В снах  первой половины лета

Твои надбровные дуги,
Годятся, для битья по голове.
Чтобы встряхивать на досуге,
Мысли в пустоте,
Чтобы даже догола оголённый,
Не стеснительный офицер,
Имеющий, золотые погоны,
Приснился в утреннем сне.

*
Собачка – сучка,
Бульдог и сладкая кость,
Будет, для псов случка,
Приятность, и кровь.

*
Я выбегаю, - весеннее солнце!
Случайная девица у окна,
А выше – многоэтажка,
И колодца пустота.

… что ж, мы вместе,
Наполним колодец водой,
Будет плескаться море,
Под бога стопой.

                                   Нулевой цикл. Сучка.  Стих - 291 .. (Отрывок)
                                        Автор: Александр Кандинский-Дае 4

Сны кошки мне не известны, вероятно, ей снились собаки,а может и люди, а это гораздо страшнее.
М.А.Булгаков

I глава.

Жаркий солнечный день. В небольшом асфальтовом дворике, сплошь окружённом низенькими, чисто выбеленными домами, благодатная тень. Пыльные ветки старой шелковицы, растущей посреди двора, не пропускают в эту страну Уюта и Тишины извне ничего, что бы могло нарушить покой.

В глубине двора, у распахнутой настежь двери, на скамейке спит рыжая лохматая собака.

Ей снятся сны.

Первый сон собаки.

Туська (так зовут собаку) преследует огромного чёрного кота. Кот, хоть и огромный, но ужасно боится Туську. И она, полная решимости и отваги, уже почти настигает его. Ещё немножко!

Но.. где же кот? Вместо него огромный тёмно - коричневый дог, который на прошлой неделе приходил к соседям, сильными прыжками бросается на Туську. Сердце бьётся чаще, но лапы никак не оторвать от земли. А дог уже совсем, совсем близко! Он так устрашающе рычит. И какая у него невероятно большая пасть!

Ну, в этом сне собаки всё закончилось благополучно: Туся почему - то взлетела, а дог мог только подпрыгивать в безнадёжном желании достать её и грозно рычать. А она парит над ним (такое сладкое ощущение!..), но почему она так странно жужжит?!

- Пчи! – у-у-у, зелёная, такой сон перебила, - Гам-гам, р-р-р-р... уф..

Муха, так некстати прервавшая сон, улетела; собака вздохнула и опять сладко спит.

Сон второй

Вот Туська уже в магазине, в отделе «Колбасы». Она незаметно прокралась под прилавок и у неё есть замечательная возможность стащить длинные бусы сосисок, какие сегодня утром купили хозяева.

- Сами сосиски ели, а ей только целлофан противный облизать давали ... Э-эх!!!

Ну, вот! Схватила она "бусы" и бросилась бежать, и бежит так быстро, что аж дух захватывает, и уже предвкушает то мгновение, когда сможет остановится и проглотить сосиски одну за одной... Но что это с сосисками?

Э! да они превратились в скакалку! Скакалка со зловещим свистом подлетает над Туськой...

- Уу, уу-ф-ф, - собака заскулила и проснулась.
- Нет, ничего подобного. Вот она – скакалка рядом лежит... Чего во сне не примерещится. А сосисками и не пахнет...
- Нет, от скакалки лучше всё - таки отойти, - собака покосилась на скакалку, спрыгнула со скамейки и легла под высокую деревянную лестницу.

Третий и самый короткий сон собаки

Снится Туське, что она у кошек, которым всегда самое вкусное достаётся, а она остатками должна довольствоваться, - колбасу отбирает. Рычит на них, а они зубами тянут и не отдают.

Шипят, царапаются – и не отпускают. Ну, и она не отпускает...

И сон какой - то странный – никто эту колбасу себе забрать не может, - все тянут и тянут!

«Туська! Туська!»

- А! Хозяева увидали, ну сейчас попадёт!

«Туська, нА! Туська!»

- Сплю или нет?

«Туська, оглохла?! На!!»

- Ой, да бегу же! Чем - то вкусненьким пахнет! – собака окончательно проснулась и галопом побежала через  двор на кухню. Там ей перепало все того же противного целлофана с довольно вкусно пахнущих сосисок.

                                                                                                                                                                             Сны собаки. Глава I
                                                                                                                                                                    Автор: Елена Лён Луговская

Своё сердце

У мужчин и женщин достаточно печали естественным образом,
чтобы заполнить наш день;
И когда мы уверены, что впереди нас ждёт горе,
Почему мы всегда готовимся к ещё большему?
Братья и сестры, я прошу вас остерегаться
отдавать своё сердце на растерзание собаке.

Купите щенка, и ваши деньги купят
непоколебимую любовь, которая не может лгать —
Совершенную страсть и поклонение, питаемые
пинком под рёбра или похлопыванием по голове.
Тем не менее, вряд ли справедливо
Рисковать своим сердцем ради того, чтобы его разорвала собака.

