В ожидании странного незнакомца с двумя бутылками сидра
Ты — моя подсказка не подсказанная. И моя ты сказка нерассказанная. И вино моё недопитое. Ты — судьба моя, вся разбитая. Не кричу я, никому я не жалуюсь. Не пила, не пью, просто балуюсь. Не делилась я советами и подсказками. Расскажи, пожалуйста, сказку мне!
Автор:Внучка
А сам виновник волнения публики в день знаменитого митинга под вечер ехал в экстренном поезде на Детройт, на Бэффало, на Ниагару и на Чикаго…
Как он попал в этот поезд, он помнил потом очень смутно. Когда толпа остановилась, когда он понял, что более уже ничего не будет, да и быть более уже нечему, кроме самого плохого, когда, наконец, он увидел Гопкинса лежащим на том месте, где он упал, с белым, как у трупа, лицом и закрытыми глазами, он остановился, дико озираясь вокруг и чувствуя, что его в этом городе настигнет, наконец, настоящая погибель. С этой минуты он стал опять точно беспомощный ребёнок и покорно побежал за каким - то долговязым итальянцем, который схватил его за руку и увлёк за собой.
Через площадь они пробежали вместе с другими, потом вбежали в переулок, потом спустились в какой - то подвал, где было еще с десяток беглецов, частью мрачных, частью, по-видимому, довольных сегодняшним днём. Мрачны были старики, довольны молодые бобыли и в том числе долговязый спаситель Матвея. Это был тот самый молодой человек, который утром, перед митингом, хлопал Матвея по плечу и щупал его мускулы. Весёлому малому, кажется, очень понравилась манера обращения Матвея с полицией. Он и несколько его товарищей кинулись вслед за Матвеем, расчистившим дорогу, но затем, когда толпа остановилась, не зная, что делать дальше, он сообразил, что теперь остается только скрыться, так как дело принимало оборот очень серьёзный. И он счёл своей обязанностью позаботиться также о странном незнакомце.
Из переулка Матвея ввели в какое - то помещение, длинное, узкое и довольно тёмное. Здесь столпилось десятка два человек, разных национальностей, которые, чувствуя себя в безопасности, обсуждали события дня. Они горячо спорили при этом: одни находили, что митинг сорван напрасно, другие доказывали, что, наоборот, всё вышло хорошо, и факт прямого столкновения с полицией произведёт впечатление даже сильнее «слишком умеренных» речей Гомперса. Всё это привело, наконец, споривших к вопросу: что же им делать со странным незнакомцем?
Они приступили к Матвею с расспросами на разных языках, но он только глядел на них своими синими глазами, в которых виднелась щемящая тоска, и повторял: Миннесота… Дыма… Лозинский…
Наконец долговязый юноша пришёл к заключению, что не остаётся ничего другого, как переодеть Матвея и отправить его по железной дороге в Миннесоту. Достали одежду, которая сразу затрещала по швам, когда её напялили на Матвея, а затем привели парикмахера из членов того же общества. Сначала Матвей оказал было сопротивление, но когда молодой верзила очень красноречивым жестом показал на шею, как бы охватывая её петлей, — Матвей понял и покорно отдался своей судьбе. Через десять минут в небольшое зеркальце на Матвея глядело чужое, незнакомое лицо, с подстриженными усами и небольшой лопаткой вместо бороды.
Молодой человек похлопал его по плечу. Лозищанин понял, что эти люди заботятся о нём, хотя его удивляло, что этот беспечный народ относился к его печальному положению с каким - то непонятным весельем. Как бы то ни было, под вечер, совершенно преображённый, он покорно последовал за молодыми людьми на станцию железной дороги. Здесь у него взяли деньги, отсчитали, сколько было нужно, остальное (не очень много) отдали ему вместе с билетом, который продели за ленту шляпы. Перед самым отходом поезда долговязый принёс ещё две бутылки сидра, большой белый хлеб и несколько фруктов. Всё это было уложено в корзине. Это до глубины души тронуло Матвея, который крепко обнял своего благодетеля.
— Ты мне всё равно, как родной, — сказал Матвей. — Никогда тебя не забуду… — Долговязый похлопал его по плечу, и вся компания, весело кивая и смеясь, проводила взглядами поезд, который понёс Матвея по туннелям, по улицам, по насыпям и кое - где, кажется, по крышам, всё время звоня мерно и печально. Некоторое время в окнах вагона ещё мелькали дома проклятого города, потом засинела у самой насыпи вода, потом потянулись зелёные горы, с дачами среди деревьев, кудрявые острова на большой реке, синее небо, облака… потом большая луна, как вчера на взморье, всплыла и повисла в голубоватой мгле над речною гладью…
Корзина с провизией склонилась в руках ослабевшего человека, сидевшего в углу вагона, и груши из неё посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил её рядом с ним. Потом вошёл кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из - за ленты его шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал, сидя, и на лице его бродила печальная судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
А поезд летел, и звон, мерный, печальный, оглашал то спящие ущелья, то долины, то улицы небольших городов, то станции, где рельсы скрещивались, как паутина, где, шумя, как ветер в непогоду, пролетали такие же поезда, по всем направлениям, с таким же звоном, ровным и печальным.
из Главы XXVI романа Короленко В. Г. - «Без языка»
Не мни себя - смертную ангелом, Не мни свою душу вечной, Не ставь сотни на чёрное, Не ставь на зеро тысячи. Кто - то из нас отведёт глаза Кивком убийственно точным, Ставку мою заберут назад Как не ставшую очной.
Память моя в долгах, выше карточных, Тонче - шёлковых, нежно - удавочных. Их не вымарать и не выкупить, только на новую выменять прохладную свеже - ситцевую.
Долг памяти (Отрывок) Автор: Ирина Стрелкова
Поезд шёл на полном ходу. Колёса мерно постукивали, а за окнами проплывали небольшие деревушки, леса, реки.
Василий сидел у окна в плацкартном вагоне и, не отрываясь, смотрел в окно. Солнце клонилось к закату, и мир постепенно погружался в ночную темень и прохладу.
Соседи по полкам деловито суетились в своих закутках, кто -то тащил постельное бельё от проводника, кто -то осторожно нёс чай в гранёных стаканах и железных подстаканниках, где - то в вагоне заплакал маленький ребёнок и через минуту в сторону туалета пробежал подвыпивший мужчина с памперсом в руке. Всё было, так же, как и тогда когда Василий был ещё ребёнком, те же грязные вагоны, то же непросохшее сероватое бельё, тот же нескончаемый гомон соседей, и бесконечное пространство, через которое пробирался пассажирский поезд.
Всё, так же, как и тогда, но за одним исключением…
*** Вася отвел взгляд от окна, его соседи, семейная пара средних лет и их сын, мальчишка лет одиннадцати, играли в карты. Судя по красному носу паренька, сегодня ему в картах не везло. Вася улыбнулся, встал и пошёл в тамбур курить. Перед его мысленным взором пронесся отрывок из рекламы табачного производителя, и от этого образа он даже вздрогнул.
