Перед здешнем обществом (©)

Никто. Без имени. Похоже, -
импровизатор - бог и дьявол -
луна в пуховом одеяле.
Маркиза, - помните, - де Сада? -
Не надо! Он - мороз по коже, -
восторг рождающий досаду.

Скандальный сборщик урожая.
Сады Версаля много помнят.
В самом Версале - много комнат,
где до сих пор - с восторгом - эхо
экстазу дамы подражает
и эпатажу. Даже - смеху.

Блистая славой и позором,
усталый мученик харизмы   
признателен судьбе капризной
и мог бы многое поведать           
о сладострастии  узора...
Хотите - в Лувре отобедать ?

Там ничего не изменилось,           
как, впрочем, и в любви небесной.
Да и порочной. - Всюду тесно.
Нас восхитит одно и тоже -
восторг сдающейся на милость.
Лишь судорога - ей поможет.

                                                                Импровизатор
                                                Автор: Николай Сыромятников

Несмотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и ещё кой - каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) — как бы то ни было, несмотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям.

Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймён и которое никогда от него не отпадает.

Публика смотрит на него как на свою собственность; по её мнению, он рождён для её пользы и удовольствия.

Возвратится ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего - нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что - нибудь сочиняете!

Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждёт уж элегии. Придёт ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это ещё цветы ремесла!

Каковы же должны быть невзгоды?

Чарский признавался, что приветствия, запросы, альбомы и мальчишки так ему надоели, что поминутно принуждён он был удерживаться от какой - нибудь грубости.

Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище.

Он избегал общества своей братьи литераторов и предпочитал им светских людей, даже самых пустых.

Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостию и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург.

В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя; книги не валялись по столам и под столами; диван не был обрызган чернилами; не было такого беспорядка, который обличает присутствие музы и отсутствие метлы и щётки. Чарский был в отчаянии, если кто - нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках.

Трудно поверить, до каких мелочей мог доходить человек, одарённый, впрочем, талантом и душою.

Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печёный картофель всевозможным изобретениям французской кухни.

Он вёл жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое.

Однако ж он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своём кабинете и писал с утра до поздней ночи.

Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего - нибудь новенького?

Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше и звучные рифмы бегут навстречу стройной мысли.

Чарский погружён был душою в сладостное забвение... и свет, и мнение света, и его собственные причуды для него не существовали. Он писал стихи.

Вдруг дверь его кабинета скрыпнула, и незнакомая голова показалась. Чарский вздрогнул и нахмурился.

— Кто там? — спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней.

Незнакомец вошёл.

Он был высокого росту — худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный чёрными клоками волос, чёрные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые жёлто - смуглые щёки, обличали в нём иностранца.

На нём был чёрный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние (хотя на дворе стояла уже глубокая осень); под истёртым чёрным галстуком на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро и ненастье.

Встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе — за политического заговорщика; в передней — за шарлатана, торгующего эликсирами и мышьяком.

— Что вам надобно? — спросил его Чарский на французском языке.
— Signor, — отвечал иностранец с низкими поклонами, — Lei voglia perdonarmi se... (Синьор... простите меня, пожалуйста, если... итал.) 

Чарский не предложил ему стула и встал сам, разговор продолжался на итальянском языке.

— Я неаполитанский художник, — говорил незнакомый, — обстоятельства принудили меня оставить отечество; я приехал в Россию в надежде на свой талант.

Чарский подумал, что неаполитанец собирается дать несколько концертов на виолончели и развозит по домам свои билеты. Он уже хотел вручить ему свои двадцать пять рублей и скорее от него избавиться, но незнакомец прибавил:

— Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату и введёте меня в дома, в которые сами имеете доступ.

Невозможно было нанести тщеславию Чарского оскорбления более чувствительного. Он спесиво взглянул на того, кто назывался его собратом.

— Позвольте спросить, кто вы такой и за кого вы меня принимаете? — спросил он, с трудом удерживая свое негодование.

Неаполитанец заметил его досаду.

— Signor, — отвечал он запинаясь... — ho creduto... ho sentito... la vostra Eccellenza mi perdonerà...( Синьор... я думал... я считал... ваше сиятельство, простите меня... итал.)
— Что вам угодно? — повторил сухо Чарский.

— Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, — отвечал итальянец, — и потому осмелился к вам явиться...
— Вы ошибаетесь, Signor, — прервал его Чарский. — Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чёрт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аббатов, которых музыкант брал бы с улицы для сочинения libretto (либретто итал.). У нас поэты не ходят пешком из дому в дом, выпрашивая себе вспоможения. Впрочем, вероятно вам сказали в шутку, будто я великий стихотворец. Правда, я когда-то написал несколько плохих эпиграмм, но, слава богу, с господами стихотворцами ничего общего не имею и иметь не хочу.
Бедный итальянец смутился. Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие игрушки, расставленные на готических этажерках, — поразили его. Он понял, что между надменным dandy (дэнди, щеголь англ.), стоящим перед ним в хохлатой парчовой скуфейке, в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью, и им, бедным кочующим артистом, в истёртом галстуке и поношенном фраке, ничего не было общего. Он проговорил несколько несвязных извинений, поклонился и хотел выйти. Жалкий вид его тронул Чарского, который, вопреки мелочам своего характера, имел сердце доброе и благородное. Он устыдился раздражительности своего самолюбия.

— Куда ж вы? — сказал он итальянцу. — Постойте... Я должен был отклонить от себя незаслуженное титло и признаться вам, что я не поэт. Теперь поговорим о ваших делах. Я готов вам услужить, в чём только будет возможно. Вы музыкант?
— Нет, Eccelenza! (ваше сиятельство итал.) — отвечал итальянец, — я бедный импровизатор.
— Импровизатор! — вскрикнул Чарский, почувствовав всю жестокость своего обхождения. — Зачем же вы прежде не сказали, что вы импровизатор? — и Чарский сжал ему руку с чувством искреннего раскаяния.

Дружеский вид его ободрил итальянца. Он простодушно разговорился о своих предположениях. Наружность его не была обманчива; ему деньги были нужны; он надеялся в России кое - как поправить свои домашние обстоятельства. Чарский выслушал его со вниманием.

— Я надеюсь, — сказал он бедному художнику, — что вы будете иметь успех: здешнее общество никогда ещё не слыхало импровизатора. Любопытство будет возбуждено; правда, итальянский язык у нас не в употреблении, вас не поймут; но это не беда; главное — чтоб вы были в моде.
— Но если у вас никто не понимает итальянского языка, — сказал, призадумавшись, импровизатор, — кто ж поедет меня слушать?
— Поедут — не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтоб провести вечер как - нибудь, третьи, чтоб показать, что понимают итальянский язык; повторяю, надобно только, чтоб вы были в моде; а вы уж будете в моде, вот вам моя рука.

Чарский ласково расстался с импровизатором, взяв себе его адрес, и в тот же вечер он поехал за него хлопотать.

                                                                                                из незаконченной повести Александра Пушкина - «Египетские ночи»

Полностью разоблачён и выведен из состава сайта "Действующих за  Услуги"

Чёрный - цвет доблести,
Белый  - цвет скорби,
Мир за китайской стеной,
Те цвета по-другому толкует.
Лишь один цвет,
Одна краска везде совпадает,
Красный - любовь или страсть,
И он же цвет крови!
Красный - цвет крови, которую нынче пролила,
Скверный любовник изменой постель мне испачкал.

                                                                                         Дышу китайскими духами. За китайской стеной
                                                                                                                 Автор: Ирина Мутовчийская

BIG TROUBLE IN LITTLE CHINA Theatrical Trailer [1986]

В последние десятилетия в КНР стал популярен нетрадиционный для Поднебесной западно - христианский праздник День влюблённых (День святого Валентина), который приобрёл китайскую специфику.

В этот день чиновники любят поздравлять своих многочисленных любовниц и вручать им дорогие подарки.

Официальные китайские СМИ даже вынуждены предупреждать партийных функционеров не выходить в этот день за рамки моральных норм.

Для обладающих высоким социальным статусом китайских мужчин содержание любовницы традиционно являлось нормой поведения.

И в коммунистической державе сохранился «комплекс императора» Поднебесной на генном уровне.

