Почти в неприличном слове

Во саду ли, в огороде,
На Уральской на природе
Встретились и подружились,
О делах разговорились
Дед из дальней деревушки,
По строительству избушки
Плотник, дока и кудесник,
По политике советник,
И гражданка городская,
Модная и заводная.
Благодатное соседство -
От печали грустной средство.
Деда дети в сад позвали,
Строить баню наказали.
Вкалывать ему привычно,
«За спасибо», безналично.
Для мадам фазенда - сфера
Творчества и атмосфера
На природе вдохновляет
И здоровье укрепляет.
Всю неделю одинёшек
Дед горбатится за грошик.
Он соседку ждёт в субботу
На тяжёлую работу.
Вновь настали выходные -
Беспросветно трудовые.
В сад соседка приезжает
И трудиться начинает.
Каждый на своём участке.
И мадам копает грядки,
Позабыв, что городская,
«Не деревня», заводская.

                                             Смычка города с деревней (отрывок)
                                                   Автор: Елена Георгиевна Конева

Возвращение III, или «Бегство в народ»

Третий, и последний, выпуск приключений блудного попугая (1988) повествует о хождении «в народ».

Кеша решает «обрусеть».

По сути, все прежние бегства Кеши – своеобразный поиск правды, мифического Беловодья, обетованной Таити.

Свой поиск Кеша ведёт прежде всего в культурном поле, а именно, последовательно примыкает к тем или иным социальным трендам.

В первых двух выпусках Кеша побывал и диссидентом, и космополитом.

Внутренняя эмиграция не удалась, эмиграция на «Запад» разочаровала в капитализме.

Рождённый в Союзе, Кеша не сумел стать ни исполином духа, ни гражданином мира.

Но есть ещё один выход.

Где-то рядом, буквально под боком, существует ещё одна влиятельная культурная тенденция – русская, народническая, говорящая, что не нужно далеко ходить за правдой, – она рядом, за городом, в простоте, в чистоте аграрной жизни, в единении с природой.

События развиваются следующим образом.

Толстый рыжий кот сообщает помоечным завсегдатаям, что на лето он уезжает в деревню.

Примечательно, что кот - мажор во второй раз выступает законодателем модного течения.

В предыдущей серии он совратил Кешу джинсами и плеером.

Ужаленный завистью, Кеша спешит домой, чтобы потребовать от Вовки своей доли «русскости», совсем как персонаж из анекдота того времени – дотошный телефонный еврей, который звонит в общество Память:

«Правда ли, что евреи продали Россию, и если да, то где я могу получить мою долю?..»

Поехать в деревню не получается – Вовка заболел.

Мы видим Кешу уже в новом «русском» амплуа.

Вместо футболки на нём подобие бабьего крестьянского исподнего.

Он по-старушечьи брюзжит на Вовку: «Зимы ему мало болеть».

Как ни грустно, но в 1988 году Вовка, то есть Советский Союз был уже основательно болен.

Знал бы Кеша, что «Вовке» не суждено поправиться, что он протянет ещё три года, до августа 1991-го…

Печальные события ещё впереди, а Кеша тем временем собирает чемодан и отбывает на жительство в деревню, «к корням».

На трассе Кешу долго никто не подбирает.

Но вдруг на тракторе появляется Василий – воплощённое клише из художественных фильмов о деревне.

Во всяком случае, именно таким представляет городской обыватель Кеша сельского жителя.

Василий простоват, добродушен, гостеприимен.

Василий увозит Кешу в совхоз «Светлый путь».

Он вежлив и неизменно обращается к собеседнику на «Вы», в то время как высокомерный Кеша бестактно тыкает:

«Хочется запросто, с народом – как ты! Простыми парнями, какие у нас на каждом шагу!»

Василий возвращается из музея – он таким образом приобщался к «высокому».

Кеша поёт «Русское поле» – это его форма слияния с русской идентичностью.

Вообще, все культурные коды, которыми оперирует Кеша, чтобы найти подход к Василию, по сути стереотипы и создают лишь комический эффект.

Сложно представить себе что-то более нелепое, чем попугай (то бишь, еврей) в деревне.

Как выяснится позднее, он ещё и социально опасен. От Кеши одни проблемы и убытки.

Утром Кеша просыпается в деревенском доме, ищет завтрак, роняя горшки, пачкаясь в печке, с воплями призывая на помощь Василия.