В тамбуре было сильно накурено. Около одной из дверей стояла молодая парочка, и как только Василий вошёл, они очень поспешно отстранились друг от друга, и молча уставились в окно. Вася улыбнулся и закурил. Жизнь продолжается, не смотря ни на что и, как и во все времена люди будут влюбляться, будут радоваться и страдать, но по своему ли выбору они будут все это делать? На этот вопрос у Василия ответа не было.
С тех пор, как в науке произошёл революционный прорыв, и учёным удалось внедриться в ранее недоступную часть жизни каждого человека - в человеческий сон, прошло лет восемь.
Поначалу все радовались, как дети, стало возможным программировать сны, и люди были счастливы от этого. Ведь действительно становилось возможным, во сне проходить обучение, стало возможным лечение сложных психических фобий, да и в области отдыха и расслабления для человека поистине распахнулся безбрежный океан возможностей. Но, как всегда случается, всё пошло не так как хотелось бы.
Впервые трансляцию Василий увидел года три назад. Во сне ему приснился сон, в котором он, не курящий тогда человек, скачет по прерии на коне и курит одну за одной, сигареты «******».
Василия поразила яркость и реальность сна, который он увидел. Следующей ночью ему «приснился» тот же самый сон, в ночь третью он опять скакал во весь опор с сигаретой в зубах.
А потом, как плотину прорвало, каждую ночь снились сны о пиве, о памперсах, о машинах, о шипучих прохладительных напитках, о поездках на удивительные острова. Снились шубы, квартиры, средства для похудения, новинки кинопроката и ещё чёрт знает что. Но последней каплей в чаше терпения, стал сон, в котором к Василию явился мужчина в чёрной хламиде и признался загробным голосом, что он де маг и чародей в пятом поколении и что к нему можно записаться на приём по такому то телефону.
Василий стал бояться спать. Момент засыпания он старался оттянуть как можно дольше. Но усталость рано или поздно брала верх над ним, и он проваливался в мир кошмарных сно - роликов. В конечном итоге Василий решил бежать.
*** - Вам билет, до какой станции? – спросила кассир на вокзале. - А какая самая дальняя станция следования поезда? – спросил Вася. - В каком направлении? – совершенно без эмоций спросила кассир. - Ну не знаю, - растерялся Вася, - Давайте северное направление! Например, до Норильска! - Есть билеты до Красноярска, а оттуда можно и до Норильска добраться - всё таким же безучастным голосом сказала кассир. - Давайте до Красноярска! – приободрившись, сказал Вася, ему было всё равно куда ехать, только бы убежать от сно - роликов, и хотя бы разок выспаться, как в детстве, без снов. - Купе или плацкарт? – снова спросила кассир. - Купе, наверное, дорого, так что лучше плацкарт! – сказал Вася и достал пластиковую банковскую карту из бумажника. В сознании вспыхнул сно - ролик о Российских железных дорогах и их надёжности, и Василия, как всегда, передёрнуло.
*** Первая ночь в поезде была напичкана сно - роликами, как кекс изюмом. Второй ночью сно - ролики стали реже и судя по качеству и длительности дешевле. Василий немного обрадовался, ему стало казаться, что его план срабатывает. Но после того, как он проснулся в Красноярской гостинице, измученный все той же белибердой что и в Москве, он понял, что надо ехать дальше. От поезда он уже устал, шутка ли, более двух суток провести в плацкартном вагоне, Вася подумал о самолёте, и стал собираться.
Летать он, в общем, то не боялся, но каждый раз, когда садился в самолёт внутри него, как будто, что то сжималось, и душу сковывал неприятный холодок. Так было и в этот раз.
Самолёт взлетел, и Василий сразу же постарался уснуть. Не сразу, но он все же погрузился в состояние близкое ко сну. В самом начале мелькнули несколько сно - роликов, но после того, как самолёт набрал высоту, они исчезли.
Васю разбудила стюардесса. Самолёт шёл на посадку. В салоне ощущалось небольшое напряжение, пассажиры, молча ждали, когда шасси коснуться посадочной полосы. Видимо пилот был настолько опытным, что момент приземления так никто и не заметил. Самолёт остановился, и все пассажиры захлопали в ладоши.
Стюардесса мило улыбалась, и каждому выходящему говорила слова прощания. Василий выходил самым последним, он ненадолго задержался возле стюардессы и спросил:
- А вы спите в полётах?
Стюардесса удивлённо расширила глаза и мило улыбнувшись, ответила:
- Ну что вы? Конечно же, нет! - Зря! – сказал Вася и стал спускаться по трапу.
*** В Норильске Вася снова попал под воздействие сно - роликов и решил, что нужно продвигаться дальше, но куда дальше, он уже не представлял.
Он отправился в туристическую фирму и ему предложили в составе группы туристов, отправиться на Мыс Челюскин и Вася согласился. Группу везли на автобусе, потом они летели на самолёте, потом их пересадили на вездеходы и через некоторое время, Вася оказался на Мысе Челюскин. Он стоял на берегу и смотрел на северное, суровое море, а тем временем гид рассказывал, что справа простирается Карское море, а слева море Лаптевых. Вася почти не слушал, что говорил гид, он стоял на самом краю земли и ждал ночи, что бы понять для себя одну единственную вещь…
*** Василий проснулся утром в своей квартире, потянулся на постели, встал и отправился на кухню заваривать чай. У его ног вертелась кошка, и подняв на него жёлто - зелёные глаза, жалобно подмяукивала.
Вася пил горький чай и с удовольствие смотрел, как по небу проплывают облака, слушал, как в листве деревьев шелестит ветер, как чирикают неугомонные воробьи, и совершенно не замечал, ни рекламных баннеров, ни гудящей клаксонами пробки на дороге, ни пролетающих над его домом вертолётов - такси. И по ночам он спал, как в детстве, с красивыми волшебными снами или вовсе без них.
Сно - ролики никуда не делись, они продолжали быть, но Вася, стоя тогда на берегу двух северных морей понял, что мы слышим и видим только то, что хотим слышать и видеть, и он сделал свой выбор.
О любви мечтала я всегда, теперь ещё пуще И себе гадала иногда , на кофейной гуще Получалось или нет?,- что то выходило Но лишь жизнь нам даст ответ, будет или было!
Годы пролетели чередой, не вернуть обратно Встречи мимолетные с тобой, всё так не понятно Повседневной жизни мишура, лишь любовь награда Если б подарил её ты мне, я была бы рада
По ночам не спится что то мне, без любви я маюсь Тайны доверяю лишь луне, и заснуть стараюсь Но непроизвольно сердцу в такт, делаю движенья Довожу себя я часто так, до изнеможения ....
Непроизвольные движения ... Автор: Виктор Амелин
! Встречается нецензурное выражение !
Каждое раннее утро, когда на улицах Лондона ещё было темно, машинист Гарри Стивенс спускался в подземку –старейшую в мире. Он залезал в кабину первого вагона поезда – на своё рабочее место, и вскоре выводил состав на одну из линий…
Мимо проносились огни тоннеля, он тормозил на каждой станции, перроны которой были забиты людьми – особенно, по утрам и поздно вечером, все куда – то ехали и спешили.
