«Не разрешивший жизненных вопросов…»

В одном из городов французской долины Шеврез можно увидеть памятник человеку, который, не был ни прославленным полководцем, ни великим ученым, ни гениальным писателем, но, тем не менее, известен, пожалуй, всем.

Памятник Сирано де Бержераку, город Бержерак, долина Шеврез

Случай в мировой истории редкий, но отнюдь не исключительный. А.Дюма в своем знаменитом романе прославил, в общем-то, ничем не примечательного служаку Шарля де Батца, графа д’Артаньяна. Блестящий авантюрист Казанова и скульптор Челлини «сделали себя» сами, лично написав беллетризованные воспоминания. Меньше повезло соратнику Жанны Д`Арк Жилю де Рэ, которого во всем мире знают как герцога Синяя Борода. А наш герой стал известным благодаря Эдмону Ростану. «Всю жизнь терпел лишенья я, мне все не удалось – и даже смерть моя!», – сколько горькой иронии слышится в словах, вложенных французским драматургом в уста нашего героя. Бессмертие в обмен на амплуа комического героя! Но о ком же мы поведем наш рассказ? Ответим стихами Ростана:

Сирано де Бержерак, портрет

Человек, который в XVII веке сказал: «Единственно Разум, только Разум – мой властелин». Который, по мнению Теофиля Готье, «заслуживает быть названным гением, а не забавным безумцем, каким видели его современники». И который неожиданно «очутился в шкуре комического персонажа, не напоминающего даже отдаленно настоящего Сирано» (Жан Фрести).

Он не был ни дворянином, ни гасконцем. Дед нашего героя, в честь которого он при крещении получил имя Савиньен, торговал рыбой в Париже, и Сирано, в действительности, не имя, а фамилия. Семья, в которой он родился, была обеспеченной настолько, что дед мог позволить себе купить два поместья, ранее принадлежавшие дворянской семье де Бержераков. Так у Сирано появилась новая «дворянская» фамилия, на которую он, в общем-то, не имел никаких прав. Гасконцем же он «стал» чтобы поступить на службу в королевскую гвардию, где предпочтение отдавалось выходцам из Гаскони. Впрочем, как это часто и бывает в жизни, коренной парижанин Сирано де Бержерак в душе оказался гасконцем каких поискать. Его друг Лебре много лет спустя вспоминал: «Дуэли, которые в то время были, пожалуй, единственным и наиболее быстрым средством прославиться, тут же снискали ему такую известность, что гасконцы… взирали на него как на истинного демона храбрости и числили за ним столько поединков, сколько дней он находился на службе». Интересно, что как раз в это время в королевской гвардии служил всем известный Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, граф Д`Артаньян, который, наверняка, был знаком с нашим героем. Э.Ростан в этом не сомневался, так описывая их встречу:

Шарль де Батц, граф Д`Артаньян

Сирано де Бержерак участвовал в двух военных кампаниях (Тридцатилетняя война), в каждой из которых был ранен: в 1639 г. при осаде Мусона, и в 1640 г. под Аррасом (там же получил ранение граф д`Артаньян). Вторая рана (в область шеи) оказалась настолько серьезной, что в 22 года де Бержераку пришлось навсегда оставить военную службу. Отказываться от своих привычек Сирано не собирался и по-прежнему считался самым опасным дуэлянтом Парижа. Особенно прославила его ставшая легендарной схватка у Нельской башни, в которой Сирано и его друг Франсуа Линьер сумели победить десять наемных убийц («браво»): двое нападавших были убиты, семеро получили тяжелые ранения.

Нельская башня

Однако именно в это же время он занялся литературной деятельностью, которая принесла ему новую славу в парижских гостиных. Его перо оказалось не менее острым, чем шпага, да он и не скрывал причин, по которым стал использовать новое «оружие»: «Для чего служат чернила, кроме очернения противника?», – риторически вопрошал он в одной из своих сатир. Одновременно с сатирами, памфлетами и эпиграммами Сирано де Бержерак писал и более серьезные произведения, и был достаточно популярен. В 1646 г. состоялась премьера его первой пьесы «Одураченный педант». О литературных достоинствах данного произведения лучше всего говорит тот факт, что две сцены из этой пьесы великий Мольер почти без изменений внес в свою комедию «Плутни Скапена». Одна из фраз данного произведения Сирано («Какая холера понесла его на эту галеру?») стала крылатым выражением, и сохранилась во французском языке до нашего времени. В 1650 году в Париже много шума наделал его роман «Комическая история государств и империй Луны», который, кстати, был переведен и на русский язык (в России он вышел под названием «Иной свет, или государства и империи Луны»).

Государства и империи Луны

Ряд литературоведов считают его первым европейским научно-фантастическим произведением, в котором автору удалось предвосхитить целый ряд открытий XIX-XX веков. В двух больших сосудах, наполненных дымом, с помощью которых на Луну попал пророк Енох, современные исследователи увидели прообраз воздушного шара. Но полет, описанный де Бержераком, вне конкуренции: он находился в кабине, которую вынесла в космос многоступенчатая ракета (!)

