того счастья, которого они так долго ждали. Марго спросила Риту сможет ли она остаться в её времени. Ведь она не знает будущего хорошо, а Рите будет проще жить в Париже и в прошлом. Рита станет известным художником, её сын изобретёт то, что он хорошо знает и прославится на века.
Они будут уникальны в её времени. Рита только должна решиться. Есть только один шанс пройти сквозь портал втроём. Встречи с Ритой забирают энергию у Марго. Ей всё тяжелей и тяжелей проходить сквозь время. Её силы иссякают....Рита должна подумать. Но она точно знает, что у них теперь одна жизнь и одно имя на двоих и они будут вместе.
На прохладных простынях светлые и тёмные волосы. Они везде....Постель остыла и за окном туман. Каждая уходила в свой мир....
Две Маргариты Автор: Эдуард Князевский _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) на каких она с семьёй снималась дагироскопом в студии господина Надара - Дагеротипия. Процесс изготовления фотографий на покрытой йодистым серебром металлической пластине. Этот метод открыл французский художник и изобретатель Луи Дагер. Термин «дагеротипия» образовался от его фамилии и греческого слова týpos, которое переводится как «удар, отпечаток». Полученный таким способом снимок называют дагеротипом.
Ты оперился. Делай шаг, - лети! Простор открыт до горизонтов синих - Не зря учился. Не забудь, гляди, Про то, что ты – на службе у России.
В карьерных битвах не утрать себя: За пост любой берут души частицу, Поддашься – человечность стеребят. Без жертв нельзя. Но жертвам знай границу.
***
Всё будет: секретарша и Оклад, Брюшко, почёт, посланцы от народа. Но иногда ты оглянись назад: КБ НТ на «Красной», те три года.
Напутствие юному чиновнику (Избранное) Автор: Большаков Алексей
Щёлкнув ножницами, он покосился на листок бумаги, постучал по ней пальцем:
— Вот вы пишете: «Двух станов не боец» — я не имею желания быть даже и «случайным гостем» ни одного из них», — позиция совершенно невозможная в наше время! Запись эта противоречит другой, где вы рисуете симпатичнейший образ старика Козлова, восхищаясь его знанием России, любовью к ней. Любовь, как вера, без дел — мертва!
И, снова собрав лицо клином, он именно отеческим тоном стал уговаривать:
— Нет, вам надо решить: мы или они?
«Неумён», — мельком подумал Самгин.
— Мы — это те силы России, которые создали ее международное блестящее положение, ее внутреннюю красоту и своеобразную культуру.
В этом отеческом тоне он долго рассказывал о деятельности крестьянского банка, переселенческого управления, церковноприходских школ, о росте промышленности, требующей всё более рабочих рук, о том, что правительство должно вмешаться в отношения работодателей и рабочих; вот оно уже сократило рабочий день, ввело фабрично - заводскую инспекцию, в проекте больничные и страховые кассы.
— Могу вас заверить, что власть не позволит превратить экономическое движение в политическое, нет - с! — горячо воскликнул он и, глядя в глаза Самгина, второй раз спросил: — Так — как же-с, а? — Не понимаю вопроса, — сказал Клим. Он чувствовал себя умнее жандарма, и поэтому жандарм нравился ему своей прямолинейностью, убеждённостью и даже физически был приятен, такой крепкий, стремительный. — Не понимаете? — спросил он, и его светлые глаза снова стали плоскими. — А понять — просто: я предлагаю вам активно выразить ваши подлинные симпатии, решительно встать на сторону правопорядка… ну - с?
Этого Самгин не ожидал, но и не почувствовал себя особенно смущенным или обиженным. Пожав плечами, он молча усмехнулся, а жандарм, разрезав ножницами воздух, ткнул ими в бумаги на столе и, опираясь на них, привстал, наклонился к Самгину, тихо говоря:
— Я предлагаю вам быть моим осведомителем… стойте, стойте! — воскликнул он, видя, что Самгин тоже встал со стула. — Вы меня оскорбляете, — сказал Клим очень спокойно. — В шпионы я не пойду. — Ничего подобного я не предлагал! — обиженно воскликнул офицер. — Я понимаю, с кем говорю. Что за мысль! Что такое шпион? При каждом посольстве есть военный агент, вы его назовете шпионом? Поэму Мицкевича «Конрад Валленрод» — читали? — торопливо говорил он. — Я вам не предлагаю платной службы; я говорю о вашем сотрудничестве добровольном, идейном.
Он сел и, продолжая фехтовать ножницами с ловкостью парикмахера, продолжал тихо и мягко:
— Нам необходимы интеллигентные и осведомленные в ходе революционной мысли, — мысли, заметьте! — информаторы, необходимы не столько для борьбы против врагов порядка, сколько из желания быть справедливыми, избегать ошибок, безошибочно отделять овец от козлищ. В студенческом движении страдает немало юношей случайно…
Самгин тоже сел, у него задрожали ноги, он уже чувствовал себя испуганным. Он слышал, что жандарм говорит о «Манифесте», о том, что народники мечтают о тактике народовольцев, что во всем этом трудно разобраться, не имея точных сведений, насколько это слова, насколько — дело, а разобраться нужно для охраны юношества, пылкого и романтического или безвольного, политически малограмотного.
— Так — как же, а? — снова услыхал он вопрос, должно быть, привычный языку жандарма. — На это я не пойду, — ответил Самгин, спокойно, как только мог. — Решительно? — Да.
Офицер, улыбаясь, встал, качнул головою,
— Не стану спрашивать вас: почему, но скажу прямо: решению вашему не верю - с! Путь, который я вам указал, — путь жертвенного служения родине, — ваш путь. Именно: жертвенное служение, — раздельно повторил он. — Затем, — вы свободны… в пределах Москвы. Мне следовало бы взять с вас подписку о невыезде отсюда, — это ненадолго! Но я удовлетворюсь вашим словом — не уедете? — Разумеется, — облегчённо вздохнул Клим. — Часть ваших бумаг можете взять — вот эту! — Вы будете жить в квартире Антроповой? Кстати: вы давно знакомы с Любовью Сомовой? — С детства. — Что это за человек? — Очень… добрая девушка, — не сразу ответил Самгин. — Гм? Ну, до свидания.
Он протянул руку. Клим подал ему свою и ощутил очень крепкое пожатие сильных и жёстких пальцев.
— Подумайте, Клим Иванович, о себе, подумайте без страха пред словами и с любовью к родине, — посоветовал жандарм, и в голосе его Клим услышал ноты искреннего доброжелательства.