И к вечеру, как казалось самому Гарри, поезд сам начинал уставать, как живое существо, и поздно ночью, наконец, его рабочий день завершался. Там же, где и начинался, - в депо.
И никто не знал, что Гарри относился к поезду, который водил каждый день, как к живому существу –иногда в кабине даже слушая музыку, которую, правда, заглушал стук колес по рельсам тоннелей…
… Ничего, дружище … - каждый вечер говорил Гарри Стивенс, вылезая из кабины. –Не успеешь за ночь соскучиться –я приду завтра, рано утром. Очень рано … И мы с тобой снова поработаем. Для всех людей, чтобы всем хорошо было…
Рабочий день машиниста метро миниатюра Автор: Василий Морозов
Ты в последнее время Стал как товарный состав. Мысли твои – Вагоны, Тяжёлые, мрачные, долгие - Ту-ту-тух, ту-ту-тух... Я на кухне сижу, Наливаю вина, Щебечу: Поменять бы колёса – Ведь скоро зима, А в ответ - Ту-ту-тух, ту-ту-тух ... Нам расстаться, наверно, пора ... Ну расстанься тогда, Просто встань и уйди, Другом будь, у двери Мусор ты захвати. А в ответ – Ту-ту-тух, ту-ту-тух ... Не могу отпустить, Ну прости ... Не осталось вина, Время – два, Спать пора ... На работу с утра. Ночь. Луна. Ты со мной, Поцелуи, любовь ... Нежный шепот в ушах. Засыпаем вдвоем. ... В полусне, Слышу я В тишине, Ту-ту-тух, ту-ту-тух ... У тебя в голове ...
Товарный состав Автор: Зухра Буракаева
Огонёк исчез. В коридоре послышались знакомые шаги коридорного Маркелыча. Из угла, где стояла кровать Тита, слышалась возня и вздохи. Тит одевался.
Я понял, что Маркелыч сообщил Титу какую - то новость. Все новости, случавшиеся вечером или за ночь, Тит всегда узнавал ранее всех, благодаря особому расположению Маркелыча, который уважал моего друга за его «простоту» и аккуратность. Я очень любил, проснувшись рано утром, слушать их простодушные беседы, в которых Тит с милой наивностью становился на уровень Маркелыча, выслушивая его новости и суждения и делясь с ним, в свою очередь, собственными соображениями, пускаясь порой и в научные толкования. Иной раз я не выдерживал и, «по младости», как говорил Маркелыч, начинал хохотать. К моему смеху добродушно присоединялся Тит, а Маркелыч сердито ворчал.
— Спроси, чему смеётся… Сам не знает…
На этот раз, по вздохам и возне Тита, я понял, что он сильно озабочен. Я не видел его лица, и только его тощая, длинная фигура выделялась белесоватым пятном. Натянув сапоги, он вздохнул и с минуту сидел неподвижно. Потом опять вздохнул и закурил папиросу. Казалось, самый огонёк, вспыхивавший в темноте, когда Тит затягивался, выражал тревогу и растерянность.
— Сегодня Маркелыч принёс Тит Иванычу печальную новость, — сказал я шутливо. — А? Ты слыхал? — Нет, не слыхал, но ты вздыхаешь, точно перед экзаменом по геодезии.
Тит затянулся окурком папиросы так, что в мундштуке затрещало, и через минуту сказал:
— Это вчера кто - то бросился под поезд.
Я был настроен шутливо и глупо.
— Голубчик, Тит… Каждый день кто - нибудь умирает тем или другим способом… Закон природы… В сущности, Титушка, что такое смерть?.. Порча очень сложной машины… Просто и не страшно… — Очень близко… — пояснил Тит уныло. — Это не меняет дела. — Сам бросился.
Я тоже закурил папиросу, потянулся и продолжал донимать Тита рационализмом.
— Что ж, значит, это акт добровольный. Знаешь, Тит… Если жизнь человеку стала неприятна, он всегда вправе избавиться от этой неприятности. Кто - то, кажется, Тацит, рассказывает о древних скифах, живших, если не вру, у какого - то гиперборейского моря. Так вот, брат, когда эти гипербореи достигали преклонного возраста и уже не могли быть полезны обществу, — они просто входили в океан и умирали. Попросту сказать, топились. Это рационально… Когда я состарюсь и увижу, что беру у жизни больше, чем даю… то и я… — Не говори глупостей, — сказал Тит сердито… У него была старуха мать, которую он страстно любил.
Я засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел ещё настоящего понятия о смерти… Я знал, что это закон природы, но внутренно, по чувству считал себя ещё бессмертным. Кроме того, мой «трезвый образ мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.
— Тит, пойдём туда. — Куда? — К платформе… — Какого чорта ты там не видел?.. — Брось свои суеверия… Человек должен закалять свою душу против всяких резких впечатлений… — Ну, иди, закаляй. А меня оставь в покое. — Глупо, Титушка. Это не аргумент… — Ну, я останусь дома без аргументов…
Я оделся и вышел…
На дворе меня охватил сырой холодок. Солнце ещё только собиралось подняться где - то за облаками. Был тот неопределенный промежуток между ночью и зарей, когда свет смешан с тьмою и сон с пробуждением… И всё кажется иным, необычным и странным.
Небо было сплошь затянуто облаками, но на выпуклых окнах академии играли синеватые отсветы зари. А в подвалах горели огоньки, такие же красные и маслянистые, как огни фонарей, которых ещё не потушили. У церкви стоял городовой в тулупе и огромных калошах, зевал и ожидал смены. Сонный извозчик проехал мимо. Он, вероятно, привёз загулявших в Москве студентов и теперь крепко спал в пролётке, между тем, как лошадь тихонько бежала по знакомой дороге. Откуда - то выбежала собака, пробежала через площадку, что - то разыскивая деловито и боязливо, и затем побежала к тёмным аллеям парка… Вид у неё был сосредоточенный и странный, и мне невольно вспомнились деревенские рассказы об оборотнях… «Переживания прошлых веков» — мелькнуло у меня в голове…
Холодноватая сырость проникала под лёгкое пальто… «Не вернуться ли?..» Но я представил себе насмешливое лицо Тита и углубился в лиственничную аллею.
Утренний ветер шуршал обнажёнными и обмёрзшими ветвями. Я невольно вспомнил её такой, какой она была летом, с пятнами света и тени, с фигурами Урманова и «американки» в перспективе… Мне казалось, что это так давно… Надо будет разыскать Урманова… Положительно это его я видел в парке. Неужели он живёт всё на лесной дачке?.. Мне вспомнилось освещённое окно, свет лампы, склоненная над столом голова Урманова и красивая, буйная прядь чёрных волос, свесившаяся над его лбом…
На дорожке аллейки я увидел белый квадрат и, наклонившись, поднял обронённое кем - то письмо. Конверт был довольно большой и как будто знакомый. В углу виднелась продолговатая нерусская марка… Он был разорван, и из него выпало письмо. Совершенно безотчётно я наклонился опять и поднял листок… В аллейке, больше для порядка, чем для освещения, стояли три или четыре фонаря, светившие жёлтым пламенем. Подойдя к одному из них, я бросил взгляд на листок, и сразу меня поразило то обстоятельство, что в первой же строке я встретил свою фамилию:
«… — Потаповым… Это было бы гораздо лучше… Признайтесь: вы не вправе были это делать. Таким образом вы брали себе шанс, которого вам не имели в виду предоставить».
