Земля в красном молоке

Все творенья в божьем мире
Так прекрасны, хороши!
Но прекрасней человека
Ничего нет на земли!

То себя он ненавидит;
То собой он дорожит;
То полюбит, то разлюбит;
За миг жизни век дрожит...

Даст желаньям ли свободу -
Землю кровью напоит;
Буйной воле даст ли волю -
Под ним море закипит.

Но изменятся стремленья,
Озарится светом ум,-
И своей он красотою
Всё на свете помрачит...

                                                      Человек
                                  Поэт: Алексей Васильевич Кольцов

Солдат сидел в двери амбара на большом клубке отшлихтованного каната и, упираясь руками в полотнище плевал на землю кровью, приговаривая:

— Хм - на! Как будто того, — Матвей… проштрафился я… н - на… в грудях чего -т о, что ли…

Рабочие, стоя сзади него, лениво попрекали:

— Надо тебе было экую тягу ворочать…
— Пошли прочь! — слабо сказал солдат, вытирая ладонью кровь с губ. — Текёт, скажи на милость…

Попробовав встать на ноги, он пошатнулся, едва не упал и, сконфуженно качая головою, пробормотал:

— На - ка! Пил — назад с год, а похмелье — вот…

Когда его подняли, канат оказался облит кровью и одежда его влажною. В кухне, перекрестясь на образа, он вытянулся на лавке, приказав рабочим:

— Ну, пошли отсюда! Стряпка — принеси - ка мне лёду, я поглотаю малость.

И, оставшись с глазу на глаз с Матвеем, строго заговорил, глядя в тёмное чело печи:

— Это крышка мне! Теперь — держись татарина, он всё понимает, Шакирка! Я те говорю: во зверях — собаки, в людях — татаре — самое надёжное! Береги его, прибавь ему… Ох, молод ты больно! Я было думал — ещё годов с пяток побегаю, — ан — нет, — вот она!

Он наморщил брови и замигал глазами. С лавки на пол тяжко падали капли крови. Наталья принесла лёд и встала у двери, пригорюнясь.

— Ну, — чего тебе? Иди, иди, — ишь ты!

И, когда она ушла, хозяйственно сказал:

— Ты её не тронь, она — ничего баба! Шакир её вышколил. С бабами — осторожно! Шутки — шутками, а бабы своей цены стоят! Жениться захочешь, гляди невест в слободе у нас, наши хоть и нищие, голодные, а умнее здешних, — это верно!

Он устало завёл глаза. Лицо его морщилось и чернело, словно он обугливался, сжигаемый невидимым огнём. Крючковатые пальцы шевелились, лёжа на колене Матвея, — их движения вводили в тело юноши холодные уколы страха.

— В голове шум, — говорил Пушкарёв, — словно тараканы шуршат, н - на… Жениться не торопись: от судьбы и на четвереньках не уйдёшь…

Матвею хотелось утешать его, но стыдно было говорить неправду перед этим человеком. Юноша тяжко молчал.

— Как помру, — сипло и вяло говорил Пушкарь, — позови цирульника, побрил бы меня! Поминок — не делай, не любишь ты нищих. Конечно — дармоеды. Ты вот что: останутся у меня племянники — Саватейка с Зосимой — ты им помоги когда!
— Ладно, — с трудом сказал Матвей.
— Больно - то добр не будь — сожрут до костей! Оденьте в мундир меня, — как надо! Ты не реви…
— Жалко тебя! — всхлипывая, сказал Матвей.
— Ничего, — сипел Пушкарёв, не открывая глаз. — Мне тоже жалко умирать - то… Про мундир не забудь, — в порядке чтобы мне! Государь Николай Павлыча, может быть, стречу…

Он вдруг как будто вспыхнул и отчётливо выговорил:

— Семьдесят два года беспорочно служил, — везде дела честно вёл… это у господа записано! Он, батюшка, превыше царей справедливостью…

Легонько оттолкнув Матвея, он снова ослабел.

— Что же попа - то нет? Плохо мне, — иди - ка, пошли Шакира… скорее!

