Из сил последних к тебе .. на рывок

Был побег на рывок — наглый, глупый, дневной, —
Вологодского — с ног и — вперёд головой.
И запрыгали двое, в такт сопя на бегу,
На виду у конвоя да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба" — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя, в снег уткнули носы,
А за нами двумя — бесноватые псы.
Девять граммов горячие, как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились, словно как на колах.
Нам — добежать до берега, до цели, —
Но свыше — с вышек — всё предрешено:
Там у стрелков мы дёргались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть, с кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть, с кем затеял рискнуть!

                                                                              Муз. комп. Побег на рывок (отрывок)
                                                                                     Поэт: Владимир Высоцкий

19. Смерть Жегулёва (фрагмент)

Завтра поплывут по небу синие холодные тучи, и между ними и землёю станет так темно, как в сумерки; завтра придёт с севера жестокий ветер и размечёт лист с деревьев, окаменит землю, обесцветит её, как серую глину, все краски выжмет и убьёт холодом.

Согнувшись зябко, подставят ветру спину, и к югу обернут помертвелое лицо своё и человек, и ломкие стебли засохших трав, и вершины дерев, и мёртвые в лугах поблекшие цветы.

Согнётся в линию бега всё, что может согнуться, и затреплются по ветру конские гривы, концы одежд, разорванные на клочья столбики обесцвеченного дыма из низеньких и закоптелых труб.

Уныло и длительно заскрипят стволы и ветви дерев, и на открытой опушке тоскливо зашуршит сгорающий, свернувшийся дубовый лист — до новой весны всю долгую зиму он будет цепляться за ненужную жизнь, крепиться безнадёжно и не падать.

Закружатся в тёмной высоте гонимые ветром редкие хлопья снега и всё мимо будут лететь, не опускаясь на землю, — а уже забелели каменные следы колёс, и в каждой ямочке, за каждым бугорком и столбиком сбираются сухие, лёгкие как пух снежинки.

Но сегодня в высоком лесу, как в храме среди золотых иконостасов и бесчисленных престолов, — тихо, бестрепетно и величаво.

Колонками высятся старые стволы, и сам из себя светится прозрачный лист: на топкое зелёное стекло лампадок похожи нижние листья лапчатого резного клёна, а верх весь в жидком золоте и багреце.

Стекает золото на землю, и у подножия больших дерев круглится лучистый нимб, а маленькие деревца и кустики, как дети лесные, уж отряхнулись наполовину от тяжёлого золота и подтягивают тоненько.

Как под высокими гулкими сводами звонок шаг идущего, а голос свеж и крепок; отрывист и чёток каждый стук, случайный лязг железа, певучий посвист то ли человека, то ли запоздалой птицы — и чудится, будто полон прозрачный воздух реющих на крыльях, лишь до времени притаившихся звуков.

И те вооружённые, что подкрадываются к убежищу Сашки Жегулёва, отбивают дружный шаг на крепкой дороге, вразбродку подползают по оврагу, гнут спины на тропинках — себе самим кажутся слишком шумными и тяжёлыми.

Словно оттягивает руки смерть, которую несут к обречённому, вот - вот уронишь, и нашумит, побежит шорохами и лязгами, обронённая, и спугнёт.

Тише, тише!

А лес бестрепетен и величав, и вся в бесчисленных и скромных огоньках стоит берёза, матерински - тёмная, потрескавшаяся внизу, свечисто - белая к верхам своим, в сплетенье кружевном ветвей и тонких веточек.

Не поскупилась смерть на убранство для Сашки Жегулёва.

Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка огнями выстрелов, трещала, как сырой хворост на огне.

Стреляли из землянки и залпами и в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший отрядом, получил лёгкую рану в плечо.

Залпами и в одиночку стреляли и в землянку, и всё казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там людей.

Потом, на рассвете, сразу всё смолкло в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.

— Хитрят! — говорил пристав, бледный от потери крови, от боли в ране, от бессонной и мучительной ночи.

Высокий, костлявый, с большой, но неровной по краям чёрной бородою, был он похож на Колесникова и, несмотря на револьвер в руке и на полувоенную форму, вид имел мирный и расстроенный.

