История, как из балета (©)
_________________________________________________________________________________

— А где жена твоя?
— Нету.
— Умерла?
— Я умер.

                                 -- х/ф «Джентльмены удачи» 1972 (Цитата)
__________________________________________________________________________________

Он ждал её так долго безнадёжно
Надеялся что можно повторить
Всё то что было в их совместном прошлом
И верил коли любит, то любим.
А ей всё это было и некспеху
Зачем ей это, она знает любит он
Как мелкую ненужную помеху
Отодвигала, время подойдёт.
Так годы шли, и день настал случайный
Он не проснулся сердце не срослось
И вот тогда и ей хватать не стало
Того что навсегда уже ушло.
Теперь у ней уже в достатке время
Никто с ней не ругается, ворчит
Но как-то очень пусто стало в этом доме
От холода озябнуть норовит.
Как много она теперь отдала
Ворчание услышать хоть на миг
Как много его было и как мало
Осталось здесь, свеча одна горит.
Поймите часто мы не понимаем
Простецкого и доброго тепла
И потеряв о нём теперь мечтаем
Но годы не вернутся никогда.

                                                                  Он ждал её
                                                          Автор: Фурсов Игорь

XIX. Борьба за госпожу Ганскую (Фрагмент)

В 1839 году он пишет Зюльме Карро.

Пусть она вспомнит о нём, если где - нибудь найдётся женщина с двумястами тысяч, пусть даже с сотней тысяч франков, «учитывая, что приданое её может оказаться полезным, чтобы привести в порядок мои дела».

Мечта о княгине давно развеялась, ибо миллионы г-на Ганского решительно остаются в руках г-на Ганского.

Бальзаку нужна уже не Полярная звезда, ему нужна любая женщина – любая, только бы она заплатила его долги, была достаточно хороша собой и могла стать хозяйкой Жарди.

На сороковом году жизни Бальзак начал мыслить реально, и от фантастических экскурсов он возвратился к запросам своей давно прошедшей юности:

«Женщина и состояние».

Собственно говоря, переписка уже пришла к концу.

Она могла бы иссякнуть, как переписка с преданной Зюльмой Карро, которая наскучила Бальзаку, ибо требовала от него чрезмерной честности.

Но ни г-жа Ганская, ни Бальзак не в силах перестать писать друг другу.

Г-жа Ганская в своей гордыне, вероятно, больше любила переписку с Бальзаком, чем самого Бальзака.

Для неё та барщина, которую безропотно несёт величайший из всех живущих писателей, стала важнейшим событием жизни.

И она не имеет оснований прервать их отношения.

А для Бальзака постоянное само описание сделалось уже привычкой.

Ему нужен человек, которому он может поведать о своих заботах, рассказать о своих трудах, сообщить о своих долгах.

Она намерена сберечь все эти письма, а он наслаждается мыслью о том, что письма его хранятся в каком-то недоступном тайнике.

И оба продолжают писать друг другу, впрочем всё меньше и скупее.

Порой Бальзак жалуется на «редкость» её посланий, на «интервалы между вашими письмами».

Порою она упрекает его за то, что он пишет слишком скупо. А он на это отвечает: как может она вообще сравнивать его корреспонденцию и её?

Она живёт в «полнейшем уединении и не переобременена делами», а у него всегда не хватает времени, да к тому же он утомлён писанием по пятнадцати часов кряду и правкой корректур.

Он вынужден каждую страницу своего письма похищать у творчества, у оплачиваемой работы, у сна.

И Бальзак без всякого смущения сообщает Ганской, что длинное письмо к ней, к миллионерше, обходится ему, затравленному должнику, в двести, триста, даже в пятьсот франков.

Ведь именно эту сумму дало бы ему такое же количество исписанной бумаги, предназначенной для газеты или для издателя.

Право же, её не обременит, если она будет ему писать каждые две недели.

И когда она в ответ на это, по-видимому, отвечает, что не будет писать, если он не будет писать ей (письмо в обмен на письмо), он мечет громы и молнии:

«Ах, я нахожу вас невероятно мелочной, а значит, и суетной. Вы не писали мне, потому что мои письма стали реже. И впрямь они стали реже, у меня просто не было денег, чтоб оплатить почтовую пошлину, но я не хотел вам об этом говорить. Да, вот до чего я дошёл, и даже ещё хуже. Это ужасно и слишком печально, но такова действительность – она столь же реальна, как Украина, где вы живёте. Да, да, бывали дни, когда я, терзаемый волчьим голодом, наспех обгладывал корочку хлеба на бульваре».

Всё резче становятся пикировки, всё длительней паузы между письмами.

