Двое ..
.. Первый Второму завидовал. Ему, Первому, сроду не снились заработки, которые легко поднимал Второй. К тому же этого Второго никогда не мучили депрессии, а Первому от них буквально спасу не было! И очень хотелось Первому, этого железобетонного спокойствия Второго. Твёрдой определённости в целях. Категорической ясности устремлений.
- А ты попробуй, мудак, кувалдой помахать, да кайлом подолбить, и на закуску - мешки с цементом на горбу потаскать! Не до депрессий станет. – усугублял Второй.
- Ну и чего после тебя останется, дурак?! Восемьдесят кубометров вынутого грунта и сто тонн перемещённых тяжестей? – язвительно огрызался Первый.
Сам он предпочитал копать по направлению «внутрь», натыкаясь преимущественно на разочарования. Второй с тем же остервенением, нажимал в противоположную сторону. Тоже, недобираясь, как правило, до искомого.
Вот что их несомненно объединяло, так это недовольство женщины. Ту оба принципа действия не вполне удовлетворяли. Здесь Первый со Вторым уверенно приходили к общему знаменателю.
А в целом они конечно друг друга уважали. Первому без Второго было голодно, Второму без Первого скучно.
Так и сосуществовали. Потому деваться им всё равно было некуда: оба - двое были одним и тем же.
В котором собственно и находились.
Проза «двое» (Отрывок)
Автор: александр махнёв
Мы вышли, оглянулись назад и остановились неподвижно перед открывшейся картиной: вся паарльская долина лежала перед нами, местами облитая солнечным блеском, а местами прячущаяся в тени гор. Веллингтон (1) лежал как будто у ног наших, несмотря на то что мы были милях в пяти от него. Далее белелись из-за зелени домики Паарля, на который гора бросала исполинскую тень; кругом везде фермы. Кусты казались травой, а большие дубы ферм – мелкими кустами. Мы стояли молча и неподвижно. Саженях в пятидесяти от нас плавно проплыл в воздухе, не шевеля крыльями, орёл; махнув раза три мерно крыльями над нами.
Тут Гошкевич расположился снять фотографические виды и взять несколько образчиков камней. Бен в первый раз только спросил об имени каждого из нас, и мы тут же, на горе, обменялись с ним карточками. Барон и Зелёный, с мешком и молотком, полезли на утёсы. Но прежде Зелёный попробовал, с разрешения мистера Бена, столкнуть который-нибудь из камней в бездну, но увидел, что каждый камень чуть не больше его самого. Посьет пустился в длинную беседу с Беном, а я пошёл вперед, чтоб расправить ноги, уставшие от постоянного сиденья в экипаже. Я долго шёл, поминутно останавливаясь посмотреть на долину. Вскоре она заслонилась утёсом, и я шел среди мёртвой тишины по шоссе. Дорога всё ещё шла сквозь глинистые горы.
Чрез полчаса нагнали меня наши экипажи. Я было хотел сесть, но они, не обращая на меня внимания, промчались мимо, повернули за утёс направо, и чрез пять минут стук колёс внезапно прекратился. Они где-то остановились.
Я обогнул утёс, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесённых валом и решетчатым забором, – это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати - сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все чёрные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Здесь была полная коллекция всех племён, населяющих колонию. Чёрный цвет, от самого чёрно - бархатного с глянцем, как лакированная кожа, переходил, постепенными оттенками, до смугло - жёлтого. Самые чёрные были негры племен финго, мозамбик, бичуанов и сулу. У этих племён лицо большею частью круглое, с правильными чертами, с выпуклым лбом и щеками, с толстыми губами; волосы, сравнительно с другими, длинны, хотя и курчавы. Негры все здорового телосложения; мускулы у них правильны и красивы – это африканские Адонисы (2); зрачки у них подернуты желтоватою влагою и покрыты сетью жилок.
Кафры, не уступая им в пропорциональности членов, превышают их ростом. Это самое рослое племя – атлеты. Но лицом они не так красивы, как первые; у них лоб и виски плоские, скулы выдаются; лицо овальное, взгляд выразительный и смелый; они бледнее негров; цвет более тёмно - шоколадный, нежели чёрный.