— Пожалуй, что и хитрят! — отвечал молодой, но водянисто - толстый и равнодушный подпоручик в летнем, несмотря на прохладу, кителе: жалко было портить более дорогое сукно.
— Как же тогда быть? — недоумевал пристав, морщась от боли. — Ещё пострелять?.. Видно, уж так. Постреляйте ещё, голубчик!
— Павленков отошёл, ваше благородие, — доложил солдат.
— Ах, негодяи! — возмутился пристав. — Жарьте их в хвост и гриву… негодяи!

Постреляли и ещё пока не стало совсем убедительным ровное молчание; вошли наконец в страшную землянку и нашли четверых убитых: остальные, видимо, успели скрыться в ночной темноте.

Один из четвёрых, худой, рыжеватый мужик с тонкими губами, ещё дышал, похрипывал, точно во сне, но тут же и отошёл.

— Говорил, убегут, вот и убежали! Надо же было целую ночь… эх! — страдальчески горячился пристав, наступая на толстого, равнодушно разводящего руками офицера. — Выволоките их сюда!

Трупы выволокли и разложили в ряд на месте от давнишнего костра. Пристав, наклонившись и придерживая здоровой рукой больную, близоруко осмотрел убитых и, хоть уже достаточно светло было, ничего не мог понять.

— Ну, конечно, — бормотал он, — ну, конечно, Жегулёва-то и нет! Благодарю, значит, покорно: опять бегай по уезду и ищи. Эх!
— А этот не подойдёт? — спросил офицер и слегка ткнул ногой один из трупов.
— Вы полагаете? — усомнился пристав. — Посмотрим, посмотрим!

В обезображенном лице, с выбитыми пулей передними зубами и разорванной щекой, трудно было признать Жегулёва; но было что-то городское, чистоплотное в одежде и тонких, хотя и чёрных, но сохранившихся руках, выделявшее его из немой компании других мертвецов, — да и просто был он значительнее других.

— Если не убежал, то, пожалуй, и этот, — соображал пристав, переходя от надежды к сомнению.

                                                                                          из романа писателя и драматурга Леонида Андреева - «Сашка Жегулёв»

31 - ым Следственным отделом установленно или шестёрки ходят с козырей ))

   А помнишь, Галя, как я в армию пошёл? И от тебя, всё ждал письма. А друг сказал, что я другую там нашёл. И ты поверила словам ...  (©)

В каком, не вспомню, королевстве,
Игры используя азарт;
"Тусуясь" в самом людном месте,
Среди больших козырных карт…

Игральный статус повышая,
Морали принципы презрев;
Лишь на случайность уповая,
Была красотка, – Дама Треф.

Ни в Монте - Карло, ни в Монако
Такой не видели расклад,
Чтоб так, без принципов, однако;
Отдаться всей колоде карт.

Но даму мало что смущало,
Она доверилась судьбе;
И лишь игра её прельщала,
На мягком, карточном столе.

Игрой своей она блистала,
Успехом головы кружа;
То на Вольте она лежала,
То вдруг ложилась под Туза.

То с Королями она зналась,
То с их прислугой всех мастей;
А то вдруг, в купле развлекалась,
С красоткой, - Дамою Червей.

                                                                  Козырная Дама (отрывок)
                                                                   Автор: Василий Букин

Диана Теркулова (Клофелинщица) - Криминальный талант (1988)

В воскресенье Ромка прснулся довольно поздно. Во рту сухо, голова болит, на душе муторно. "Пивка бы сейчас," - пришла первая спасительная мысль, но он тут же отогнал её.

Прекрасно знал - в холодильнике из питья ничегошеньки нет. Так что за пивом надо идти в ближайший ларек на остановке.

С трудом поднялся с постели, но сил хватило только что бы добрести до ванной.

Спустил из крана холодную воду и долго, с наслаждением пил спасительную влагу.

Насытившись до тошноты, пошёл обратно, к постели.

Так плохо, скверно, он себя никогда не чувствовал.

В грудь словно кто кол вбил, сердце бешенно, аритмично билось у самого горла.

