Ключи к реальности

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Зимние сны

Сообщений 61 страница 70 из 104

61

Наёмный кровопийца

В Межзвездном городе

Какая мрачная нынче ночь, какая странная нынче цель.
Мне снова хочется всем помочь. Наверно, буду жалеть в конце.
Несчастных, мальчик, полно везде. Я вычисляю их за версту и помню стылый январский день, когда в прихожей раздался стук. И Сэм ввалился.
Живой, как ртуть. И кожа — белое полотно. Всегда придумывал что-нибудь. Красивый, словно герой кино.
Ему что кровь, что вода, что спирт — побольше лей, до краёв плесни.
Я кровопийца, и он вампир. Конечно, мы подружились с ним.

Потом ветрами завыл февраль, заныл морозами у висков.
У Сэма тоже была мораль: детей не трогал и стариков.
Заочно вынесли приговор ему любители осуждать. Но смерти не было для него, и не касалась крылом нужда. И грусти не было никакой — сплошные песни дорог, костров.
Монеты просто текли рекой, впадая в кассы кафе, бистро. Шумели залы, мерцал неон, светил рекламным богам алтарь.
А Сэм мечтал, как однажды он, упорный малый, отыщет тварь, что добралась до его души.
Укажет твари — связалась зря. Открыться, каюсь, почти решил, но страшно, мальчик, друзей терять.
Болтун, напарник, козырный туз, на шутку едкий, как керосин.
Не смог признаться, постыдный трус, что это я его укусил.

Я видел — Сэм умирал. Родня уже отправилась к праотцам. Он звал кого-то, но не меня, не вспомнит черт моего лица.
Диагноз — лекарь вздохнул — тяжёл, не будет чуда, дела табак.
Я стал тем чудом.
И Сэм пришёл. Платили щедро, иначе как.

Закат над домом висел, червон, в театре снов танцевали твист.
Да, мы наёмники, и чего, чего бояться-то, если чист.
Ты бойся, мальчик, когда халдей, убийца, взяточник, сердце тьмы.
Мы охраняем других людей от зла, которое злей, чем мы.
Мы — полный бар и пустой вокзал, салон с красотками в неглиже.
Однажды вечером Сэм сказал, что месть ему не нужна уже.
Что там, на небе, за гранью — мать, отец, жена, и что Сэм устал.
Что больше нечего понимать, и отвратительно жить до ста, когда все там, только Сэмми тут.
Не знает Сэмми тропинку к ним, но он надеется — проведут дежурный дьявол ли, херувим.

На крышу дома ложилась мгла.
Смеялся Сэмми: давай же, брат. Я сделал выстрел, сощурив глаз, стрелял я пулей из серебра.
На байках строил тогда расчет.
Вернулся Сэмми в четверг к шести:
— они сказали побыть ещё. Тебя я, кстати, давно простил.

Слова вплетались в вороний грай. Немели плечи кариатид.
Уверен: если настанет рай, Сэм улыбнётся и полетит.

Резная Свирель (с)


The Snowman - Walking In The Air

0

62

Открыть портал или умереть

В Межзвездном городе

Никто его героем не считал.
Он не тянул, конечно, на героя. Но знал, что в мире точно есть портал, а может, дверь. И он её откроет. В один прекрасный день, а может, ночь, чтоб звёзды очень ярко и маняще. Тогда предел сумеет превозмочь, шагнуть за край, взломать проклятый ящик назло пророкам, вопреки судьбе. Земля и небо — мальчик где-то между.
Наверно, вариант был так себе, но на глубоком дне была надежда.
Ещё любовь. Причём наверняка. А больше — ни болезней, ни печалей. Он вырос в здоровенного быка. Его на полках поезда качали, нёс самолёт по облачной реке. Оболтусом, ещё не мудрым старцем,
сжимая ключ невидимый в руке, он нипочём с ключом бы не расстался.
Вокруг шумела пестрая толпа, менялись города, случались встречи, а день прекрасный всё не наступал, а может, ночь, а может, тихий вечер.
Вот седина прошлась по волосам.
Вот первый раз забарахлило сердце.
И мальчик дверь тогда придумал сам из снов и книг, из неудач и терций.
Там травы, эльфы, тыквы и прибой. И дети во дворах. И ветер в дюнах.
Вот мальчик — вечно носит дверь с собой на кончике пера, на тонких струнах. Она — рассказ, мелодия, сонет, сосновый лес,
хвостатая комета.
Жить надо так, как будто смерти нет, а есть портал и ключ, зима и лето.