Попугай не способен найти пропитание в доме, даже если оно просто стоит на столе.

После завтрака Кеша выходит на прогулку и знакомится с «хозяйством»: свинья с поросятами, лошадь, петух и куры.

Для попугая обитатели двора – публика.

И в деревне он занимается привычным делом, а именно хаотично воспроизводит городскую «культуру» – в данном случае микс из Антонова, Пугачёвой и бессмысленный набор фраз из «Сельского часа»:

«Скажите, сколько тонн клевера от каждой курицы - несушки будет засыпано в инкубаторы после обмолота зяби?»

У живности «искусство» не встречает поддержки, скорее недоумение и раздражение, разве что лошадь «ржёт» над самим исполнителем.

Доведя себя до творческой экзальтации – Кеша изображает исполнителя рок - н - ролла – попугай падает в колодец.

Его спасает вернувшийся Василий, а потом одалживает вымокшему попугаю картуз и ватник.

Кеша внутренне понимает свою никчёмность.

Во многих советских фильмах разыгрывается история неуклюжего неофита, который, попав в новую для него среду, упорным трудом ломает ситуацию и вырывается в ударники.

Кеша тоже одержим идеей доказать свою значимость и полезность: «Я смогу, я докажу, я покажу! Обо мне узнают. Обо мне заговорят!»

Но преображения не происходит. Кеша оказывается неспособным к крестьянскому труду. (По-хорошему, к труду вообще.)

Он разрушителен как Чубайс или Гайдар, которые несколько лет спустя продемонстрируют стране свои ужасные таланты…

Сев в трактор Василия, Кеша вначале разносит во дворе постройки, а потом сваливает трактор в реку.

Василий при этом проявляет чудеса толерантности – только вздыхает да обречённо машет рукой.

В попугае просыпается совесть, точнее, даже не совесть, а её актерский суррогат, Кеша клеймит себя, называет ничтожеством, жалкой личностью и решает «умереть как мужчина».

(Кстати, это первый и последний раз, когда попугай декларирует свою мальчуковость, ведь всё его поведение это – перепев анекдотичной еврейской жены, у которой, как известно, «всё болит».)

Повешение на проводе от лампочки превращается в спектакль.

Свиньи, лошадь, да и сам Василий с любопытством следят за процессом.

При этом никто не пытается остановить попугая – уж слишком много от него вреда.

Образ Кеши начисто лишён драматизма: Есенина из попугая не получается. Василий отправляет его домой в посылке.

Обитатели помойки встречают вернувшегося кота. Тот наверняка не ходил в народ, а был просто дачником.

Но тут появляется Кеша. На нём ватник и картуз – он, как всегда, «в образе».

Щёлкнув кнутом, Кеша разражается тирадой обезумевшей деревенской прозы:

«Эх вы! Жизни не нюхали?! А я цельное лето, цельное лето: утром покос, вечером надои, то корова опоросится, то куры понеслись.

А тут вишня взошла! Свекла заколосилась! Пашешь, как трактор!

А ежели дождь во время усушки, а?», закуривает «козью ножку», давится «дымом отечества», заходится кашлем…

                                                    из сборника рассказов Михаила Елизарова - «Бураттини. Фашизм прошёл. Мультфильмы.»

На ойкумене жирных котов

Выставляется на торги
В самом деле сегодня луна.
Хоть там не было чьей-то ноги.
Но не наша в том  деле вина.

А поэтому надо купить,
Пусть не целое. Может быть часть?
Чтоб сады на луне посадить.
Не ударить лицом чтобы в грязь.

Выставляется на торги. И желающих нынче полно.

Я шепчу: Боже мой! Помоги.
А ему в общем то всё равно.

Я куплю. Или кто-то другой.
Пусть луна только наша цветёт.
Я машу ей с улыбкой рукой.
И она меня, глупого, ждёт. 

                                                           Выставляется на торги
                                                             Автор: Геннадий Ельцов

«Возвращение блудного попугая»

Трилогия.

Возвращение II, или «Это я, Кешечка»

Второй выпуск «Возвращения блудного попугая» ( 1987 ) повествует о последующем витке диссидентского побега.

Внутренняя эмиграция эволюционирует в эмиграцию внешнюю.

Этот сценарный ход вполне соответствовал реалиям советской жизни первой половины семидесятых, когда Советский Союз нехотя, точно сквозь зубы, выпускал на волю пятую колонну и пятую графу (1).