Высокопоставленные чиновники богатого государства стремятся и гордятся иметь любовницу, а лучше несколько, в качестве доказательства своего делового успеха.

Как это ни парадоксально, но успешные китайские реформы привели к «буму любовниц», ставшим одним из символов коррупции.

Любвеобильные кавалеры вынуждены часто тратить на прелестниц государственные средства.

Различается два основных типа любовниц.

«Эрнай» (вторые жёны) обычно получают от мужчины во временное пользование квартиру и стабильное денежное содержание, и регулярные дорогие подарки. Такие женщины быстро сколачивают начальный капитал, заканчивают отношения с покровителем и начинают свой бизнес.

Эти, можно сказать, бескорыстные женщины пролетарского типа прекрасно понимают своё место и не пытаются разлучить своего покровителя с его семьёй.

«Сяосань» ближе всего к традиционному западному пониманию «любовницы», стремятся к буржуазному браку. Большинство из них имеет постоянную работу и относительно высокий уровень образования. Обычно это горожанки, которые вступают в отношения по любви, а потому не ожидают материальной компенсации.

Любовницы чиновников разъезжают по улицам китайских мегаполисов в роскошных автомобилях, вызывая зависть и раздражение простых граждан.

Они вносят вклад и в рост цен на недвижимость, которую им приобретают бизнесмены и чиновники. В крупнейших городах возникли кварталов, заселённых привлекательными женщинами облегчённого поведения.

Большинство финансовых преступлений, зафиксированных в Китае, совершается высокопоставленными чиновниками, большинство которых материально содержат любовниц.

«Перефразируя известную пословицу, можно сказать: в Китае две беды - коррупция и любовницы. Любовь и долг идут рука об руку, и государственному мужу порой очень непросто сделать правильный выбор». Поэтому китайские власти вынуждены устраивать «показательные экзекуции».

***
В 2006 году член Политбюро ЦК КПК, секретарь шанхайского горкома КПК (2002 – 2006) Чэнь Лянъюй (род. 1946) был смещён со своего поста по обвинению в коррупции и растрате государственных средств. Он являлся одним из лидеров шанхайского клана — неформальной группировки крупных китайских чиновников и бизнесменов, выдвинувшихся в годы правления экс - председателя КНР, шанхайца Цзян Цзэминя. Чэнь Лянъюй стал самым высокопоставленным китайским партийцем, посаженным за взяточничество с 1995 года — когда арестовали секретаря пекинского парткома Чэнь Ситуна. Его прочили в генеральные секретари ЦК КПК, в преемники Дэн Сяопина, а в 1998 году приговорили за коррупцию к 16 годам тюремного заключения.

Будучи членом Политбюро Лянъюй так же рассматривался как возможный китайский лидер, преемник Ху Цзиньтао. В 2008 года он приговорён к 18 годам тюремного заключения за коррупцию и злоупотребление властью, был признан виновным в вымогательстве или получении взяток от организаций и частных лиц на общую сумму более 2,4 млн. юаней (свыше $300 тыс.), причастен к растрате около $400 млн. из пенсионного фонда Шанхая. Возможно, он стал жертвой борьбы за власть, но судя по фотографии любовницы, толк в женщинах понимал...

В прошлом одной из громких стала отставка министра финансов Китая Цзинь Жэньциня после того, как выяснилось, что у него был роман с любовницей другого товарища по партии.

Осуждённый бывший секретарь партийной организации, а затем министр железнодорожного транспорта Китая Лю Чжицзюнь содержал 18 любовниц. Во время его пребывания на посту министра особенно быстрыми темпами развивались высокоскоростные железные дороги. В 2013 году в связи с обвинением в коррупции, получения незаконных выплат в $10 млн. был приговорён судом к смертной казни, заменённой на пожизненное заключение. В обвинительном заключении отмечено, что научные звания министра были получены при помощи плагиата, а также о том, что он угрожал убить свою бывшую любовницу. Он стал самым высокопоставленным официальным лицом, привлечённым к уголовной ответственности в результате развернутой китайским руководством кампании по борьбе с коррупцией. Министерство железнодорожного транспорта, которое в течение длительного времени возглавлял Лю Чжицзюнь, подверглось роспуску и реорганизации.

