Я встретил девочку
А ты помнишь, какими мы были, моя Бекки Тетчер?
Ты дочь судьи, я оборванец с большой дороги
Как искали клады, и сбегали из дома как сгустится вечер
Наплевав на замки и засовы, и родителей наших строгих.
А ты помнишь как жались к друг другу в темноте пещеры?
Как шептали друг другу слова про любовь до гроба?
И когда ты, казалось, уже потеряла остатки веры
я в потьмах наконец-то наверх разыскал дорогу.
Как рыдала, помнишь, когда мы пропали с Геком?
Как ждала, что в окошко я брошу камнем
И смотрела, роняя слёзы, на бескрайнюю реку
По ночам убегая гулять, приоткрывши глухие ставни...
Мы остались с тобой на забытых станицах романа
И историю нашей с тобою любви изучают в школе.
Жаль что в жизни моей оказалось так много обмана
Что мы все растеряли, что остались остались одни лишь роли...
Памяти Тома Сойера и Бекки Тэтчер
Автор: Илья Лабунский
Утро началось как обычно. Тётя Соня усадила меня за повторение пройденного, Я положил перед собой учебник географии, которую знал назубок, и как только тётя Соня ушла в продуктовый магазин, взялся читать «Приключения Тома Сойера». Тётя Соня вернулась, проверила меня по учебнику, похвалила и ушла в кухню, напомнив, что теперь я должен заняться чтением художественной литературы.
Я не возражал. Я как раз дочитал до того места, где Том и Гек решают отправиться ночью на кладбище сводить бородавки. До сих пор «чтение художественной литературы» было для меня самым приятным пунктом в «распорядке дня». Тётя Соня готовила в это время обед и ко мне не заходила. Однако на этот раз все получилось иначе.
… По спине у меня ползали мурашки, в животе было холодно. Я читал, как на кладбище, где притаились мальчишки, явились гробокопатели: индеец Джо, Мефф Поттер и доктор Робинсон. «Теми же лопатами они подняли крышку, выволокли мертвеца и бесцеремонно бросили его на землю», – прочёл я.
– Умница! – послышался голос тёти Сони. Она стояла в дверях, скрестив руки на груди. – Я вот уже минут пять наблюдаю за тобой и вижу, что ты читаешь не абы как, а внимательно, с интересом… Вот так всегда читай! Чтение только ради чтения никакой пользы не приносит. – Она подсела к столу (совсем как тогда, с фрегатом) и взяла книгу. – «Приключения Тома Сойера». Должно быть, очень интересно. Да?
Я понял, что тётя Соня «Тома Сойера» не читала; а она полистала книгу и спросила:
– Ну, кто тебе из героев больше нравится: Бекки Тэчер или этот… Как его? – Она снова полистала книгу. – Или индеец Джо?
– Бекки Тэчер, – прохрипел я, начиная дрожать. Тётя Соня положила книгу, поставила локти на стол и подперла подбородок тыльной стороной ладоней.
– Ну, давай расскажи мне содержание. Мне хочется знать, как ты усваиваешь прочитанное.
Я молчал. Я слова не мог вымолвить.
– Погоди! Не рассказывай! – вдруг воскликнула тётя Соня. Её осенила новая идея.
Она велела мне взять чистую тетрадку и надписать: «Дневник чтения». Когда я выполнил это, она поднялась.
– Теперь я пойду готовить обед, а ты продолжай читать.
Когда дочитаешь, запиши фамилию автора, название и краткое содержание. Идёт?
Я слез со стула и тихо сказал:
– Не буду я записывать.
– Что? – переспросила тётя Соня.
– Ничего я не буду записывать, – повторил я уже громче. – И… и вообще я сейчас пойду гулять.
Тётя Соня слегка попятилась, сцепила пальцы перед грудью и уставилась на меня.
– Алексей!.. Я хотела бы знать, что это за тон и что это значит: «Я пойду гулять»?
– А то и значит: пойду гулять, и всё! – Крикнув это, я выбежал в переднюю и там обернулся: – И вообще… и вообще буду делать что хочу. Вот! И не привязывайтесь!.. Вот!