Брюзга, нытик, доморощенный Абрам Терц - Синявский (2) ибн Кеша бежит на «Запад».

И пусть в мультфильме «Запад» оказывается условным и символичным, но от этого он не перестаёт быть местом загнивания и средоточием порока.

Там, «за океаном», на родине бубль -г ума и джинсов, жизнь преподаст Кеше жестокий эмигрантский урок в духе «Это я – Эдичка» (3).

Ещё в первом выпуске попугай показан морально разложившимся типом – ленив, капризен, чудовищно амбициозен.

Этап внутренней эмиграции на «арбатской» помоечке дополнительно развратил Кешу.

Он под давлением обстоятельств, конечно, вернулся к Вовке, то бишь в лоно советской системы, но это временное перемирие.

Кешу не исправить. Выражаясь словами управдома Мордюковой, попугай - диссидент по-прежнему «тайно посещает синагогу» (4).

Толчком к переменам оказываются пресловутые «элементы сладкой жизни», к которым внутренне тянется Кеша.

Утром, выгуливая собаку, он приходит на родимую помойку, свою интеллигентскую «кухоньку», чтобы, как в старые добрые времена дать концерт постоянным зрителям: воробьям и вороне.

Всё портит жирный кот, проклятый мажор – появляется в новых джинсах, с плеером и жвачкой: «Серость, это же бубль - гум!»

Общество потрясено этой демонстрацией роскоши.

О Кеше сразу забывают.

Помоечная интеллигенция показывает своё поверхностное нутро и бездуховность.

Западные штучки оказываются привлекательней творений Кешиного духа.

Донельзя самовлюблённого Кешу начинает съедать зависть.

Он возвращается домой к Вовке и, хоть и будучи существом мужского пола, закатывает сцену по женскому типу:

«В чём я хожу, в рванье, как Золушка!»

Вовка, то есть Родина, со словами «Выбирай!» щедро распахивает шкаф - закрома, но блага отечественной лёгкой промышленности Кешу не интересуют.

Отрыдав, Кеша цинично «подаёт на развод»: «Прощай, наша встреча была ошибкой» – и удаляется в те места, где «роскошь» доступна.

Если первый Кешин побег был истеричной реакцией на запрет и попугая, хоть и с натяжкой, можно было назвать бунтарём, то вторая «эмиграция» – расчётливый поступок потребителя. Кеша готов продаваться за джинсы, плеер и бубль - гум.

Первым делом, попав на «Запад», Кеша выставляет себя на торги.

Избалованный попугай неадекватен в самооценке и назначает себе цену в тысячу рублей – заоблачная советская сумма.

Кеша забывает, что он уже не в квартире Вовки, что он попал на территорию рыночных отношений.

Попугай и за тысячу, и за сто, и даже за десять рублей никому не нужен. Реальность быстро сбивает спесь.

Лишь когда Кеша уценил себя до нуля, на него находится покупатель.

Кто новый Кешин хозяин?

Внешне это типичный отпрыск фарцы конца восьмидесятых.

Он модно одет, его квартира забита знаковыми для советского обывателя предметами роскоши – видеомагнитофон, столик на колёсиках и прочее.

В отличие от белобрысого славянского Вовки, новый Хозяин выглядит как типичный свиноподобный англосакс, сродни рядовому Райану (5) – крупный жестокий юнец.

Он – Хозяин «Запада» и своенравному пернатому еврею Кеше придётся у него ох как не сладко.

Первые кадры нового Кешиного житья на «Западе» должны ввести зрителя в заблуждение.

Кеша в новой футболке с Микки - Маусом валяется с плеером на диване, слушает «Модерн токинг», пьёт загадочный напиток «coka», смотрит видеомагнитофон.

Кажется, новая капиталистическая жизнь удалась…

Всё становится на свои места во время Кешиного телефонного звонка Вовке.

Попугай традиционно врёт, как и многие его собратья - эмигранты, тратившие последние доллары на разговор с Родиной, лениво и благодушно сообщали о своих финансовых достижениях, собственной машине, цветном телевизоре, кока - коле в холодильнике, чтобы потом с новыми после вранья силами вернуться к грязной посуде в ресторане или сесть за руль заблёванного такси…

Кеша не исключение: «Купаюсь в бассейне, пью джус, оранжад, у меня много друзей, машина».

Немаловажно, что в беседе он примешивает к голосу характерный акцент эмигранта второго поколения – изощрённое кокетство со стороны хитрого Кеши.