По улице Самгин шёл согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он ждёт ещё удара. Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника:
«Лазарь воскрес!» — и Клим подумал, что евангельские легенды о воскресении мёртвых как - то не закончены, ничего не говорят ни уму, ни сердцу. Над крышами домов быстро плыли облака, в сизой туче за Москвой - рекой сверкнула молния. Самгин прислушался сквозь шум города, ожидая грома, но гром не долетел, увяз в туче. Толкались люди, шагая встречу, обгоняя, уходя от них, Самгин зашёл в сквер храма Христа, сел на скамью, и первая ясная его мысль сложилась вопросом: чем испугал жандарм? Теперь ему казалось, что задолго до того, как офицер предложил ему службу шпиона, он уже знал, что это предложение будет сделано.
из романа Максима Горького - «Жизнь Клима Самгина»
Ради Бога и Его слов Покидаем мы свои семьи. Мы свою и не свою кровь На священную прольём землю,
Смело бросим мы себя на Сарацинских сабель злых жала Ведь неведома в бою нам К Иисусовым врагам жалость.
Мы возвысимся в земле той Причастившись от Его чаши, Иерусалим, что скрыт тьмой Станет вновь святым и вновь – нашим.
Ну а если не придёт кто Из Земли Святой домой всё же… Не печальтесь, знаем мы то Что душа его в садах Божьих
Крестовый поход (Отрывок) Автор: Евгений Плотников
Когда Бумбараш вернулся, то уже пыхтел самовар, шипела на сковородке жирная яичница, на столе в голубой миске подрагивал коровий студень и стояла большая пузатая бутылка с самогонкой.
Изба была прибрана. Серафима приоделась.
Умытые ребятишки весело болтали ногами, усевшись на кровати. И только тот самый Мишка, который сжёг квитанцию, как завороженный стоял в углу и не спускал глаз с подвешенной на гвоздь Бумбарашевой сумки.
Вошёл причёсанный и подпоясанный Василий. Он держал нож и кусок посоленного свиного сала.
Как - никак, а брата нужно было встретить не хуже, чем у людей. И Серафима порядок знала.
В окошки уже заглядывали любопытные. В избу собирались соседи. А так как делить им с Бумбарашем было нечего, то все ему были рады. Да к тому же каждому было интересно, как же братья теперь будут рассчитываться.
— А я смотрю, кто это прёт? Да прямо в сени, да прямо в избу, — торопилась рассказать Серафима. — «Господи, думаю, что за напасть!» Мы и панихиду отслужили, и поминки справили… Мишка недавно нашёл где - то за комодом фотографию и спрашивает: «Маманька, кто это?» — «А это, говорю, твой покойный дядя Семён. Ты же, паршивец, весь портрет измуслякал и карандашом исчиркал!» — Будет тебе крутиться! — сказал жене Василий и взялся за бутылку. — Как, значит, вернулся брат Семён в здравом благополучии, то за это и выпьем. А тому писарю, что бумагу писал, башку расколотить мало. Замутил, запутал, бумаге цена копейка, а теперь сами видите — вота, разделывайся как хочешь! — Бумага казённая, — с беспокойством вставила Серафима. — На бумагу тоже зря валить нечего.
Самогон обжёг Бумбарашу горло. Не пил он давно, и хмель быстро ударил ему в голову.
Он отвалил на блюдце две полные пригоршни сахару и распечатал пачку светлого табаку.
Бабы охнули и зазвенели стаканами. Мужики крякнули и полезли в карманы за бумагой.
В избе стало шумно и дымно.
А тут ещё распахнулась дверь, вошёл поп с дьячком и прямо от порога рявкнул благодарственный молебен о благополучном Бумбараша возвращении.
— Варька Гордеева мимо окон в лавку пробежала… — раздвигая табуретки и освобождая священнику место, вполголоса сообщила Серафима. — Сама бежит, а глазами на окна зырк… зырк… — А мне что? — не поворачиваясь, спросил Бумбараш и продолжал слушать рассказ деда Николая , который ездил на базар в Семикрутово и видел, как атаман Долгунец разгонял мужской монастырь. — …Выстроил, значит, Долгунец монахов в линию и командует: «По порядку номеров рассчитайся!» Они, конечно, монахи, к расчёту непривычны, потому что не солдаты… а дело божье. К тому же оробели, стоят и не считаются… «Ах, вон что! Арихметику не знаете? Так я вас сейчас выучу! Васька, тащи сюда ведёрко с дёгтем!»
На что ему этот деготь нужен был — не знаю. Однако как только монахи услыхали, ну, думают, уж конечно, не для чего - либо хорошего. Догадались, что с них надо, и стали выкликаться.
В аккурат сто двадцать человек вышло. Это окромя старых и убогих. Тех он ещё раньше взашей гнать велел.
«Ну, говорит, Васька, вот тебе славное воинство. Дай ты им по берданке. Да чтобы за три дня они у тебя и штыком, и курком, и бонбою упражнялись. А на четвёртый день ударим в бой!»
Те, конечно, как услыхали такое, сразу и псалом царю Давиду затянули — и в ноги. Только двое вышли. Один россошанский — булочника Федотова сын. Морда — как тыква, сапогом волка зашибить может. Он ещё, помнится, до монашества квашню с тестом пуда на три мировому судье на голову надел… А другой — тощий такой, лицо господское, видать — не из наших.
Долгунец велит: «А подайте им коней!» Гаврилка как сел, так и конь под ним аж придыхнул. А другой подобрал рясу да как скочит в седло, чуть только стремя коснулся.
Тогда Долгунец и говорит: «Васька, таких нам надо! Выдай им снаряжение, а рясы пусть не снимают… А вы, божьи молители, — это он на остальных, — поднимайтесь да скачите отсюда куда глаза глядят. Кого на дороге встречу — трогать не буду. А если кого другой раз в монастыре застану — на колокольню загоню и велю прыгать… Васька, вынь часы, сядь у пулемёта. И как пройдёт три минуты пять секунд — дуй вовсю по тем, кто не ускачет».
А Васька — скаженный такой, проворный, как сатана, — часы вынул да шасть к пулемёту.
Так что было-то! Как рванули табуном монахи. До часовни Николы Спаса одним духом домчали, а там за угол да врассыпную…
Монахов Бумбараш и сам недолюбливал. И рассказ этот ему понравился. Однако он не мог понять, что же этому Долгунцу надо и за кого он воюет.
из повести Аркадия гайдара - «Бумбараш (Талисман)»
Богонино - Роково - Надеждино и ещё шесть неизвестных
На заводе том Сеньку встретила, Лишь, бывало, заслышу гудок, Руки вымою и бегу к нему В мастерскую, набросив платок.