И впервые, как раз перед этим решающим письмом, проходит целых три месяца, и Бальзак ни слова не пишет Ганской.

Оба – и это явно чувствуется – взаимно обозлены.

Оба считают друг друга холодными, вялыми, неискренними.

И перелагают друг на друга вину за то, что эта переписка, которая началась в фортиссимо и престиссимо (**), утрачивает свою страстность, что она медленно иссякает.

В действительности же не виноваты ни тот, ни другая.

Повинны только неестественность и неискренность их отношений.

Ведь они думали, что их ждёт лишь короткое расставание, а затем скорое и окончательное соединение.

Во время странной помолвки при живом муже, который прожил затем ещё целых восемь лет, г-жа Ганская наложила на Бальзака обет верности.

Такого рода обет был бы исполним, если бы разлука продлилась три или даже шесть месяцев.

Но ревнивая г-жа Ганская (а ревность её не что иное, как вздыбившаяся гордыня) требует от Бальзака вечной верности. И это начинает его раздражать.

Хоть раз посмотрим правде в глаза, – пишет он ей после долгой лжи и утаек.

– Мужчина ведь в конце концов не женщина.

Можно ли ожидать, что с 1834 по 1843 год он будет вести абсолютно целомудренную жизнь?

«В своё время ты сказала: „Я ничего не имею против лёгких развлечений“.

Будь же справедлива и прими во внимание, как необходимы отвлечения фантазёру, погружённому в вечный труд и нищету.

По сути дела, тебе почти не в чем меня упрекнуть, а ты хочешь так жестоко меня наказать!

Если уж ты желаешь говорить об этих давних делах, то, право, тебе следует пенять только на то, что мы были так долго в разлуке. Но сейчас мы снова вместе и снова беседуем неутомимо».

Напрасные слова! Г-жа Ганская имела возможность убедиться на личном опыте в темпераменте покинутого ею возлюбленного. И она продолжает бессмысленно обижаться.

Бальзак вовсе не пошлый волокита.

И могучее творение его духа служит лучшей порукой его серьёзности и глубины.

Женщина, которая ведёт супружескую жизнь, которая окружена довольством и роскошью, которая в течение долгих лет не принесла ни малейшей жертвы, эта женщина требует от затравленного и преследуемого художника, который в вечном творческом опьянении пишет книгу за книгой, чтобы он вёл монашескую жизнь, прозябал, как мелкий почтовый чиновник, не позволял себе ни отдыха, ни роскоши, ни забав.

Она разрешает ему лишь писать, писать, писать до бесчувствия и ждать, ждать и ждать, пока, быть может, – но только быть может, – она решится после кончины рыцарственного Ганского вознаградить своего смиренного трубадура за его отчаянное долготерпение.

И всё -т аки г-жа Ганская во многом права. Бальзак крайне неискренен в своих письмах к ней.

Вместо того чтобы ясно и откровенно отстаивать свою свободу, вместо того чтобы заявить, что он вправе жить по законам природы, он утаивает всё действительное и существенное, пытаясь изобразить себя отшельником среди отшельников.

Бальзак не решается признаться Ганской в своей связи с графиней Висконти, он виляет, он ходит вокруг да около, словно школьник, опасающийся учительской розги.

В своём странном повиновении Бальзак не способен противопоставить деспотическим претензиям истинное мужество, этому захолустно - дворянскому божеству – истинное достоинство художника.

Но вопреки всем своим мелким уловкам и увёрткам Бальзак не грешит против истины, когда вновь и вновь уверяет г-жу Ганскую, что не только не ищет приключений, но, напротив, утомлённый авантюрами и похождениями, стремится к покою и постоянству.

Сорокалетний Бальзак уже устал.

Ему опротивела вечная борьба с издателями, редакторами, журналистами. Он не хочет ежемесячно, еженедельно переписывать векселя.

В течение двадцати лет его беспрерывно швыряло то вверх, то вниз. Его вечно терзали бури.

Он всегда был в смертельной опасности. Теперь он хочет обрести покой в тихой гавани.

                                                                                                      из книги Стефана Цвейга - «Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(**) которая началась в фортиссимо и престиссимо - Фортиссимо и престиссимо — это музыкальные термины, которые обозначают разные понятия:
Фортиссимо (fortissimo) — очень громко (сокращённо — ff).
Престиссимо (prestissimo) — предельно скоро, обозначение темпа: исключительно быстро; быстрее, чем presto.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(кадр из фильма «Серебряные коньки» 2020 )

Женщины любят героев ( © )

Женщины любят героев.
Не проигравших в бою.
Матом созвездия крою.
Чёрный сухарик жую.