Следующее предложение использовать ракеты в качестве транспортного средства прозвучало лишь через 200 лет (Кибальчич). Горючее, правда, оказалось совершенно неподходящим – смесь росы (которую алхимики считали чудодейственной жидкостью, способной растворять золото) и селитры. Прилуниться же помогли бы¬чьи мозги, которыми он смазал свое тело (в то время считалось, что Луна их притягивает). В этом же романе описан прибор, похожий на радиоприемник или плеер: книга, для чтения которой требуются не глаза, а уши. Интересно и сообщение о «домах на колесах», в которых можно переезжать с места на место. Кстати, в другом, оставшемся неоконченном произведении («Комическая история государств и империй Солнца»), Сирано явно описывает электрические лампочки: «неугасимые светочи», свет которых имеет одинаковое происхождение со светом молнии, гаснущие при разрушении их внешней оболочки. Описание общественной жизни на Луне носит характер интеллектуально-философской утопии. Жители Луны, по мнению Сирано де Бержерака, питаются испарениями пищи, спят на цветах, а вместо свеч пользуются светлячками в хрустальных бокалах. Вместо денег на Луне расплачиваются шестистишиями и самыми богатыми людьми являются поэты. Во время войн против храбрецов сражаются смельчаки, против великанов – гиганты, против немощных – слабые. Потом война продолжается в форме дискуссий. Кроме того, Сирано де Бержерак первым высказал предположение о том, что боги являются пришельцами из космоса. Что касается большого носа, насмешки над которым преследовали Сирано де Бержерака всю жизнь, то для жителей Луны он являлся вывеской, «на которой написано: вот человек умный, осторожный, учтивый, приветливый, благородный, щедрый». Курносые же на Луне были лишены гражданских прав.

Литературным противником Сирано стал известный драматург Скаррон: отставной гвардеец насмехался над «низкими и мелкими» темами комедий Скаррона, а тот, в свою очередь, высмеивал его потуги проникнуть в высший свет и тщеславие.

Скаррон первым написал острый сатирический памфлет (в результате чего лишился пенсии), его поддержали многие авторы, написавшие сотни «мазаринад». В их числе был и Сирано де Бержерак, который в жанре бурлеска написал одну из самых блестящих мазаринад «Прогоревший министр». Однако позже он изменил отношение к фавориту королевы-регентши Анны Австрийской и в «Письме против фрондеров» подверг резкой критике своих прежних союзников. В результате многие из друзей отвернулись от Сирано. Несчастья преследовали де Бержерака. После смерти отца он лишился всех источников доходов и был вынужден найти себе покровителя в лице герцога Д`Арпажона, которому стал посвящать свои сочинения. Из-за болей, связанных с по¬следствиями ран и подавленного морального состояния, он начал принимать опиум. К добру это не привело. Его новая пьеса «Смерть Агриппины» была освистана публикой. След, оставленный Де Бержераком во французской литературе, оказался эфемерным: в 1858 году Поль Лакруа так написал о нем в предисловии к вновь изданному небольшому сборнику: "Все его (де Бержерака) знают, но никто его не читал".

Конец жизни поэта, героя и дуэлянта был печален. Однажды вечером с верхнего этажа строившегося здания на него упала балка. Ходили упорные слухи о том, что несчастный случай был подстроен многочисленными врагами де Бержерака, которые не решались открыто выступить против него. Он выжил, но остался калекой, бывший покровитель выгнал его из дома и последние дни жизни Сирано провел в нищете. Он умер в 1655 г. в возрасте 36 лет и был забыт почти на 250 лет. Воскрешение героя состоялось на Рождество 1897 г., когда в парижском театре «Пор-Сен-Мартен» с большим успехом прошла премьера героической комедии» Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Накануне спектакля, Ростан сделал все, чтобы «завалить» постановку. Мало того, что сам впал в глубочайшую депрессию и уже жалел, что пошел на такую авантюру, но попытался заразить своим настроением и «расхолодить» театральную труппу, за пару минут до поднятия занавеса попросив у всех прощения за написанную им безнадежную и бездарную пьесу. Испортить премьеру ему все же не удалось: успех спектакля превзошел все ожидания.

Сирано де Бержерак, авантюрист, бретер и литератор «воскрес» на театральной сцене, но, увы, перед зрителями он предстал лишь в одной своей ипостаси. И ныне, для подавляющего большинства людей, он всего лишь страдающий комплексом неполноценности длинноносый повеса, беспечный гуляка и дуэлянт, но, в общем-то, славный и симпатичный малый, всегда готовый дать отпор врагам и метким словцом, и острой шпагой.

/(Э.Ростан). /

Жерар Депардье в роли Сирано де Бержерака, фильм 1990 г.

Автор: Рыжов В.А.

Княгиня Ольга. Загадки биографии первой русской святой

Знаменитая княгиня Ольга – фигура не менее загадочная, чем Гостомысл, Рюрик и Вещий Олег. Объективному исследованию личности Ольги мешают два, казалось бы, взаимоисключающих обстоятельства. До внезапной смерти своего мужа она была всего лишь женой князя, то есть фигурой несамостоятельной, второстепенной и для летописцев (если предположить, что они при киевском дворе существовали уже в те времена) малоинтересной. Зато после стремительного и блестящего выхода нашей героини на большую историческую сцену и особенно после канонизации интерес к ее личности вырос на несколько порядков сразу, но писать об очень многих вещах стало неудобно, да, пожалуй, и небезопасно. В итоге многие «ненужные» фрагменты летописей были уничтожены, либо подчищены и заменены более подходящими. Случайно сохранившиеся оригиналы сгорали в многочисленных пожарах и безвозвратно погибали в монастырских погребах во время паводков.

Древние трудночитаемые манускрипты переписывались не знающими истории иноками, которые заменяли непонятные им буквы и слова, другими, кажущимися им наиболее подходящими. При переписывании написанных на глаголице рукописей бездумно повторялись цифры-буквы без учета того, что в кириллице они означают уже другие числа. (В кириллице и глаголице совпадают значения только двух цифр-букв: а=1 и i=10.) В результате целые поколения историков приходили в отчаяние, пытаясь разобраться с хронологией событий тех лет, а также с возрастом Ольги и с ее происхождением. В. Татищев, например, утверждал, что она крестилась в возрасте 68 лет, а Б.А. Рыбаков настаивал на том, что в то время ей было от 28 до 32 лет. Но совсем уж впечатляет разница в возрасте между Ольгой и ее мужем Игорем. Если верить Иоакимовской летописи и некоторым другим древнерусским источникам, картина получается следующая. Ольга скромно и незаметно жила в селе Выдубицком близ Пскова (который, кстати, если доверять некоторым из тех же источников, самой же Ольгой и был основан после возвращения из Византии). Но, несмотря на свою скромность, была она не простой девушкой, а старшей дочерью знаменитого Гостомысла, и на самом деле звали ее Прекраса (Ольгой ее уже потом, за мудрость прозвали).