Каждую ноченьку с ним встречалися, Где кирпич образует проход… Вот за Сеньку - то, за кирпичики Полюбила я этот завод.
Но, как водится, безработица По заводу ударила вдруг, Сенька вылетел, а за ним и я, И ещё двести семьдесят штук.
Тут война пошла буржуазная, Огрубел, обозлился народ, И по винтику, по кирпичику Растаскал опустевший завод.
После Смольного, счастья вольного, Развернулась рабочая грудь, Порешили мы вместе с Сенькою На знакомый завод заглянуть.
Там нашла я вновь счастье старое, На ремонт поистративши год, И по винтику, по кирпичику Возродили мы с Сенькой завод.
Запыхтел завод, загудел гудок, Как бывало, по - прежнему он. Стал директором, управляющим На заводе товарищ Семён.
Так любовь моя и семья моя Укрепилась от всяких невзгод… За весёлый гул, за кирпичики Полюбила я этот завод.
Кирпичики (Отрывок) Поэт: П. Д. Герман
Чем только не занимаются люди!
Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретён дизель - мотор, написаны «Мёртвые души», построена Днепровская гидростанция и совершён перелёт вокруг света. В маленьком мире изобретён кричащий пузырь «уйди - уйди», написана песенка «Кирпичики» (*) и построены брюки фасона «полпред». В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далёк от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно – как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
Маленькие люди торопятся за большими. Они понимают, что должны быть созвучны эпохе и только тогда их товарец может найти сбыт. В советское время, когда в большом мире созданы идеологические твердыни, в маленьком мире замечается оживление. Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится гранитная база «коммунистической» идеологии. На пузыре «уйди - уйди» изображается Чемберлен, очень похожий на того, каким его рисуют в «Известиях».
В популярной песенке умный слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три рефрена выполняет и даже перевыполняет промфинплан. И пока в большом мире идёт яростная дискуссия об оформлении нового быта, в маленьком мире уже всё готово: есть галстук «Мечта ударника», толстовка - гладковка, гипсовая статуэтка «Купающаяся колхозница» и дамские пробковые подмышники «Любовь пчёл трудовых».
В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов (**) и загадочных картинок пошли новые веяния. Работа по старинке вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов «В часы досуга» или «Шевели мозговой извилиной» решительно перестали брать товар без идеологии. И пока великая страна шумела, пока строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей комнате и, устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял шараду на модное слово «индустриализация».
У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно изображали маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные гномы стоят в красных колпаках и дружелюбно подмигивают прохожим, как бы приглашая их поскорее купить шёлковый зонтик или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы. Длинная желтоватая борода Синицкого опускалась прямо под стол, в корзину для бумаг.
– Индустриализация, – горестно шептал он, шевеля бледными, как сырые котлеты, старческими губами.
И он привычно разделил это слово на шарадные части:
– Индус. Три. Али. За.
Всё было прекрасно. Синицкий уже представлял себе пышную шараду, значительную по содержанию, лёгкую в чтении и трудную для отгадки. Сомнение вызывала последняя часть – «ция».
– Что же это за «ция» такая? – напрягался старик. – Вот если бы «акция»! Тогда отлично вышло бы: индустриализакция.
Промучившись полчаса и не выдумав, как поступить с капризным окончанием, Синицкий решил, что конец придёт сам собой, и приступил к работе. Он начал писать свою поэму на листе, вырванном из бухгалтерской книги с надписью «дебет».
Сквозь белую стеклянную дверь балкона видны были цветущие акации, латаные крыши домов и резкая синяя черта морского горизонта. Черноморский полдень заливал город кисельным зноем.
Старик подумал и нанёс на бумагу начальные строки:
Мой первый слог сидит в чалме, Он на Востоке быть обязан.
– Он на Востоке быть обязан, – с удовольствием произнёс старик.
Ему понравилось то, что он сочинил, трудно было только найти рифмы к словам «обязан» и «чалме». Ребусник походил по комнате и потрогал руками бороду. Вдруг его осенило:
Второй же слог известен мне, Он с цифрою как будто связан.
С «Али» и «За» тоже удалось легко справиться:
В чалме сидит и третий слог, Живёт он тоже на Востоке. Четвёртый слог поможет Бог Узнать, что это есть предлог.
Утомлённый последним усилием, Синицкий отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Ему было уже семьдесят лет. Пятьдесят из них он сочинял ребусы, шарады, загадочные картинки и шарадоиды. Но никогда ещё почтенному ребуснику не было так трудно работать, как сейчас. Он отстал от жизни, был политически неграмотен, и молодые конкуренты легко его побивали. Они приносили в редакции задачи с такой прекрасной идеологической установкой, что старик, читая их, плакал от зависти. Куда ему было угнаться за такой, например, задачей:
Задача - арифмомоид (***)
На трех станциях: Воробьёво, Грачёво и Дроздово было по равному количеству служащих. На станции Дроздово было комсомольцев в шесть раз меньше, чем на двух других, вместе взятых, а на станции Воробьёво партийцев было на 12 человек больше, чем на станции Грачёво. Но на этой последней беспартийных было на 6 человек больше, чем на первых двух. Сколько служащих было на каждой станции и какова там была партийная и комсомольская прослойка?
Очнувшись от своих горестных мыслей, старик снова взялся за листок с надписью «дебет», но в это время в комнату вошла девушка с мокрыми стрижеными волосами и чёрным купальным костюмом на плече.
Она молча пошла на балкон, развесила на облупленных перилах сырой костюм и глянула вниз. Девушка увидела бедный двор, который видела уже много лет, – нищенский двор, где валялись разбитые ящики, бродили перепачканные углём коты и жестянщик с громом чинил ведро. В нижнем этаже домашние хозяйки разговаривали о своей тяжёлой жизни.
И разговоры эти девушка слышала не в первый раз, и котов она знала по имени, и жестянщик, как ей показалось, чинил это самое ведро уже много лет подряд. Зося Синицкая вернулась в комнату.
– Идеология заела, – услышала она бормотание деда, – а какая в ребусном деле может быть идеология? Ребусное дело…
Зося заглянула в старческие каракули и сейчас же крикнула:
– Что ты тут написал? Что это такое? «Четвёртый слог поможет Бог узнать, что это есть предлог». Почему Бог? Ведь ты сам говорил, что в редакции теперь не принимают шарад с церковными выражениями.
Синицкий ахнул. Крича: «Где Бог, где? Там нет Бога», он дрожащими руками втащил на нос очки в белой оправе и ухватился за листок.
