По волнам ночи

Под высоким потолком –
Паутины,
Чашки с зимним молоком
Не остынут,
Ночь – белёсые глаза
В полумраке,
Да чернильная слеза
На бумаге,
Я прошу вторую ночь –
Не приходит
Сон, и пишется не в мочь –
К непогоде...
По утру падут дожди
Синей тушью,
Города мои спасти
От бездушья.

               ПОД ВЫСОКИМ ПОТОЛКОМ...
                       Автор: Плохов Игорь

Когда мне было двенадцать лет, отец, к моему восторгу, неожиданно извлек на свет божий коротковолновый приемник. Приемник назывался «филипс» и мог принимать радиостанции всего мира — от Копенгагена до Сурабаи. Во всяком случае, на эту мысль наводили названия городов на его жёлтой шкале.
По меркам того времени «филипс» этот был вполне портативным — уютная коричневая вещь 25х35 см, с вышеупомянутой жёлтой шкалой и с похожим на кошачий, абсолютно завораживающим зелёным глазом индикатора настройки. Было в нем, если я правильно помню, всего шесть ламп, а в качестве антенны хватало полуметра простой проволоки. Но тут и была закавыка. Для постового торчащая из окна антенна означала бы только одно. Для подсоединения приёмника к общей антенне на здании нужна была помощь специалиста, а такой специалист, в свою очередь, проявил бы никому не нужный интерес к вашему приёмнику. Держать дома иностранные приёмники не полагалось — и точка. Выход был в паутинообразном сооружении под потолком, и так я и поступил. Конечно, с такой антенной я не мог поймать Братиславу или тем более Дели. С другой стороны, я всё равно не знал ни чешского, ни хинди. Программы же Би-би-си, «Голоса Америки» и радио «Свобода» на русском языке всё равно глушились. Однако можно было ловить передачи на английском, немецком, польском, венгерском, французском, шведском. Ни одного из них я не знал. Но зато по «Голосу Америки» можно было слушать программу «Time for Jazz», которую вёл самым роскошным в мире бас-баритоном Уиллис Коновер.
Этому коричневому, лоснящемуся, как старый ботинок, «филипсу» я обязан своими первыми познаниями в английском и знакомством с пантеоном джаза. К двенадцати годам немецкие названия в наших разговорах начали исчезать с наших уст, постепенно сменяясь именами Луиса Армстронга, Дюка Эллингтона, Эллы Фицджеральд, Клиффорда Брауна, Сиднея Беше, Джанго Райнхардта и Чарли Паркера. Стала меняться, я помню, даже наша походка: суставы наших крайне скованных русских оболочек принялись впитывать свинг. Видимо, не один я среди моих сверстников сумел найти полезное применение метру простой проволоки.
Через шесть симметричных отверстий в задней стенке приёмника, в тусклом свете мерцающих радиоламп, в лабиринте контактов, сопротивлений и катодов, столь же непонятных, как и языки, которые они порождали, я, казалось, различал Европу. Внутренности приёмника всегда напоминали ночной город, с раскиданными там и сям неоновыми огнями. И когда в тридцать два года я действительно приземлился в Вене, я сразу же ощутил, что в известной степени я с ней знаком. Скажу только, что, засыпая в свои первые венские ночи, я явственно чувствовал, что меня выключает некая невидимая рука — где-то в России.
Это был прочный аппарат. Когда однажды, в пароксизме гнева, вызванного моими бесконечными странствиями по радиоволнам, отец швырнул его на пол, пластмассовый ящик раскололся, но приёмник продолжал работать. Не решаясь отнести его в радиомастерскую, я пытался, как мог, починить эту похожую на линию Одер — Нейсе трещину с помощью клея и резиновых тесемок. С этого момента, однако, он существовал в виде двух почти независимых друг от друга хрупких половинок. Конец ему пришёл, когда стали сдавать лампы. Раз или два мне удалось отыскать, через друзей и знакомых, какие-то аналоги, но даже когда он окончательно онемел, он оставался в семье — покуда семья существовала. В конце шестидесятых все покупали латвийскую «спидолу» с её телескопической антенной и всяческими транзисторами внутри. Конечно, приём был у неё лучше, и она была портативной. Но однажды в мастерской я увидел её без задней крышки. Наиболее положительное, что я мог бы сказать о её внутренностях, это что они напоминали географическую карту (шоссе, железные дороги, реки, притоки). Никакой конкретной местности они не напоминали. Даже Ригу.

                                                                                                                                                                            Автор: Иосиф Бродский
                                                                                                                                                                         "Трофейное" (Отрывок)