Все бы ничего, да вот только, согласно тем же самым летописям, средняя дочь Гостомысла Умила была матерью Рюрика. И уже одно это очень подозрительно: почему право на власть и отца, и сына поздними летописцами обосновываются женитьбой на дочерях одного и того же вождя ободритского племени? Может быть, в первоначальном варианте летописи Игорь не был сыном Рюрика? Но из дошедших до нашего времени списков древних летописей слова не выкинешь и потому в 880 г. 19-летний Игорь впервые встречается с Прекрасой, которая любезно перевозит его через реку на лодке. А Прекрасе в это время около 120 лет. Но Игорь ее запомнил и через 23 года (в 903 г.) она вышла за него замуж. Святослава она родила только через 39 лет – в 942 г. – примерно в 180 лет. А когда княгине исполнилось около 200 лет, в нее влюбился византийский император. А потом она прожила еще 12 лет. Стоит ли после этого придираться к сведениям русских былин, о том, что Илья Муромец сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, а Вольга Всеславич встал на ноги уже через час после рождения?

Явная недостоверность многих касающихся Ольги сведений, приводимых в древнерусских летописях, неизбежно толкала исследователей на поиски информации в других исторических источниках. Таковые были найдены в скандинавских странах. Несмотря на яростное неприятие данных источников нашими «патриотами»-антинорманистами, их историческое значение было хоть с трудом и не сразу, но все же признано многими добросовестными историками. В самом деле, невозможно было отрицать тот факт, что многие исторические саги были записаны примерно на сто лет раньше первых дошедших до нашего времени древнерусских летописей, причем записывались эти саги со слов очевидцев, а в некоторых случаях – даже участниками происходивших на территории Древней Руси событий. И нельзя не учитывать того обстоятельства, что вернувшимся домой скандинавам было абсолютно все равно, кто сейчас находится у власти в Киеве или Новгороде (чего, к сожалению, нельзя сказать о древнерусских летописцах). И очень многим исследователям рано или поздно пришлось задать себе очень неудобный вопрос: почему, следуя летописной версии, они порой в своей дальнейшей работе натыкаются на целый ряд анахронизмов, логических неувязок и противоречий, а противоречащая ей версия скандинавов почти идеально ложится в канву дальнейших событий?

Скандинавам первая правительница славян была очень хорошо известна. Неизвестный автор «Орвар-Одд саги» (это не самый достоверный источник, не «Прядь об Эймунде» и не «Сага об Ингваре Путешественнике» – я знаю) и знаменитый датский историк Саксон Грамматик утверждают, что Ольга была сестрой датского короля Ингелуса, и звали ее Хельга. И приводят весьма романтичную историю о том, каким путем она досталась Игорю. Сватовством с русской стороны будто бы руководил сам Вещий Олег (Хельги, Одд). Но на руку принцессы нашелся еще один претендент – предводитель датских берсерков Агантир, который вызвал Олега на поединок, завершившийся победой нашего князя. Олег имел опыт боев с берсерками. Сражаясь за Алдейгьюборг (Старый город – Ладога) с морским конунгом Эйриком, в дружине которого находился считавшийся непобедимым берсерк Грим Эгир, известный под прозвищами «Великан Моря» и «Морской Змей», он лично убил Эгира. Но очередной победы этот опыт, ни в коем случае не гарантировал. Гораздо проще и логичней было бы доверить поединок кому-нибудь из испытанных в десятках сражений ветеранов – в дружине Олега таковых хватало. Но не доверяет. Неизвестно по какой причине, но в качестве жены для Игоря князю нужна была именно Ольга и только Ольга. Нужна настолько, что он, не задумываясь, рискует своей жизнью. А, может быть, все было наоборот? Не Игорю в качестве жены нужна Ольга, а Ольге в качестве мужа нужен Игорь?

Версия скандинавского происхождения Ольги в нашей стране традиционно замалчивалась. Поскольку данная гипотеза не нашла своего подтверждения в других источниках, то и лояльные к скандинавам историки на ней все же не настаивают. Но если ранее основной и чуть ли не единственной считалась версия славянского происхождения знаменитой княгини, то теперь все большее внимание исследователей привлекает «синтетический вариант», согласно которому родилась Ольга будто бы на территории Руси, близ Пскова, но «рода была варяжского». Источники, на которые опираются авторы данной гипотезы, также имеются и хорошо известны специалистам. Рукописный Синопсис Ундольского, например, утверждает, что Ольга была не только «языка варяжского», но еще и «дочерью Олега»!

Если на пару минут поверить в это, станет понятно, почему Олег лично выходит на поединок с Агантиром. С точки зрения мудрого норвежца, полусумасшедший берсерк без роду и без племени не может быть хорошей партией для его дочери. Вот молодой князь Ингвар – это совсем другое дело, не правда ли?

Предположение о том, что Ольга была «языка варяжского» находит подтверждение и в древнерусских летописях. В отрывках речей Ольги, сохраненных летописцами, присутствуют явные скандинавизмы. Например, Ольга упрекает прибывших в Киев византийских послов в том, что в Константинополе она «стояла у императора в скутарях в суде». Skuta, в переводе с древнескандинавского, одномачтовое судно, а sund – пролив. То есть, византийцы держали ее со всей свитой на ладьях в проливе и даже на берег сойти не разрешали. Причем говорит она это в порыве раздражения, когда слова не выбирают, а произносят первые, пришедшие в голову, и, следовательно, наиболее знакомые. В тех же летописях можно найти и еще кое-какие крохи в пользу варяжского происхождения княгини. Предание утверждает, что малолетняя Ольга при живых родителях была отдана на воспитание тетке – поступок крайне редкий на Руси, но обычный для Скандинавии Эпохи викингов. Да и древлянским послам Ольга мстит вполне в скандинавском духе – месть через погребальный обряд является излюбленным мотивом скандинавских саг. А варианты легенды о сожжении города с помощью птиц можно прочитать и у Саксона Грамматика, и у Снорри Стурлсона. Если в рассказе об этой мести русские имена заменить скандинавскими, его очень легко можно было бы принять за отрывок из исландской родовой саги.