"Наверное давление поднялось," - сделал он неутешительный вывод, припоминая вчерашний день...

" Каких-то баб подцепил. Пошёл опохмеляться, а по дороге познакомился с двумя девчонками."

От тесного знакомства не отказались. Черненькая - Галя, светленькая - Валя.

Взял выпить, что они захотели - жёлтой настойки.

Деньги есть, желание тоже, чего не угостить. К столу фруктов прикупил. Не с пустыми же руками в гости идти.

Дрогой всё выспрашивали, кто да откуда.

Пришли на Галину квартиру, закусь на стол, выпили - хорошо стало. Потом ешё и ещё... 

Ромка уже намеревался с обеими переспать, а тут Валя, вроде как домой засобиралась и Галя стала настойчиво посылать его в ванную комнату.

Чего непонятного - пошёл, под душ встал, а у самого предчувствие нехорошее:

"Говорят загадками, перемигиваются. Себе на уме."

Выходить из ванной стал и, случайно, услышал меж ними вкрадчивый разговор:

- Не мало будет? - спрашивает подругу Галя.

- Да не бйся ты, этого вполне хватит. Проверенно. Ни тебя, ни квартиру не запомнит, - и осеклась заметив его.

Засуетились, опять угощать стали:- На посошок!

Тянет Ромка настойку, а она, против воли, в глотку не лезет, противная стала, словно подменили.

"Может чего подсыпали,"- мелькнула догадка.

А те пристали: - Пей до дна, пей до дна! Перед женщинами Ромка ломаться не стал, через силу, но выпил. Валя враз оделась и ушла. Через некоторое время голова отяжелела. Галя в спальню пошла, провожая его зовущим взглядом.

Легла в нигляже на кровать. Он к ней, раздевать до конца.

- Так - так! Пора ментов вызывать,- произнесла она иронично угрозу.

Ромку словно кипятком ошпарило. Сразу прозрел и, кажется, даже протрезвел. Чувствует - дело пахнет керосином."

Что-то не то! На провокацию смахивает. Может по правде милицию вызвать."- лихорадочно размышлял дряблыми мозгами."Скажет износиловал. Доказывай потом, что ты не осёл.У таких всё схвачено и заплачено..."

- Я сейчас, - отстал Ромка, - в туалет больно хочется. А сам на гране "отруба". Кое как совладал с собой, потихоньку ботинки нашмыгнулна ноги, не зашнуровывая, куртку в охапку и ходу...

Поздно спохватилась хозяйка, схватила было за рукав на пороге, да какой там.., разве бабе с мужиком совладать Сбежал от неё удачно. Дальше помнится такси, подъезд своего дома и всё ...

"Скорее всего,подруги, подмешали в спиртное клафелин. Тем более, эта преподобная Валя, говорила,что она работает в больнице медсестрой. Ей ничего не стоит взять эти таблетки на работе.

Так-то, в аптеке, без рецепта не дадут. Судя по всему у этих клофелинщиц опробированный бизнес. После попойки или "обчищают" клиента и выбрасывают на площадку, или вызывают своего милиционера.

Составляют протокол об износиловании и потом попробуй открутись. Любые деньги отдашь, лишь бы не сидеть...

Не - ет теперь всё теперь никаких случайных знакомств.

Ну и жизнь пошла! Хуже вчерашней.

Того и гляди во что нибудь криминальное вляпаешься..."

                                                                                                                                                                    Клофелинщицы. Рассказ
                                                                                                                                                                      Автор: Николай Гуркин

(кадр из фильма «Криминальный талант» 1988)

