Хочешь

Хочешь — слушай меня. Не хочешь — посмотри, как окно темнеет. Этой сказке не стать короче, но без сказки зима длиннее. Можно, правда, согреться чаем и окуклиться мягким пледом.

А на море кричали чайки, по бульварам гуляло лето. Грузный боцман смолил канаты,
обнимали волну медузы. Продавались вино, цукаты и варёная кукуруза. И кораблик, что не утонет, делал увалень большеротый.
Анна в город пришла во вторник через северные ворота. В черной куртке простого кроя, в толстом свитере и кроссовках.
Анна знала — удел героев — защищать, не боясь особо ни чудовищ, ни тьмы, ни бесов, ни зверей, что рычат свирепо.
Раз душа не имеет веса, будет легче лететь на небо. Ей про душу ветра напели. Анна думала — это мило. Но, признаться, на самом деле, она имя своё забыла.
Раньше как-то чудачку звали, но тогда почему не Анна. Люди в море швыряли гальку. Галька прыгала так забавно.

Хочешь — спрашивай, я отвечу. Мне вообще ничего не стоит.
Посмотри, какой славный вечер, словно созданный для историй, удивительных, странных, грустных. Грустных больше сейчас, наверно. Гленн читал Робинзона Крузо, и Каверина, и Жюль Верна. По ночам ему снились страны. И киты, и слоны морские.
Вырос — сделался капитаном. Семь бы футов ему под килем, полной грудью солёный воздух, цель заветную — пригодится.
Одинаково светят звёзды и героям, и проходимцам. Якорь тоже похож на корень, белый парус похож на пену. Капитан постарел, и вскоре капитану нашли замену. Это часто с людьми бывает. Всё прозрачно, как на ладони.
Гленн кондуктором стал в трамвае, за порядком следил в салоне.

Если нравится — слушай дальше, если нет — полистай соцсети. Белой краской на синей замше диск луны рисовали дети. И богов рисовали сильных с немигающими глазами.
Люди ехали в магазины, в поликлиники или в спортзалы. Быль и небыль играли в салки.
Устремился финал к началу. Анна вспомнила, что русалка. Гленн — что раньше он с ней встречался, когда билась волна о скалы.
Совпадение, лотерейка? Может, Анна его искала?
Едут греки, забыв про реки, шарлатаны и чудотворцы, едут маги, курьеры, пресса.
Едет дивный трамвайчик к солнцу по звенящим от счастья рельсам, разлетаясь на искры смеха.
А потом, наплевав на смысл, по воде начинает ехать к фантастическим дальним мысам. Капитан открывает остров, полуостров и пару гротов. Быть героем довольно просто для единственного кого-то.

Резная Свирель (с)

Mykey - Maybe I Was The One

Часы продолжили свой ход

Часы продолжили свой ход.
Соседи убирают ёлку — рассыпан в лифте Новый год.
Бригит готовится к Имболку.
Мы воскресаем, уцелев. Январь лакричен и анисов.
В сугробе спит зелёный лев и греет луковки нарциссов.
Ему сто тысяч лет и трав, а может, больше — кто считает.
И он рисует когтем став — узор для будущих проталин, рисует контур облаков.
Из них в подставленные крынки течёт овечье молоко, и снова многое открыто,
и сны как мухи в янтаре под золотой прозрачной кожей.
Пора прибрать на алтаре, и в голове прибраться тоже — и вытряхнуть оттуда снег, печаль, которая калечит.
Бригит готовится к весне и зажигает в окнах свечи за тех, кто болен, тех, кто слаб, тех, кто рассержен и обижен.
Читай следы звериных лап как лучшую на свете книжку.
Январь всегда кудлат и львин.
Часы вращают шестерёнки.
Бригит готовится к любви и гладит белого котёнка.

Резная Свирель (с)

Zkave - Nameless Faces

Сказочник

Говорят, что на небе здорово от рассвета до декабря. Вспоминали вчера Егорова. Он был сказочник и добряк.
Каждый выглядел огорошенным. Все расслабили пояса. Сколько сказочник нам хорошего, сколько светлого написал. Взял и сгинул в проклятом омуте, мир, конечно, понёс урон.
Дачу помните? Море помните? В Ялте, кажется, был не он. Да, жена у него красавица, но — в провинции, не у дел. А уехал бы — и прославился, похудел бы, разбогател, продвиженца бы выбрал рьяного. Получилось бы что-нибудь. А Егоров родился заново, не-Егоровым, но не суть.