К жирной земле присосавшись,
слышу любви голоса,
слышу небесные марши,
это ли не чудеса?

Только возврата не будет.
Кто уходил за черту,
тот понимает, что люди
ценят иную «звезду».

Этой «звезде» золотистой
- их подношения, оброк.
Рукоплескания и свисты,
жары хвалы и курок.

Трепет восторгов, оваций.
Ради чего и зачем?
У раскрасневших акаций
жёсткий сухарик доем.

Выйду на трассу Тайшета.
Ало курится заря.
Дым окунает по ветру
кудри в цветные моря.

Женщины любят героев.
Грудь, восхищение рта.
Чёрный сухарик… и кроме
кроме него – ни черта!

Брось, не тужи. Месяц светел.
В белой степи, как в Раю.
Ветер дымами отметил
светлую память твою.

                                            Женщины любят героев
                                          Автор: Юрий Внесистемный

Завтрак на бастионе Сен Жерве (из к_ф «Д`Артаньян и три мушкетера» 1979)

СТЕНДАЛЬ. Перевод В. А. Зоргенфрея. ГЛАВА 3. КИНОЛЕНТА ЕГО ЖИЗНИ (ФРАГМЕНТ)

Он едет в Париж - формально, чтобы поступить в Политехническую школу, а на самом деле, чтобы избавиться от провинции, испытать, что такое Париж, Париж, Париж!

И сразу же в бездонную чашу этого имени вливается пёстрый поток грёз.

Париж - это блеск, изящество, радость, окрылённость, задор.

Париж - антипровинция, это свобода, и прежде всего женщины, множество женщин.

Он неожиданно и непременно романтически познакомится с одною из них, юною, прекрасною, нежною, элегантною (может быть, похожей на Викторину Кабли, гренобльскую актрису, которую он робко обожал издали) ; он спасёт её, бросившись наперерез взбесившимся лошадям, несущим разбитый кабриолет, он совершит для неё, как грезится ему, что - нибудь великое, и она станет его возлюбленной.

Дилижанс катится дальше, безжалостно попирая колёсами эти ранние грёзы.

Мальчик почти не глядит в окно, почти не разговаривает со спутниками; он, этот теоретический Дон Жуан, мечтает о приключениях, романтических подвигах, о женщинах, о прекрасном Париже.

Наконец дилижанс останавливается перед шлагбаумом.

С грохотом катятся колёса по горбатым улицам в узкие, грязные, глубокие провалы между домами, пропахшие прогорклыми кушаньями и потом нищеты.

В испуге глядит разочарованный путник на страну своих грёз.

Так это и есть Париж?

"Ce n'est donc que cela?" "Только и всего?"

Впоследствии он постоянно будет повторять эти слова после первой битвы, при переходе армии через Сен - Бернар (1) в ночь первой любви.

Действительность после столь необузданных грёз вечно будет казаться его безмерному романтическому вожделению тусклой и бледной.

Они останавливаются перед неприметной гостиницей на улице Сен - Доминик.

Там, в мансарде пятого этажа, с люком вместо окна, в комнате узкой и тёмной, как тюремная камера, настоящем питомнике сердитой меланхолии, проводит Анри Бейль несколько недель, не заглянув ни разу в учебник математики.

Часами шатается он по улицам, глядя вслед женщинам - как соблазнительны они, полуобнажённые в своих новомодных костюмах римлянок, с какою готовностью перекидываются шутками со своими поклонниками, как умеют смеяться, легко и обольстительно; но сам он не решается подойти ни к одной из них, неуклюжий, глупый мальчишка, в зелёном провинциальном плаще, мало элегантный и ещё менее предприимчивый.

Даже к падким до денег девушкам, из тех, что бродят под масляными фонарями, не смеет он подступиться и лишь мучительно завидует более смелым товарищам.

У него нет друзей и знакомых, нет работы; угрюмо бродит он, погружённый в грёзы о романтических приключениях, по грязным улицам, настолько погружённый в себя, что не раз рискует оказаться под колёсами встречного экипажа.

В конце концов, приниженный, изголодавшийся по человеческому слову, теплу и уюту, приходит он к своим богатым родственникам Дарю.

Они милы с ним, приглашают его навещать их, открывают ему двери своего прекрасного дома, но - первородный грех в глазах Анри Бейля! - они сами родом из провинции, и этого он не может им простить; они живут, как буржуа, богато и привольно, а его кошелёк тощ, и это наполняет его горечью.

Угрюмый, неловкий, молчаливый, сидит за столом гостеприимных хозяев их тайный враг, скрывая под личиною мелочного, иронического упрямства острую тоску по человеческой нежности.