Дальше еще интереснее, поскольку автор Синопсиса называет отца Ольги «князем Тьмутараканом Половецким»(!). Казалось бы, трудно представить себе более абсурдную ситуацию: в Х веке на Руси живут говорящие на варяжском языке половцы! Ведь общеизвестно, что половцы были тюркоязычным народом, а их первая встреча с русскими точно датирована 1055 г.: «Приходи Блуш с половци и створи Всеволод (сын умершего годом раньше Ярослава Мудрого) мир… и возвратишися (половцы) восвояси». И что это еще за Тьмутаракан такой? Какое отношение он имеет к Олегу? Однако, несмотря на кажущиеся явными противоречия, подумать здесь есть над чем. С тем же Тьмутараканом, например, особых проблем не возникает: тархан – это не имя, а должность: предводитель тысячи воинов. Ну а Тьмутархан – это уже что-то вроде генералиссимуса. Мог ли летописец назвать так нашего Вещего Олега? Наверное, мог, и очень даже легко.

Осталось только разобраться, почему Олег генералиссимус не варяжский, и не русский, а половецкий. Здесь мы явно имеем дело с аберрацией памяти: половцы автору Синопсиса известны более чем хорошо, а их предшественники уже как-то подзабылись. Не будем придираться к автору: для человека, кое-что знающего об истории Киевской Руси, он сказал вполне достаточно. Попробуем сами определить «половцев» X века. Печенеги на роль лидеров степного мира явно не годятся, так во времена Олега они сами недавно пришли в Причерноморские степи и находились в подчинении у хазар. Силу набрали уже после крушения каганата. А вот хазары... Почему бы и нет? Летописи утверждают, что Олег избавил ряд славянских племен от хазарской дани, заменив ее данью для себя любимого. Думается, что летописцы в данном случае несколько лукавят: скорее всего, Олег выступил в роли Ивана Калиты, который страшно разбогател, пообещав татарам лично собирать для них налоги со всех остальных княжеств.

Первым князем, который решился сбросить хазарское иго, был, похоже, не Олег, а его воспитанник Игорь. Причем именно это стремление, вероятно, и привело его гибели. Подстрекаемый византийцами, он в 939 г. захватил хазарскую крепость Самкерц. Ответом на данный вызов стала карательная экспедиция хазарского полководца Песаха (940 г.). В результате Игорь вынужден был заключить тяжелое перемирие, главными условиями которого были «дань мечами» (русских просто-напросто разоружили) и война против Византии 941 г. «И пошел Хельг (настоящим именем Игоря, похоже, было Хельги Ингвар – Олег Младший) против воли и воевал на море против Константинополя 4 месяца. И пали там богатыри его, потому что македоняне осилили его огнем» («Иудейско-хазараская переписка»). В 944 г. Игорь, очевидно, под давлением Хазарии, попытался взять реванш, но память о недавнем разгроме оказалась сильнее страха перед хазарами, так как, взяв с византийцев относительно небольшой откуп, князь, так и не доведя дело до сражения, вернулся в Киев. О том, что византийцы щедрости в данном случае действительно не проявили, свидетельствует дальнейший ход событий: ситуация с государственными финансами в Киеве была настолько плачевна, что в 945 г. Игорь решился на поистине отчаянный шаг – взять дань с древлян два раза. Древлянам это, естественно, не понравилось: они «привязали Игоря к верхушкам двух нагнутых деревьев и разорвали на две части» (Лев Диакон). А как же якобы «освободивший славян от хазарского ига» Вещий Олег? Олег, согласно определению А.К.Толстого, был «великий воин и умный человек». Поэтому к осуществлению несбыточных целей он не стремился и, видимо вполне довольствовался ролью вассала великой Хазарии, которая в то время успешно противостояла и арабскому миру, и Византии. Поэтому хазарским тьмутарханом современники его называть, пожалуй, и могли бы. Кстати, в Радзивиловской летописи имеется рисунок – Олег воюет на Балканах. И на знамени его хорошо читается арабская надпись «Дин» – «вера», «религия». Появиться эта надпись могла только в том случае, если Олег возглавлял объединенные русско-хазарские войска, совершая поход от имени Хазарского каганата, основной боевой силой которого всегда были наемные мусульманские соединения.