Эта ложь во спасение самолюбия примиряет его с действительностью.

Кстати, Кеша смотрит по видеомагнитофону фильм «Укол зонтиком».

Этот фильм был в советском прокате, так что Кеша в смысле «духовной пищи» не особо выиграл.

Но вот возвращается англосакс, попугай спешно комкает разговор, бросает трубку.

Видно, что Кеша жутко боится Хозяина.

Вскоре становится понятно, почему.

Тот помыкает никчёмным попугаем, издевается, унижает.

Из любимца и фаворита Кеша превратился в прислугу, в раба.

Кеша хнычет: «Вовка так любил меня, буквально носил на руках».

Увы, капитализм вблизи оказался не таким уж и привлекательным. Наступает прозрение.

После очередного унижения Кеша позволяет себе повысить голос на Хозяина.

«Запад» показывает своё звериное лицо, бунтарь немедленно оказывается в клетке.

Кеше только и остаётся, что скандировать: «Свободу попугаям!» да горланить протестные песни брошенного отечества: «Пусть всегда будет Вовка, пусть всегда буду я!»

Вернуться домой из тюрьмы уже не просто. Новообретённый киношный опыт приходит на помощь.

Кеша ломает клетку, сооружает из «западных» отходов взрывчатое устройство.

При подрыве двери Кешу контузит.

Его окружают видения - кошмары, демонические личины капитализма, а приходит в себя он уже в квартире Вовки.

Эмиграция не прошла бесследно – Кеша в бинтах, повреждён и физически, и морально. Кеша признается, как лимоновский герой: мне было плохо, я был один.

Никаких предпосылок для возвращения попугая домой не было.

И тем не менее – Кеша на Родине.

Этот момент можно воспринимать как вторжение чуда.

Создатели мультфильма, разумеется, могли бы посвятить десяток секунд дополнительному эпизоду, в котором англосакс выбрасывает полумёртвого Кешу на помойку, а там его подбирает Вовка, вышедший на прогулку со щенком.

Авторы понимали, что эти объяснения лишние.

Всё - таки Кеша – собирательный образ беспокойной еврейской интеллигенции.

Да, какая-то сбежавшая на Запад часть «Кеши» показательно поплатилась за предательство, но оставшаяся получила хороший урок и угомонилась… до нового побега.

Теперь уже – в народ.

                                                       из сборника рассказов Михаила Елизарова - «Бураттини. Фашизм прошёл. Мультфильмы.»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1)когда Советский Союз нехотя, точно сквозь зубы, выпускал на волю пятую колонну и пятую графу - Пятая графа. Отсылка к пятой графе паспорта СССР, в которой обозначалась национальность ( этничность) гражданина. 

(2) Абрам Терц - Синявский - Абрам Терц — литературный псевдоним Андрея Донатовича Синявского (8 октября 1925, Москва — 25 февраля 1997, Париж) — русского и французского писателя, литературоведа и критика, диссидента, политзаключённого в СССР.

(3) жёсткий эмигрантский урок в духе Это я – Эдичка» - «Это я — Эдичка» — первый и наиболее известный роман Эдуарда Лимонова, который принёс ему широкую популярность. Во многом автобиографичен. Написан в 1976 году в Нью - Йорке, с некоторыми сокращениями напечатан в № 3 парижского журнала «Ковчег» (1979). Сюжет: герой романа Эдичка — русский эмигрант в Нью - Йорке, брошенный женой, живёт на социальное пособие, подрабатывает подсобным рабочим в ресторане, грузчиком, участвует в троцкистских собраниях. Оставшись один в огромном городе, Эдичка странствует по Нью - Йорку в поисках любви, работы, забвения, приключений и самого себя.

(4) Выражаясь словами управдома Мордюковой, попугай - диссидент по-прежнему «тайно посещает синагогу» - Отсылка к х /ф «Бриллиантовая рука» 1968.  Цензоры запретили режиссеру поднимать еврейский вопрос даже в шутку, из-за чего одна из фраз персонажа Нонны Мордюковой была слегка подкорректирована. «И я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу», — говорит управдом жене Горбункова. Однако по её губам можно увидеть, что на самом деле она говорит: «Ваш муж тайно посещает синагогу».