«…Вы пишете, что борьба за любовь есть закон природы, и предлагаете мне своего рода поединок… Вы приедете в Америку и привезёте свою бурную страсть против моей прохладной, как вы называете, любви… Думаю, что это лишнее. Борьба за любовь… Да почему вы думаете, что я в своё время не боролся?.. Если же вам представляется, что каждый муж обязан отказываться от своего права, как только он будет вызван на поединок новым претендентом, то это — простите — закон прерии, где пасутся стада буйволов, а не человеческое общежитие. Наконец, высший закон общежития — свобода. И с вашим предложением вы должны были обратиться не ко мне, а к Валентине Григорьевне… Но…».
На этом кончалась страница, и только тут я спохватился, что читаю письмо, адресованное не мне. Поэтому я спрятал его в карман, решив сегодня же разыскать Урманова и передать ему конверт… Интерес к его драме ожил во мне с новой силой… Так вот что он предлагал!.. Имел ли он на это право или нет?.. Мне казалось, что имел… Крупный, отчётливый и прямой почерк его противника мне не нравился.
Охваченный течением этих мыслей, я чуть было не повернул обратно, к академии. Но платформа была близко: последние лиственницы аллейки уже махали по ветру своими ветками, и над обрезом холмика виднелась деревянная крыша беседки. Солнце всходило, но ещё не вышло из - за туч, виднелось полотно дороги, на котором чёрная земля проглядывала сквозь талый снег, и две пары рельсов тянулись вдоль светлыми полосками… В беседке, закрытые от меня стеной, сидели два человека, и один говорил о чём - то негромко, ровно, бесстрастно. Другой слушал, подавал короткие реплики… Мне до сих пор чудится по временам этот бесстрастный голос… Третий мужик шёл по рельсам, держа в руке какой - то черепок, и, по временам нагибаясь, подымал что - то, раскиданное по шпалам.
Я обошёл беседку и подошёл к разговаривавшим.
На полу беседки под навесом лежало что - то прикрытое рогожей. И ещё что - то, тоже прикрытое, лежало на листе синей сахарной бумаги, на скамейке, на которой в летние дни садилась публика, ожидавшая поезда. Однажды я видел здесь Урмановых. Они сидели рядом. Оба были веселы и красивы. Он, сняв шляпу, проводил рукой по своим непокорным волосам, она что - то оживлённо говорила ему.
Мужик подошёл к скамейке и отдёрнул рогожу. Я не сразу понял, что он делает, и только смотрел, как он ссунул щепкой из черепка, который нёс в руках, что-то сероватое, с красными прожилками… Оно шлёпнулось как будто в чашку… Потом также тщательно и равнодушно он сдвинул той же щепкой осколки костей и потом… ещё кусок чего - то с прядью чёрных волос…
Я внезапно вздрогнул и, — не помню, как это случилось, — быстро подошёл к другой рогоже, лежавшей на полу, и сдернул её.
...........................
Следующих за этим секунд я совсем не помню. Были ли это секунды, или минуты, или часы, я не мог бы дать в этом отчёта. Знаю только, что в это время что - то быстро повернулось во мне… Я вдруг вспомнил скрежет железа и чудовищные, как выстрелы, вздохи локомотива… Мне показалось, что я их слышу в эту минуту, и я невольно, предостерегающе громко крикнул:
— Урманов, Урманов!
Кто - то грубо схватил меня за плечо и оттолкнул назад.
— Не балуй, барчук, — гневно сказал мужик и опять покрыл «это» рогожей. Другой, с знакомым лицом дорожного сторожа, повернул меня и вывел из беседки… Я очнулся на платформе, посмотрел кругом и… засмеялся… Мне казалось, будто всё, что я только что видел, было глупым и «стыдным» сном, будто я только что рассказал этот сон мужикам, и от этого мне было очень совестно… — Смеётся, — сказал один из мужиков, заглядывая мне прямо в глаза… — Ну… видишь, повело его как… товарищ, видно, — сказал другой. — Ступай, барин, отседа… Делать тебе тут нечего. Иван, ты бы проводил, мне, вишь, некогда. Сейчас пройдёт четвёртый номер. — Проводить, что ли?.. — сказал рыжий в раздумье.
Но я отмахнулся и пошёл по платформе. Из мглы выступали очертания поезда, и в рельсах начинало переливаться что - то тоненьким металлическим клокотанием… Я почти выбежал на холмик и вошёл в аллею. Поезд прошумел и затих… Вскоре послышался его свисток с ближайшего полустанка. В это время я сидел на мокром откосе придорожной канавы и не помнил, как я сел, и сколько времени сидел, и как поднялся. Зубы мои стучали. Мне показалось, что внутри у меня холодно от вчерашнего железного скрежета.
— Что это с тобой, Потапыч? — спросил с беспокойством Тит, когда я вошёл в номер. — На тебе нет лица… И ты весь дрожишь… Ах, Потапыч, Потапыч, напрасно, видно, храбрился… На, вот, выпей чаю… Или, постой, я заварю лучше липового цвету… Вот, пей… Теперь раздевайся, сними сапоги, ляг в постель… Да что это тебя так расстроило?
Я сжал зубы и ответил одним словом:
— Урманов…
из рассказа Короленко В. Г. о юности, сложностях жизни, философских размышлениях - «С двух сторон»
Персонаж: Сержант Цыбуля. «Дачная поездка сержанта Цыбули» — комедийный художественный фильм 1979 года, снятый по мотивам повести Павла Автомонова «Автограф сержанта Цыбули».
Дорогая и нежная Муха! Я люблю когда в утренний час Ты с пиратской гримаской до уха Разлепляешь свой заспанный глаз.
И обняв меня крепенькой лапкой, Чтобы я не достался врагу, Щекотишь мою бороду сладким Хоботком своих ласковых губ.
Дорогая, любимая Мушка! Ты усвой лучше всяких наук – Каждым утром проснувшийся муж твой Это жаждущий муху паук!
Ты один в стройотряде студенческом Ненароком с ума сводил девочек. В том нисколько не вижу твоей вины. Но меня покорил ты совсем иным:
Вот таким, как на фото свадебном, И таким вот, с кем годы я ладила, И таким, как волшебным тем вечером: Непривычно послушным, доверчивым.
И ещё вот таким в незабвенное утро Успокоенным, нежным, уютным, Обходительным, великодушным...
Напишу! Для себя? Нет. Не нужно.
Образ тот пред глазами так явно — До сих пор я тобою пьяная. Годы что-то безжалостно вычеркнут — Преломление света так вычурно. А во мне звучит прежняя девочка Каблучками сентябрьским вечером.