И он — герой.
Пускай дворовых драк, и то давно. Не поддаётся грусти: из множества возможностей, дурак, последнюю ты точно не упустишь.
И я умру, и ты, но не теперь. Не прямо здесь, сейчас. Не завтра даже. Попросишь: боже, покажи мне дверь. Я наконец готов.
И бог покажет.
А может, не покажет ни черта. Поройся, — скажет, — в электронном гиде. Меня никто за бога не считал, и, более того, никто не видел. А значит, вроде нет меня. И зря ругаете. Чего орать на солнце?
Ты лучше, мальчик, ключ не потеряй. Дверь рано или поздно, но найдется.

Резная Свирель (с)


Canyon City – Irises

0

63

Жестокое обращение с выдуманными мирами

В Межзвездном городе

И как я только их не убивал: топил, душил, закалывал рапирой, вручал на растерзание вампирам, бросал шальную бомбу в карнавал. Луна блестела в небесах — пятак. На площадь уронил канатоходца. Трагедия прекрасно продается. Издатель убедился: это так.
Сначала персонажей я жалел. Потом мне стало очень интересно: а если их распять — они воскреснут? А если в кашу, всмятку и в желе?

Представь, я даже их зауважал. Живучими такими были, черти. Вообще ни разу не боялись смерти. И превращался василиск в ужа, горгулья — в птицу с женской головой, слова проклятий — в ноты на рояле.
Мечи тупились, пушки не стреляли, поля сражений поросли травой. Читатель отвернулся от меня, дурацкого и скверного писаки. Пожалуйста, не говори про знаки, спокойный сон на звёзды не меняй.

Тогда придумал бога, милый друг. И, расписавшись в собственном бессильи, вручил ему диковинные крылья, и летний дождь, и завывание вьюг, морской пейзаж и чаек на косе. Старательно, но слишком однобоко. Гордился — наконец придумал бога, в которого поверить смогут все. Опять ошибся, в сотый раз подряд. Бог получился плоским и картонным. Убить его казалось моветоном, раз остальным он был до фонаря.

По улице бродил конфетный Йоль. Я сел к огню и начал жечь страницы, рассчитывая — нет, не застрелиться — скорее уж рассыпаться, как соль, стать отзвуком грядущей темноты, стать лампочкой подвальных коридоров. Тогда они пришли: конкистадоры, колдуньи, огры, Йольские Коты.
Кто с перебитой лапой, кто в крови, кто из вонючей ямы, кто из штолен.
Кричал на них: вы мазохисты, что ли, чего припёрлись, что у вас за вид.

Они сказали:
— славный идиот, бардак в квартире, грустно, небогато. На ярмарке орехи и цукаты. Эй, собирайся, автор, и вперёд.
Бери пальто, оденься потеплей. Не нервничай, не спрашивай, не надо.
И пахло имбирём и шоколадом, гвоздикой, тмином, ветками в смоле. И что я только им не говорил, пока мы гнали по узорам улиц. Переглянулись типы, отмахнулись, купили мне хлопушку и винил. Шкатулку с музыкальным волшебством, открытку, свёрток с земляничным паем.
Пишу другие книги. Покупают. Наверно, в бога верят моего.

А я, пройдоха, склеенный сосуд, постиг искусство правильного вдоха. Однажды мне, конечно, будет плохо. Герои сказок вновь меня спасут.

Резная Свирель (с)