Тётя Соня повернулась в сторону передней, но ничего не ответила.
Ребята во дворе одобрили мой бунт. Всю первую половину дня я проболтался вместе с ними, но так и не запомнил, во что мы играли, о чём говорили. Я думал о том, как вести себя, когда вернусь домой.
Во время игры Аглая вдруг зашептала:
– Лёшк! Смотрит!.. На тебя смотрит!
Оглянувшись, я увидел в окне тётю Соню. Она вытирала тарелку и смотрела на меня с каменным лицом. Я поспешил отвернуться. Когда я снова покосился на окно, тёти Сони уже не было.
Но вот ребята разошлись: настало время обедать. Поплёлся домой и я. Открыл дверь своим ключом, вошёл в переднюю на цыпочках, надеясь проскользнуть к себе в комнату бесшумно. Только ничего не получилось.
– Можешь идти обедать, – сказала тётя Соня из кухни. Вымыв руки, я вошёл в кухню и сел перед тарелкой с красным борщом. Тётя Соня сидела напротив. Перед ней тоже стоял прибор, но в тарелке у неё ничего не было.
Ел я без аппетита. Прошло, наверное, минут десять, пока я одолел полтарелки. Всё это время тётя Соня сидела, подперев подбородок руками, и не шевелилась. Но вот она негромко спросила:
– Ты ничего не замечаешь?
Я посмотрел на неё, на её пустую тарелку и ответил:
– Замечаю.
– Что же именно ты замечаешь?
– Что вы ничего но едите.
После этого тётя Соня молчала ещё минуты две, потом заговорила:
– Так вот, Алексей: я никогда детей не наказывала и наказывать не стану. Таков мой принцип. Но имей в виду: я до тех пор ничего не буду есть, пока ты не извинишься передо мной и не начнёшь вести себя, как мы уговорились. Дошло?
Я так и застыл с полной ложкой во рту. Уж казалось, я испытал на себе все приёмы, к которым прибегают взрослые, воспитывая детей: мне делали ласковые замечания, читали строгие нотации, со мной часами не разговаривали, меня наказывали по-всякому. Папа раза два даже угостил ремнём… Но чтобы из-за меня объявляли голодовку – такого я ещё не знал.
Я проглотил наконец ложку борща и стал думать, как быть. Не извиняться, согласиться на то, чтобы тётя Соня продолжала голодать, – что-то в этом было нехорошее. Но если я попрошу прощения, мне сегодня же придётся в обязательном порядке клеить фрегат. И вдруг меня осенило. Я вылез из-за стола и сказал:
– Я тоже не буду есть.
Тётя Соня выпрямилась и приоткрыла рот. Такого хода с моей стороны она не ожидала. Но она очень скоро пришла в себя и холодно отчеканила:
– Не ешь.
У себя в комнате я лёг на диван и натянул плед на голову. Это я проделал на тот случай, если тётя Соня вздумает войти и завести разговор. Но она не вошла.
Я лежал и подсчитывал, сколько же мне ещё осталось терпеть. Выходило – не меньше недели. Я представил себе три байдарки, скользящие вдоль зелёных берегов, а в одной из них – папу с мамой. Они плывут себе, переговариваясь с друзьями, по вечерам ставят палатки и, наверное, подолгу болтают у костра… И небось они воображают, что мне очень даже хорошо с этой тёткой, вообразившей себя великим педагогом. Они там развлекаются в своё удовольствие, а мне вот мучайся из-за них.
Я всхлипнул. Я почувствовал, что сердце моё ожесточилось. Мне захотелось выкинуть что-нибудь такое, что мама с папой надолго бы запомнили. Одним словом, мне захотелось проучить своих родителей и эту самую тётю Соню.