Сатирой по тарификации грузов и прочим орудиям производства

Если будет качество у Муштая отличное,
он клеймо получит от ОТК личное,
станет зарабатывать денежки приличные
и частенько "кушать" водочку Столичную.
Он пойдёт однажды в автомагазин,
купит себе новенький чудо - лимузин
и на море свозит дочек и Людмилу,
и как босс покажется заводскому миру.
Навезёт в квартиру "половину" ГУМа,
с ветерком прокатит он в деревню кума.
Вероятно, скажут люди из Гомольщи:
"Муштаи жывуть соби, як паны у Польши".
Жена буркнет Бублику: "Вот берись за ум,
вишь, как обскакал тебя непутёвый кум.
Или, может, руки у тебя не те?
Мы так жить не сможем даже и в мечте!
Делай же детали, Коль, и ты отличные,
получай скорее, милый, клеймо личное."
Только не получит Бублик клеймо личное,
у него поступки очень неприличные:
во хмелю заходит Коля в сильный раж,
прыгает с завода на чужой гараж.
Выть ты будешь, Коля, уподобясь волку,
коль не перестанешь бегать в самоволку.
За забором пиво пьёшь и жрёшь таранку,
а на станках толкатели скручены в баранку.
И резцы поломаны, и прошёл металл *,
пока за забором ты икру метал...
По утру бригада брак твой выбирала,
из станка охапкой стружка выпирала.
От сивухи даже повело все пробки.**
Уходи, немедленно, от опасной тропки!

                                                                                    Личное клеймо
                                                                       Автор:  Николай Медведев 4
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

* И резцы поломаны, и прошёл металл - Металл - Прутки для изготовления заготовок и деталей. Примечание автора.

** От сивухи даже повело все пробки -  ПРОБКИ -вид инструмента для контроля размеров деталей. Примечание автора.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Киножурнал Фитиль. Выпуск "Ароматные шины" 1981 год.

Глава XXV Авессалом Владимирович Изнурёнков (фрагмент)

Об Авессаломе Владимировиче Изнурёнкове можно было сказать, что другого такого человека нет во всей республике.

Республика ценила его по заслугам. Он приносил ей большую пользу.

И за всем тем он оставался неизвестным, хотя в своём искусстве он был таким же мастером, как Шаляпин – в пении, Горький – в литературе, Капабланка – в шахматах,(1) Мельников – в беге на коньках (2) и самый носатый, самый коричневый ассириец, занимающий лучшее место на углу Тверской и Камергерского, – в чистке сапог жёлтым кремом.

Шаляпин пел. Горький писал большой роман (3). Капабланка готовился к матчу с Алёхиным (4). Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнурёнков – острил.

Он никогда не острил бесцельно, ради красного словца. Он острил по заданиям юмористических журналов.

На своих плечах он выносил ответственнейшие кампании. Он снабжал темами для рисунков и фельетонов большинство московских сатирических журналов.

Великие люди острят два раза в жизни. Эти остроты увеличивают их славу и попадают в историю.

Изнурёнков выпускал не меньше шестидесяти первоклассных острот в месяц, которые с улыбкой повторялись всеми, и все же оставался в неизвестности.

Если остротой Изнурёнкова подписывался рисунок, то слава доставалась художнику. Имя художника помещали над рисунком. Имени Изнурёнкова не было.

– Это ужасно! – кричал он. – Невозможно подписаться. Под чем я подпишусь? Под двумя строчками?

И он продолжал с жаром бороться с врагами общества: плохими кооператорами, растратчиками, Чемберленом и бюрократами.

Он уязвлял своими остротами подхалимов, управдомов, частников, завов, хулиганов, граждан, не желавших снижать цены (5), и хозяйственников, отлынивавших от режима экономии.

После выхода журналов в свет остроты произносились с цирковой арены, перепечатывались вечерними газетами без указания источника и преподносились публике с эстрады «авторами - куплетистами».

Изнурёнков умудрялся острить в тех областях, где, казалось, уже ничего смешного нельзя было сказать.

Из такой чахлой пустыни, как вздутые накидки на себестоимость, Изнурёнков умудрялся выжать около сотни шедевров юмора.

Гейне опустил бы руки, если бы ему предложили сказать что - нибудь смешное и вместе с тем общественно полезное по поводу неправильной тарификации грузов малой скорости; Марк Твен убежал бы от такой темы. Но Изнурёнков оставался на своём посту.

Он бегал по редакционным комнатам, натыкаясь на урны для окурков и блея. Через десять минут тема была обработана, обдуман рисунок и приделан заголовок.