Но вернемся к Ольге. После гибели мужа она твердой рукой навела порядок на подвластной ей территории. Согласно летописям, княгиня лично объехала свои владения, установила правила и порядок во всех земских делах, определила оброки, назначила участки для ловли зверей и устроила погосты для торговли. Затем состоялся ее блестящий дебют на международной арене, когда посредством крещения в Константинополе, ей удалось установить дипломатические отношения с все еще сильной восточной империей. Характер у Ольги, видимо, был не из слабых, и власть над Киевом и подвластными ему землями она сохранила даже когда вырос и возмужал ее сын Святослав. Грозный князь-воин, похоже, мамочку слегка побаивался, и все свое свободное время старался проводить подальше от строгих родительских глаз. Будучи законным князем, править в Киеве он даже и не пытался, изо всех сил стараясь завоевать себе новое княжество в Болгарии. И лишь потерпев поражение, он во всеуслышанье заявил о желании «всерьез» вокняжиться в Киеве. Чтобы показать всем, «кто в доме хозяин», он приказал казнить воинов-христиан, которые были в его дружине (приписав им вину за поражение), отправил в Киев приказ сжечь церкви и объявил, что по возвращении в столицу намерен "изгубить" всех русских христиан. По мнению Л.Гумилева, этим он подписал себе смертный приговор: до той поры верный ему воевода Свенельд вдруг увел степью в Киев большую часть дружины, и, вероятно, дал знать печенегам о пути и времени следования Святослава. Обвинение, разумеется, недоказуемое, но весьма обоснованное: данная информация слишком конфиденциальна, обладать ею не могли, ни перепуганные киевляне, ни император Византии Иоанн Цимисхий, которому летопись приписывает извещение печенегов. Очень интересен вопрос: к кому же ушел Свенельд? Кто ждал его в Киеве? Напомним, что после смерти Игоря «Святослава хранил кормилец его или дядька Асмолд (Асмунд)». А вот Свенельд был человеком Ольги: «княгиню, и город, и всю землю оберегал». Если поверить древнерусским источникам, то Свенельд спешил к старшему сыну Святослава – принявшему христианство Ярополку, главным советником и воеводой которого он вскоре и стал.

Но не все так просто. Да, согласно многим летописным свидетельствам, княгиня Ольга умерла то ли в 967 г., то ли в 969 г.: еще при жизни Святослава она была торжественно оплакана и с почетом похоронена. Но, авторы некоторых летописей, видимо, не знали, либо забыли об этом печальном событии, поскольку описывают разговор Святослава с матерью, состоявшийся после ее «официальной» смерти. Интересно, где и при каких обстоятельствах такой разговор мог бы состояться? Скандинавы же уверяют, что княгиня пережила не только Святослава, но и Ярополка: при дворе князя-язычника Вальдамара (Владимира) Ольга пользовалась большим уважением и считалась великой пророчицей. Возможно, что, даже находясь в преклонном возрасте, Ольга с помощью верных ей людей сумела защитить и себя, и киевских христиан от гнева грозного и непредсказуемого сына.

Но почему же древнерусские летописи похоронили Ольгу «заживо»? Скандинавские источники утверждают, что пророчествовала Ольга «духом Фитона» (Пифона!). Неужели в Константинополе наша княгиня не только по церквям ходила, нашла время и еще кое-куда заглянуть? А на старости лет вспомнила? Если это верно, то, о таком хобби первой русской святой, конечно же, лучше было умолчать – от греха подальше: усопла она в 967 или в 969 г. и дело с концом.

Автор: Рыжов В.А.

Война детей Владимира Святого глазами авторов скандинавских саг

Легенда о первых русских святых, князьях Борисе и Глебе, широко известна и весьма популярна в нашей стране. И мало кто знает, что реальные обстоятельства гибели данных князей не имеют ничего общего с описанием их в каноническом "Сказании о святых и благоверных князьях Борисе и Глебе". Дело в том, что упомянутое "Сказание..." является не историческим источником, а литературным произведением, представляющим собой пересказ легенды Х века о мученической кончине чешского князя Вацлава, местами почти дословный.

Вацлав, чешский князь из рода Пржемысловичей, святой, почитаемый как католиками, так и православными, годы жизни: 907–935 (936)

Написано оно было при сыне Ярослава Мудрого Изяславе около 1072 г. и являлось реакцией на совершенно конкретную историческую ситуацию: братья пытались в то время согнать (и согнали-таки) Изяслава с киевского престола. Канонизация братолюбивых Бориса и Глеба должна была умерить (но не умерила) притязания младших братьев Изяслава. Несчастный Святополк оказался самой подходящей кандидатурой на роль злодея, т.к. у него не осталось потомства, которое могло бы защитить его честь и достоинство. Косвенным доказательством того, что современники не считали Бориса и Глеба святыми, служит и то обстоятельство, что в течение 30 лет после их убийства (до второй половины 1040-х годов) ни один русский князь не был назван этими именами (либо Романом или Давидом – крестильными именами данных князей). Лишь у сыновей черниговского князя Святослава (внуков Ярослава) появляются имена Глеб, Давид и Роман. Следующий Роман – сын Владимира Мономаха (правнук Ярослава). А вот имя Святополк появляется в княжеской семье ещё при жизни Ярослава: его дали первенцу старшего сына князя – Изяслава.

В данной ситуации интересы Изяслава сомкнулись с интересами местного православного духовенства, которое, получив первых русских святых, не могло допустить конкуренции других источников (и тем более – разночтений) со "Сказанием...". А так как летописи составлялись в монастырях, то все старые тексты были приведены в соответствие с официальной версией. Кстати, абсолютно нейтральный грек-митрополит высказывал большие сомнения в "святости" Бориса и Глеба, этого не отрицает даже "Сказание...", но, в конце концов, и он вынужден был уступить. В настоящее время эта легенда сдана в архив серьёзными историками и пропагандируется в основном православной церковью.

уверенно заявляет в своей работе профессор Варшавского университета Анджей Поппэ.

Он не одинок в своем мнении. Любой беспристрастный историк, изучающий события тех лет, неизбежно приходит к выводу, что "блаженный", не от мира сего Борис никак не смог бы стать любимцем воинственного князя Владимира, характер которого, если судить по фактам летописей, а не по вставкам поздних переписчиков, ничуть не изменился после принятия христианства.

Что же произошло на территории Киевской Руси в те далекие годы? К моменту смерти Владимира Святославича его сын Борис находился в Киеве фактически в роли соправителя огромной страны, что, разумеется, не могло понравиться его братьям. В результате старший сын Владимира – Святополк – был обвинён в измене и брошен в тюрьму. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский (Thietmar von Merseburg; 25 июля 975 г. – 1 декабря 1018 г.) сообщает:

Титмар Мерзебургский

Ярослав же, по словам С. Соловьева, "не хотел быть посадником Бориса в Новгороде и потому спешил объявить себя независимым", отказавшись в 1014 г. платить ежегодную подать в 2 000 гривны. Старый князь начал подготовку к войне с ним, но, по выражению летописца, "бог не вдасть дьяволу радости": в 1015 г. Владимир неожиданно заболел и умер. Святополк, воспользовавшись неразберихой в городе, бежал к своему тестю – польскому королю Болеславу Храброму (и на Руси появился только через три года – вместе с Болеславом).