– Есть Бог, – промолвил он печально. – Оказался… Опять маху дал. Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая. – А ты вместо «Бог» поставь «рок», – сказала Зося.
Но испуганный Синицкий отказался от «рока».
– Это тоже мистика. Я знаю. Ах, маху дал! Что же это будет, Зосенька?
Зося равнодушно посмотрела на деда и посоветовала сочинить новую шараду.
– Всё равно, – сказала она, – слово с окончанием «ция» у тебя не выходит. Помнишь, как ты мучился со словом «теплофикация»? – Как же, – оживился старик, – я ещё третьим слогом поставил «кац» и написал так: «А третий слог, досуг имея, узнает всяк фамилию еврея». Не взяли эту шараду. Сказали: «Слабо, не подходит». Маху дал!
И старик, усевшись за свой стол, начал разрабатывать большой, идеологически выдержанный ребус. Первым долгом он набросал карандашом гуся, держащего в клюве букву «Г», большую и тяжёлую, как виселица. Работа ладилась.
Зося принялась накрывать к обеду. Она переходила от буфета с зеркальными иллюминаторами к столу и выгружала посуду. Появились фаянсовая суповая чашка с отбитыми ручками, тарелки с цветочками и без цветочков, пожелтевшие вилки и даже компотница, хотя к обеду никакого компота не предполагалось.
из сатирического романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова - «Золотой телёнок». Глава восьмая. «Шарады, ребусы и шарадоиды». (Отрывок) _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) написана песенка «Кирпичики» - «Кирпичики» — одна из самых известных русских «дворовых» песен, классический городской романс начала XX века. Послужила своеобразным «шаблоном» для множества городских баллад. Как указывает С. Ю. Неклюдов, «по количеству подражаний, перепевов и переделок она не знает себе равных в советском городском фольклоре». Отрывок произведения был использован ОЛЛИ в данной иллюстрации.
(**) В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов - Логогриф (логографы) (от греч. «логос» - слово и «грифос» - загадка, сеть) - словесная головоломка, по условиям которой из одного слова получается другое путём добавления или отбрасывания буквы (или слога). Здесь принято загадывать не любые слова, а существительные в именительном падеже или имена собственные, например, из слова «рот», добавив букву, можно получить слова «крот».
(***) Задача - арифмомоид - Задача - арифмомоид. Задача из книги И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой телёнок», которая рассматривается не в качестве литературного юмористического шедевра, а как задача по линейной алгебре. (^) ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(^) Каких беспартийных имели в виду авторы книги «Золотой телёнок»? В условии явные противоречия. Если понимать, что беспартийные это не комсомольцы и не представители компартии, то задача в принципе не имеет решения. Три слоя служащих на три станции дают девять неизвестных на систему из пяти линейных уравнений, которые можно составить исходя из условия.
Далее, если иметь в виду три слоя служащих, анализируя текст: «на станции Воробьёво партийцев было на 12 человек больше, чем на станции Грачёво», следует, что в эти 12 человек входят комсомольцы и представители компартии. Тогда вопрос в задаче, явно противоречит условию: «какова там была партийная и комсомольская прослойка?»
Исходя из сказанного, надлежит понимать, что под беспартийными подразумеваются комсомольцы. Обозначим х₁, х₂, х₃ – число комсомольцев, соответственно на станциях Воробьёво, Грачёво и Дроздово. Пусть у₁, у₂, у₃ – количество партийцев на этих станциях. Согласно условию имеем систему уравнений
Подстановкой значения у₁ из (3) в уравнение (1) получаем
{х₁ + 12 = х₂ (6) - систему из трёх уравнений (4), (5), (6).
После решения её относительно трёх неизвестных имеем:
х₁ = 12, х₂ = 24, х₃ = 6 (комсомольцев).
Следующим шагом решаем систему трёх уравнений (1), (2), (3), которая приводит к уравнению
24 + у₂ = 6 + у₃,
и неопределённости о числе партийной прослойки.
Но вот минимальное возможное количество служащих на станциях равно 25 при у₂ = 1, у₁ = 13, у₃ = 19 (партийцев).
Возможное решение задачи - арифмомоид предоставлено - Vasil Stryzhak. ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
И растает дым и увижу я, тишину полей. Воют сто ветров, о моих друзьях, не вернувшихся. Кто же знал из нас, что всё будет так, После тех боёв, Что не каждые, Не придут домой, и... Не увидят мать. Что не каждому, и любить ещё, и увидеть дочь. Что не каждому, из траншеи встать с Богом даденным... Я хочу сказать, и хочу допеть, это матери - Вы простите нас, ваших сыновей, не вернувшихся...
Журавли. Как и мы все домой летят.. И ты меня просто жди. Знаю встретимся, Но тёмная ночь в степи Где же мои журавли.
Ветер всё гудит, будто плачет он, Он, как я один Звёзды падают, разделяя нас, Всё равно ты жди... И когда огонь, за моей спиной, в сердце ты одна. Знаю наперёд для меня живёт вся любовь твоя.
Журавли, Как и мы все домой летят, И ты меня просто жди Знаю встретимся. Но тёмная ночь в степи, Где же мои, журавли.
Журавли Музыка и слова: Максима Фадеева
— Нет у нас лишних винтовок, мальчик. Самим нехватка. Дело наше серьёзное. — Ну, в отряд запишите. Я пока так… А там как-нибудь раздобуду. — Так нельзя! Хочешь, я тебя при комиссариате рассыльным оставлю? Ты, я вижу, парень проворный. — Нет! — отказался Иртыш. — Пустое это дело. — Ну, не хочешь — как хочешь. Ты где учился? — В ремесленном учился на столяра. Никчемная это затея — комоды делать, разные там барыням этажерки… — Иртыш помолчал. — Я рисовать умею. Хотите, я с вас портрет нарисую, вам хорошую вывеску нарисую? А то у вас какая-то мутная, корявая, и слово «комиссар» через одно "с" написано. Я знаю — это вам маляр Васька Сорокин рисовал. Он только старое писать и умеет: «Трактир», «Лабаз», «Пивная с подачей», «Чайная». А новых-то слов он совсем и не знает. Я вам хорошую напишу! И звезду нарисую. Как огонь будет! — Хорошо, — согласился комиссар. — Попробуй… У тебя отец есть? — Отца нет, от вина помер. А мать — прачка, раньше на купцов стирала, теперь у вас, при комиссариате. Ваши галифе недавно гладила. Смотрю я, а у вас на подтяжках ни одной пуговицы. Я от своих штанов отпороть велел ей, она и пришила. Мне вас жалко было… — Постой… почему же это жалко? — смутился и покраснел комиссар. — Ты, парень, что-то не то городишь. — Так. Когда при Керенском вам драгуны зубы вышибли, другие орут, воют, а вы стоите да только губы языком лижете. Я из-за забора в драгун камнем свистнул да ходу. — Хорошо, мальчик, иди! Зубы я себе новые вставил. Иным было и хуже. Сделаешь вывеску — мне самому покажешь. Тебя как зовут? Иртыш? — Иртыш! — Ну, до свиданья, Иртыш! Бей, не робей, наше дело верное! — Я и так не робею, — ответил Иртыш. — Кто робеет, тот лезет за печку, а я винтовку спрашиваю.