К смертной казне приговорён вице - мэр Пекина Лю Чжихуа, возглавлявший семь лет управление китайской «Силиконовой долиной» — наукоградом Чжунгуанцунь в северо - западном университетском предместье Пекина. Предприимчивый вице - мэр сумел крупно нажиться и на пекинской Олимпиаде, сделав любовницу владельцем строительной компании, получавшей выгодные подряды на возведение олимпийских объектов.

За взятки в особо крупных размерах арестован мэр Шэньчжэня, первой крупной особой экономической зоной Китая.

За взятки осуждён и заместитель председателя Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей Чэн Кэцзе. Вице - спикер, будучи губернатором провинции Гуанси, оказывал предпринимателям незаконные услуги за взятки на $4,5 млн.

Расстрелян мэр города Гуйян 48-летний Ли Чэнлун, присвоивший всего $500 тысяч.

Заместитель министра общественной безопасности КНР генерал Ли Цзичжоу разоблачён как участник преступной группы, причастной к контрабанде автомашин и нефтепродуктов на $ 3 млрд. Фигурантами этого дела стали около 200 чинов полиции и таможни города Сямынь.

На взятках погорели бывший заместитель председателя Центрального военного совета Суй Цайхоу и бывший член постоянного комитета Политбюро ЦК, руководитель политико - юридической комиссии ЦК КПК.

Коммунистическое руководство пытается остановить великий исход коррумпированных чиновников, большинство из которых имели любовниц.

Флюиды любви оказываются зачастую сильнее коммунистической морали. Число любовниц может достигать несколько десятков, что неизбежно приводит чиновника к крупным финансовым аферам.

При скромной зарплате государственного чиновника «расходы» на прелестниц могу достигать тысячу американских долларов в день.

С 2007 года вступил в силу Кодекс этики чиновника, согласно которому государственному деятелю категорически запрещается иметь любовниц.

В рамках борьбы с коррупцией Дисциплинарная инспекция ЦК КПК борется с расточительностью любвеобильных чиновников.

Но не известно не одного случая, чтобы наказали за одну любовницу, если чиновник укладывается в свой бюджет на содержание семьи и одной «ночной бабочки».

Комиссии трудно бороться с тысячелетней традицией, но её можно ограничить в разумных пределах.

Поэтому в Китае ввели термин «моральная коррупция» для характеристики чиновников, которые имеют как минимум трёх любовниц.

                                                                                                                Любовный Дракон китайских реформ (отрывок)
                                                                                                                                   Автор: Владимир Дергачёв

( кадр из фильма  «Большой переполох в маленьком Китае» 1986 )

По "итальянскому" стилю

Сегодня Бог проснулся утром рано…
Он жалобы и просьбы почитал…
И людям из кувшина без обмана
Желаемое в сердце наливал…
Но не у всех открыто было сердце
И место есть для Чуда не у всех.
То завистью, враждой подпёрта дверца…
То жадность не даёт налить успех…

А у кого-то до краёв разлита
Печаль и безысходность, вот беда.
И Бог жалел, что сердце это скрыто…
Любви хотел налить, да вот куда?
И Бог грустил, что люди не умеют
Сердца и души чистить от обид…
Они с годами в сердце каменеют
И сердце превращается в гранит

                                                         Сегодня Бог проснулся утром рано (отрывок)
                                                                     Автор: Ирина Самарина - Лабиринт

Глава 1. Встреча (Фрагмент)

Из размышлений — взять ли понравившиеся дорогие немецкие туфли или ограничиться, тоже неплохими, но подешевле — итальянскими, меня вывел, показавшийся знакомым, вежливый голос — «простите Христа ради, а ботиночков «прощай молодость» сорок шестого размера у вас нету?»

Обернувшись я увидел слоноподобного, не попа даже, а целого «попищу» в длинной чёрной одежде, перехваченной широким, особенным каким-то, потёртым кожаным поясом, поверх которой была надета не сходящаяся на необъятном пузе и потому расстёгнутая застиранная джинсовая куртка.

Бархатная островерхая, бывшая когда-то чёрной, затёртая шапочка венчала заросшую полуседыми кудрями крупную голову.

Лицо, обрамлённое редкой, почти совсем седой бородой, было одутловатым, с набухшими мешками под улыбающимися, на удивление умными глазами.