"Что за неприятный, неблагодарный тип!" - думают, вероятно, про себя старики Дарю.

Поздно вечером возвращается из военного министерства домой измученный, усталый, неразговорчивый Пьер (впоследствии граф) Дарю (2), кумир семьи, правая рука всемогущего Бонапарта, единственный поверенный его военных замыслов.

Следуя внутреннему, скрытому влечению, этот стратег охотнее всего стал бы поэтом, как и юный гость, которого он, за его замкнутость и молчаливость, считает глупым увальнем, необразованным деревенщиной: ведь сам он, Пьер, переводит в часы досуга Горация, пишет философские трактаты, впоследствии, сняв мундир, он составит историю Венеции, а пока что, пребывая в близости Наполеона, он занят более важными делами.

Не знающий устали работяга, он дни и ночи проводит в уединенном кабинете генерального штаба за составлением планов, расчётов и писем, неизвестно с какою целью.

Юный Анри ненавидит его за то, что тот хочет помочь ему выдвинуться, в то время как он не желает выдвигаться, ему хочется уйти в себя.

Но в один прекрасный день Пьер Дарю призывает ленивца; тот обязан немедля отправиться с ним в военное министерство - для него приготовлено место.

Под плетью Дарю приходится пухлому Анри писать письма, доклады и рапорты, с десяти часов утра до часу ночи, так что руку ломит.

Он не знает ещё, для чего нужна эта оголтелая писанина, но скоро об этом узнает весь мир.

Сам того не подозревая, он работает над осуществлением итальянского похода, который начнётся Маренго и кончится Империей (3) ; наконец "Moniteur" (4) открывает тайну: война объявлена.

Маленький Анри Бейль переводит дыхание: слава богу! теперь этот мучитель Дарю отправится в ставку, конец унылому кропанию.

Он торжествует. Лучше война, чем эти самые страшные на свете, самые ненавистные для него вещи: работа и скука.

* * *

Май 1800 года. Арьергардный отряд итальянской армии Бонапарта в Лозанне.

Несколько кавалерийских офицеров съехались в кучку и смеются так, что качаются султаны на киверах.

Забавное зрелище: коротконогий толстый мальчишка, не то военный, не то штатский, сидит торчком на строптивой кляче, неуклюже, по-обезьяньи вцепившись в неё, и воюет с упрямым животным, которое упорно норовит сбросить неумелого всадника на землю.

Его огромный палаш, болтающийся на перевязи, бьёт по крупу и раздражает несчастную кобылу, которая наконец взвивается на дыбы и в высшей степени рискованным галопом несёт жалкого кавалериста по полям и канавам.

Офицеры развлекаются по-королевски.

"Ну-ка, вперёд! - говорит наконец, сжалившись, капитан Бюрельвилье своему денщику, - помоги этому дурачку!"

Денщик галопом скачет вслед, хлещет чужую кобылу нагайкой, пока она не останавливается, потом берёт её под уздцы и тащит новичка назад.

"Что вам нужно от меня?" - спрашивает тот, побагровев от стыда и негодования, у капитана; вечный фантазёр, он помышляет уже об аресте или о дуэли.

Но забавник - капитан, узнав, что перед ним двоюродный брат всесильного Дарю, становится тотчас же вежливым, предлагает своё знакомство и спрашивает странного новобранца, где он разъезжал до сих пор.

Анри краснеет: не признаваться же этим невеждам в том, что он был в Женеве и стоял со слезами на глазах перед домом, где родился Жан Жак Руссо.

И тут же он прикидывается бойким и дерзким, разыгрывает храбреца, - так неуклюже, что привлекает симпатии.

Для начала офицеры по-товарищески обучают его высокому искусству держать поводья между средним и указательным пальцами, правильно опоясываться саблей, открывают тайны военного ремесла.

И сразу же Анри Бейль начинает чувствовать себя солдатом и героем.

Он чувствует себя героем; во всяком случае он не допустит, чтобы кто - либо сомневался в его храбрости.

Он скорее откусит себе язык, чем задаст вопрос некстати, чем голос его дрогнет от страха.

После всемирно известного перехода через Сен - Бернар он небрежно поворачивается в седле и почти презрительно задаёт капитану свой вечный вопрос: "Только и всего?"

Услышав орудийный гул у форта Бард, он опять притворяется изумлённым:

"Это и есть война, только и всего?"

Всё - таки он понюхал теперь пороху; частица невинности в этой жизни утрачена, и он нетерпеливо даёт шпоры коню, торопясь на юг, в Италию - окончательно разделаться с невинностью: от недолгих похождений на войне к бесконечным любовным похождениям.