(5) типичный свиноподобный англосакс, сродни рядовому Райану - Отсылка к х / ф «Спасти рядового Райана» (англ. Saving Private Ryan) — американская эпическая военная драма 1998 года режиссёра Стивена Спилберга. Действие фильма происходит в 1944 году в Нормандии, Франция, во время Второй мировой войны.

Первая брешь в докапиталистической духовности во славу великих дел

Очень старый стих.      

.. Средства производства... лужи за окном...
Мне про экономику надоело слушать.
Слишком много фактов говорит о том,
Что наше положение уже нельзя улучшить...

Есть хочу ужасно, спать - ещё сильнее,
Прямо здесь, на парте, лягу и засну...
Снег почти растаял, лишь туман белеет,
И напоминает раннюю весну...

Мне весьма тоскливо, мне весьма печально,
Сидя засыпаю, а звонка всё нет...
Сколько получает отставной начальник?
Надоело слушать мне про госбюджет...

                                                                                 Урок обществоведения в 1990 г
                                                                                       Автор: Юлия Федотова 2

Гарри выбирает волшебную палочку ► Гарри Поттер и философский камень (2001)

«Незнайка» и проблема «лишнего человека» при коммунизме

В Цветочном городе живут маленькие человечки – малыши и малышки.

Они ведут свой карликовый быт в «большом» человеческом мире.

Но именно эти изменённые пропорции – сами коротышки ростом не больше огурца – формируют благополучный жизненный уклад.

Этот город – содружество небольших однополых общин, малыши живут отдельно от малышек.

Общины ведут натуральное хозяйство, благо пропорции полностью решают проблему питания: еды в избытке хватает всем.

Каждый занят своим делом или не занят вообще.

Труд присутствует, но он не носит обязательного характера.

Коротышек окружают предметы, но не товары.

Главный стимул труда – польза, а не прибыль.

Разумеется, нет никаких денег, нет частной собственности – всё общее.

По сути, Цветочный город – это идеальная модель экокоммунизма (даже автомобили здесь на газированной воде).

Соседний город Зелёный (город малышек) – идентичная по организации феминокоммуна.

(Некоторое исключение составляет лишь Солнечный город – мир технокоммунизма, который обеспечивают высокие технологии.)

Коротышки по своему психическому развитию – дети.

Они играют, ссорятся по пустякам, дерутся, мирятся.

Малыши задирают малышек, дразнят тех, кто «водится» с малышками, – одним словом, это мир мальчиков и девочек до момента полового созревания, коммунистический рай, в котором нет смерти.

Самое страшное, что может произойти, – это царапина, ушиб, синяк или вывих.

Взрослых и родителей нет, дети предоставлены сами себе и прекрасно существуют.

Знайка – лидер общины из шестнадцати коротышек, интеллектуальный центр, источник Знания.

Винтик и Шпунтик – механики, Пулька – охотник, Гусля – музыкант. Пилюлькин – доктор, Тюбик – художник.

Все остальные, в том числе и главный герой повести, Незнайка (антипод Знайки, антилидер, которым он становится благодаря случаю), не обладают каким-то особым умением.

Они даже названы по привычкам и пристрастиям:

Сиропчик любит воду с сиропом, Ворчун ворчит, Растеряйка теряет вещи, писатель Смекайло из города Змеевка считается писателем, хоть и не написал ни одной книги.

Все эти коротышки, как и сам Незнайка, ничего не производят, они просто пользуются благами общины на равных правах.

Текст лучится всеобщей беззаботностью, но автор, описывая этот игрушечный мир, задаётся сложной проблемой, неоднократно поднятой в русской литературе, – проблемой «лишнего человека».

В некотором роде Незнайка продолжает известный ряд героев: Онегин, Печорин, Базаров, Рудин.

Незнайка, как говорит автор, «не такой уж скверный, он хотел чему-то научиться, но не хотел трудиться».

Незнайка попеременно пытался стать музыкантом, художником, поэтом (кстати, Незнайка и был отличным поэтом, гораздо лучше официального Цветика), но его авангардистское творчество оказывается не востребованным – оно излишне парадоксально и конспирологично:

«Наш Сиропчик был голодный, проглотил утюг холодный», – а в коммуне коротышек приветствуется только формальная логика.

В итоге, Незнайка – «лишний человек» в коммунистическом обществе.

В повести «Незнайка в Солнечном городе» для гигантской технокоммуны такими «лишними» являются «ветрогоны» – коротышки, которые бессмысленно носятся по улицам.

Но не они представляют опасность.