Иртыш побежал домой в Воробьеву слободку. С высокого берега Синявки пыльные ухабистые улички круто падали к реке и разбегались кривыми тупиками и проулками.
Всё здесь было шиворот-навыворот. Убогая колокольня Спасской церкви торчала внизу почти у самого камыша, и казалось, что из сарая бочара Федотова, что стоял рядом на горке, можно было по колокольне бить палкой.
С крыши домика, где жил Иртыш, легко было пробраться к крыльцу козьей барабанщицы, старухи Говорухи, и оттуда частенько летела на головы всякая шелуха и дрянь.
Но зато когда Иртыш растоплял самовар еловыми шишками, дым чёрным столбом валил кверху. Говорухины козы метались по двору, поднимая жалобный вой. Высовывалась Говоруха и разгоняла дым тряпкой, плевалась и ругала Иртыша злодеем и мучителем.
Жил на слободке народ мелкий, ремесленный: бондари, кузнецы, жестянщики, колесники, дугари, корытники. И еще издалека Иртыш услыхал знакомые стуки, звоны и скрипы: динь-дон!.. дзик-дзак!.. тиу-тиу!..
Вон бочар Федотов выкатил здоровенную кадку и колотит по её белому пузу деревянным молотком… Бум!.. Бум!..
А вон косой Павел шаркает фуганком туда-сюда, туда-сюда, и серый котёнок балуется и скачет за длинной кудрявой стружкой.
«Эй, люди, — подумал Иртыш, — шли бы лучше в Красную Армию».
Он отворил калитку и столкнулся с матерью.
— А-а! Пришёл, бродяга! — злым голосом закричала обрадованная мать и схватила лежавшую под рукой деревянную скалку для белья. — Мама, — сурово ответил Иртыш. — Вы не деритесь. Вы сначала послушайте. — Я вот тебе послушаю! Я уже слушала, слушала, все уши прослушала! — завопила мать и кинулась к нему навстречу.
«Плохо дело!» — понял Иртыш и неожиданно сел посреди двора на землю.
Этот неожиданный поступок испугал и озадачил мать Иртыша до крайности. Разинув рот, она остановилась, потрясая скалкой в воздухе, тем более что бить по голове скалкой было нельзя, а по всем прочим местам неудобно.
— Ты что же сел? — со страхом закричала она, уронив скалку, беспокойно оглядывая сына и безуспешно пытаясь ухватить его за короткие и жёсткие, как щетина, волосы. — Что ты сел, губитель моего покоя. У тебя что — бомба в ноге? Пуля? — Мама, — торжественно и печально ответил Иртыш. — Нет у меня в ноге ни бомбы, ни пули. А сел я просто, чтобы вам на старости лет не пришлось за мной по двору гоняться. Бейте своего сына скалкой или кирпичом. Вот и кирпич лежит рядом… вон и железные грабли. Мне жизни не жалко, потому что скоро всё равно уже всем нам приблизится смерть и погибель. — Что ты городишь, Христос с тобой! — жалобно спросила мать. — Откуда погибель? Да встань же, дурак. Говори толком! — У меня горло пересохло! — поднимаясь с земли и направляясь к столу, что стоял во дворе под деревьями, ответил Иртыш. — Был я в деревне Катремушки. И было там людям видение… Это что у вас в кастрюле, картошка?.. И было там людям видение, подвиньте-ка, мама, соли!.. За соль в Катремушках пшено меняют… Пять фунтов на пуд… Ничего не вру… сам видал. Да, значит, и было там людям видение — вдруг всё как бы воссияло… — Не ври! — сказала мать. — Когда воссияло? — Вот провалиться — воссияло!.. Воссияло!.. Ну, сверху, конечно. Не из погреба… Вот вы всегда перебиваете… А я чуть не подавился… Вам Пашка котелок прислал — возьмите. Табаку спрашивает. Как нету?.. Он говорит: «Есть на полке за шкапом. Без табаку, — говорит, — впору хоть удавиться». Говорили вы ему, мама: «Не кури — брось погань!», а он отца-матери не слушался, вот и страдает. А я вас слушался — вот и не страдаю… — Постой молоть! — оборвала его мать… — Ну, и что же — видение было?.. Глас, что ли? — Конечно, — протягивая руку за хлебом, ответил Иртыш. — Раз видение, значит, и глас был. Я, мама, к вам домой бежал, торопился — за проволоку задел, штанина дрызг… Вон какой кусок… Вы бы мне зашили, а то насквозь сверкает, прямо совестно… Хотел было вам по дороге малины нарвать… да не во что!..
Помните, как мы с отцом вам однажды целое решето малины нарвали. А вы нам тогда чаю с ситным… А жалко, мам, что отец помер. Он хоть и пьяница был, но ведь бывал же и трезвый… А песни он знал какие… «Ты не стой, не стой на горе крутой!» Спасибо, мама, я наелся.
— Постой! — вытирая слёзы, остановила его мама. — А что же видение — было?.. Глас был?.. Или всё, поди, врёшь, паршивец?.. — Зачем врать?.. Был какой-то там… Только что-то неразборчиво… Одни так говорят, другие этак… А иной, поди, сам не слыхал, так только вря брешет. Дайте-ка вёдра, я вам из колодца воды принесу, а то у вас речная, как пойло.
***
И, схватив вёдра, Иртыш быстро выскользнул за калитку.
Мать махнула рукой.