Увидев в своей комнате человека, уносящего опечатанный стул, Авессалом Владимирович взмахнул только что выглаженными у портного брюками, подпрыгнул и заклекотал:

– Вы с ума сошли! Я протестую! Вы не имеете права! Есть же, наконец, закон! Хотя дуракам он и не писан, но вам, может быть, понаслышке известно, что мебель может стоять ещё две недели!.. Я пожалуюсь прокурору!.. Я уплачу, наконец!

Ипполит Матвеевич стоял на месте, а Изнурёнков сбросил пальто и, не отходя от двери, натянул брюки на свои полные, как у Чичикова, ноги. Изнурёнков был толстоват, но лицо имел худое.

Воробьянинов не сомневался, что его сейчас схватят и потащат в милицию. Поэтому он был крайне удивлён, когда хозяин комнаты, справившись со своим туалетом, неожиданно успокоился.

– Поймите же, – заговорил хозяин примирительным тоном, – ведь я не могу на это согласиться.

Ипполит Матвеевич на месте хозяина комнаты тоже в конце концов не мог бы согласиться, чтобы у него среди бела дня крали стулья. Но он не знал, что сказать, и поэтому молчал.

– Это не я виноват. Виноват сам Музпред (6). Да, я сознаюсь. Я не платил за прокатное пианино восемь месяцев, но ведь я его не продал, хотя сделать это имел полную возможность. Я поступил честно, а они по-жульнически. Забрали инструмент, да еще подали в суд и описали мебель (7). У меня ничего нельзя описать. Эта мебель – орудие производства (8). И стул тоже орудие производства.

Ипполит Матвеевич начал кое - что соображать.

– Отпустите стул! – завизжал вдруг Авессалом Владимирович. – Слышите? Вы! Бюрократ!

Ипполит Матвеевич покорно отпустил стул и пролепетал:

– Простите, недоразумение, служба такая.

Тут Изнурёнков страшно развеселился. Он забегал по комнате и запел:

«А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда».(9)

Он не знал, что делать со своими руками. Они у него летали. Он начал завязывать галстук и, не довязав, бросил, потом схватил газету и, ничего в ней не прочитав, кинул на пол.

Так вы не возьмёте сегодня мебель?.. Хорошо!.. Ах! Ах!

Ипполит Матвеевич, пользуясь благоприятно сложившимися обстоятельствами, двинулся к двери.

– Подождите! – крикнул вдруг Изнурёнков. – Вы когда - нибудь видели такого кота? Скажите, он в самом деле пушист до чрезвычайности?

Котик очутился в дрожащих руках Ипполита Матвеевича.

– Высокий класс!.. – бормотал Авессалом Владимирович, не зная, что делать с излишком своей энергии. – Ах!.. Ах!..

Он кинулся к окну, всплеснул руками и стал часто и мелко кланяться двум девушкам, глядевшим на него из окна противоположного дома. Он топтался на месте и расточал томные ахи.

– Девушки из предместий! Лучший плод!.. Высокий класс!.. Ах!.. А по утру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда.
– Так я пойду, гражданин, – глупо сказал главный директор концессии.
– Подождите, подождите! – заволновался вдруг Изнурёнков. – Одну минуточку!.. Ах!.. А котик? Правда он пушист до чрезвычайности?.. Подождите!.. Я сейчас!..

Он смущённо порылся во всех карманах, убежал, вернулся, ахнул, выглянул из окна, снова убежал и снова вернулся.

– Простите, душечка, – сказал он Воробьянинову, который в продолжение всех этих манипуляций стоял, сложив руки по-солдатски.

С этими словами он дал предводителю полтинник.

– Нет, нет, не отказывайтесь, пожалуйста. Всякий труд должен быть оплачен.
– Премного благодарен, – сказал Ипполит Матвеевич, удивляясь своей изворотливости.

                                                                    из сатирического  романана Ильи Ильфа и Евгения Петрова - «Двенадцать стульев»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1) Капабланка – в шахматах -  – X. Р. Капабланка (1888–1942) был чемпионом мира в 1921–1927 годах. Здесь и далее примечание редактора.

(2) Мельников – в беге на коньках -  Я. Ф. Мельников (1896 – 1960) был чемпионом России в 1915 году, чемпионом СССР в 1924 – 1935 годах, Европы – в 1927 году.