В стройотряде студенческом с ума сводил девочек (Отрывок) Автор: Наталья Алексеевна Исаева
Рядом со мной сидел немолодой мужчина. Его проводили шумно, по-семейному: располневшая женщина в очках с хвостиком пепельного цвета на голове, рядом с которой стояли утомлённая дочь с крупным карапузом на руках и скучающий зять с огромными сумками. Все необходимые обряды провожающих были проведены, и зять с тоской глядел в сторону ворот, куда давно уже были обращены носки его помятых ботинок.
Гудки наконец провозгласили миру, что провожающие с чистой совестью могут свалить с перрона, и поезд тронулся.
В купе мы оказались вдвоём. Нас было трое, но парнишка с верхней полки тут же ускакал к своим друзьям по соседству.
Поезд дёрнулся и стал набирать ход. Мужчина начал разворачивать свёртки из пакета. Запахло курицей, обильно сдобренной чесноком. Кефир был в пол литровой банке, и сосед стал его пить прямо оттуда, не переливая в эмалированную кружку, которую он, впрочем, задумчиво повертел некоторое время в руках. Но отставил в сторону.
- Я Лада Калинина, - представилась я. - Хочу посмотреть на "Алые паруса" в Петербурге.
Скучающий взгляд попутчика оживился.
- Иван Дмитриевич, - улыбнулся он. - Брат давненько звал погостить, вот я и надумал. - Дружно вас провожали, - напомнила я проводы на перроне.
Мужчина засуетился и полез в пакет с продуктами:
- Угощайтесь! Жена столько наготовила, я один при всём желании не съем.
Что ж, я выручила, конечно. Без ложной скромности. Знаю прекрасно, что все запасы актуальны несколько часов. Потому что купе без холодильника.
- Я писательница. Начинающая, пожалуй, - конкретизировала я, вспомнив про свои две небольшие книги рассказов.
Иван Дмитриевич вдруг оживился:
- А о чём вы пишете? - Да обо всём! - Любовные истории тоже? - Ну конечно, как без них! - перед глазами стояла картинка с перрона, и она никак не соотносилась с каким-то бурным любовным прошлым немолодого попутчика. - А давайте я вам расскажу о своей единственной любви и в то же время самом сильном разочаровании. - А давайте, - я не ошиблась насчёт бурного прошлого попутчика. - История моя и Катерины началась в стройотряде, куда мы попали летом. Вы знаете, раньше были такие, с выездом на строительство.
Я покивала, мне это было знакомо.
- С Катенькой мы познакомились, когда ребята решили поставить сценку, а девушек не хватало. Мы обратились к девчатам из соседнего отряда, и они радостно откликнулись. Сценка с сюжетами из строй отрядной жизни так пришлась по нраву зрителям, что осенью у нас начались настоящие гастроли. Мы ездили в те города и посёлки, откуда родом студенты. Побывали и в деревне Катерины, выступили "на ура" в сельском клубе, и, конечно же, в моём городе.
Для выступления я смог договориться с малым залом местного ДК. Но главное - я так мечтал познакомить Катеньку с друзьями, так хотел, чтобы они увидели, какая замечательная моя избранница.
Я любил её так, как никогда на свете. Раньше были симпатичны знакомые девушки, но всё это померкло перед чувством к Катеньке. Екатерина! Само имя возводило её на пьедестал. Я обожал, боготворил, трепетал. Писал письма и что-то вроде стихов. Это были оды и гимны, в которых с трепетом пытался выразить свои чувства. Она принимала благосклонно, с неизменной полуулыбкой, что-то томно отвечая и гортанно смеясь. Я благоговел перед нею и все мысли были посвящены только ей. Месяц в стройотряде показался месяцем блаженства, в том, что будет дальше, я был уверен: познакомлю с друзьями, родителями, сделаю предложение и скреплю своё право на счастье в ЗАГСе.
Мы приехали в наш город на выступление.
Я восторженно знакомил Катю с друзьями, юношами и девушками, искренне радуясь их принятию её, видя, как она становится своей моментально, не выдерживая времени.
Я был горд ею и собой.
В зале было многолюдно, когда появился Савелий, местный ловелас. Вы знаете, такие всегда есть... - взгляд попутчика затуманился. Он умолк и некоторое время задумчиво смотрел в окно.
- Что уж у них такого, что при появлении сразу же появляется хвост из восторженных поклонниц? Уловки почти незаметны, но во взгляде, походке, голосе есть что-то такое, кружащее голову девушкам.
Савелий подошёл, чуть раскачиваясь, и встал напротив Екатерины. Он задумчиво ловил её взгляд, глядя прямо в глаза. Потом сел рядом с ней и что-то шептал. Со стороны - ничего особенного, так, дружеская болтовня. Но... Локоть... Всё это время он своим локтем прижимал её локоть. И она была, как в дурмане. Улыбалась, отвечала дежурными фразами, а её мысли были там, где локоть...
- Нет, почему же, мне знакомы ваши ощущения. Я понимаю, о чём речь, - ответила я, вспоминая неуловимое нечто в разных ситуациях. - Она была готова изменить, понимаете? Готова. И потому эта боль...
Нас сфотографировал местный фотограф. Заметка о спектакле появилась в городской газете, и там в центре была эта фотография, где я видел только одно: я, Катерина, Савелий и их локти. Прижатые друг к другу. Смазливый взгляд Савелия. Невидящие глаза Кати. Растерянный я. Долго ещё эта газета висела у нас на стенде главной площади города... Как память о студенческом спектакле.
Я был опустошён. Сказать о своём разочаровании? Кому? Зачем? Я вернулся на свой факультет и пытался учёбой вытеснить воспоминания о Катерине.
А потом я встретил мою Надю. Наденьку, Надежду, Надюшу. И ты видела частичку нашей жизни, частичку меня. Надя радуется каждому дню, проведённому вместе, постоянно хлопочет, и даже её ворчание - это стремление к лучшему, которое неизбежно настаёт во всём, к чему она прикасается со своей заботой.
Я влюблён? Нет. Счастлив? Да. И это счастье я ни на что не готов променять. Жизнь моя удалась, наполнена теплом и уютом, и я уже скучаю по дому, откуда только что выехал.
Дорога в Санкт-Петербург была неутомительной. После откровений и обильного угощения Ивана Дмитриевича мы уже почувствовали такое ощущение родства, когда никому не надо ничего объяснять, никого не приходится стесняться и можно просто уютно молчать.
Но я отмахнулся и пошёл по платформе. Из мглы выступали очертания поезда, и в рельсах начинало переливаться что-то тоненьким металлическим клокотанием… Я почти выбежал на холмик и вошёл в аллею. Поезд прошумел и затих… Вскоре послышался его свисток с ближайшего полустанка. В это время я сидел на мокром откосе придорожной канавы и не помнил, как я сел, и сколько времени сидел, и как поднялся. Зубы мои стучали. Мне показалось, что внутри у меня холодно от вчерашнего железного скрежета. Короленко В. Г. - «С двух сторон» (Цитата)
Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги, Опасаясь погони и криков солдат.
Лебединые стайи нам навстречу летели, Нам на юг, им на север – каждый хочет в свой дом. Ета тундра без края, ети редкие ели, Етот день бесконечный – ног не чуя бредём.
Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана, Лай овчарок всё ближе, автоматы стучат. Я тебя не увижу, моя родная мама, Вохра нас окружила, “Руки в гору!” — кричат.
В дохлом северном небе ворон кружит и карчет, Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря. Мать - старушка узнаыет и тихонько заплачет: У всех дети как дети, а её — в лагерях.
Поздно ночью затихнет наш барак после шмона, Мирно спит у параши доходяга марксист. Предо мной, как икона, запретная зона, И на вышке всё тот же ненавистный чекист.
По тундре, по железной дороге (Избранное) Автор: Многонациональный и многоконфессиональный ... Народ
Не сказал, лишь промолчал Тишиною прозвучал Так тушил, что сжёг мосты Храбрый воин пустоты!
Мог стоять, да просто лёг Так хранил, что не сберёг Продал суть своей мечты Друг звенящей пустоты!
Променял на медь свой дар Ветер был, теперь угар Посчитал до дней свой срок Прочитав всё между строк
Ниоткуда в никуда Радость звал – пришла беда Крик свой рвал до хрипоты Раб давящей пустоты!
Брошен, предан, отлучён В пропасть вечностью сметён Слеп и глух стал разом ты Враг извечной пустоты!
Воин пустоты Автор: Сергей К.
Попутчики беседовали.
— Он бутылки коллекционирует, — сказал мужик в будёновке. — Встречаются исторические. Из коричневого стекла штоф семнадцатого века. Из - под пива зелёная бутылка середины прошлого столетия. Другие экспонаты. — Как у нас говорят — хобби, — старательно выговаривая слова, вымолвил пропотевший пиджак. — Если угодно, — великодушно согласилась будёновка. — По помойкам рыщет. В дома врывается.
Будёновка помолчала и чуть заметно кивнула в сторону заткнутого горлышка бутылки:
— А?
Молчание.
— По чуть - чуть. — Нет, спасибо! — А? .. Самую малость? Собственного производства? Как говорится, на пробу? — Ну … Такое время неподходящее … И место … — Не настаиваю!
Будёновка поправила наклонно стоящую бутылку и продолжила:
— Врывается в дом и спрашивает, нет ли какой пустой бутылочки. А сам рыщет глазками по углам, да ещё норовит в чужие глаза взглянуть. Так сказать, проникнуть в душу. Соображаете?
Пропотевший пиджак зашевелился, переместился на скамейке, брови приподнял в удивлении.
Будёновка засмеялась.
— Мы здесь многое чего знаем. — Он подмигнул. — Знаем, например, что Нат Кинг - Кол сказал . Он сказал, что у Дорис Дей коленки шершавые (*). И ещё кое - что знаем!
Пиджак быстро и высоко, до кромки волос, поднял брови и тут же на место возвратил.
— Чем, простите, вы занимаетесь? — Охраняю. — А что вы охраняете? — Всё!
Вагон уже ехал, сквозь пыльное в потёках стекло виднелись мрачные заборы, насыпи, времянки, ржавые гаражи, кабели, тополя, с которых густо - зелёными хлопьями слетала листва. За деревьями, совсем размытые дождиком, громоздились дома. Первые этажи заслонены были, но это и хорошо. Главное, что бы можно было увидеть вывески.
Ждал я свою любимую вывеску, но её пока что не было. Вот - вот появится. Она всегда появляется неожиданно, когда уже и ждать перестаёшь. Всё мне кажется — сняли её, наконец, спохватились.
Там, за вагоном, находилась Великая пустота, как назвал такую безлюдную пустоту мистер Генри Джеймс (**). Не читали? Она притаилась, или я к ней притерпелся, словно к застаревшей зубной боли. Её нет, но это не спасает. Даже от её отсутствия тошно.
Представляю себе эту книгу огромной картиной, величиной с «Явление Христа народу», и в разных её частях — разные сюжеты.
Например, ласковая и одновременно горестная обезьянка с двумя косичками, свисающими с упрямого затылка, в марлевом платьице стоит под деревянной истекающей смолой стеной дачи возле коричневой бочки, наполненной дождевой водой. Действительно, у неё мордочка очертаниями как у обезьянки, в форме подошвы. Хвостика, конечно, нет. Какой может быть хвостик у человеческой девочки! Есть золотисто - каштановая чёлка, закрывающая лоб до самых удивленно поднятых бровей, а вот хвостика нет!
Ах, сколько слёз пролилось в то далёкое лето. Не в лесу они лились, а в жаркой городской комнате. Обезьянка на диван с ножками забралась, мордочку сунула в жёсткий угол между сиденьем, валиком и фанерной прямой спинкой, обтянутой тем же суровым колющимся материалом, что и всё остальное. Она плакала горестно, горячими детскими слезами от сладостной безысходности на пороге Великой пустоты и серых будней, где предстояло ей отныне и навсегда пребывать.
Вздёрнутый носик улавливал мышиный запашок, струящийся из чёрной щёлки между спинкой и сиденьем.
Большая добрая мама сидела на стуле перед столом со штопкой.
— «Ножки кривые»! Это ж надо такое придумать про ребёнка!
Я вижу тебя, неподвижно сидящей в воздушном пласте, заключенном в бетон. В вольере младенец. В машинке поэма. В кофейнике кофе. В бутылке ликёр. И красные отсветы зимнего солнца на глянцевом кафеле мутно лежат, и милая мама с больными ногами присела на стул, чтоб привстать через миг. А ты в отчужденье, сжимающем сердце, жестокие образы в золоте льёшь.
Уходит тревога, светлеет разлука, и тёплые щи покрываются льдом. (Фигура атлета в московском закате оптически резко стоит, как Антей (***).) И синий Арбат, и зелёное небо, и чёрные искры безумных стрижей — всё это пожар неподвижный и сложный, божественно дивный в своей пустоте. Калёное солнце холодной моделью себя воссоздало в морозных дымах, и чем ледянее студеные ветры в асфальтовых гротах, тем мысль горячей.
И это тоже — правда. Не сиюминутная, а вечная, правда, картинка из будущего, не состоявшегося по отношению к настоящему, описываемому моменту.
Обезьянка знала, что мама тоже плачет, только тихо. Но лицо должно быть в слезах. Быстро, подняв локоток, взглянула из своего уголка — мокрое лицо, точно умылась мама, да не вытерлась полотенцем. Обезьянка сильнее припустила, да тут шаги раздались в коммунальном коридоре — всё ближе, ближе, ближе… Дверь распахнулась — он!
— Быстренько, дочурка, побежали!
Жарко, а папа в пиджаке и в галстуке, и руки у него сухие и прохладные, как не у живого существа, а у деревянной скульптуры. От него ландышем пахнет! Или лавандой! Обезьянка ручонками своими вцепилась в папину руку — твёрдую руку из Великой пустоты.
Пусть скульптору это покажется глупо, но мне сочинить — значит — в глине слепить холодную многофигурную группу и кровью горячей пустоты залить.