Готтентоты ещё бледнее. Они коричневого цвета; впрочем, как многочисленное племя, они довольно разнообразны. Я видел готтентотов тусклого, но совершенно чёрного цвета. У них, как у кафров, лоб вдавлен, скулы, напротив, выдаются; нос у них больше, нежели у других чёрных. Вообще лицо измято, обильно перерезано глубокими чертами; вид старческий, волосы скудны. Они малорослы, худощавы, ноги и руки у них тонкие, так, тряпка тряпкой, между тем это самый деятельный народ. Они отличные земледельцы, скотоводы, хорошие слуги, кучера и чернорабочие.
Толпа окружила нас и с бoльшим любопытством глядела на нас, нежели мы на неё. Особенно негры и кафры смотрели открыто, бойко и смело, без запинки отвечали на вопросы. Нередко дружный хохот раздавался между ними от какой-нибудь шутки, и что за зубы обнаруживались тогда! «Есть ли у вас бушмены?» (3)– спросил я. «Трое», – отвечал смотритель. «Нельзя ли посмотреть?» Он что-то крикнул: в углу, у забора, кто-то пошевелился. Смотритель закричал громче: в углу зашевелилось сильнее. Между чёрными начался говор, смех. Двое или трое пошли в угол и вытащили оттуда бушмена. Какое жалкое существо! Он шёл тихо, едва передвигая скованные ноги, и глядел вниз; другие толкали его в спину и подвели к нам. Насмешки сыпались градом; смех не умолкал. Перед нами стояло существо, едва имевшее подобие человека, ростом с обезьяну.
Жёлто - смуглое, старческое лицо имело форму треугольника, основанием кверху, и покрыто было крупными морщинами. Крошечный нос на крошечном лице был совсем приплюснут; губы, нетолстые, неширокие, были как будто раздавлены. Он казался каким-то юродивым стариком, облысевшим, обеззубевшим, давно пережившим свой век и выжившим из ума. Всего замечательнее была голова: лысая, только покрытая редкими клочками шерсти, такими мелкими, что нельзя ухватиться за них двумя пальцами. «Как тебя зовут?» – спросил смотритель.
Бушмен молчал. На лице у него было тупое, бессмысленное выражение. Едва ли он имел, казалось, сознание о том, где он, что с ним делают. Смотритель повторил вопрос. Бушмен поднял на минуту глаза и опустил опять. Я давно слышал, что язык бушменов весь состоит из смеси гортанных звуков с прищёлкиванием языка и потому недоступен для письменного выражения. Мне хотелось проверить это, и я просил заставить его сказать что-нибудь по-бушменски.
«Как отец по-вашему?» – спросил смотритель. Бушмен поднял глаза, опустил и опять поднял, потом медленно раскрыл рот, показал бледно - красные челюсти, щёлкнул языком и издал две гортанные ноты. «А мать?» – спросил смотритель. Бушмен опять щёлкнул и издал две уже другие ноты. Вопросы продолжались. Ответы изменялись или в нотах, или в способе прищёлкиванья.
Совершенно звериный способ объясняться! «И это мой брат, ближний!» – думал я, болезненно наблюдая это какое-то недосозданное, жалкое существо. «Они, должно быть, совсем без смысла, – сказал я, – ум у них, кажется, вовсе не развит». – «Нельзя сказать, – отвечал смотритель, – они дики и нелюдимы, потому что живут в своих землянках посемейно, но они очень смышлены, особенно мастера слукавить и стащить что-нибудь. Кроме того, они славно ловят зверей, птиц и рыбу. Зверей они убивают ядовитыми стрелами. Вообще они проворны и отважны, но беспечны и не любят работы. Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они едят без меры; дни и ночи проводят в этом; а когда всё съедят, туго подвяжут себе животы и сидят по неделям без пищи».
Вывели и прочих бушменов: точно такие же малорослые, загнанные, с бессмысленным лицом, старички, хотя им было не более как по тридцати лет.
Чем больше я вглядывался в готтентотов (4) и бушменов, тем больше убеждался, что они родня между собой. Готтентоты отрекаются от этого родства, но черты лица, отчасти язык, цвет кожи – всё убеждает, что они одного корня. Одним, вероятно, благоприятствовали обстоятельства, и они приучились жить обществом, заниматься честными и полезными промыслами – словом, быть порядочными людьми; другие остаются в диком, почти в скотском состоянии, избегают даже друг друга и ведут себя негодяями. Сколько и в семьях, среди цивилизованного общества, встречается примеров братьев, жизнь которых сложилась так, что один образец порядочности, другой отверженец семьи!