(3) Горький писал большой роман - Имеется в виду «Жизнь Клима Самгина»: отрывки из этого романа с июня 1927 года публиковала «Правда», а затем и другие советские периодические издания, что было предметом постоянных шуток в литературной среде.

(4) Капабланка готовился к матчу с Алёхиным -  Этот матч, состоявшийся осенью 1927 года, выиграл А. А. Алёхин (1892 – 1946).

(5) граждан, не желавших снижать цены -  Речь идёт об очередной кампании по снижению цен на ряд товаров, что проводилась согласно решению, принятому пленумом ЦК ВКП (б) в феврале 1927 года. Кампания эта пропагандировалась как новое «достижение социализма», и частным предпринимателям, которых обязали снизить цены в заранее указанном процентном отношении к конкретно определённому сроку, она принесла весьма значительные убытки, поскольку экономическими факторами не обусловливалась. Шутки по поводу торговцев, недовольных подобного рода внеэкономическими методами, были едва ли не самыми распространёнными в тогдашней переодике.

(6) Это не я виноват. Виноват сам Музпред -  Официальное название упомянутой организации – Объединение государственных музыкальных предприятий при Народном комиссариате просвещения, или же Государственный музыкальный трест «Музпред». Занималась она производством, ремонтом, продажей и прокатом музыкальных инструментов и граммофонов.

(7) Забрали инструмент, да еще подали в суд и описали мебель - Согласно тогдашним правилам, в случае длительной неуплаты клиентом взносов за прокат, прокатная организация, вернув своё имущество, имела право требовать ещё и возмещения убытков – сумму, которую должна была бы получить за истекший срок.

(8) Эта мебель – орудие производства - Изнурёнков заблуждается или же сознательно лжёт: хоть и существовала практика обложения литераторов налогами как «некооперированных кустарей», а при описании имущества ремесленников не полагалось включать в опись «орудия производства», однако в любом случае гамбсовский стул к «средствам производства» не мог быть отнесён.

(9) Он забегал по комнате и запел: «А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда» - Цитируются строки популярного тогда шуточного романса из репертуара Московского театра миниатюр – о некоей девушке, постоянно оказывающейся жертвой различного рода инцидентов (падение с высотного здания, автомобильная авария и т. п.), однако неизменно выходящей из всех злоключений невредимой. Автор не установлен.

Предъявитель сего © 

Надеваю я форму врага,
Говорю на чужом языке…
И, наверное, чья-то рука
Держит палец уже на курке.
Выбирает поглуше дворы,
Выжидает, за мною скользя:
Это свой! Только мне до поры
Никому раскрываться нельзя.

Я давно не боюсь ничего.
Смерть пока выбирает других.
Но, пожалуй, страшнее всего,
Если рядом стреляют в своих.
Оглушить бы врага и кончать!
Но, зубами от горя скрипя,
Ты обязан стоять и молчать,
Чтоб случайно не выдать себя.

                                                      Под чужим именем (отрывок)
                                                      Автор: Сергей Семянников

Глава VI. Первая ночь

В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Коротков прочитал её.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

«Дорогой сосед!

Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю вам в подарок вино. Пейте на здоровье — его никто не хочет покупать. Они в углу.

                                                                                                                                                                                                           Ваша А. Пайкова».
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Косо улыбнувшись, Коротков прогремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажёг лампу и, как был, в кэпке, и пальто, повалился на кровать.

Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера.

Сорвав кэпку, он швырнул её в угол, одним взмахом сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.

— Вот! Вот! Вот! — провыл Коротков и с хрустом давил чортовы коробки, смутно, мечтая, что он давит голову Кальсонера.

При воспоминании об яйцевидной голове, появилась вдруг мысль о лице бритом и бородатом, и тут Коротков остановился.

— Позвольте… как же это так?.. — прошептал он и провёл рукой по глазам, — это что же? Чего же это я стою и занимаюсь пустяками, когда всё это ужасно. Ведь, не двойной же он, в самом деле?

Страх пополз через чёрные окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами.