                                                                  из книги Стефана Цвейга - «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1) при переходе армии через Сен - Бернар - - эпизод итальянского похода Наполеона (весна 1800 г.): выбрав самый трудный путь - через альпийский перевал Сен - Бернар, - Наполеон сразу же оказался в тылу австрийцев, которых разбил 14 июня при Маренго. Примечание редактора.

(2) усталый, неразговорчивый Пьер (впоследствии граф) Дарю - Пьер Дарю (1767 - 1829) виднейший государственный деятель эпохи Наполеона, с 1800 г. - генеральный секретарь военного министерства, затем (в 1805 - 1809 гг.) - генеральный интендант Великой Армии в Австрии и Пруссии, с 1811 г. - министр, один из активнейших участников подготовки похода в Россию. Примечание редактора.

(3) он работает над осуществлением итальянского похода, который начнётся Маренго и кончится Империей - о битве при Маренго см. прим. 26. Под империей имеется в виду провозглашение Наполеона императором (май 1804 г.). Примечание редактора.

(4) наконец "Moniteur" открывает тайну: война объявлена - "Moniteur" (точнее "Moniteur universel") - газета, основанная в 1789 г. и ставшая при Наполеоне официозом. Примечание редактора.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из фильма «Хлеб, любовь и…» 1955 )

Психе в удовольствиях любви

Не поют баллады
Шорохи ночные,
Отдают прохладу
Камешки речные.

Крик совы звенящий
Трепет затаённый,
Силуэт манящий,
Страстью напоённый.

Острые лопатки,
Голубые тени,
Быстрый взгляд украдкой,
Рот - цветок весенний.

Из ночи явилась,
Чтобы в ночь вернуться.
Как, скажи на милость,
К тайне прикоснуться?

Бабочкою пёстрой
На ладонь садится,
Пасмурно и остро
Смотрит сквозь ресницы.

Ум и сердце спорят,
Делятся на части,
Что такое горе?
Что такое счастье?

                                       Кое - что о любви
                                           Автор: Айрени

6 DE VOLUPTATE PSYCHOLOGICA (ФРАГМЕНТ) * ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ (ЛАТ.)

.. как одинок он в своём искусстве умом разгадывать тайны среди односторонних профессионалов и потусторонних поэтов!

Как обособлен он, как опередил их, усердных, вышколенных психологов тогдашнего времени, как далеко опередил он их тем, что не тащил за спиною груза начинённых эрудицией гипотез; он, вольный стрелок в великой войне духа, никого не хочет завоевать и поработить - "je ne blame, ni approuve, j'observe" (1), он гонится за познанием ради игры, ради спорта, ради собственной мудрой услады!

Подобно своему собрату по духу, Новалису, так же, как он, опередившему философию своим поэтическим мышлением, он любит только "цветочную пыльцу" познания, эти случайным ветром занесённые, но заключающие в себе сущность всего живого споры - основу плодоношения, в которой содержатся в зародыше всё широко разветвляющееся древо системы познания.

Наблюдательность Стендаля неизменно направлена лишь на мельчайшие, доступные только микроскопу изменения, на короткие мгновения первичной кристаллизации чувства.

Только тут осязает он в живой полноте таинственный момент брачного слияния души и тела, который схоластики высокопарно именуют "мировою загадкою"; именно благодаря мельчайшим наблюдениям открывает он величайшие истины.

Таким образом, его психологизм кажется поначалу филигранным, кажется искусством миниатюры, игрою в тонкости, ибо везде, в том числе и в романах, открытия Стендаля, его догадки и прозрения касаются только почти неразличимых оттенков, последних, уже едва воспринимаемых движении чувства; но он держится непоколебимого (и справедливого) убеждения, что малейшее точное наблюдение над чувством даёт для познания движущих сил души больше, чем всякая теория:

"Le coeur se fait moins sentir que comprendre" (2), нужно научиться различать душевные изменения по сокровеннейшим симптомам, подобно тому, как различают градусы жара по тонким делениям на шкале термометра, ибо наука о душе не располагает иным, более надёжным доступом во мрак, как только эти, случайные наблюдения.

"Il n'y a de surement vrai, que les sensations" (3) .

И вот достаточно "в течение всей жизни сосредоточить внимание на пяти - шести идеях" - и уже выявляются не общеобязательные, конечно, а индивидуальные законы, своего рода духовный строй, понять который или хотя бы угадать составляет радость и наслаждение для всякого истинного психолога.

Стендаль сделал бесчисленное множество таких мелких удачных наблюдений, мгновенных открытий, из которых некоторые стали аксиомами, фундаментом для всякого художественного воспроизведения душевной жизни.