И эти глаза с нескрываемым интересом, притом абсолютно беззастенчиво разглядывали моё сорокапятилетнее, потрёпанное житейскими бурями, но вполне ещё мужественное чисто выбритое лицо.

— И ты, Алёша, не помолодел, как вижу. Не узнаёшь?
— Господи помилуй! Андрюха? Ты?
— Не Андрюха, а батюшка отец Флавиан! — возмущённо сверкнула глазами, неизвестно откуда вынырнувшая маленькая шустрая старушка тоже в чёрном, монашеском, наверное, одеянии. Взгляд её был недоверчив и строг.
— Он самый, бывший Андрюха, теперь вот, видишь, иеромонах и настоятель сельского прихода в Т-ской области, четыреста вёрст от первопрестольной.

Поражённый, я вглядывался в загорелое одутловатое лицо, постепенно угадывая в нём всё больше знакомых черт, позволявших опознать в их владельце стройного красавца Андрюху, туриста - гитариста, кумира всех факультетских девчонок и любимца большинства преподавателей, ценивших в нём, столь редкие у студентов, аккуратность и обязательность а также быстрый живой ум.

Какую карьеру тогда пророчили ему многие, какие престижные невесты мечтали «окольцевать» его!

И что же — расплывшийся потрёпанный сельский поп, ищущий «прощай молодость» через двадцать лет после получения «красного» диплома с отличием!

— Господи помилуй! — повторил я столь неожиданное для меня словосочетание.
— Да помилует, раз просишь, помилует, не сомневайся — рассмеялся Андрюха - Флавиан — сам-то ты как?

— Да как, как все, нормально, то есть прилично, ну, в общем, всяко конечно бывает, а так… да паршиво как-то, если честно. То есть, работа есть, не по образованию, конечно, в коммерции, но зато при деньгах, нет, не крутых, не подумай, но пару недель в году в Испании отдыхаю, квартирку - двушку в Крылатском купил, а с женой уж третий год как разбежались, хорошо что детей не было, нет, то есть не то хорошо что у нас их не было, а то, что при разводе никто не пострадал.

— Как никто? А вы-то сами? У вас же с Иринкой такая любовь была, чуть не с первого курса?
— Со второго, на первом я за Женькой бегал, она сейчас многодетная мать, кстати, в церковь ходит, её там Ирина ещё за год до развода два раза встречала.
— А сама Иринка-то, что в храме делала?
— Да кто её знает, мы в то время уже и жили, — каждый сам по себе — она диссертацию писала, я на джип зарабатывал.
— И как, заработал?
— Заработал… через три недели угнали, до сих пор ищут. Сейчас на «Ниве» езжу, так спокойней.
— Ну, брат Алексей, любит тебя Господь — вновь засмеялся Флавиан - Андрюха — не даёт до конца погибнуть, лишнее забирает!
— Лишнее не лишнее, а тридцать «штук зелёных» — ку - ку.
— Ого! — посерьёзнел мой бывший однокурсник — тридцать тысяч! Это ж наших детдомовцев года три кормить можно по госрасценкам!
— Каких детдомовцев? — не понял я.

— Да наших подшефных, из Т-ского детдома, туда мои прихожанки помогать ходят. Своего персонала там почти нет, зарплата — копейки, да и выдают «через пень - колода», никто туда работать не идёт. Все норовят правдами и неправдами устроиться на новый пивзавод к «хозяину», там хоть и порядки как в концлагере, зато платят неплохо и без задержек. Зато нам — православным поле деятельности обширнейшее: деток надо и помыть и покормить и приласкать и книжку почитать и помочь уроки сделать. Да наши ещё и вещи для них собирают, книжки там, игрушки, деньги, если кто пожертвует или продукты. Директор на наших «тёток» прямо молится. А потому и разрешает с детьми Закон Божий учить, батюшку, то есть меня, к ним приглашать, водить детей в храм на службу и к Причастию. Ко мне в храм ехать не ближний свет, да и дороги — «фронтовые», так что причащать их в городскую церковь водят, к отцу Василию. А он жалостливый, после службы детей всегда чаем поит с печеньками там, конфетками. Они его сильно любят за доброту. А детей Сам Господь любит, того кто им благотворит Он Своей милостью не оставит.