Но от этого не полегчало.

Двойное лицо, то обрастая бородой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из углов, сверкая зеленоватыми глазами. Наконец, Коротков не выдержал и чувствуя, что мозг его хочет треснуть от напряжения, тихонечко заплакал.

Наплакавшись и получив облегчение, он поел вчерашней скользкой картошки, потом опять, вернувшись к проклятой загадке, немного поплакал.

— Позвольте… — вдруг пробормотал он, — чего же это я плачу, когда у меня есть вино?

Он залпом выпил пол чайного стакана. Сладкая жидкость подействовала через пять минут, — мучительно заболел левый висок, и жгуче и тошно захотелось пить.

Выпив три стакана воды, Коротков от боли в виске совершенно забыл Кальсонера, со стоном содрал с себя верхнюю одежду и, томно закатывая глаза, повалился на постель.

«Пирамидону бы…» шептал он долго, пока мутный сон не сжалился над ним.

VII. Орган и кот (Фрагмент)

В 10 часов утра следующего дня Коротков наскоро вскипятил чай, отпил без аппетита четверть стакана и, чувствуя, что предстоит трудный, хлопотливый день, покинул свою комнату к перебежал в тумане через мокрый асфальтовый двор.

На двери флигеля было написано:

«Домовой».

Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его прочитали:

«По случаю смерти свидетельства не выдаются».

— Ах ты, господи, — досадливо воскликнул Коротков, — что же это за неудачи на каждом шагу. — И добавил: — ну, тогда с документами потом, а сейчас в Спимат (*). Надо разузнать, как и что. Может, Чекушин уже вернулся.

Пешком, так как деньги все были украдены, Коротков добрался до Спимата и, пройдя вестибюль, прямо направил свои стопы в канцелярию.

На пороге канцелярии он приостановился и приоткрыл рот. Ни одного знакомого лица в хрустальном зале не было. Ни Дрозда, ни Анны Евграфовны, словом — никого.

За столами, напоминая уже не ворон на проволоке, а трёх соколов Алексея Михайловича (**), сидели три совершенно одинаковых бритых блондина в светлосерых клетчатых костюмах и одна молодая женщина с мечтательными глазами и бриллиантовыми серьгами в ушах.

Молодые люди не обратили на Короткова никакого внимания, и продолжали скрипеть в гроссбухах, а женщина сделала Короткову глазки.

Когда же он в ответ на это растерянно улыбнулся, та надменно улыбнулась и отвернулась.

«Странно», подумал, Коротков и, запнувшись о порог, вышел из канцелярии.

У двери в свою комнату он поколебался, вздохнул, глядя да старую милую надпись:

«Делопроизводитель»,

открыл дверь и вошёл. Свет немедленно померк в коротковских глазах, и пол легонечко качнулся под ногами.

За коротковским столом, растопырив локти и бешено строча пером, сидел своей собственной персоной Кальсонер. Гофрированные блестящие волосы закрывали его грудь.

Дыхание перехватило у Короткова, пока он глядел на лакированную лысину над зелёным сукном. Кальсонер первый нарушил молчание.

— Что вам угодно, товарищ? — вежливо проворковал он фальцетом.

Коротков судорожно облизнул губы, набрал в узкую грудь большой куб воздуха и сказал чуть слышно:

— Кхм… я, товарищ, здешний делопроизводитель… То - есть… ну да, ежели помните приказ…

Изумление изменило резко верхнюю часть лица Кальсонера. Светлые его брови поднялись, и лоб превратился в гармонику.

— Извиняюсь, — вежливо ответил он, — здешний делопроизводитель — я.

Временная немота поразила Короткова. Когда же она прошла, он сказал такие слова:

— А как же? Вчера, то - есть. Ах, ну да. Извините, пожалуйста. Впрочем, я спутал. Пожалуйста.

Он задом вышел из комнаты и в коридоре сказал себе хрипло:

— Коротков, припомни-ка, какое сегодня число?

И сам же себе ответил:

— Вторник, т. - е. пятница. Тысяча девятьсот.