Матвей выбежал в сени, — в углу стоял татарин, закрыв лицо руками, и бормотал. По двору металась Наталья, из её бестолковых криков Матвей узнал, что лекарь спит, пьяный, и его не могут разбудить, никольский поп уехал на мельницу, сомов ловить, а варваринский болен — пчёлы его искусали так, что глаза не глядят.

                                                                                                                                         из романа Максима Горького - «Жизнь Матвея Кожемякина»

Барышни - Комсомолки

Барышни - Комсомолки - ОЛЛИ не знает является ли данный заголовок культурной отсылкой.

Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя —
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.

Так соборы кристаллов сверхжизненных
Добросовестный свет - паучок,
Распуская на рёбра, их сызнова
Собирает в единый пучок.

Чистых линий пучки благодарные,
Направляемы тихим лучом,
Соберутся, сойдутся когда - нибудь,
Словно гости с открытым челом, —

Только здесь, на земле, а не на небе,
Как в наполненный музыкой дом, —
Только их не спугнуть, не изранить бы —
Хорошо, если мы доживём…

То, что я говорю, мне прости…
Тихо - тихо его мне прочти…

                                              Может быть, это точка безумия
                                                  Поэт: Осип Мандельштам

Из воспоминаний матери и брата:
О. Ю. Талькова, В. В. Тальков

Испытания

Родители мои родом из Ставропольского края: мама Татьяна Ивановна Мокроусова, из крестьянской семьи, а отец, Юлий Рудольфович Швагерус, немец по происхождению, родился в семье кожевника в селе Иноземцеве недалеко от Пятигорска. Предки мои по линии отца жили в тех краях со времен Екатерины II, которая переселила немцев из Европы на Северный Кавказ. Образовалась колония Каррас, а проще – Иноземцево, название которого говорит само за себя. Немцы всегда отличались трудолюбием, были деловым народом, знающим многие ремесла. Вот и дед мой обучил детей своих кожевенному делу. Папа стал разъезжать по деревням выделывать кожи.

Родилась я в 1924 году, принёсшем с собой страшный голод. Городская жизнь была невыносимо тяжёлой, и мама в надежде на то, что в деревне отец всегда найдёт работу по специальности и обеспечит семье кусок хлеба, стала уговаривать его переехать в село Новоселицкое, где жила вся её родня. И действительно, папа поступил писарем в контору, а по вечерам занимался выделкой кож – тяжёлым, изнурительным трудом, как я поняла позднее. Но, ничего не поделаешь, нужно было обеспечивать семью. Естественно, со всех сторон пошли заказы, и папа стал неплохо зарабатывать. Мы купили лошадь, корову, поросёнка. Обзавелись хозяйством и по тем временам зажили крепкой жизнью.

Но начались разговоры о коллективизации, и пришлось собираться назад, в город. Отец туда вернулся в 1928 году, устроился на работу, а через год забрал маму и нас (к тому времени родился мой брат Володя). Мы везли в город корову, тёлку, зерно и были уверены, что первое время проживём безбедно… Однако процесс раскулачивания коснулся и городских жителей, нас в том числе. И только когда мама привезла из деревни документы, подтверждающие, что её родные своего хозяйства не имели, всю жизнь батрачили да к тому же два её брата погибли на фронте в Гражданскую войну, нас оставили в покое (хотя с коровой пришлось расстаться).

Постепенно налаживалась наша городская жизнь в Минеральных Водах. Семья была небогатая, но очень дружная. Отец, музыкально одарённый человек, играл в самодеятельных спектаклях. Даже во время нашей деревенской жизни, когда он занимался тяжёлым физическим трудом, папа тем не менее находил в себе силы для организации самодеятельности, ставил пьесы и сам в них играл. Мама была обременена хозяйством, обшивала семью и поэтому была в стороне от папиных увлечений.

В нашей семье всегда думали прежде всего о детях; родители по возможности старались ни в чём нам не отказывать. В доме никогда не было дорогих вещей (мама купила, помню, дешёвый коврик, повесила на стену и была очень довольна), но, если в Пятигорск приезжал цирк или зверинец, родители на сэкономленные деньги везли нас на представление. Ездили мы и в Железноводский парк. Отец вообще очень много внимания уделял детям, с удовольствием занимался с нами… О детстве у меня самые радостные, самые светлые воспоминания.