Но сам Стендаль не придаёт никакой цены этим находкам и небрежно бросает на бумагу осенившие его мысли, не приводя их в порядок или тем более в систему; в его письмах, дневниках, романах можно найти эти плодоносные зёрна рассыпанными среди груды фактов: случайно найденные и брошенные туда, они беззаботно предоставлены случаю, который вновь может их обнаружить.

Все его психологические труды состоят в общем итоге из сотни или двух сотен сентенций: иногда он даёт себе труд связать две - три мысли воедино, но никогда ему не приходит в голову спаять их в одно упорядоченное целое, в одну законченную теорию.

Даже единственная его монография на психологическую тему, выпущенная им в свет между двумя другими книгами, монография, посвящённая любви, является смесью отрывков, сентенций и анекдотов: из осторожности он называет свой труд не "L'amour" - "Любовь", а "De l'amour" - "О любви", правильнее было бы перевести "Кое - что о любви".

Он всего лишь спустя рукава обрисовывает несколько разновидностей любви: amour - passion - любовь - страсть, amour physique, amour - gout (4), и набрасывает, недолго думая, теорию её возникновения и угасания, но всё это только "в карандаше" (Стендаль на самом деле писал книгу карандашом).

Он ограничивается намёками, предположениями и ни к чему не обязывающими гипотезами, которые перемежает, словно в непринуждённой беседе, забавными анекдотами, потому что Стендаль ни в коем случае не хотел быть глубокомысленным, додумывать до конца, думать для других, никогда не давал он себе труда пуститься в погоню за случайно попавшимся ему на глаза явлением.

Обдумывание, разработку, возведение в систему этот беззаботный турист по Европе человеческой души великодушно и небрежно предоставляет усердию ломовых извозчиков и носильщиков психологии, её чернорабочих; и в самом деле, целое поколение французов развивало и варьировало мотивы, которые он наиграл, легко пробегая клавиши.

Десятки психологических романов возникли из его знаменитой теории кристаллизации любви (эта теория сравнивает осознание чувства с "rameau de Salzbourg", с веткою, когда-то давно побывавшею в солёной воде и насыщенною солью, которая, попав в щелочную воду из рудника, в одну секунду обрастает кристаллами); из одного вскользь брошенного им замечания о влиянии расы и среды на художника Тэн (5) создал свою пухлую, тяжеловесную гипотезу, а заодно и свою известность,

Но сам Стендаль - не работник, а лишь гениальный импровизатор - в своём увлечении психологией не шёл дальше отрывочной мысли, афоризма, следуя в этом примеру своих французских предков: Паскаля, Шамфора, Ларошфуко, Вовенарга (6), которые, так же как и он, из чувства почтения к мимолетности всех истин, никогда не соединяли отдельных своих прозрений, дабы плотно усадить в широкое кресло единую тяжеловесную Истину.

Он беззаботно бросает свои догадки, равнодушный к тому, угодны ли они людям, будут ли они признаны уже сегодня или только через сто лет.

Он не беспокоится о том, написано ли это кем - нибудь до него или другие спишут у него; он думает и наблюдает так же непринуждённо и естественно, как живёт, говорит и пишет.

Этому свободному мыслителю никогда не приходило в голову искать спутников, последователей и учеников; его счастье в том, чтобы созерцать и созерцать всё глубже, думать и думать всё яснее.

Как всякая простая человеческая радость, радость его мышления щедра и общительна.

                                                                            из книги Стефана Цвейга - «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1) "je ne blame, ni approuve, j'observe" -  Я не порицаю, не одобряю, а только наблюдаю (франц.). Примечание редактора.

(2) "Le coeur se fait moins sentir que comprendre" -  "Сердце скорее позволяет понять себя, чем почувствовать" (франц.). Примечание редактора.

(3) "Il n'y a de surement vrai, que les sensations" -  "Только ощущения наверняка обладают истинностью" (франц.). Примечание редактора.

(4) amour physique, amour - gout - Любовь чувственная, любовь - склонность (франц.). Примечание редактора.

(5) из одного вскользь брошенного им замечания о влиянии расы и среды на художника Тэн - Тэн Ипполит (1828 - 1893) - французский историк и теоретик искусства. Согласно его теории, развитие и характер искусства зависят от расы художника (в биологическом понимании), от эпохи и среды (под средой Тэн понимал географические и климатические условия страны). Примечание редактора.