Bruno Merz - For You Now

0

64

Портовый город с причудами

В Межзвездном городе

Говорят, что на небе всегда тепло, разговоры о море, пиратский грог. От весёлого ветра дрожит стекло, хлебосольный хозяин берёт оброк мелодичными песнями о земле, что, тоскуя о доме, поёт моряк.
Белый город отпраздновал сотню лет. Безусловно, у города был маяк, якоря на песке, паруса вдали. И уклад городской запредельно прост.
Беспризорные кошки вовсю дрались за остатки еды, за хребет и хвост.
Отставной адмирал зажигал свечу, вспоминая сплетения дорог и вех.
У портового города тьма причуд, но одна оказалась занятней всех, почему-то реально она одна.
В сумасшествии уличной толкотни те, кто в вечнозелёных смешных штанах, очень нравились городу, и для них светофоры включали зелёный свет. Счастье было большим, как девятый вал.
Плыл автобус — он думал, что он корвет.
Плыл троллейбус — он верил, что он нарвал. Самый старый фонарь — треугольный скат — остальным фонарям подавал пример.
А потом разразилась беда-тоска: в городишке портовом сменился мэр.
Постучал кулаком по столу, грозя, посмотрел на причал, где пыхтел баркас, и решил, что в зелёных штанах нельзя. Можно в чёрных и в серых. И вот указ.
Город громко сиренами взвыл: за что? Это просто штаны, зелены, как май.
Той же ночью на море случился шторм, город приступом ночью взяла зима да рассыпала снег, словно горсть монет.
Заморозила кошек, дворы, людей.
Мэр очнулся, а города нет как нет, только мусор везде, да окно в слюде.
Корабли потянулись гуськом на юг. Светофоры, мигнув, подались в закат, с адмиралом и целой командой юнг.
А на небе по-прежнему облака.
А на небе по-прежнему говорят: мимо диких лесов и орлиных скал, непонятный, но дружный идёт отряд.
И в зелёных штанах в нём и стар, и мал.

Резная Свирель (с)


Jake Durkin - ‘U’

0

65

Волшебные сани

В Межзвездном городе

Терри веснушчат и молод. Он носит джинсы.
Терри гоняет по трассе на мотоцикле. Холостякует — а с кем бы балбес ужился. Ладно, бабуля с дедулей к нему привыкли.
Раньше бабуля обычно читала книжки, с кучей картинок, ну те, "далеко ли, близко". Как ни крути — невозможно подрос мальчишка.
Терри не нравятся сказки.
Он любит виски. Рокот моторов желанней любых мистерий. Ветер в лицо, и почувствуй себя крылатым.
Но чудеса, безусловно, находят Терри.
Всех же находят, и если ума — палата, если давно и вообще ни во что не веришь, кроме себя, но хотя и в себя не очень.
Вновь иногда открываются в сказку двери, вновь происходят прекрасные чудо-ночи.

Не было снега. Декабрь не замёл пороги. Пара ничтожных снежинок — издёвка, малость.
Терри сорвался к товарищу. По дороге верная добрая лошадь его сломалась.
Терри сперва психанул, попинал колеса. Вот же засада, не смог одолеть маршрута.
Сел на шоссе и согнулся, как знак вопроса. Только сидеть было холодно, думать трудно.
Терри и в детстве подарков не ждал от Санты. Вдруг он увидел, как в свете луны, ругаясь, белый старик за верёвку волочит санки. Шапка такая чудная, недорогая. Куртка на рыбьем меху, борода клочками. Взял бы, подвёз бы, конечно, не ради смеха. Дед как услышал, нелепо взмахнул руками.
Шлем нацепил.
И вот тут мотоцикл поехал.
Вместе с веснушчатым Терри, с весёлым дедом.
Песни горланили дед и лихой водила.
Самостоятельно санки скакали следом.
В небе счастливая звёздочка восходила.
Снег полетел с облаков, заплясала вьюга. В речке проснулась под тоненьким льдом русалка.
Правда, за три фонаря до жилища друга, Терри почувствовал — дед испарился. Жалко.

Терри с подарком под мышкой спешит со службы. Надо поздравить своих стариков, а как же. Терри курьер, всей душой ненавидит лужи.
Хочет апреля, ботинками месит кашу. Просто зима не зима, нас опять обули, с нашими страшными снами, ранимой кожей.
Терри звонит в домофон: открывай, бабуля.
Санки, волшебные санки стоят в прихожей. Хвоя прилипла к полозьям — полно колючек. Катится Террино сердце до пяток комом.
Террин дедуля кивает: знакомься — внучек. Тот, что с шоссе, ухмыляется: мы знакомы.

Лет через пять — "заверните, и сверху бантик". Терри влюблён. У невесты опять ангина. Терри веснушчат и молод. Он пишет Санте:
встретимся там же.
До города хоть подкину.