В школьные годы я много читала, любила музыку, театр. С первого класса участвовала в самодеятельности: танцевала, пела, играла на разных инструментах.

В 1939 году папе наконец дали квартиру в Пятигорске, которую мы очень долго ждали, но прожили в ней менее двух лет – началась война. Мне было тогда семнадцать лет. Помню, я не очень горевала: как и все вокруг, была уверена в нашей скорой победе. Прошло немного времени с начала войны, и мы были ошеломлены неожиданным сообщением: нас как немцев, а значит, врагов, выселяют в Сибирь. Не учитывалось даже то, что в городе папа был очень нужным человеком: работал на телеграфе сразу на четырёх аппаратах, сидел по ночам, сутками не выходил с дежурства… Я никак не могла в это поверить. Помню, спросила:

– Почему с нами так поступают?
– Мы ничего не знаем. Это приказ «сверху», из Москвы. Через четыре дня будьте готовы к выезду. С собой можно взять по пятьдесят килограммов на человека.
– А остальное?
– Остальное не наше дело. Продайте, выкиньте.

Я в то время была комсомолкой, безоговорочно верила в коммунистические идеалы. Этот случай потряс меня, перевернул все мои мысли. Я прибежала домой, схватила комсомольский билет и разорвала его на мелкие кусочки. С тех пор я совершенно другими глазами стала смотреть на мир, научилась думать, анализировать, иметь свою точку зрения.

Итак, что за четыре дня можно сделать? Всего по пятьдесят килограммов на человека! Что продали, что отдали, что выбросили. Мама к тому времени уже имела горький жизненный опыт (она перенесла два голода – в 1922 и 1933 годах) и, предвидя, что впереди нас ждал ещё один – военный, сказала:

– С собой необходимо взять продукты.

Купила, что смогла, сухарей насушила. Мы в то время только завели пчёл, пришлось и их продать; нарезали соты, сложили в бидон… Всё это нам потом очень пригодилось. Мама запаслась лекарствами, соляной кислотой на случай цинги. В Пятигорске мы были вынуждены бросить всю мебель. С собой взяли только одежду; два года в Сибири мы жили на то, что меняли её на молоко и картошку. Денег с нас никто не хотел брать – кому они тогда были нужны! Сейчас рубли называют деревянными, а тогда я не знаю, какими они были, глиняными, наверное, что рассыпаются сразу.

Перед отъездом папа предлагал:

– Татьяна, разведись со мной формально, и ты останешься дома, в Пятигорске!

Кстати, многие так и делали. Жёны разводились с мужьями, дети отказывались от отцов, которых отправляли на выселение одних. Папа и мне предложил отказаться от него. Ведь когда я получала паспорт, Гитлер уже вовсю развернулся на Западе. Отец уговаривал:

– Пишись «русская».

Я допытывалась:

– Зачем?

Он не объяснял, а просто настаивал:

– Пишись «русская»!

Видимо, он интуитивно чувствовал или, вернее, оценив ситуацию, пришёл к выводу, что будет гонение на немцев. Так я и записалась – «русская», по национальности мамы. Но отказаться от отца, пусть он и сам предлагал мне это, поступиться своей совестью я не могла. Не могла!

– Как же я могу от тебя отречься? Я так тебя люблю! Я вижу, как ты всю жизнь трудишься. Ты честный чело век, не вор, не убийца. Как же я от тебя отрекусь?!
– Дочка, да это формально. Хоть в квартире останетесь. Он всю жизнь ждал эту квартиру в Пятигорске.

Только дали, двух лет не прожили – выселили. Но мы с мамой отказались от сделки с совестью. Мама сказала тогда:

– Мучиться, страдать – вместе! Заболеешь ли ты, случится ли что с тобой, мы всегда будем рядом, и тебе будет легче с нами. Как нам без тебя? Мы будем скучать, переживать. Что нам – стеречь эту квартиру? Нет! Страдать – так вместе, и куда ни повезут – вместе!

Она рассуждала, как в своё время жёны декабристов, и я была с ней согласна. Отец хоть и продолжал нас уговаривать, но до чего же ему было приятно, что мы от него не отступились! Он был так благодарен нам за это, говорил:

– С вами – хоть куда!