(6) следуя в этом примеру своих французских предков: Паскаля, Шамфора, Ларошфуко, Вовенарга - Паскаль Блез (1623 - 1662) - великий философ и математик, автор книги "Мысли", представляющей собою, собственно, не сборник афоризмов, а наброски к незаконченной книге. Шамфор Никола - Себастиан - Рок (1741 - 1794) - французский писатель, автор книги "Максимы и мысли, характеры и анекдоты", сатирически изображающей нравы французского общества эпохи "старого режима". Ларошфуко Франсуа де (1613 - 1680) - французский писатель, автор блестящих "Размышлений, или Сентенций и моральных максим". Вовенарг Люк де Клапье (1715 - 1747) французский писатель, друг Вольтера, автор книги "Максимы". Примечание редактора.

Возвращение из страны Великанов

Санкт - петербургская девица
Отъявленного поведенья
Должна была в театр явиться
Через сто лет, со дна паденья, ―

Под пьяный гомон, гам и гик,
Под вопли низменных клевет, ―
Для зрителей, для всех других
Сама в себе ― ярчайший свет.

Она, как в храм, пришла на сцену,
К высокой роли не готовясь,
Чтобы свою назначить цену
На Достоевского, на совесть.

Должна была опять расти
И выросла до самых звёзд.
Чтобы другой рыдал: «Прости!»
Через сто лет, за сотню вёрст

                                                            Сонечка Мармеладова
                                                         Автор: Антокольский П. Г.

Диккенс (Фрагмент)

Диккенс — это художественная потребность тогдашней Англии, претворившаяся в творчество.

То обстоятельство, что он появился в надлежащий миг, создало его славу; трагедия его в том, что он стал жертвой этой потребности.

Искусство его вспоено условной моралью, вскормлено уютом насытившейся Англии; и если бы не стояла за ним его выдающаяся художественная мощь, если бы за внутренней бесцветностью чувств не сверкал и не искрился золотом его юмор, значение его ограничилось бы пределами тогдашней Англии, и он был бы безразличен для нас, как тысячи романов, фабрикуемых по ту сторону пролива проворными дельцами.

Только при наличии глубокой ненависти к лицемерной и тупой культуре эпохи Виктории представляется постижимым, во всей изумительной полноте, гений человека, который заставил нас воспринять этот мир отвратительного, сытого довольства как нечто интересное и почти приятное для сердца, человека, который претворил в поэзию банальнейшую прозу жизни.

Сам Диккенс никогда не шёл войной на эту Англию.

Но в глубине его души — в подсознательном — происходила борьба художника с англичанином.

Поначалу он выступил твёрдо и уверенно, но постепенно утомлялся, ступая по мягкой почве своего времени, наполовину тугой, наполовину податливой, всё чаще и чаще стал, в конце концов, сбиваться на старые, протоптанные тропинки традиции.

Диккенс побеждён своей эпохой, и, думая о его судьбе, я каждый раз вспоминаю о приключении Гулливера у лилипутов.

Пока великан спал, карлики привязали его тысячами тонких нитей к земле; проснувшись, он оказался в плену; освободили его не прежде, чем он сдался и клятвенно обещал не нарушать законов страны.

Так и английская традиция опутала и пленила Диккенса в период его не смущаемого славой покоя: признанием его успехов придавили его к английской земле, вовлекли в славу, связали по рукам и ногам.

Прожив невесело долгие годы, Диккенс получил место парламентского стенографиста и как-то раз попытался взяться за сочинение небольших очерков, — собственно говоря, не столько из потребности к творчеству, сколько желая увеличить свой заработок.

Первый опыт удался, он стал постоянным сотрудником журнала.

Потом издатель предложил ему написать сатирические заметки по поводу одного клуба; эти заметки должны были служить как бы текстом к карикатурам из жизни английского gentry / Некрупное земельное дворянство (англ.) / .

Диккенс согласился. И удача превзошла все ожидания.

Первые выпуски «Пиквикского клуба» имели беспримерный успех; спустя два месяца «Боз» (*) стал национальным писателем.

Слава толкнула его дальше, из Пиквика создан был роман. И опять удача.

Всё теснее и теснее сплетается сеть — тайные пути национального признания, подвигающего его от одного труда к последующему, с усиливающимся уклоном в сторону властных вкусов современности.

И эта сеть, тысячами сложных петель, сплетённых из признания, явных удач и горделивого представления о своей творческой независимости, пригнула его так крепко к английской земле, что он сдался и внутренне дал обет никогда не преступать эстетических и моральных законов своей родины.

Гулливер среди лилипутов, он остался во власти английской традиции и мещанского вкуса.

Его чудесная фантазия, которая подобно орлу могла бы парить над этим тесным миром, запуталась в капкане успеха.

Глубочайшее довольство гнётом легло на его художественное вдохновение.