Резная Свирель (с)


Neev - ‘A Mother Knows’

0

66

Йольские огни

В Межзвездном городе

И близко Рождество, и хвойный Йоль, и ночь длинна, и всё в таком ключе.
У Бет на кухне есть морская соль, а моря нет. Да ей оно зачем?
Психует Бет: по горло разных дел, в кармане — маска, в графике раздрай. Звонит с работы маме (ма, ты где? Прости, я замоталась, прямо край)
и обещает заскочить в обед (нет, мама, извини, не до того). Выходит Бет, в такси садится Бет, что сильно ненавидит Рождество, не любит Йоль, подарки, беготню, предпраздничный нервический уклад (да, мама, непременно позвоню. Не знаю, ладно, приготовь салат. Да, мам, я оценила зимний сад. У Робинсонов? Только не у них).
Проблема в том, что пару лет назад от тощей Бет уплыл её жених, а год спустя — какой глумливый страх, с гирляндой в разноцветную длину — пришла с соседкой весточка, что ах, жених погиб, корабль утонул.
Корабль звали "Преподобный Том", а парня звали Стивен. Или Стив. Большой, надёжный, сильный. И притом любила Стива Бет. Он был красив.
Он пах, как самый лучший мандарин, смеяться точно бог его учил.

Бет едет мимо пляшущих витрин и замечает вывеску в ночи. Блестит, сверкает, тянет, как магнит. И буквы, что морзянки тихий стук: "Мы зажигаем йольские огни для моряков, плывущих в пустоту".
Бет чудятся дельфины, острова, песок, кораллы, песни ни о чём.
(А можно здесь? И с праздником. И Вам).
Легонько Бет толкает дверь плечом.

Знакомый лично с тем, кто по воде,
и с той, в ладонях чьих звенит коса, дух праздника глазеет на людей. Натягивает тело — пусть корсар. Ну, попугай, тельняшка. Решено. Добавим пепел старческих седин. Сегодня быть несчастных не должно, несчастных очень много. Дух один. Кого ещё привёз к нему таксист (привозит каждый день, уже лишка). Дух вешает на стену остролист, дух знает Бет, ныряет в средний шкаф — конфеты, колокольчики с тесьмой, чего на полках духи берегут:
— мэм, извините, но для вас письмо. В бутылке. Сам нашёл на берегу. Париж, Антверпен, Амстердам, Лион — везде с собой за пазухой таскал.

Неровный почерк: неужели он? Бет чудится волна у теплых скал, и вроде мир другой, а ни черта — мерещится скрип деревянных рей.
Стоит, молчит, пытается читать, не дотерпев до дома, поскорей. В руках минуты крошатся, как мел, и, падая, слагаются в века.
Слова в письме: я спасся, я сумел, меня пригрел хранитель маяка. Не надо плакать, девочка моя, мы встретимся, но в следующем году. Пока пиши мне письма на маяк. Они же обязательно дойдут, когда расправит крылья календарь.

Спокойна Бет. Дух прячет год в мешок.
Стив зажигает маленький фонарь.
Мир зажигает маленький фонарь.
Бет зажигает маленький фонарь.
И маленькому богу хорошо, легко его небесной голове.
И он лежит, со звёздами во рту:
мы маяки, мы зажигаем свет для моряков, плывущих в пустоту.

Резная Свирель (с)


All Faces – ‘Tiramisu’

0

67

Дед Мороз и компания

В Межзвездном городе

Город плотно взяли в кольцо метели. Наросли сугробы. К весне растают. Новый год наступит через неделю, а гирлянды где-то ещё в Китае. И в квартире тихо, тепло и скучно. Ночь, черна как смоль, продолжает длиться.
По бумаге шастает авторучка, буквы сами просятся на страницу:
ну чего, привет, борода из ваты. Как здоровье? Внучка? Бегут олени?
У тебя там чары и артефакты, у тебя в избушке трещат поленья. Сколько лет уже мы с тобой знакомы? Лет пятьсот? Четыреста? Или тыщу?. Заскочил бы, дед, я всё время дома: собираю мусор, готовлю пищу и пишу в стихах. Иногда и в прозе. Лимонад купил вон в стеклянной таре.
У тебя обычно подарки просят, а тебе на праздник подарки дарят? Ты не плачь, пожалуйста, не девчонка, распустил же нюни, смотреть противно. Я спросил ленивого паучонка: обещал сплести тебе паутину. Кот хотел с тобой поделиться снами, хотя он обманет и не заметит. Новый год всегда происходит с нами, пока рядом мамы, мечты и дети.