Говорят, это даже весело, что по кругу, по кольцевой. Падал снег, превращался в месиво, обещал прорасти травой через трещины в мегаполисе: я живая, смотри, народ. Не-Егоров окреп, освоился, буквы выучил и вперёд — шлёпать в вечность босыми пятками, утром спички вставлять в глаза. Что-то мучило, непонятное, норовило себя сказать приглушёно, почти таинственно, чтобы нравилось всем вокруг.
Наслаждались великой истиной две собаки и медный люк. Испытания валились кучами (кто от этого защищён). И Егорова, очень скучного, заставляли читать ещё.
Про танцующий лес с осинами, про дупло, где ворчит сова. Не-Егоров брал ручку синюю и Егорову рисовал нос и уши, усы и бороду (видел-видел бородача?)
и слонялся потом по городу, напевая и хохоча.

Говорят, что, наверно, стоило жить со звёздами в унисон.
Раз ребенок уснул за столиком и упал в бесконечный сон, в паутину ажурной вышивки.
И Егоров там ел минтай.
Извини, — бормотал, — ну вышло так, ну не нравится — не читай.
Ты же я. Напиши, что хочется. Не-Егоров краснел, как рак, запинался, не помнил отчества, полный выскочка и дурак. Вот тебе, дорогой Горацио, не столетия, а часы.
И проснулась реинкарнация, чтоб закрасить, убрать усы, хотя да, не в его обычае.

Не-Егорову тридцать шесть. И жена у него — отличная, и вообще, хорошо, что есть. Он всё также живёт в провинции, любит ром и яйцо пашот.
Пишет сказочки с небылицами. Скоро бороду пострижёт.

Резная Свирель (с)

Cinders -- ‘Call it Home’

Почти как боги...

Почти как боги. Только не они. Всё шли, подняв повыше воротник, поглубже руки запустив в карманы. Всё шли по тротуарам и мостам, не думая, не зная, что же там. Там, за чертой: монахи, истуканы,
сияющее вечное нигде, Иона, зашифрованный в ките, шумеры, пирамиды, Атлантида? И вспомнить бы пророков или мойр, чтобы вернуться наконец домой. Реально только вспомнить, не для вида.

Почти как люди. Научились жить, укрылись в обездвиженной глуши, но с транспортом до центра регулярно. Сложили быт, как пазл, из частей. Стабильно не любили новостей. В июне у реки нашли поляну, чтобы на ней устраивать пикник. Тот свет, что не родился, а возник, лизал макушки знойно и шершаво.
Росла трава. Кузнечик стрекотал. Звезды далёкой леденел кристалл, в ладони падать не имея права.

Почти как кошки. Тихие шаги, язык прикосновений: "помоги, я без тебя не справлюсь. Вместе проще". Под крышей переливы голубей. Чем дальше в ночь, тем музыка слабей, желанней тишина, пустынней площадь.
И вот уже казалось, что конец, но — плыли корабли, спешил гонец, поймав попутный ветер на задворках, захлопнув небо, словно дверь в буфет.
Они как раз уснули на софе буквально за минуту до того, как

Сфинкс вышел из картины на стене, поставил чемодан на грязный снег, монетку кинул. Удивился — решка. Увы, анклав цветочных берегов опять не досчитался двух богов. И двух людей. И кошек двух, конечно.
Сфинкс хрустнул шеей. В хороводе льдов поправил галстук, отряхнул пальто (красивое, но недоволен шлицей). Да, скользко. Да, в ходу челночный бег.
И нет гробниц, и странно человек. И хрипло рассмеялась продавщица.

Почти как Бастет. Точно не она. Космический удел веретена — вертеться всемогуще и бессмертно. Шёл сфинкс, и двое спали, и — живи. Зима преисполняется любви,
сорвав железных крыш аплодисменты.

Резная Свирель (с)

The Wild - Bird Of Figment