— Господи, — пробормотала она. — Отец был чурбан чурбаном. Сама я как была пень, так и осталась колода. И в кого же это он, негодный, таким умником уродился? Ишь ты… видение… сияние…
Она вытерла слёзы, улыбнулась и начала среди барахла искать крепкую ткань своему непутёвому сыну…
из рассказа Аркадия Гайдара - «Бумбараш (Талисман)»
Молодой врач Мари Лоран поступила на работу В мрачную лабораторию Керна по "биоуходу". Увидала, отделённую от туловища, голову На доске, время по телу пробежать холоду.
tutti
К различным баллонам идущие трубки. Голова умершего Доуэля - не шутки. Керну удалось «воскресить» только голову, Без тела, в чёрный юмор: "не умрёт с голоду". Между головой и Мари устанавливается общение, Голова просит отвернуть кран. Лишь одно движение:
tutti
Девушка слышит голос, голова может говорить! В беседах с Мари голова смогла многое прояснить. Керн оживляет ещё две головы, женскую и мужскую. Успешно, но голова говорит: "Я без тела тоскую. Мэри, развлекай нас, мы твоя без тельная публика. Показывай фильмы нам, включай послушать нам музыку".
synthesizer & guitar
Всё напоминает головам их прежнюю жизнь, расстраивает. Брике новое тело пришить к своей голове уговаривает. Мари, пылая ненавистью и гневом к Керну на операции, Обличает убийцу, вора, присвоившего труды реанимации. Когда Керна собирались полицейские допросить, Тот в кабинет постарался скорей ноги уносить, Вскоре оттуда донёсся выстрел громкий. Душа не выдержала судьбы хрусталик ломкий.
organ solo "Попал в ад"
Голова профессора Доуэля Автор: Игорь Мошкин
С тех пор как Лоран открыла тайну запретного крана, прошло около недели.
За это время между Лоран и головой установились ещё более дружеские отношения. В те часы, когда профессор Керн уходил в университет или клинику, Лоран открывала кран, направляя в горло головы небольшую струю воздуха, чтобы голова могла говорить внятным шёпотом. Тихо говорила и Лоран. Они опасались, чтобы негр не услыхал их разговора.
На голову профессора Доуэля их разговоры, видимо, хорошо действовали. Глаза стали живее, и даже скорбные морщины меж бровей разгладились.
Голова говорила много и охотно, как бы вознаграждая себя за время вынужденного молчания.
Прошлую ночь Лоран видела во сне голову профессора Доуэля и, проснувшись, подумала: «Видит ли сны голова Доуэля?»
— Сны… — тихо прошептала голова. — Да, я вижу сны. И я не знаю, чего больше они доставляют мне: горя или радости. Я вижу себя во сне здоровым, полным сил и просыпаюсь вдвойне обездоленным. Обездоленным и физически, и морально. Ведь я лишён всего, что доступно живым людям. И только способность мыслить оставлена мне. «Я мыслю. Следовательно, я существую», — с горькой улыбкой процитировала голова слова философа Декарта. — Существую… — Что же вы видите во сне? — Я никогда еще не видал себя в моем теперешнем виде. Я вижу себя таким, каким был когда-то… вижу родных, друзей… Недавно видал покойную жену и переживал с нею весну нашей любви. Бетти когда-то обратилась ко мне как пациентка, повредив ногу при выходе из автомобиля. Первое наше знакомство было в моем приёмном кабинете. Мы как - то сразу сблизились с нею. После четвёртого визита я предложил ей посмотреть лежащий на письменном столе портрет моей невесты. «Я женюсь на ней, если получу её согласие», — сказал я. Она подошла к столу и увидала на нём небольшое зеркало; взглянув на него, она рассмеялась и сказала: «Я думаю… она не откажется». Через неделю она была моей женой. Эта сцена недавно пронеслась передо мной во сне… Бетги умерла здесь, в Париже. Вы знаете, я приехал сюда из Америки как хирург во время европейской войны. Мне предложили здесь кафедру, и я остался, чтобы жить возле дорогой могилы. Моя жена была удивительная женщина…
Лицо головы просветлело от воспоминаний, но тотчас омрачилось.
— Как бесконечно далеко это время!
Голова задумалась. Воздух тихо шипел в горле.
— Прошлой ночью я видел во сне моего сына. Я очень хотел бы посмотреть на него ещё раз. Но не смею подвергнуть его этому испытанию… Для него я умер. — Он взрослый? Где он находится сейчас? — Да, взрослый. Он почти одних лет с вами или немного старше. Кончил университет. В настоящее время должен находиться в Англии, у своей тётки по матери. Нет, лучше бы не видеть снов. Но меня, — продолжала голова, помолчав, — мучают не только сны. Наяву меня мучают ложные чувства. Как ни странно, иногда мне кажется, что я чувствую своё тело. Мне вдруг захочется вздохнуть полной грудью, потянуться, расправить широко руки, как это делает засидевшийся человек. А иногда я ощущаю подагрическую боль в левой ноге. Не правда ли, смешно? Хотя как врачу это должно быть вам понятно. Боль так реальна, что я невольно опускаю глаза вниз и, конечно, сквозь стекло вижу под собою пустое пространство, каменные плиты пола… По временам мне кажется, что сейчас начнется припадок удушья, и тогда я почти доволен своим «посмертным существованием», избавляющим меня по крайней мере от астмы… Все это чисто рефлекторная деятельность мозговых клеток, связанных когда - то с жизнью тела…
— Ужасно!.. — не удержалась Лоран.
— Да, ужасно… Странно, при жизни мне казалось, что я жил одной работой мысли. Я, право, как - то не замечал своего тела, весь погружённый в научные занятия. И, только потеряв тело, я почувствовал, чего я лишился. Теперь, как никогда за всю мою жизнь, я думаю о запахах цветов, душистого сена где - нибудь на опушке леса, о дальних прогулках пешком, шуме морского прибоя… Мною не утеряны обоняние, осязание и прочие чувства, но я отрезан от всего многообразия мира ощущений. Запах сена хорош на поле, когда он связан с тысячью других ощущений: и с запахом леса, и с красотой догорающей зари, и с песнями лесных птиц. Искусственные запахи не могли бы мне заменить натуральных. Запах духов «Роза» вместо цветка? Это так же мало удовлетворило бы меня, как голодного запах паштета без паштета. Утратив тело, я утратил мир — весь необъятный, прекрасный мир вещей, которых я не замечал, вещей, которые можно взять, потрогать, и в то же время почувствовать своё тело, себя. О, я бы охотно отдал моё химерическое существование за одну радость почувствовать в своей руке тяжесть простого булыжника! Если бы вы знали, какое удовольствие доставляет мне прикосновение губки, когда вы по утрам умываете мне лицо. Ведь осязание — это единственная для меня возможность почувствовать себя в мире реальных вещей… Все, что я могу сделать сам, это прикоснуться кончиком моего языка к краю моих пересохших губ.