Так и отправились все вместе. Целых два месяца во вшивых товарных вагонах ехали в Сибирь. Привезли нас в Томскую область, в деревню Усманка – тридцать домов, население в основном старики и дети, мужчины воевали на фронте.

– Фашистов привезли! Врагов привезли! Подошли с насмешками, и пришлось нам прямо - таки завоёвывать должное к себе отношение. Папа ходил по домам, разговаривал с людьми, стараясь рассеять о нас плохое мнение. Какие же там люди забитые! Я посмотрела – Господи! Бедные люди, в таких уголках они ничего не видели, не знали. Там уже за пять лет до войны не было хлеба – давали по 60 граммов на трудодень. А уж как война началась, так и вовсе голодали и голодранными были.

Правда, от старого времени оставалось несколько обеспеченных семей, но – единицы.

В деревню вселили три немецкие семьи: беременную женщину с мужем (мама принимала у неё роды, и новорождённая в честь неё была названа Татьяной; если она сейчас жива, дай ей Бог здоровья!) папиного двоюродного брата, дядю Адольфа с семьей – женой и двумя девочками, и нашу семью. Дядя Адольф был совершенно больным человеком, и поэтому его не взяли на трудфронт, а папу и дядю Яшу, мужа беременной женщины, забрали.

Папа прожил с нами всего шесть месяцев.

                                                                                            из книги - Талькова Владимира Владимировича - «Крестный путь Игоря Талькова»

Онеметь от счастья - двухкомнатная

Не думал, не мечтал
Я стать поэтом.
Стихи я не читал,
Я не любил занятье это.
Когда встречались мне стихи,
Переворачивал страницу.
Однажды встретил я её.
Я онемел, я замолчал,
А может, что-то промычал.
Хотя пытался я сказать ей что - то,
Но понимал, не то, не так.
А как сказать ей то и так?
В любви я не большой мастак.
И вот однажды, ночью, вздрогнув
Я проснулся.
Ещё не понимая, что к стихам
Я прикоснулся
Спешу я записать строку.
Ещё пишу, зачеркиваю,
Вновь пишу и понимаю,
Что я в любви к моей любимой
Стихами объясняюсь.

                                                Я онемел, я замолчал
                                            Автор: Михаил Азнауров

Мариша с мужем и ребёнком переехала  жить к бабушке по отцовской линии полгода назад. Молодой семье совсем невмоготу стало жить вместе с Маришиной матерью,  цепляющейся к каждой мелочи, и устраивающей скандал по любому поводу и без.  Двум хозяйкам никогда не ужиться на одной кухне! Вроде истина прописная, расхожая, но почти каждая молодая семья вновь и вновь проходит  испытания на собственной шкуре.   

     Данная свежеиспечённая ячейка общества не являлась исключением,  Мариша с мужем честно попытались мирно сосуществовать на одном пространстве со старшим поколением, но, увы, из этой затеи так ничего и не вышло, более того, затюканный тёщей зять, после очередного скандала с матерью жены, собрал вещи  и ушёл жить к своей бабке.

  После этого хитрая мамаша Мариши на время одумалась, испугавшись, что дочь с грудничком останется одна, и сядет на шею к ней, поэтому  договорилась со своей свекровью, которая  на тот момент нуждалась в помощи и уходе. Таким образом  мать  помирила дочь с зятем, но не успокоилась,посчитав, что "облагодетельствовала" дочь с зятем,а  не лихо решила свои проблемы за их счёт. На самом деле и за свекровью теперь не надо самой ухаживать, и "тыкать" дочь можно тем, что та "отдельно" проживает. "Счастливая ты, Маришка!

Такая молодая, а уже хозяйка двухкомнатной квартиры!" - стала каждый раз повторять мать, названивая дочери в день раз пятьдесят, а то и больше.

     "Счастливая хозяйка двухкомнатной квартиры" валилась с ног от усталости, потому что ночью ей приходилось вставать не только по несколько раз к ребёнку, чтобы подать бутылочку или сменить подгузник, но также подходить к лежачей старушке, чтобы поправить постель, дать попить, переодеть. У всех вокруг давно приобретены стиральные машины - автоматы, но у Мариши с мужем не было лишних средств, муж ещё не "поднялся" в должности, ведь им обоим было слегка за двадцать, а тут ребёночек незапланированный появился.