Ну чего, привет, старикан в халате. Эх, судьба завидная, кочевая. Тебе платят пенсию? Мне не платят. Впрочем, я не жалуюсь. Выживаю — то монетку в радость найду под стулом, то чердачный призрак зовёт — повоем? Приболел недавно. В окно продуло. Пролечился мёдом и зверобоем.
На стекле узоры, луна в зените. По дубовым веткам шныряет белка. А вчера Мороза в окошко видел. Он такой же точно, но он подделка. Значит, мне особо не интересен. Завели традицию — портить сказки.
Я на всякий случай носок повесил, бирюзовый, ношеный,
крупной вязки. Разлохматил звёзды — дивись, земляне. Представляешь, звезды. Не будь занудой.
Не прощаюсь, думаю, ты заглянешь на часок. Часок пролетит минутой. Домовому, старый, нельзя без друга. Зелена тоска, с переходом в синий. Под кроватью прячется пыльный бука, весь в каких-то катышках и ворсинках.
Преисполнен мрачного пессимизма. Говорит: повывелись чудотворцы.

Домовой Серёженька пишет письма, выпускает в форточку и смеётся.

Резная Свирель (с)


Emmit Fenn - ‘All This To Live For’

0

68

Йольский кот

В Межзвездном городе

Никогда-никогда-никогда не смотри в очаг, а тем более в самую длинную ночь в году.
Обещай не выглядывать даже из-за плеча.
По ту сторону пламени прячется Йольский дух.
У него вместо глаз — угольки, преисподний жар.
Не помогут тебе ни вода, ни обрез, ни нож.
Замотай уязвимую шею в колючий шарф, перекусит ее, как соломинку, дух — умрёшь, перейдешь в бестелесный, безвременный мир теней.
Или сгинешь навеки.
Для тени ты слишком слаб. Я ведь тоже когда-то не верил, что белый снег превращается в чёрные шрамы от адских лап. Я не очень любил это время.
Ну не моё — чехарда, бесконечная глупая суета.
На ковре вечерами у печки с цветным огнём ощущал себя лишним, но деньги всегда считал и решил обойтись без подарков на Рождество.
Лунный ветер за мокрые перья трепал сову.
Я и в гости не стал приглашать к себе никого, и меня, я надеялся, тоже не позовут. Просыпалась в пещере великая мать ночей, начинала полярным сиянием кормить зверей. И двенадцать звенели в руках у неё ключей от двенадцати новых, закрытых пока дверей,
а за ними рождался июль, копошился жук, стаей лисы бежали собой поджигать восток. Задремав на полу, с удивлением услышал стук.
Не совру, что я в этот момент испытал восторг, но пошёл открывать.
Боль зудела иглой в виске (по какой-то причине обычно саднит виски) и увидел девчонку, худющую, метр в прыжке, продавала весёлые варежки и носки:
"Неужели у вас не найдётся пяток монет? Настроение поднимется, станет тепло ногам".
Я сказал: "Уходи, ничего для тебя здесь нет".
А за стенами дома рыдала навзрыд пурга.
Ты не бойся, я призрак, но был не всегда таким.
Ты не спятил, я тоже, скорее, наоборот.
Когда брёл я обратно, летели в меня клубки, а на той стороне очага сидел Йольский кот.
Как консервную банку, когтями он вскрыл мне грудь.
Голова по ковру покатилась — пустой кочан.
Ты живёшь в моем доме.
Купи себе что-нибудь.
И ещё — никогда-никогда не смотри в очаг.

Резная Свирель (с)


Richard Walters - ‘Falling’

0

69

Дни-гирлянды

Зимние сны

Новогодние люди уютны в своей прекрасности,
разноцветны, щедры на открыточные слова.
Но пока идёт снег, во дворе накануне праздников,
добровольной присяги на всякие безобразия, ходит-бродит дурилка, садовая голова.

У нее две сиамские варежки на резиночке.
Можно вылепить шарик, а можно — огромный ком.
По далёкому лету над лугом летают зинчики,
и бегут муравьино лазутчики и добытчики
Мир рождается заново, пахнущий молоком.