Болеслав Храбрый

В Киеве остался любимый сын Владимира Борис, который собирал войска, чтобы продолжить дело отца и наказать мятежных братьев. В результате началась жестокая война между талантливыми и честолюбивыми сыновьями князя Владимира. Каждый из них имел свои собственные приоритеты во внешней политике, своих союзников и свой взгляд на дальнейшее развитие страны. Правивший в Новгороде Ярослав ориентировался на страны Скандинавии. Оставшийся в Киеве Борис – на Византийскую империю, Болгарию, да и союзом с печенегами он никогда не брезговал. Нелюбимый отцом (точнее, отчимом – Владимир взял себе беременную жену убитого брата) Святополк – на Польшу. Сидевший на княжении в далекой Тьмуторокани Мстислав также имел свои интересы, причем, весьма далекие от общерусских. Дело в том, что славяне среди его подданных составляли меньшинство, и от смешанного населения этого приморского княжества он зависел не меньше, чем Ярослав от своевольных жителей Новгорода. Брячислав, отец знаменитого Всеслава, был "сам за себя" и за свой Полоцк, проводя осторожную политику по принципу "лучше синица в руках, чем журавль в небе". Остальные сыновья Владимира быстро погибли, либо, как Судислав, были заточены в темницу, и важной роли в событиях тех лет не играли. Ярослав – строитель городов и соборов, книжник и просветитель, так много сделавший впоследствии для распространения и упрочения христианства на Руси, по иронии судьбы оказался в то время во главе языческой партии. В гражданской войне он мог опираться только на варягов, многие из которых потому и оказались на чужбине, что предпочитали Христу Тора и Одина, и на новгородцев, которые не могли простить Владимиру и пришедшим с ним киевлянам недавнего "крещения огнем и мечом". Победив в междоусобной войне, Ярослав сумел объединить в своей внешней политике все вышеперечисленные тенденции, за что позже и был назван Мудрым. Сам он был женат на шведской принцессе, одного из сыновей женил на дочери византийского императора, другого – на немецкой графине, а дочерей выдал замуж за королей Франции, Венгрии и Норвегии.

Ярослав Мудрый, скульптурная реконструкция Герасимова

Но вернемся в 1015 г., в котором любивший окружать себя скандинавами Ярослав едва не потерял благосклонности своих новгородских подданных:

Князь в ответ "призвал себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил также". Однако ненависть новгородцев к киевлянам в то время была настолько велика, что ради возможности отомстить им они приняли извинения Ярослава и примирились с ним:

Все бы хорошо, но в результате этих событий накануне решительного столкновения, когда каждый профессиональный воин был на счету, варяжская дружина Ярослава сильно поредела. Однако вести о скорой войне в Гардарики уже дошли до Эймунда Хриннгсона – вождя викингов, который как раз в это время поссорился с местными властями:

Обратите внимание, какие точные сведения и какой блестящий анализ ситуации!

Давайте теперь немного поговорим об этом незаурядном человеке. Эймунд является героем двух саг, первая из которых ("Прядь об Эймунде") сохранилась в составе "Саги об Олаве Святом" в "Книге с Плоского острова".

Книга с Плоского острова, исландский манускрипт, содержащий множество древнеисландских саг

В данной саге утверждается, что Эймунд был сыном мелкого норвежского конунга, управлявшего фюльком Хрингарики. В юности он стал побратимом Олава – будущего короля Норвегии, крестителя этой страны, а также святого покровителя города Выборг.

Олав Святой

Вместе они совершили множество викингских походов. Дружба закончилась после того, Олав пришел к власти. Рука у будущего святого была тяжелой, в числе девяти мелких конунгов, которые лишились своих земель, а некоторые – и жизни, оказались отец Эймунда и два его брата. Самого Эймунда в тот момент не было в Норвегии.

"Ничего личного, работа такая", – объяснил вернувшемуся побратиму Олав.

После чего, вероятно, прозрачно намекнул ему, что, шагающей в светлое будущее новой и прогрессивной Норвегии морские конунги (коим и стал теперь потерявший родовую землю Эймунд) без надобности. Впрочем, Эймунд, будучи человеком умным, и сам обо всем догадался: судьбы брата – Хрёрика (Рюрика), которого Олав приказал ослепить, он себе не желал.

Автор другой, шведской саги ("Сага об Ингваре Путешественнике"), решил, что нечего такого героя, как Эймунд, соседям отдавать и объявил его сыном дочери шведского короля Эйрика. Данный источник относится к "сагам о древних временах" и наполнен рассказами о драконах и великанах. Но, в качестве пролога, в него вставлен чужеродный фрагмент – отрывок из какой-то исторической "королевской" саги, которая во многом перекликается с "Прядью об Эймунде". Согласно этому фрагменту, отец Эймунда (Аки) был всего лишь хёвдингом, который, чтобы жениться на дочери короля, убил более подходящего кандидата. Кое-как ему удалось примириться с конунгом, но "осадок", видимо, остался, потому что закончилось всё убийством Аки и конфискацией его земель. Эймунд воспитывался при дворе, здесь он подружился со своей племянницей – дочерью нового короля Олава Шетконунга:

говорится в саге.

Эту одаренную девушку звали Ингигерд, позже она станет женой Ярослава Мудрого.