Мать же считала, что раз она всю жизнь в тазике стирала, да в баке кипятила, то Мариша вообще шикует, стирая бельё в стиральной машине с центрифугой. "Стиралку" однажды выкупили по ветеранскому удостоверению деда, но не пользовались много лет за ненадобностью, поэтому когда муж Мариши первый раз машину включил, то вода из неё потекла на пол и з- за расшатанных временем болтов.

На улице бельё соседи ещё несколько лет назад перестали сушить, Мариша тоже не хотела "смешить" людей, поэтому натягивала верёвки дома, а бельё из-за нехватки места висело в несколько слоёв, денег не хватало ни на памперсы ребёнку, ни на памперсы бабушке. Мать деньгами не помогала, руководствуясь принципом, зачем баловать, сами захотели семью, пусть теперь вкушают все прелести.

  В день бабушкиной пенсии, она вовремя появлялась на пороге, получала пенсию по доверенности, а потом выделяла из неё несколько купюр. "Помни, Мариша, мою щедрость, ведь бабушка и не ест толком, а я тебе деньги с её пенсии даю." Лекарства для больной Мариша покупала с этих денег, а вот куда девала большую часть пенсии мать было непонятно, потому что вечно жаловалась на нехватку.

Отец же Мариши с утра до вечера "ломил" на работе, ему некогда было заморачиваться всеми этими житейскими вопросами, а также и тем вопросом, куда исчезают заработанные им деньги. Надо признать, что мать обожала золото и наряды, но не афишировала это, складывая новинки в шкаф.

  Так прошёл год. Однажды утром бабушки не стало, исчез и ворох нестиранного белья, подрос малыш, он стал проситься на горшок, дали путёвку в детский сад, а Мариша вышла на работу. Муж помогал Марише в тот период, когда бабушка была лежачей, поэтому она ему благодарна  - вот и терпит то, что он стал приходить с работы поздно вечером да пьяный.

Матери своей она об этом не рассказывает.

                                                                                                                                                                  Две хозяйки на одной кухне не уживаются!
                                                                                                                                                                                     Автор: Натэлла Пак

Сто лун вместе с сентябрём

Сто лун вместе с сентябрём - Культурная отсылка. «Сто дней после детства» — советский художественный фильм, драма о жизни подростков в пионерском лагере. Снят режиссёром Сергеем Соловьёвым на киностудии «Мосфильм».

Я улыбаюсь прохожим,
Я довольна вполне, -
Я на Джоконду похожа.
Не верите? – Верьте мне.

Я шагаю Моночкой Лизой!
Взгляните на рейтинг молвы
От Брюсселя и до Парижа,
От Лондона и до Москвы.

Одни всерьёз говорят,
Она сбежала с картины,
Другие спорят, галдят –
Давайте устроим смотрины!

Я от всех убегаю к далям,
И покоряю космос!
Вы улыбку мою видали?
На луне я оставила роспись...

А потом обратно к прохожим,
Люди, мой смайлик – вам!
Для меня ничего нет дороже,
Чем радость делить пополам!

                                                              Я - Джоконда
                                                    Автор: Майя Касымова

Сырой осенний воздух врывался с ветром в лёгкие, и оттого дышалось волнительно и торопливо.

Школьная аллея позолоту сменила на серую смесь пожухлой листвы и талого первого снега. Небо уже больше не скромничало, заигрывая с улыбчивым солнцем, теперь, то же самое небо, будто сердилось, сопротивлялось, казалось бы, не внезапно наступившей осени. А холодеющий с каждым днём ветер с одинаковой силой гнал и тучи там, наверху, и Ксюшины мысли, не менее туманные и сырые. Одинокая, но гордая одиннадцатиклассница Ксения Турина начала этот учебный год так же как и десять предыдущих, почти равнодушно, но с верою хоть в какое - то будущее.