                                                                   Отдать своё сердце собаке на растерзание (Отрывок)
                                                                                             Поэт: Редьярд Киплинг

Пёс Брут, немецкая овчарка, вяло брёл по улице Гумбольдта, что в Праге на Виноградах. Смотрел он прямо перед собой с выражением не слишком сосредоточенным; плетёная корзинка с покупками покачивалась у него в зубах. В корзинке лежали две пресные булочки, три сигареты, завернутые в «Дер Нейс Таг», и одна чёрная, некрасивая и чуточку подгнившая брюквина.

Его вялость не была врождённой. Эта вялость была преднамеренной и сибаритской. Пёс Брут так продлял томление своего сердца. Много уже было написано про собачью верность, но никто, пожалуй, ещё не сказал, что верность — это вместе с тем и наслаждение. Кто служит своей любви — тот поистине получает своё…

В этот ранний час Брут не встречал на улице Гумбольдта ни собак, ни интересных людей. Только почтовую клячу, которая каждое утро стояла здесь перед пивной вот уже целых восемнадцать лет. Это была благодушная кобыла, но ещё не смирившаяся целиком со старостью и поэтому завистливая.

Она завидовала лёгкости ног, лёгкой ноше, а тем самым и лёгкой жизни Брута. Кобыла никак не могла себе представить, что кто-то всю жизнь ходит без почтового фургона и к тому же видит обоими глазами сразу. Брута она всегда наблюдала левым глазом, а правым смотрела на второй тротуар, где завидовала другой собаке.

Перед кобылой Брут замедлил шаги, вызывающе раскачал корзинку и лишь издали втянул в себя лошадиный запах, чтобы убедиться, сколько кобыле ещё осталось жить. Он ждал, что кобыла как можно раньше околеет, со дня на день.

И тайком жаждал, чтобы это случилось перед пивной.

Однажды очень давно, ещё до войны, когда кобыла была в теле, снился ему собачий сон, что само по себе явление крайне редкое; снилось ему, что он вёл стаю серых волков, гнавшихся по снегу за почтовым фургоном. Тогда они загрызли почтовую кобылу. И с тех пор Брут чувствовал пряный запах её крови. Этого он стыдился, потому что был домашним псом в семье классического филолога. И даже знал одно латинское слово: Брут.

«За кобылой запахнет гуляшем или соусом на перце, — сказал себе Брут. — Там, быть может, я на минутку остановлюсь: это единственное место на всей улице, где варят мясо уже на завтрак и к тому же оставляют окно открытым».

Этих людей Брут уже обнюхал до последней косточки и не мог сказать, чтобы они ему нравились. Знал, что они часто приподнимают занавеску, когда он здесь прогуливается с Хрупкой, а то, что они говорят при этом, — падает, как плевок.

В подтверждение чувств, испытываемых Брутом, можно заметить, что за окном, где варили мясо уже на завтрак, жил дворник, который был платным доносчиком гестапо. У него был брат мясник, а дочка вышла замуж за кулака; жил он, таким образом, на всю катушку, жрал жирно и время от времени на кого - нибудь доносил. Просто так, для порядка.

Что бы я сделал, думал про себя Брут, если бы они когда - нибудь налили в тарелку соуса и выставили мне через окно на тротуар?

Из врождённой деликатности он на этот вопрос себе не ответил. Только облизнулся и глубоко в душе заскулил: уже давно он не наедался досыта, его хозяйка была теперь бедной, а квартира — полна голода. Он не сердился на неё за это, потому что как все псы, но не все люди, Брут догадывался, что полная миска — это ещё не полная жизнь.

Брут принялся думать о своей хозяйке и о том, как вручит ей корзинку. Оставалось ещё три дома и много ступенек. Потом заскрипят двери, Хрупкая кивнёт ему головой, и в этом кивке будет всё, что может получить пёс за принесённую корзинку: что, дескать, есть война и есть голод, но, несмотря ни на что, ещё жива и любовь и жива преданность.

На каждом этаже был свой запах. В бельэтаже жил дантист, которого к тому же звали Юлий Цезарь. Через бельэтаж Брут проходил быстро и с отвращением: он подозревал, что за этой дверью причиняют боль людям, а что ещё хуже — может и собакам.

Через щели, замочную скважину и дверной глазок непрерывно вырывались облачка эфира и какое - то странное зловоние гноя. Лишь в некоторые дни Брут останавливался тут — когда звонили дамы. К ним он испытывал особое расположение и жалость, в которых рикошетом отражалась его большая любовь к Хрупкой.

Мысленно он предостерегал их, а потом шагал себе дальше, на следующий этаж, где пахло кипячёным молоком и прокипячёнными пелёнками.

                                                                                                                                                          из книги Ашкенази Людвик - «Брут»