Алексей Транковский, «Ярослав Мудрый и шведская принцесса Ингигерда»

"Она была мудрее всех женщин и хороша собой", – так говорится об Ингигерд в "королевской" саге "Morkinskinna" (буквально – "Заплесневевшая кожа", однако в России она больше известна как "Гнилая кожа"). От себя, пожалуй, добавлю, что, единственное, чем обделили Ингигерд норны – хорошим характером. Если верить сагам, и отец с ней намучился, пока замуж не отдал, и Ярославу потом досталось.

Но мысли о несправедливости не оставляли Эймунда ("представлялось ему, что… лучше искать смерти, чем жить с позором"), поэтому однажды он с друзьями убил 12 воинов конунга, которые отправились собирать дань в землю, принадлежавшую ранее его отцу. Раненный в этой схватке Эймунд был объявлен вне закона, но Ингигерд укрыла его, а потом – "тайно привела ему корабль, отправился он в викингский поход, и стало у него много добра и людей".

Кем же все-таки был Эймунд – норвежцем или шведом? Мне больше нравится норвежская версия, т.к. "Сага о святом Олаве" – источник гораздо более солидный и заслуживающий доверия. Вот шведский ярл Рёнгвальд для Ингигерд, безусловно, был своим человеком. Ему она поручила управлять Альдейгюборгом (Ладогой) и прилегающей к этому городу областью, полученными лично ей от Ярослава в качестве вена. А норвежец Эймунд явно был для неё чужим. Сведения, которые потом сообщаются в "Пряди…", не соответствуют рассказам о нежной детской дружбе Эймунда и Ингигерд. Отношения между княгиней и "кондотьером" – это отношения уважающих друг друга противников. Своему родственнику и боевому товарищу Рагнару Эймунд говорит, что "не доверяет господарыне, потому что она умнее конунга". Когда Эймунд решил уйти от Ярослава в Полоцк, Ингигерд попросила о встрече, на которой, по её знаку, люди, пришедшие с ней, попытались схватить викинга (она считала, что на полоцкой службе норвежец будет опасен). Эймунд, в свою очередь, позже, уже находясь на службе у Брячислава, захватывает княгиню в плен (вернее – похищает во время ночного перехода). Ничего страшного с Ингигерд не произошло, и даже о её чести побеспокоились: пленение было представлено, как добровольный визит к землякам с дипломатической миссией. По предложению Эймунда, она выступила в роли арбитра и составила условия мирного договора Ярослава и Брячислава, которые удовлетворили обе стороны и положили конец войне (девушка, видимо, и впрямь была толковая). Интересно, что в этом договоре (со слов автора саги) главным и лучшим городом Руси называется Новгород (Киев – вторым, Полоцк – третьим). Но, кем бы по национальности, ни был Эймунд, сам факт его существования и участия в войне детей Владимира сомнений не вызывает.

Обе саги единодушно сообщают, что в 1015 году земля (хоть в Норвегии, хоть в Швеции) буквально горела под ногами Эймунда. Однако море гостеприимно расстилало волны под килями его кораблей. Дружина из 600 лично преданных ему опытных воинов ждала приказа плыть хоть в Англию, хоть в Ирландию, хоть в Фрисландию, но обстановка располагала отправиться на восток – в Гардарики. Эймунду было все равно против кого воевать, однако Новгород гораздо ближе Киева, к тому же Ярослав был очень хорошо известен и весьма популярен в Скандинавии.

"У меня тут бригада мужиков с мечами и секирами, – доверительно сообщил Ярославу Эймунд, – Ребята проверенные, что такое dane gold не понаслышке знают. Требуется all inclusive, эйрир серебра (216 граммов) каждому воину и еще половину эйрира каждому рулевому, и доля в добыче, разумеется. Как думаешь, у кого нам лучше разместиться: у тебя или у твоего брата?"

"Конечно у меня, – ласково улыбнулся Ярослав, – Какой в Киеве all inclusive? Так, название одно. Только вот серебро у меня совсем закончилось. Вчера последнее отдал" (хороший был конунг, но жадный очень – все скандинавы так о нём говорили).

"А, ладно, – сказал Эймунд, – Бобрами и соболями возьмем".

Количество варягов в войске Ярослава, конечно, было гораздо больше 600 человек. Примерно в это время на Руси действовали ещё два крупных норманнских отряда: шведского ярла Рёгнвальда Ульвссона и норвежского ярла Свейна Хаконарсона (который, как и Эймунд, решил провести некоторое количество времени подальше от "святого" Олава). Но не нашлось человека, который написал бы о них свою сагу.

А между тем Эймунд явился не зря и очень вовремя, потому что скоро и Бурицлав с киевской армией подошел. Теперь попробуем разобраться, кто из русских князей скрывается под этим именем. Второй по счету переводчик "Пряди…" О.И.Сенковский предположил, что это синтетический образ Святополка Окаянного и его тестя Болеслава Храброго. А, чего такого? Были же на Руси полканы – люди с песьими головами, почему бы и "Болеполку" (или "Святоболю") не быть? Пусть рядом с Синеусом (sine hus – "свой род") и Трувором (thru varing – "верная дружина") в сторонке постоит. Даже Н.Н.Ильин, который в середине XX века первым предположил, что Борис был убит по приказу Ярослава Мудрого, продолжал рассматривать Бурицлава как собирательный образ Святополка и Болеслава. С детства внедренная в сознание чужая легенда не отпускала, буквально сковывая по рукам и ногам. И лишь в 1969 году академик В.Л.Янин "назвал кошку кошкой", объявив, что Бурицлав не может быть никем иным, кроме Бориса. В глубине души исследователи данной проблемы уже давно это подозревали, но сила традиции ещё была сильна, так что "буря в стакане воды" вышла на славу. Когда волны в стакане малость улеглись, все более или менее адекватные исследователи осознали, что, нравится это кому-нибудь или нет, но называть Бориса Святополком теперь уже просто неприлично и невозможно. Поэтому и мы будем считать его именно Борисом. В любом случае, с находившимся в то время в Польше Святополком Ярослав в 1015 году сразиться на берегу Днепра не смог бы даже при очень большом желании. Эта битва описывается и в русских, и в скандинавских источниках. И "Повесть временных лет", и "Прядь об Эймунде" сообщают, что противники долго не решались начать битву. Инициаторами сражения, по русской версии, были новгородцы:

"Прядь..." же утверждает, что в бой Ярослав вступил по совету Эймунда, который заявил князю:

А вот как рассказывают источники о ходе сражения.

"ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ":

Обратите внимание, что русский летописец в данном отрывке противоречит сам себе: с одной стороны воины Ярослава переправляются на другой берег Днепра на ладьях и печенеги не могут придти на помощь к киевлянам из-за незамерзшего озера, а с другой – под противниками новгородцев "подламывается лед".

"ПРЯДЬ ОБ ЭЙМУНДЕ":

После этого Ярослав вошел в Киев, и новгородцы там сполна отплатили за унижение своего города: действуя методами всем известного Добрыни (дяди Владимира "Святого"), они сожгли все церкви. Разрешения у Ярослава они, естественно, не спрашивали, а князь был слишком мудрым человеком, чтобы открыто препятствовать "невинным" забавам своих единственных союзников. А куда же, если верить скандинавским источникам, отступила армия Бориса, как вы думаете? В Бьярмланд! Если вы уже прочитали здесь статью «Путешествия в Биармию. Загадочная страна скандинавских саг», то понимаете, что в дальнюю Биармию, на север, закрытый армией Ярослава, Борис не смог бы пробиться, даже если бы ему очень сильно захотелось прокатиться "на быстро несущихся оленях". Остается Биармия ближняя – ливонская. Оттуда через год Борис придет, чтобы еще раз сразиться с Ярославом, и в его армии будет много биармов. Если верить "Пряди об Эймунде", во время осады неназванного в саге города, Ярослав, защищая одни из ворот, получит ранение в ногу, после чего будет сильно хромать всю оставшуюся жизнь. Анатомическое исследование его останков Д.Г.Рохлиным и В.В.Гинзбургом, вроде бы, подтверждает это свидетельство: примерно в возрасте 40 лет Ярослав получил перелом голени, осложнивший врожденную хромоту, которой его всегда попрекали противники. А потом Борис придет ещё раз – с печенегами. Эймунду такая назойливость, видимо, стала надоедать, и, после победы, он спросил Ярослава:

Согласно этому же источнику, Ярослав сказал тогда варягу:

Получив этот ответ, Эймунд, его родич Рагнар, исландцы Бьёрн, Кетиль и еще 8 человек под видом купцов проникли в лагерь Бориса. Ночью варяги одновременно с разных сторон ворвались в княжеский шатер, голову Борису отрубил сам Эймунд (автор "Пряди..." излагает этот эпизод с очень большими подробностями – рассказчик явно гордится этой, безусловно, блестящей по исполнению операцией). Суматоха в лагере киевлян позволила варягам без потерь уйти в лес и вернуться к Ярославу, который упрекнул их в излишней поспешности и самоуправстве и распорядился торжественно похоронить "любимого брата". Убийц никто не видел и люди Ярослава, как представители ближайшего родственника погибшего Бориса, спокойно приехали за телом:

Гибель Бориса не решила всех проблем Ярослава. Еще выжидал удобного момента князь-воин Мстислав Тьмутороканский. Впереди была и неудачная война с полоцким князем Брячиславом (в ходе которой Ингигерд неожиданно пришлось выступить в качестве третейского судьи и арбитра). Причиной войн с Брячиславом и Мстиславом, скорее всего, послужила несправедливость захвата наследия убитых братьев одним Ярославом: согласно традициям того времени, надел умершего следовало разделить между всеми живыми родственниками. Поэтому Ярослав легко согласился передать Брячиславу часть Кенугарда – не город Киев, и не великое княжение, а часть территории княжества Кенугард. Эймунд же, согласно саге, получил от Брячислава þar ríki er þar liggr til – какую-то "подле (Полоцка) лежащую область" (а не Полоцк, как часто пишут) – в обмен на обязательство охранять рубежи от набегов других викингов. Точно так же легко пойдет Ярослав на уступки Мстиславу после поражения в битве при Листвене в 1024 г. (в свою очередь и победивший Мстислав не станет претендовать на "лишнее", и в Киев не войдет, хотя остановить его было некому). И Святополк еще, благодаря помощи своего тестя Болеслава Храброго, разобьет армию Ярослава на Буге. Об этой военной кампании сага не сообщает – предполагают, что она пришлась на период ссоры Ярослава с Эймундом: обе стороны все время пытались изменить условия договора, Ярослав затягивал с выплатой жалованья, а Эймунд при любом удобном для него (но очень неудобном для князя) случае требовал заменить выплаты серебром на золото. Впрочем, возможно, автору саги просто не захотелось рассказывать о поражении. Ярослав тогда оказался в самом отчаянном положении. Он не получил помощи от обиженных им киевлян и вернулся в Новгород лишь с четырьмя воинами. Чтобы предотвратить его бегство "за море", новгородский посадник Коснятин (сын Добрыни) прикажет разрубить все корабли. А вступившему в Киев Святополку горожане устроили торжественную встречу с участием девяти дочерей Владимира и митрополита в сопровождении духовенства с мощами святых, крестами и иконами. Но "в пустыне межю Ляхы и Чехы" скоро умрет не удержавшийся в Киеве Святополк (это, кстати, не описание местности, а фразеологизм, означающий "бог весть где"). И в 1036 г. Ярослав все же станет единовластным правителем Киевской Руси, будет править до 1054 г. и сделает свою страну одним из самых больших, сильных, богатых и культурных государств Европы.

Автор: Рыжов В.А.