Молчание, способное уберечь Ксюшу от многих разочарований, было её вторым другом. Первым же ещё шесть лет назад стал Фёдор Лукич, школьный дворник. В тот год, на зимних каникулах, когда в школе кроме Фёдора да его дворняги Найды никого и не было, двор, замело так, что лопата Лукича потрескивала под тяжестью счищенного снега. Вдруг кроме этого скрипа послышался хруст наста под робкими детскими шажками. «Я Ксюша, Ксюша Турина с пятого «Б», на утреннике шарфик потеряла» - невнятно проговорила девочка.  Спустя час в коморке под лестницей, где последние два десятка лет жил Фёдор Лукич, кипел самовар. Пар его дружелюбно окутывал девчушку, которая трепетно перебирала кисти шерстяного шарфика, того, что когда - то на память дарил ей отец. И по сей день для Ксении, чай, который заваривал Лукич, был самым вкусным, а беседа за ним самой душевной.

Зима, как и осень, прошла чередой самых обыкновенных дней. И только слякоть немного стала разжижать будто замороженные будни. Март.

Со скрежетом учителя и родители пытались донести до сознания выпускников уже не новость о том, что от сдачи экзаменов зависит их будущее. Безысходность должна была бы угнетать, но не Ксюшу. Походкой замечтавшейся выпускницы, Ксения безмятежно дефилировала по рекреации (*), словно на девичнике у Луны побывала. Девушке не было дела ни до экзаменов, ни до того, что они уже через пару месяцев, девушка была влюблена. Она никогда не была многословной, а теперь ей и вовсе хотелось просто молчать, ведь нелепое чувство, которым она заразилась, было, как всегда, некстати. А в случае Ксении имелся немалый довесок: ему было уже одиннадцать, когда она только родилась.

Вячеслав, тридцатилетний журналист местной газеты, имел внешность, Ксении казавшеюся  выдуманной, ведь когда-то в юности её девичьи фантазии имели свойство крайне бурно развиваться. Никто не знал, что было раньше, их обречённое знакомство или отчасти материализованная девчоночья мечта, любить отца, которого так рано потеряла. Чувства, подобные именно отцовским к ней вполне уверенно вскоре стал проявлять Вячеслав. Мудрость, стабильность, забота - то чего, возможно, и не хватало маленькой Ксюше, чего она искала, прибегая в коморку Лукича все свои школьные годы. Теперь, когда в её тихой, порой даже безмолвной жизни появился любимый мужчина, и он же прообраз отца, девушка готова была посвятить ему все те слова, которые до сих пор, может, так и не сорвались бы с её губ. Ксения жила молча, но любила громко. Славик, так уже называла она журналиста, женат был лишь только на карьере. Одержимый невоплощенными идеями и манящими пиками творчества, Вячеслав мечтал о поездке в Дербент.

Май баловал скромным весенним солнцем и безветренной тишью. Но тишина та становилась с каждой минутой пронзительнее и больнее для Ксении - сегодня она провожала сразу два поезда. Фёдор Лукич нашёл свою дочь, теперь к ней в Иркутск он повёз свой самовар и отцовское сердце, которое гораздо горячее самовара, даже когда он закипает. Пресс - группа Вячеслава отправилась на Кавказ за материалами для книги, о создании которой он мечтал со школьных лет. Ксения снова одна.

На поступление в институт девушке даже надеяться было весьма опрометчиво. Но будущее ей хоть как - то виделось, пусть даже и смутно. Лучи сентябрьского солнца играли на прутьях метлы Лукича, хрупкие девичьи руки крепко сжимали её черенок. И только молчание осталось единственным другом новоиспечённого школьного дворника Ксении Туриной.  

                                                                                                                                                                                                  Школьный дворник
                                                                                                                                                                                                Автор: Тьяна Фадеева
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Ксения безмятежно дефилировала по рекреации - Рекреация (от лат. recreatio — восстановление) — комплекс мероприятий, направленных на отдых, восстановление здоровья и трудоспособности человека в свободное от работы время (трудовые отпуска, каникулы, праздники, выходные дни и др.).
Различают кратковременную (микропаузы, отдых в течение дня) и долговременную (еженедельный отдых, каникулы, отпуска) рекреацию.
Виды рекреации:
1. Различные виды активной деятельности, чаще всего на природе.
2. Хобби — регулярные занятия, которые осуществляются для удовольствия, как правило, в свободное время.
3. Творчество — занятия танцами, рисованием, музыкой и другими видами искусства на любительской основе.
4. Игры, в том числе видеоигры, и другие виды развлечений для восстановления сил во внерабочее время.