Я откинул плед, посмотрел на часы. Прошло минут тридцать, как я лёг. В квартире не было слышно ни звука. Нет!.. Какой-то звук всё-таки доносился из соседней комнаты: вроде бы похрапывание… Я встал, прошел в одних носках в переднюю. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта…
Так и есть! Тётя Соня лежала на тахте и спала. Рядом с ней на полу валялась книга и стояла пепельница, в которой ещё дымился окурок.
Примерно ещё через полчаса я вышел из подъезда. На мне было драповое пальто, зелёная вязаная шапка и шерстяные брюки. Под мышкой я держал школьный портфель. В нём навалом лежали шесть котлет, граммов триста колбасы, «Приключения Тома Сойера», полбатона, полпачки сахара и куча сухарей, которые мама сушила в духовке на котлеты. Сухарей было так много, что портфель из-за них не закрывался.
Под аркой ворот я встретил Аглаю. Она несла в авоське пакеты с молоком. Увидев меня, она застыла, поставив исцарапанные ноги носками внутрь.
– Чего это ты? Как на Северный полюс…
Я всегда чувствовал, что Аглая относится ко мне свысока, считая меня размазней или маменькиным сыпком. Вот теперь она поймёт, с кем имеет дело! Я остановился и, понизив голос, сказал загадочно:
– Ничего! Зато вот ночью мне не будет холодно.
– Как это… ночью?
– А вот так! Никому не скажешь?
– Чего не скажу? Вот тебе честное – никому! А что такое?..
– Я из дому убежал.
Аглая неподвижно смотрела на меня чёрными глазками. Одна растрёпанная коса свисала ей на грудь, а другая была за спиной.
– Вот… да-а-а! – протянула она тихо. – Насовсем?
– Насовсем. То есть… пока родители не вернутся.
– Тебя эта тётка довела?
Я кивнул. Аглая разглядывала меня так, словно мы только что познакомились.
– Вот… да-а-а! – снова протянула она в раздумье. – А где ты жить будешь?
Я сказал, что днём буду скитаться по улицам, а ночевать – в парке на лавочке. Не зря я так тепло оделся.
– Тебя в милицию заберут.
– Ну и пусть. Так ей и надо. – Я имел в виду не милицию, а тётю Соню.
– А если простудишься и помрёшь?
– И пожалуйста! В другой раз они будут знать.
– Кто «они»?
– Родители.
– Во дурной! Да ведь другого раза тогда уже не будет: ты ведь помрёшь!
Я промолчал. Я почувствовал, что тут не всё до конца мной продумано.
Аглая замотала головой:
– Лёшка, не! В парке на лавочке – это всё глупости… Гляди, какая туча, и ещё по радио говорили – сегодня похолодание и дождь. Лёшка, знаешь что? Иди пока в «ущелье» и там жди. Я молоко отнесу, ребят позову, и мы что-нибудь придумаем. Мы над тобой шефство возьмём: спрячем где-нибудь и будем тебе пищу носить и всё такое.
Аглая убежала, а я остался под аркой слегка ошеломлённый.
Уходя из дома, я рисовал перед собой такую картину: вечер, людная, освещённая фонарями улица… Куда-то спешат весёлые, беззаботные прохожие… А недалеко в пустом и тёмном парке лежит на скамейке бесприютный мальчик. У меня даже в горле першило от очень приятной жалости к себе. Теперь всё получилось не так трогательно, зато куда интересней. Вся Аглаина компания узнает, какой я отчаянный. Все они будут волноваться из-за меня, хлопотать, шушукаться, и сама Аглая будет заботиться о моём пропитании.
«Ущельем» назывался узкий тупичок между бетонным забором нашего двора и большой трансформаторной будкой. Я пробирался в него через весь двор, держась под самой стеной дома, чтобы тётя Соня не увидела из окна. Во дворе сидели на лавочках старушки, перед ними играли малыши, но никто не обратил на меня внимания.
В «ущелье» стоял какой-то старый ящик. Я положил на него портфель, снял пальто, шапку и стал прохаживаться, ожидая ребят. Я решил держаться перед ними очень хладнокровно, как будто побег из дома для меня самое плевое дело.
из рассказа Юрия Сотника - «На тебя вся надежда»