Диккенс был доволен. Доволен миром, Англией, своими современниками; а они были довольны им.

Та и другая сторона ничего другого не желали.

В нём не было гневной любви, той, что хочет карать, потрясать, причинять боль и поднимать ввысь; не было присущей великим художникам воли бороться с Богом, отвергая его мир и творя его заново, по своему собственному замыслу.

Диккенс был благочестив и робок; всё существующее вызывало в нём благосклонное признание, детский, жизнерадостно игривый восторг.

Он был доволен. Он не хотел многого.

Когда-то он был очень бедным, забытым судьбой, запуганным миром мальчиком; жалкая ремесленная работа омрачила его юность.

В те времена были у него пёстрые, красочные грёзы, но люди оттолкнули его и обрекли на долгую, тайно - ожесточенную робость.

Это осталось в нём и жгло его.

Его детство, собственно, и было его трагически - творческим переживанием, — семя художественной воли упало здесь в плодородную почву молчаливого страдания; и когда появились у него сила и возможность широкого воздействия, его глубочайшим желанием стала месть за это детство.

Своими романами он хотел помочь всем бедным, брошенным, забытым детям, которые, как некогда он сам, страдали от несправедливости, благодаря плохим учителям, равнодушию родителей, недостатку образования, благодаря обычному для большинства людей небрежному, невнимательному, эгоистическому отношению к другим.

Он хотел сохранить для них те несколько красочных лепестков детской радости, которые завяли в его собственной груди, не окроплённые росой человеческой доброты.

Всё это вернула ему впоследствии жизнь, и он не имел повода жаловаться; но детство взывало в нём к мести.

И единственным его моральным замыслом, единственным стремлением его творческой воли было помочь этим слабым; в этой области он хотел улучшить современный жизненный уклад.

Он не отвергал его, не шёл войной на государственные устои.

Он не грозит, не поднимает в гневе руку на всё поколение, на законодателей, на сограждан, не восстаёт против лживых условностей, — он только время от времени осторожно указывает на отверстую рану.

Англия была единственной страной в Европе, не подверженной в то время, около 1848 года, революциям; и он тоже не хотел разрушений и созиданий — он хотел исправлять и улучшать, хотел только сгладить и смягчить проявления социального зла там, где шипы его с чрезмерной болью и остротой вонзаются в живое тело, но не пытался извлечь на свет и уничтожить корни этого зла, его основные причины.

В качестве истинного англичанина он не посягает на основания морали; они для него, при его консерватизме, священны, как gospel, как / Евангелие /.

И это довольство, настоянное на чахлом темпераменте его эпохи, характерно для Диккенса.

Как и его герои, он не хотел от жизни многого.

Герой у Бальзака алчен и властолюбив, его сжигает тщеславное стремление к могуществу, он ничем не доволен.

Все они ненасытны, каждый из них — завоеватель мира, революционер, анархист и тиран одновременно. Темперамент у них наполеоновский.

Также и герои Достоевского пылки и экстатичны, воля их отвергает мир и в великолепном недовольстве существующей жизнью стремится к иной, к истинной; они не хотят быть гражданами и людьми; в каждом из них, при всём смирении, тлеет искра опасного тщеславия — стать Спасителем.

Бальзаковский герой хочет поработить мир, герой Достоевского — преодолеть его.

И тот и другой напряжённо борются с будничным, держа направление в безграничность.

Персонажи Диккенса отличаются скромностью. Господи Боже, чего им нужно?

Сотню фунтов в год, хорошую жену, дюжину детей, уютно накрытый для добрых друзей стол, коттедж в предместье Лондона с зеленью под окном, с небольшим садиком и горсточкой счастья.

Идеал их мелочный, мещанский, — с этим приходится у Диккенса помириться.

Все они, в душе, против каких - либо перемен в мироздании, не хотят ни богатства, ни бедности; они хотят только приятной середины, той, что в качестве жизненного девиза так хороша для лавочника и так опасна для художника.

Идеалы Диккенса заимствовали тусклость у окружающей среды. За его творчеством — не гневное, смиряющее хаос божество, неземное и исполинское, а мирный и удовлетворённый наблюдатель, лояльный буржуа.

Атмосфера всех диккенсовских романов пронизана этой буржуазностью.

                                                                                  из книги Стефана Цвейга - «Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) спустя два месяца «Боз» стал национальным писателем - «Очерки Боза» (англ. Sketches by Boz) — сборник коротких произведений Чарльза Диккенса, первоначально опубликованных в различных газетах и других периодических изданиях в период с 1833 по 1836 годы.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из телесериала «Мисс Марпл» 1984 - 1992 )