«Пусть уж он будет евреем, раз ему так нравится», — думала обезьянка, в троллейбусе тесном стоя рядом с папой и упираясь лобиком в коричневый жёсткий пиджак. А ножки сами собой становились то в третью позицию, то в четвёртую.
Пустынные залитые зноем и серым асфальтом в трещинах пространства улиц, мостов, подворотен. Серая река слепящим золотом стрельнула сквозь жидкую городскую зелень. И красной кирпичной кладкой, чёрной бойницей, жестяным кружевным флажком на шпиле взглянула вдруг древность из Великой пустоты и неизгладимый след оставила в душе.
Господи, прости меня и помилуй за обезьянку, и за щенков, и за лошадей, и за волчиц, и за всех описываемых здесь существ — с хвостами и без оных. Все мы у Тебя обезьянки!
Футбольное поле в лесу. Рок - проза (Отрывок) Автор: Павел Валентинович Катаев ____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Знаем, например, что Нат Кинг - Кол сказал . Он сказал, что у Дорис Дей коленки шершавые — Нэт Кинг Коул (Nat King Cole) — знаменитый американский джазовый вокалист. Родился 17 марта 1919 в Монтгомери (штат Алабама). Его отец, Эдвард Дж. Коулз, был священником баптистской церкви. Мать, Перлина, была органисткой в церкви и руководителем церковного хора. Дорис Дэй (Doris Day) — американская актриса, певица и активистка по защите животных. Настоящее имя — Дорис Мэри Энн Каппельхофф. Родилась 3 апреля 1922 года в Эванстоне, пригороде Цинциннати. Была звездой кино первой величины 1950 - х—начала 1960 - х годов. Снималась в фильмах разных жанров — мюзиклах, комедиях, драмах и триллерах. Наибольшую известность ей принесли роли в романтических музыкальных комедиях. Дважды была награждена премией «Оскар» за исполнение песен в фильмах «Бедовая Джейн» (1953) и «Человек, который слишком много знал» (1956). В 1959 году была номинирована на премию «Оскар» в категории «Лучшая актриса» за роль в фильме «Интимный разговор». Награждена Президентской медалью Свободы, Премией Сесиля Б. Де Милля и «Грэмми» (2008). Умерла 13 мая 2019 года.
(**) как назвал такую безлюдную пустоту мистер Генри Джеймс - Генри Джеймс — американский писатель, брат выдающегося психолога Уильяма Джеймса. Родился 15 апреля 1843 года в Нью - Йорке. В детстве много времени проводил в Европе (Женева, Париж, Лондон). Учился в Гарвардской школе права (1862 – 1863). Дебютировал в 1864 году рассказом «Трагедия ошибки». С 1866 года жил преимущественно в Великобритании и Франции. В 1876 году поселился в Лондоне, принял британское гражданство (1915). Одна из центральных тем творчества — сопоставление социальной психологии Старого и Нового Света. Представители последнего нередко воплощают некий идеальный тип сознания: «наивный», инициативный, глубинно - нравственный, бросающий вызов «застывшим» формам жизни. Среди произведений Генри Джеймса можно выделить романы «Родерик Хадсон», «Американец», «Женский портрет», новеллы «Страстный пилигрим», «Дэзи Миллер» и другие.
(***) резко стоит, как Антей - Антей — в греческой мифологии великан, сын Посейдона и богини земли Геи, царь Ливии. Антей заставлял всех прибывавших в страну чужеземцев вступать с ним в единоборство и убивал их. Неуязвимость и силу он получал, прикасаясь к матери - земле. Геракл, отправившись на свой 11 - й подвиг за яблоками гесперид, проходя через Ливию, вступил в бой с Антеем и одолел его, оторвав от земли и задушив в воздухе. Миф о поединке Антея и Геракла входит в «12 подвигов Геракла».
Я лежу под мёрзлой землёй головой на восток, где -то между корнями скрипящего жутко клёна, надо мною давно ходит чёрный голодный волк, километры назад затерялись двери родного дома.
Позвоночник расщеплен сердечником твёрдой пули, но вода забрала себе все мои сны и боли, ветер рассказывал сказки, покуда я не уснула, от тяжёлых свинцовых пуль не спасают порою боги.
Ливень брал мою кровь, отдавая её берёзам, меня прятали нежно колючие ветки - лапы, слой за слоем ложилась на землю морозь, корни на мне превратились внезапно в латы.
Я лежу меж корней скрипящего жутко клёна, проплывает вокруг время неторопливо, меня не пугает уже ничего – только раскаты грома: каждый раз я боюсь, что это вернулись взрывы.
Взрывы Автор: Дарина Лис
До ночного затишья седьмая бригада выезжала девять раз: четыре тяжёлых инсульта, два гипертонических криза, две автомобильные аварии. Поздно вечером они отвезли в травму «парашютиста» – подвыпивший мужчина улетел с балкона пятого этажа. Был бы трезвый, разбился бы насмерть, а так «всего лишь» перелом таза и сотрясение.
Вернулись на подстанцию около двенадцати ночи. Как правило, с полуночи до четырёх утра вызовов мало. Город засыпал, засыпали и болезни. В пятом часу болезни просыпались, и начиналась обычная утренняя круговерть: гипертонические кризы, приступы астмы, инсульты, инфаркты…
Вернувшись, Андрей с Оксаной в комнаты отдыха не пошли. Пили на кухне чай, болтали о всяких пустяках, целовались, когда никого не было.
Около двух часов за окнами громыхнуло, здание подстанции содрогнулось. Для грозы не сезон: начало октября. Тревожно переглянулись, и доктор Тюленин из реанимации предположил, что начались ночные стрельбы на танковом полигоне. «Вроде в другой стороне взорвалось, в железнодорожном районе», – усомнился кто - то из линейных бригад. Когда через несколько минут по селектору прозвучало распоряжение: «Всем срочно подойти к диспетчерской», – никто не удивился.
В холле стоял старший дежурный врач Соколов Григорий Павлович, мрачный, взъерошенный, в расстёгнутом халате, с бланком вызова в руке. Дождавшись, пока все соберутся, без лишних слов объявил:
– Авария на станции Сортировочная: состав с чем - то взрывающимся столкнулся с другим поездом. Разрушен посёлок железнодорожников. Количество пострадавших неизвестно. Ещё какая - то химическая гадость разлилась. Получить респираторы, дополнительный комплект обезболивающих и перевязочных средств. Работать в перчатках. На месте будет создан штаб спасательной операции, указания получите по рации. Все, вперед.
Оксана побежала в «заправочную» за допкомплектом. Вернулась возбуждённая, глаза светятся.
– Как здорово, что я сегодня смену взяла! Настоящая катастрофа!
Сергеев вздохнул, подхватил тяжёлый железный ящик, направился к машине.
«Совсем девчонка ещё, чему тут радоваться?»
