В жертве вечерней
Я полюбил её с тех пор,
Когда печальный, тихий взор
Она на мне остановила,
Когда безмолвным языком
Очей, пылающих огнём,
Она со мною говорила.
О, как безмолвный этот взор
Был для души моей понятен,
Как этот тайный разговор
Был восхитительно приятен!
Пронзенный тысячами стрел
Любви безумной и мятежной,
Я, очарованный, смотрел
На милый образ девы нежной;
Я весь дрожал, я трепетал,
Как злой преступник перед казнью,
Непостижимою боязнью
Мой дух смущённый замирал
Кольцо (отрывок)
Автор: Александр Полежаев
Книга третья. Часть Четвёртая.
1 (Фрагмент)
Есаул Калмыков сидел, обминая вислые усы, остро поблёскивая горячими монгольскими глазами.
Чубов лежал на кровати и, вслушиваясь в голоса разговаривающих, рассматривал прибитый к стене, пожелтевший от табачного дыма рисунок Меркулова: полуголая женщина, с лицом Магдалины, томительно и порочно улыбаясь, смотрит на свою обнажённую грудь.
Двумя пальцами левой руки она оттягивает коричневый сосок, мизинец настороженно отставлен, под опущенными веками тень и тёплый свет зрачков.
Чуть вздёрнутое плечо её удерживает сползающую рубашку, во впадинах ключиц – мягкий пух света.
Столько непринуждённого изящества и подлинной правды было в позе женщины, так непередаваемо красочны были тусклые тона, что Чубов, непроизвольно улыбаясь, залюбовался мастерским рисунком, и разговор, достигая слуха, уже не проникал в его сознание.
– Вот хорошо-то! – отрываясь от рисунка, воскликнул он, и очень некстати, потому что Бунчук только что кончил фразой:
– … царизм будет уничтожен, можете быть уверены!
Сворачивая папиросу, едко улыбаясь, Листницкий посматривал то на Бунчука, то на Чубова.
– Бунчук! – окликнул Калмыков. – Подождите, Листницкий!.. Бунчук, слышите?.. Ну хорошо, допустим, что эта война превратится в гражданскую войну… потом что? Ну свергнете вы монархию… какое же, по-вашему, должно быть правление? Власть-то какая?
– Власть пролетариата.
– Парламент, что ли?
– Мелко! – улыбнулся Бунчук.
– Что же именно?
– Должна быть рабочая диктатура.
– Вон ка-ак!.. А интеллигенции, крестьянству какая же роль?
– Крестьянство пойдёт за нами, часть мыслящей интеллигенции тоже, а остальных… а с остальными мы вот что сделаем… – Бунчук быстрым жестом скрутил в тугой жгут какую-то бумагу, бывшую у него в руках, потряс ею, процедил сквозь зубы: – Вот что сделаем!
– Высоко вы летаете… – усмехнулся Листницкий.
– Высоко и сядем, – докончил Бунчук.
– Соломки надо заранее постелить…
– За каким же чёртом вы добровольно отправились на фронт и даже выслужились до офицерского чина? Как это совместить с вашими воззрениями? Уди-ви-тель-но! Человек против войны… хе-хе… против уничтожения своих этих… классовых братьев – и вдруг… хорунжий!
Калмыков, шлёпнув ладонями по голенищам сапог, искренне расхохотался.
– Сколько вы немецких рабочих извели со своей пулёметной командой? – спросил Листницкий.
Бунчук вынул из бокового кармана шинели большой свёрток бумаг, долго рылся в нём, стоя спиной к Листницкому, и, подойдя к столу, разгладил широкой жилистой ладонью пожелтевший от старости газетный лист.
– Сколько немецких рабочих я перестрелял – это… вопрос.
Ушёл-то я добровольно потому, что всё равно и так взяли бы. Думаю, что те знания, которые достал тут, в окопах, пригодятся в будущем… в будущем. Вот тут сказано…
– И он прочёл слова Ленина:
***
– «Возьмём современное войско. Вот – один из хороших образчиков организации. И хороша эта организация только потому, что она – гибка , умея вместе с тем миллионам людей давать единую волю .
Сегодня эти миллионы сидят у себя по домам, в разных концах страны.
Завтра приказ о мобилизации – и они собрались в назначенные пункты.
Сегодня они лежат в траншеях, лежат иногда месяцами.
Завтра они в другом порядке идут на штурм.
Сегодня они проявляют чудеса, прячась от пуль и от шрапнели.
Завтра они проявляют чудеса в открытом бою.
Сегодня их передовые отряды кладут мины под землёй, завтра они передвигаются на десятки вёрст по указаниям лётчиков над землёй.
Вот это называется организацией, когда во имя одной цели, одушевлённые одной волей, миллионы людей меняют форму своего общения и своего действия, меняют место и приёмы деятельности, меняют орудия и оружия сообразно изменяющимся обстоятельствам и запросам борьбы.
То же самое относится к борьбе рабочего класса против буржуазии. Сегодня нет налицо революционной ситуации…»
***
– А что такое «ситуация»? – перебил Чубов.
Бунчук пошевелился, как только что оторванный от сна, и, пытаясь понять вопрос, тёр суставом большого пальца шишкастый лоб.
– Я спрашиваю, что значит слово «ситуация»?
– Понимать – я понимаю, а вот объяснить дельно не умею…
– Бунчук улыбнулся ясной, простой, ребяческой улыбкой; странно было видеть её на крупном угрюмом лице, будто по осеннему, тоскливому от дождей полю прожёг, взбрыкивая и играя, светло - серый сосунок - зайчишка.
– Ситуация – это положение, обстановка, что ли, – в этом роде. Так я говорю?
Листницкий неопределённо мотнул головой.
– Читай дальше.
из романа - эпопеи Михаила Шолохова - «Тихий Дон»
( кадр из фильма «Мария Магдалина» 2018 )