— Не знаю. Кого, может, и не оставит. А мне вот не дал твой Господь детей, а твоим детдомовцам родителей, ну и где ж тут Его милость?
— Лёш, а если честно, ты сам-то детей хотел иметь?

— Если честно — сперва не хотел, сам понимаешь — денег нет, квартиры нет, Ирка — аспирант, я — «молодой специалист». Да потом и в поход хотелось, и на «юга», и по театрам, ну, какие уж тут дети! Ирка, после четвёртого аборта, когда в пятый раз «залетела», решилась было рожать, да тут тёща наконец-то свои шесть соток получила, восемь лет ждала, участок нам подарила — надо было что - нибудь построить, ну мы опять решили подождать с детьми. А после, уж видно, твой Бог не давал. Да и разбежались вскоре.

— Что уж на Бога клеветать, Лексей, Он вам пять раз детей давал, вы же сами их всех поубивали. А потом перестал и предлагать, потому может, чтоб вашими детьми наш детдом не пополнять.
— Ты уж скажешь, Андрей — поубивали, прямо мы с Иркой монстры какие-то. Да сейчас все аборты делают — не в каменном же веке живём!

— Не все. Та же Женька — многодетная, причём рожать начала сразу после института, тоже ведь со своим Генкой «молодыми специалистами» были, хлебнули бедности, конечно, зато сейчас четыре дочки — красавицы, да наследник — боец восьмилетний, родители не нарадуются. И кстати, ни одного аборта Женя не делала, я знаю. А ты говоришь — каменный век! Да в древности-то люди как раз каждого ребёнка ценили, за Божий дар почитали. Бездетность как Божие проклятие воспринимали. Это сейчас — «безопасный секс», «планирование семьи» и прочая требуха словесная, а за ней, как за фиговым листком, лишь желание грешить безнаказанно.

— Всё вам попам — грех, куда ни плюнь, что ж теперь не жить что ли?
— Да нет, живи, пожалуйста, живи и радуйся, только себя да других не калечь. Этому, собственно, Церковь и учит.
— Интересно с тобой говорить, Андрюша, на всё у тебя ответ есть.
— Не Андрюша, а отец Флавиан! — вновь возмущённо вспыхнула старушка - монашка.
— Мать, не шуми, — успокоил её Андрей - Флавиан, — пусть зовёт как ему привычней. Алёш! Ты на неё не обижайся. Она «ворчунья» страшная, но всё по любви, от полноты сердца.
— Да нет, я не обижаюсь. Прости, не привыкну ещё — ряса, приход, детдом, отец Флавиан. Как из другого мира.

— Да, собственно из другого и есть, ну об этом потом, если Бог даст. Алёш, извини, мне ехать пора, я на своём «козле» до дому и так лишь ночью доеду, а мне ещё в два места заскочить. Вот тебе «из этого мира» — визитка моя, тут адрес, телефон, к сожалению только мобильный — место у нас глухое — не телефонизировано. Ты может в гости когда надумаешь, у нас рыбалка — я помню ты любил — знатная. Баньку деревенскую тебе организую, мне нельзя теперь — сердце. Ну и мало ли, может жизнь так прижмёт, что потянет кому душу излить, так это моя профессия — души-то. В общем, будь здоров, думаю — увидимся.

— Счастливо Анд… отец Флавиан! Ой, подожди! Возьми вот для детдомовцев твоих сотку «баксиков», купи им чего - нибудь за моё здоровье.
— Спаси тя Господь, Алёша! Будем за тебя молиться с детьми.
— Да ладно! Счастливо!

И, глядя как мой бывший однокурсник уносил свои, прикрытые потрёпанной рясой, многие килограммы, опираясь на палочку и слегка прихрамывая, сопровождаемый, что-то ему взволнованно говорящей, чёрной старушонкой, я в третий раз за час произнёс новые для меня слова:

— Господи помилуй! Ну, дела!

Туфли я взял итальянские.

                           из первой повести из серии книг об отце Флавиане, авторапротоиерея Александра Торик - «Флавиан. Часть I»

( кадр из фильма «Недетский дом» 2021)