из романа Александра Беляева - «Голова профессора Доуэля»
Так радостно!.. Ты отпускал грехи, Гасил мои сомненья и тревоги, И я летела вновь «вперегонки» По жизненной ухабистой дороге,
Не заморачиваясь на короткий миг, Какой ценой тебе давалось счастье?! Ты самой высшей высоты достиг В умении смиренья бурной страсти.
А я, вернувшись из своих боёв С химерами величественных мнений, Истерзанной душой пила твоё Спокойствие, рыдала об измене
Тех, верила кому... А ты терпел И слушал без упрёков и злорадства. И я отогревалась в теплоте, Любовь трактуя более, как братство.
А лес моих немыслимых страстей Дремучих — бурелом непроходимый, Был в стороне от тех земных путей, Где жизнь текла размеренно и мимо...
Но в час любви, в грозу или метель Ты был плечом, опорой и стеною - Моей защитой, светом в темноте, И я цвела, пока ты был со мною!
Защита (Отрывок) Автор: Фройнд Наталья
Мой отец работал в Юго - Западном отделении Bell и AT&T, и на протяжении своей карьеры отец пережил разделение компаний и их повторное слияние. Он работал менеджером, и с каждым его повышением, происходившим довольно регулярно, мы переезжали на новое место. Так что я рос в Техасе в буквальном смысле везде.
Несмотря на то что отец быстро продвигался по карьерной лестнице, он ненавидел свою работу. Не совсем работу, если быть точным, а то, что было ее неотъемлемой частью: бюрократию, сидение в офисе, ежедневную необходимость надевать костюм и галстук.
«Не имеет значения, сколько у тебя денег, — говорил он мне. — Деньги не приносят счастья сами по себе». Самый ценный его совет звучал так: «Делай в жизни то, что хочешь». До сих пор я стараюсь следовать этой философии.
Во многом отец был моим самым лучшим другом, пока я рос, но в то же время он смог сочетать нашу дружбу с жесткой дисциплиной. Существовала граница, которую я не мог перейти даже в мыслях. Когда я того заслуживал, мне доставалась добрая порка (у вас, янки, это называется «отшлёпать»), но не больше чем нужно, и никогда отец не наказывал меня в гневе. Если он злился, то он сначала несколько минут давал себе остыть, и только потом принимался за моё наказание. Всё было под контролем. Потом он обнимал меня.
Мы частенько дрались с братом. Хоть он и на четыре года младше, но характер у него ещё тот. Он всегда шёл до конца и никогда не просил пощады. Он один из самых близких мне людей. Несмотря на то что мы устраивали друг другу настоящий ад, мы весело проводили время вместе, и я всегда чувствовал его поддержку.
В холле нашей старшей школы стояла статуя пантеры. Каждый год, традиционно, ребята из выпускного класса пытались посадить на эту статую новичков. В год, когда я выпускался, мой брат стал старшеклассником. Я предложил сто баксов тому, кто усадит его на пантеру. В общем, та сотня до сих пор хранится у меня.
Я довольно часто дрался, но драки затевал не я. Отец рано дал понять, что если я буду задираться ко всем, то порки не избежать. Он считал, что мы должны быть выше этого.
Зато мне не запрещали драться, если нужно было постоять за себя. Тут я отрывался по полной. А уж когда пытались бить брата (если кому-то приходила в голову такая идея), то имели дело со мной. Бить брата мог только я сам.
Как-то так получилось, что я принялся защищать ребят младше меня, которым доставалось в школе. Я чувствовал, что должен приглядывать за ними, и это стало моей обязанностью.
Может быть, это началось из-за того, что я умел найти оправдание для драки, не влипнув в историю. Но мне кажется, дело не только в этом: привитое отцом чувство справедливости и стремление к честной игре влияли на меня больше, чем я тогда осознавал это. Даже больше, чем я могу объяснить сегодня, когда вырос. Но, в чем ни была причина, я мог драться, сколько захочу, благо поводов хватало.
Моя семья искренне верит в Бога. Отец был дьяконом в церкви, а мама преподавала в воскресной школе. Я помню, как мы ходили в храм каждое воскресное утро и вечер, и в вечер среды. И все равно мы не считали себя сильно религиозными, просто добрые люди, которые верят в Господа и живут жизнью общины. Честно говоря, тогда мне это не особенно нравилось.
Мой отец очень много работал. Подозреваю, что это фамильная черта — мой дед был канзасским фермером, а это настоящие труженики. Одной работы отцу всегда было мало: у него был маленький магазин, и, когда я подрос, у нас появилось небольшое ранчо, где все мы трудились. Сейчас он уже официально на пенсии, но если не занят на ферме, то подрабатывает у местного ветеринара.
Моя мама тоже человек редкого трудолюбия. Когда мы с братом подросли достаточно, чтобы нас можно было оставить одних, она устроилась в местный центр по работе с трудными подростками. Это было очень непросто — справляться со сложными детьми, и со временем она оставила эту работу. Она также теперь на пенсии, но подрабатывает и приглядывает за внуками.
Работа на ферме помогала заполнить дни. У нас с братом были свои обязанности: объезжать и кормить лошадей, выпасать скот, проверять, цела ли ограда.
Скот всегда доставляет массу проблем. Лошади лягали меня в ноги, в грудь, и да, туда, где солнце не всходит. Зато меня никогда не лягали в голову. Хотя, может, это бы наставило меня на путь истинный…
Я выращивал бычков и телок для организации FFA (*) . Обожая это занятие, я провёл много времени, ухаживая за скотом и представляя его на выставках, хотя это иногда очень выматывало. Я злился на них и считал себя королём мира. И когда ничего больше не помогало, приходилось изо всех сил лупить их по здоровенным головам, чтобы вбить хоть немного разума. Руку я ломал дважды.
Как я и говорил, удар в голову мог бы направить меня на путь истинный.
из документального романа Криса Кайл -«Американский снайпер» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*)Я выращивал бычков и телок для организации FFA - Национальная организация FFA, часто называемая просто FFA, является американской некоммерческой организацией для карьеристов и студентов технических специальностей, которая предлагает занятия в средней и старшей школе, которые продвигают и поддерживают сельскохозяйственное образование. FFA была основана в 1925 году в Политехническом институте Вирджинии преподавателями сельского хозяйства Генри К. Гросеклозом, Уолтером Ньюманом, Эдмундом Магиллом и Гарри Сандерсом как будущими фермерами Вирджинии. В 1928 году она стала общенациональной организацией, известной как Будущие фермеры Америки.
В полях сухие стебли кукурузы, Следы колёс и блеклая ботва. В холодном море — бледные медузы И красная подводная трава.