«За что они содержатся?» – спросил я. «За воровство, как и большая часть арестантов», – отвечал смотритель. «Подолгу ли содержат их в тюрьме?» – «От трёх до пятнадцати лет». – «Что они делают, чем их занимают?» – «А дорогу-то, по которой вы едете, – сказал мистер Бен, – кто ж делает, как не они? Вот завтра вы увидите их за работой».
Мы заглянули в длинный деревянный сарай, где живут 20 преступники. Он содержится чисто. Окон нет. У стен идут постели рядом, на широких досках, устроенных, как у нас полати в избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
Мы поблагодарили смотрителя и г-на Бена за доставленное нам печальное удовольствие и отправились далее. «Это ещё не последнее удовольствие: впереди три», – сказал мистер Бен. «Напрасно мы не закусили здесь! – говорил барон, – ведь с нами есть мясо, куры…» Но мы уже ехали дальше. Зелёный громко пел: «Зачем, зачем обворожила, коль я душе твоей не мил». Потом вдруг пускался рассказывать, то детскую шалость, отрывок из воспитания, то начертит чей-нибудь портрет, характер или просто передразнит кого-нибудь. Мы любили слушать его. Память у него была баснословная, так что он передавал малейшие детали происшествия. Вот барон Крюднер, напротив, ничего не помнил, ни местности, ни лиц, и тоже никогда не смотрел вперёд. Он жил настоящим мгновением, зато уж жил вполне. Никто скорее его не входил в чужую идею, никто тоньше не понимал юмора и не сочувствовал картине, звуку, всякому артистическому явлению.
Мы стали въезжать в самое ущелье. Зелёные холмы и овраги сменились дикими каменными утёсами, чёрными или седыми. Дорога прорублена была по окраинам скал. Горы близко теснились через ущелье друг к другу. Солнце не достигало до нас. Мы с изумлением смотрели на угрюмые громады, которые висели над нами. В пустыне царствовало страшное безмолвие, так что и Зелёный перестал петь. Мы изредка менялись между собою словом и с робостью перебегали глазами от утеса к утёсу, от пропасти к пропасти. Мы как будто попали в западню, хотя нам ничего не угрожало.
Представьте себе над головой сплошную каменную стену гор, которая заслоняет небо, солнце и которой не видать вершины. По этим горам брошены другие, меньшие горы; они, упав, раздробились, рассыпались и покатились в пропасти, но вдруг будто были остановлены на пути и повисли над бездной. То видишь точно целый город с обрушившимися от какого-нибудь страшного переворота башнями, столбами и основаниями зданий, то толпы слонов, носорогов и других животных, которые дрались в общей свалке и вдруг окаменели. Там, кажется, сидят группой изваяния великанов. Здесь, на горе, чуть-чуть держится скала, цепляясь за гору одним углом, и всем основанием висит над бездной. Далее и далее все стены гор и все разбросанные на них громадные обломки, похожие на монастыри, на исполинские надгробные памятники, точно следы страшного опустошения.
из романа Ивана Гончарова - «Фрегат «Паллада»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) Веллингтон - Столица Новой Зеландии
(2) это африканские Адонисы - Адонис. В древнегреческой мифологии возлюбленный богини любви Афродиты. Был пастухом и охотником на зайцев. После гибели Адонис был превращён Афродитой в цветок.
(3) «Есть ли у вас бушмены?» - Бушмены — собирательное название нескольких коренных южноафриканских народов охотников - собирателей, говорящих на койсанских языках и относимых к капоидной расе. Проживают на территории Южной Африки, которая охватывает Ботсвану, Намибию, Анголу, Замбию, Зимбабве и Лесото. Общая численность — около 100 тысяч человек. Название «бушмен» (лесной человек) им дали голландские колонисты, некоторые считают его оскорбительным и предпочитают название «сан», который на языке их соседей нама означает «чужой». Но слово прижилось и сейчас считается самоназванием.
(4) Чем больше я вглядывался в готтентотов - Готтентоты — этническая общность на юге Африки. Ныне населяют Южную и Центральную Намибию, во многих местах живя смешанно с дамара и гереро. Отдельные группы живут также в ЮАР: гриква, корана и группы нама (в основном переселенцы из Намибии). Самоназвание готтентотов — «койкоин», что означает «настоящие люди». Антропологически готтентоты относятся вместе с бушменами к особому расовому типу — капоидной расе.