Он повернулся и тотчас перед ним вспыхнули на человеческом шаре слоновой кости две коридорных лампочки и бритое лицо Кальсонера заслонило весь мир.

— Хорошо! — грохнул таз, и судорога свела Короткова, — я жду вас. Отлично. Рад познакомиться.

С этими словами он пододвинулся к Короткову и так пожал ему руку, что тот встал на одну ногу, словно аист на крыше.

— Штат я разверстал, — быстро, отрывисто и веско заговорил Кальсонер. — Трое там, — он указал на дверь в канцелярию, — и, конечно, Манечка. Вы — мой помощник. Кальсонер — делопроизводитель. Прежних всех в шею. И идиота Пантелеймона также. У меня есть сведения, что он был лакеем в Альпийской Розе (***). Я сейчас сбегаю в отдел, а вы пока напишите с Кальсонером отношение насчёт всех, и в особенности насчёт этого, как его… Короткова. Кстати: вы немного похожи на этого мерзавца. Только у того глаз подбитый.
— Я. Нет, — сказал Коротков, качаясь и с отвисшей челюстью, — я не мерзавец. У меня украли все документы. До единого.
— Все? — выкрикнул Кальсонер, — вздор. Тем лучше.

Он впился в руку тяжело задышавшего Короткова и, пробежав но коридору, втащил его в заветный кабинет и бросил на пухлый кожаный стул, а сам уселся за стол.

Коротков, всё ещё чувствуя странное колебание пола под ногами, съёжился и, закрыв глаза, забормотал:

Двадцатое было понедельник, значит вторник, двадцать первое. Нет. Что я? Двадцать первый год. Исходящий № 0,15, место для подписи тире Варфоломей Коротков. Это значит я. Вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник. И понедельник на Пэ и пятница на Пэ, а воскресенье… вскрссс… на Эс, как и среда…

Кальсонер с треском расчеркнулся на бумаге, хлопнул по ней печатью и ткнул ему. В это мгновение яростно зазвонил телефон. Кальсонер ухватился за трубку и заорал в неё:

— Ага! Так. Так. Сию минуту приеду.

Он кинулся к вешалке, сорвал с неё фуражку, прикрыл ею лысину и исчез в дверях с прощальными словами:

— Ждите меня у Кальсонера.
— Всё решительно помутилось в глазах Короткова, когда он прочёл написанное на бумажке со штампом:

«Предъявитель сего суть действительно мой помощник т. Василий Павлович Колобков, что действительно верно. Кальсонер».

— О-о! — простонал Коротков, роняя на пол бумагу и фуражку, — что же это такое делается

                                                                                                                                         из повести Михаила Булгакова - «Дьяволиада»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) И добавил: — ну, тогда с документами потом, а сейчас в Спимат - Спимат — это аббревиатура, которая означает «Главная Центральная База Спичечных Материалов», название учреждения из повести М. А. Булгакова «Дьяволиада».

(**) напоминая уже не ворон на проволоке, а трёх соколов Алексея Михайловича — Три сокола Алексея Михайловича - это три ростовских сокола, которых царь Алексей Михайлович отправил в Москву в 1650 году. Их имена: Сирин, Смирен и Солов.  Царь лично давал имена своим соколам и записывал их в специальные «столбцы». Чтобы сокольники не перепутали птиц, на их должиках делали заметки с узлами, по которым можно было узнать, какое имя принадлежит конкретному соколу.

(***) У меня есть сведения, что он был лакеем в Альпийской Розе - «Альпийская роза» — исторический ресторан в центре Москвы, здание которого имеет статус выявленного объекта культурного наследия. Некоторые факты о ресторане:
Открыт в 1870-х годах под названием «Под Альпийской розой», позднее переименован в «Альпийскую розу».
В ресторане подавались блюда европейской, в особенности немецкой, кухни, а также заграничное баварское пиво.
Изначально посетителями были в основном члены расположенного неподалёку Немецкого клуба.
В ресторане выступали артисты и поэты, в том числе Сергей Есенин.
Упоминается в повести Михаила Булгакова «Дьяволиада» (1924).
В 1935 году здание бывшего ресторана «Альпийская роза» стало «Московским городским домом учителя».