Поля и осень. Море и нагие Обрывы скал. Вот ночь, и мы идём На тёмный берег. В море — летаргия Во всём великом таинстве своём.
«Ты видишь воду?» —«Вижу только ртутный Туманный блеск…» Ни неба, ни земли. Лишь звёздный блеск висит под нами — в мутной Бездонно - фосфорической пыли.
В полях сухие стебли кукурузы Автор: Иван Бунин
В районной прокуратуре, где, к изумлению Речана, работали даже по вечерам, двое чиновников изучили представленные им бумаги, написали еще новые и направили его в Паланк.
Речан верил, что там он чего - нибудь да получит. Это чувство не покидало его со вчерашнего дня. Оно овладело им в парке перед зданием прокуратуры и не оставило его ни ночью на вокзале, ни сейчас, в поезде. Но он полагался не на бумаги и разрешения, которые прятал под рубашкой, и тем более не на самого себя. Свою надежду он основывал на какой - то особой воле судеб.
После большой беды, убеждал он себя, законно и неизбежно должно прийти большое счастье. Так уж устроено на этом свете, иначе люди вымерли бы и жизнь прекратилась. Это чередуется, как ночь и день, зима и весна, рождение и смерть. Именно так, а не иначе. От этой веры он не отказался бы ни за что и никогда, ничто в мире не смогло бы выбить её у него из головы, ибо это была единственная правда, над которой люди не властны. Да, убеждал он себя, вот приеду в Паланк, представлю бумаги, скажу, приехал, мол, просить, имею, дескать, право, свое претерпел, хлебнул горюшка, — и получу всё, что требуется.
Его самого смущала эта вера, но он не хотел отказаться от неё. Наоборот, убеждал себя, что так и должно быть, так и бывает, когда человек потеряет столько.
Прошение насчёт дома и мясной лавки он написал по совету своего шурина Ветки. Как только шурин заговорил об этом, Речан уже не мог отвязаться от тёщи. Она все ходила за ним по пятам и приставала, чтобы он писал просьбу и шёл на Дольняки, ведь там сущий рай. И позавчера, укладывая ему в кожаный мешок хлеб, варенье, кусок мыла и бутылку чая (он при этом не спеша одевался: военные галифе, свитер, полушубок, сапоги, кожаный картуз), тёща не переставала бубнить на своём ужасном наречии:
— Иди, Штефко, увидишь, дело стоящее, иди, хужей быть не могёт, ты только скажи им, милок, что ты в Восстанье был, дескать, голь, погорельцы, поперёк пути новой республике не стояли, другие по домам прятались, а ты партизанам харч таскал, так те - то своё и уберегли, отсиделись, а ты остался гол как сокол. Не боись, милок, всё им так скажи, бумаги все как есть представь. — (Он только кивал, а сам думал, как бы не забыть табак.) — А если не дадут, ты своего требуй, доказывай, где надо уступи, если даже не очень будет выходить, помни, Штефко, и худой дом лучше никакого, иди, ступай, парень, там как у Христа за пазухой жить будете, край богатый, ох, богатый, рай, милок, сущий рай, всего - то там полна коробушка…
Когда он уходил из дому, она рассеянно подвела часы, вышла на улицу и подозрительно оглядела соседние хаты, не хочет ли кто, упаси боже, последовать его примеру.
Уже в дверях она всё ещё морочила ему голову этими самыми табунами коней и стадами свиней, бормотала про тот рай, сведения о котором почерпнула когда - то в старинной хрестоматии, где было так много сильных и жизнерадостных героев, с течением лет преобразившихся в её воображении в словаков. Называла их Тольди, Янко Кукуруза, Янко Перец. И читала внукам хрестоматийный стишок: «Esik az eső, slit a nap, Janko Paprika mosogat» (*).
На длинном железнодорожном мосту поезд замедлил ход. Таможенник и жандарм загородили окошко у двери, и мясник видел утренний город и широкую водную гладь вокруг него только через щель между ними. Разлившаяся река залила луга и превратила их в большие озёра. Паланк, полный садов, парков и аллей, высился над водой, как крепость.
На пострадавшем от войны вокзале, выкрашенном в обычные сине - чёрные цвета железной дороги, стоял длинный санитарный поезд с двумя пыхтящими паровозами; он увозил из военного госпиталя раненых красноармейцев, которые уже не пойдут со своими частями, а поедут назад в Россию. Война для них кончилась, они возвращались домой.
Перед составом с побеленными окнами, отмеченными большими красными крестами, которые всегда заставляют человека невольно остановиться, санитарки в длинных плащ - палатках болтали с ранеными, которые были в состоянии держаться на ногах. Чего-то ждали — может быть, чтобы освободилась железнодорожная колея как раз после этого местного поезда. Хотя нет, в аллее за вокзалом и разбитым амбаром появился медленно ползущий крытый военный грузовик с красным крестом, за ним второй, третий.
У Речана вдруг защипало щеку, будто кто - то легонько стеганул его прутиком по лицу, он покраснел, растерянно завертел головой и вошёл в здание вокзала. Два его попутчика сели на велосипеды, которые вынесли из вокзального склада, трёх других ждала пролётка, несколько человек отправились пешком мимо кукурузного поля в сторону паровой мельницы, остальные — все железнодорожные рабочие — вошли в деревянный барак у водокачки, куда подкатил старый паровоз.
Первый паланчанин, повстречавшийся Речану, был слепой с собакой - поводырём. Они плелись на вокзал по искореженной аллее, ещё более унылой, чем они сами. У слепого на лацкане плаща был приколот значок инвалида австро - венгерской армии. Наверное, он прослышал о санитарном поезде, и, может быть, ему захотелось постоять около него. Это был худой, высокий, прилично одетый, нервный и издёрганный мужчина, по тому, как вела себя собака, было видно, что она его любит.
Он держал её на коротком кожаном поводке; шерсть у овчарки была серая, выцветшая, скорее всего, от старости. Мимо них проехал закрытый форд с необычно широкими шинами, в окошке машины мелькнули измученные лица молодых парней — инвалидов войны, бледные, желтоватые, до времени состарившиеся: зимой в тяжелых боях за Паланк и его окрестности они потеряли не только много крови, но и надежду на обычное человеческое счастье.
из романа Ладислава Баллека - «Помощник. Книга о Паланке» ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) читала внукам хрестоматийный стишок: «Esik az eső, slit a nap, Janko Paprika mosogat» (венгр.) - Хоть солнце светит, хоть дождь поливает, Янко перец посуду намывает.