Заблудившийся ветер железом гремит, как латами, беспокойными крыльями хлопает по плечу.
Пока все занимаются елками и салатами,
говорит голова с фонарями, столбами, лампами, представляя, что всё это — бог, и она чуть-чуть.

По протоптанным рекам — следов коченеют трупики.
Дом угрюмый как дот, примерзают слова к губе:
"Просто дай мне дорогу, что будет не очень трудная.
Или трудную дай мне дорогу, но чтобы к Гудвину.
Просто дай мне судьбы, той судьбы, что меня слабей.

Дни-гирлянды — сверкучие, мелкие, словно оспины.
И снежинки, снежинки — как форму-то их просёк?
Как тебе удалось это таинство, добрый Господи?
Как к тебе снизошло откровение, старый Господи?"
Сверху голос: "Тому, кого нет, удаётся всё".

На кирпичном лице цедра окон горит веснушками.
"Ты уже у начала конца, у конца начал.
А не веришь в меня — размотай и надень наушники,
да вруби себе Янку, БГ или что там слушает
указатель дороги из жёлтого кирпича".

Когда в небе бутоны салюта раскроют лилии —
будет тьма, будет свет, будет голос в груди звенеть:
"И с чего ты взяла, что ты слабая, моя милая.
Ты, которая меряет лучшее время милями".
Город вздрогнет во сне.
Кто-то выключит резко снег.

Резная Свирель (с)


Paravelle - ‘Along The Fire

0

70

Таинственный остролист

Зимние сны

Город заполнен предпраздничной суматохой. В каждом ларьке предлагают глинтвейн и грог.
С кучей пакетов по скверу спешит Антоха, беспроводные наушники, кантри-рок.
Ищет Антоха подарки родным и близким: дедушке — он бесконечно Антохой горд. Брату — перчатки, коллегам — шотландский виски, раз уж коллеги терпели его весь год, много чего деликатно не замечали.
Так-то Антоха хороший, вообще не гад. Бабушке — тапочки, маме — электрочайник. Жарко Антохе, и ноги уже гудят, ноет его разнесчастная поясница. Весь организм целиком голосит: спаси.
Ладно, заскочит в ТЦ и домой помчится. Пару гостинцев купить, и бегом в такси.

***
Белый друид обращается к древним духам, древним, как мир. Может, даже ещё древней. Духи тщеславны, но любят людей, по слухам. Смотрит друид в темноту, растворяясь в ней:
— ярче горите, костры, освещая ночи. Благословенна Великая Мать Ночей. Выдели нас из чужих, из любых, из прочих. Спит неродившийся май на твоём плече. Призраки Дикой Охоты, скачите мимо. Дай нам защиты, бессмертный священный род.

Что-то меняется странно, неуловимо. Падает с неба Антоха. Антон орёт. Больно, обидно, с лихвой натерпелся страха. Чек превратился в змею, уползая в щель. Жизнь, вероятно, и раньше была не сахар, тут ещё, господи, этот мужик в плаще. Раньше, конечно, смеялся бы до упаду.

Знаки рисует друид, сухощав и стар:
— дикие звери, боярышник, плющ и падуб. Благодарю вас за милость, за щедрый дар. Меда янтарного вам на алтарь, кореньев, мягкого хлеба, который родит земля, яблок душистых, ветвистых рогов оленьих. Я об Антохе, признаюсь, не помышлял. Всё по незнанию — нет тяжелее груза, глупость людскую не лечит густой настой.

Бедный Антоха сидит, озираясь грустно. Он обнаружил пакет, и пакет пустой. Вместо подарков — созвездие жалких ягод. Крупные ягоды, алые, как заря. Припоминает Антоха судьбу "Варяга". Он не сдаётся. Он крейсер. Антон — "Варяг". Очень красиво лежит на деревьях иней.
"Эй, мы приехали, парень, глаза открой"
Вздрогнул Антоха, опять задремал в машине. Город заполнен сверкающей мишурой.
Падает снег, легче пёрышка, легче вдоха.
Скалам и рекам протяжно поёт друид: ты возвращайся, мы ждём тебя, бог Антоха.
Чайник скучает в сугробе. Костер горит.

Резная Свирель (с)


Kevin Daniel - 'Winter Holiday’

0

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»


phpBB [video]