Ничего хорошего от этого десятого вызова он не ждал…
«Рафики» центральной подстанции шли колонной. На параллельных улицах мерцали синие маячки – спешили пожарные, милиция, бригады с других подстанций. Было темно, в окнах домов горел свет. Большинство стекол выбито, вдоль дороги стоят испуганные люди, кто в чём: видно, что выбегали в панике, хватали детей и что под руку попадется. Колонну то и дело останавливали, просили оказать помощь. В основном неглубокие резаные раны от осколков. Но были и серьёзные повреждения: кровотечения из крупных сосудов, множественные переломы, тяжёлые черепно - мозговые травмы. Бригады по одной отставали, собирали по несколько пострадавших, перевязывали, фиксировали, кололи обезболивающие и везли в больницы.
Район аварии был виден издалека. В ночное небо поднимался столб чёрного дыма, освещённый языками пламени. На дороге валялись разлетевшиеся при взрыве железнодорожные сцепки, колёсные пары, исковерканные части вагонов. Чем ближе к станции, тем сильнее были разрушения. Деревянные жилые дома разметало на брёвна. Некоторые горели. Каменные выглядели как после бомбёжки. Здесь электричества уже не было, не работали уличные фонари, оконные проёмы темнели чёрными дырами.
Движение серьёзно замедлилось: объезжали завалы, местами приходилось выходить и расчищать дорогу. Навстречу проползли четыре «Скорые» – первыми прибывшие бригады с железнодорожной подстанции вывозили раненых. Вскоре колонна окончательно остановилась. Дорогу преграждали бронетранспортёр с навесным отвалом - щитом, как у бульдозера, несколько пожарных машин и милицейский «газик».
В воздухе стоял запах гари и какой - то химии, от которой слезились глаза и першило в горле. Сверху падали хлопья сажи. Медики нацепили респираторы. Впереди в тревожном свете пожаров мелькали тени, рычали моторы, слышались крики людей. Картина напоминала эпизод из кинофильма «Экипаж», который Сергеев с Оксаной недавно смотрели: всё горит и рушится.
Только сейчас это происходило не на экране. Командовал майор с эмблемой железнодорожных войск, с воспалёнными глазами, без фуражки. Сорванным голосом майор прохрипел порядок действий. В очаг выдвигаться нельзя, возможны новые взрывы. И смысла нет, там никого не собрать. В близлежащих завалах могут быть живые. Первыми идут военные железнодорожники. За ними пожарные расчёты и милиция. Медики в третьем эшелоне. Дороги расчищает тяжёлая техника. Там, где не проехать, идти пешком. Слушать команды военных и пожарных. При малейшей угрозе немедленно эвакуироваться. Глупого героизма не проявлять.
«Рафик», детище рижской автобусной фабрики, не приспособлен для преодоления полосы препятствий. Не то что пожарный «Урал» на высоких колёсах. Встали, не проехав и двухсот метров. Взяли ящик с лекарствами, мешок Амбу (*) для реанимации, дополнительный перевязочный набор, носилки – и пересели к пожарным.
Одноэтажное кирпичное здание, где обнаружили пострадавших, было наполовину разрушено. Одна стена практически отсутствовала, часть перекрытий обвалилась, другие держались на честном слове. Вслед за командиром пожарного расчёта вошли, стараясь не приближаться к покосившимся стенам и опасливо поглядывая наверх. Просторное помещение заставлено покорёженными станками – видимо, до катастрофы здесь было какое - то производство.
– Давайте быстрее, по моей команде бегом наружу, – сказал пожарный, освещая дорогу мощным фонарём. – Сюда, здесь они.
Протиснувшись между сорванными с места станками, Андрей с Оксаной подошли к стене, оказавшейся внутренней перегородкой, почти не пригибаясь пролезли через пролом в кирпичной кладке и попали в небольшую комнату. Вернее, в то, что от комнаты осталось. Очевидно, здесь была бухгалтерия. Чудом устоявший шкаф забит бумагами и папками. Канцелярские столы повалены. На полу, среди обломков кирпичей и стекол, бухгалтерские счёты, письменные приборы, арифмометр «Феликс» (**). Пострадавших трое, две женщины и мужчина.
– Здесь ещё более - менее. Там, – пожарный махнул рукой в сторону обвалившихся перекрытий, – вообще кошмар, лучше не видеть. – Посветите! – попросил Андрей.
Быстро проверил пульсацию на сонных артериях – женщины мертвы. У одной, судя по положению головы, перелом позвоночника в шейном отделе. У второй множественные порезы, из ран торчат осколки стёкол, под телом большая лужа крови. Мужчина, молодой, около тридцати, без сознания, лежит на боку, руки прижаты к груди, прерывисто дышит, в области затылка большая скальпированная рана. Скорее всего, проникающая. Пульс частый, нитевидный, мышцы живота напряжены. Возможна травма внутренних органов с кровотечением.
– Оксана, систему с полиглюкином и дексаметазоном, я обработаю рану (***). – Хорошо, доктор.
Оксана открыла железный ящик с красным крестом, начала готовить систему. Андрей занялся раной, которая действительно оказалась проникающей: сквозь раздробленные кости черепа видна синюшная твёрдая мозговая оболочка.
– Андрей, помоги!
Оксана пыталась разогнуть руку пациента, чтобы поставить катетер. Сергеев закрыл рану на голове стерильной салфеткой, взялся за руку, с трудом оторвал от груди, выпрямил. Только теперь обратил внимание на толстую зелёную тетрадь в твёрдой обложке. По - видимому, очень ценную для раненого. Именно её мужчина судорожно прижимал к груди – похоже, боялся потерять.
Манипуляции с рукой как будто лишили раненого последних сил. Он захрипел, дёрнулся и затих. Дыхание остановилось, пульса не было. В соседнем помещении что - то обрушилось, по стене комнаты поползла трещина.
– Быстро уходим, сейчас обвалится! – Андрей услышал взволнованный голос командира расчёта.
Подхватив медицинский ящик, Сергеев взял за руку Оксану, бросился вместе с ней вслед за пожарным. Они выскочили и успели отбежать на несколько метров, когда стены здания с грохотом сложились, подняв клубы пыли.
Тяжело отдышались. Девушка дрожала, испуганно прижимаясь к Андрею.
– Я там банку с полиглюкином оставила, – пожаловалась она. – Не бери в голову, – успокоил её Андрей. – Ты молодец!
Нежно обнял, поцеловал в щёку. Щека была мокрая. Оксана сжимала в руках какой - то предмет. В утренних сумерках Андрей не сразу понял, что это. А когда понял, удивился.
– Зачем ты её взяла?
Оксана недоуменно разглядывала зелёную тетрадь.
– Андрей, не знаю, я честно не хотела, наверное, машинально подняла, а потом мы побежали…
из книги Сергея Леонтьева - «Взрыв» ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Взяли ящик с лекарствами, мешок Амбу для реанимации - Мешок Амбу – ручной аппарат для искусственной вентиляции лёгких.
(**) арифмометр «Феликс» - Арифмометр «Феликс» – самый распространенный в СССР арифмометр. Назван в честь Феликса Дзержинского.
(***) – Оксана, систему с полиглюкином и дексаметазоном, я обработаю рану - Полиглюкин - Кровезаменитель. Оказывает плазмозамещающее, противошоковое, восполняющее объём циркулирующей крови. Дексаметазон - , оказывает противовоспалительное и иммунодепрессивное действие.