Отлаженный социум Солнечного города способна поколебать лишь волшебная палочка Незнайки.

В контекст повести автор намеренно вводит волшебство – заменитель религии или мифологического сознания.

Как невозможен атеистический капитализм, так невозможен и религиозный коммунизм.

Частная собственность на средства производства – вот причина всех иллюзий, в том числе и религиозных, любых форм мифологии и ложного сознания.

Лишь когда волшебная палочка теряет свою силу, всё возвращается на круги своя.

Тревога Носова футорологична.

Он пытается разобраться с проблемой, как коммунистический социум должен относиться к таким от природы несознательным «лишним» личностям.

То, что такие люди неизбежны, понимают все.

Носов утверждает, что коммунистический мир примет всех, никто не станет изгоем, даже иждивенец.

Для Носова Незнайка ценен главным своим качеством – в нём рядом с безалаберностью, ленью органично живёт докапиталистическая духовная неиспорченность.

При всех своих недостатках он и строитель, и полноправный обитатель пространства коммунизма.

Незнайка ни на секунду не сомневается в верности подобного общественного устройства – равенства, общественной собственности.

Он верен предметам и пользе. Для него нет товара и прибыли.

Поэтому при любых раскладах Незнайка – равноценная частичка идеального детского коммунистического мира коротышек.

По сути, ответ Носова следующий: будьте как дети – и будет вам и Цветочное, и Солнечное царство небесное.

                                                                   из сборника рассказов Михаила Елизарова - «Бураттини. Фашизм прошёл. Мультфильмы.»

( кадр из кукольного мультсериала «Незнайка в Солнечном городе» 1976 -1979 )

Воля - Волюшка красна девица

Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?
Иль навеки претворилась ты в мечты,
И в мечтах неясных, в тихом полусне,
Лишь о невозможном возвещаешь мне?
Путь один лишь знаю, — долог он и крут, —
Здесь цветы печали бледные цветут,
Умирает без ответа чей-то крик.
За туманом солнце скрыто, — тусклый лик.
Утомленьем и могилой дышит путь, —
Воля к смерти убеждает отдохнуть,
И от жизни обещает уберечь.
Холодна и однозвучна злая речь,
Но с отрадой и с надеждой внемлю ей
В тишине, в томленьи неподвижных дней.

                                                                            Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?…
                                                                                               Автор: Фёдор Сологуб

Глава 22. Монастырь (Фрагмент)

Чудны задушевные русские песни!

Слова бывают ничтожны; они лишь предлог; не словами, а только звуками выражаются глубокие, необъятные чувства.

Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой - дуброве.

Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит.

Он поручал ветру отдать поклон матери.

Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала б она тому в душу, и часто, в минуту грусти, приходила бы на память...

Наконец, когда тоска стала глубже забирать Максима, он подобрал поводья, поправил шапку, свистнул, крикнул и полетел во всю конскую прыть.

Вскоре забелели перед ним стены монастыря.

Обитель была расположена по скату горы, поросшей дубами. Золотые главы и узорные кресты вырезывались на зелени дубов и на синеве неба.

Навстречу Максиму попался отряд монастырских служек в шишаках и кольчугах.  Они ехали шагом и пели псалом: «Возлюблю тя, господи, крепосте моя».

Услыша священные слова, Максим остановил коня, снял шапку и перекрестился.

Небольшая речка протекала под горою. Несколько мельниц вертели на ней свои колёса. На берегу паслись коровы пёстрыми кучами.

Всё вокруг монастыря дышало такою тишиною, что вооружённый объезд казался излишним.

Даже птицы на дубах щебетали как будто вполголоса; ветер не шелестел в листьях, и только кузнечики, притаясь в траве, трещали без умолку.

Трудно было подумать, чтобы недобрые люди могли возмутить это спокойствие.

«Вот где отдохну я! — подумал Максим. — За этими стенами проведу несколько дней, пока отец перестанет искать меня. Я на исповеди открою настоятелю свою душу, авось он даст мне на время убежище».

Максим не ошибся.

Престарелый игумен, с длинною седою бородой, с кротким взглядом, в котором было совершенное неведение дел мирских, принял его ласково.

Двое служек взяли под уздцы усталого коня.

Третий вынес хлеба и молока для Буяна; все радушно хлопотали около Максима.

Игумен предложил ему отобедать, но Максим захотел прежде всего исповедаться.

Старик взглянул на него испытующим взором, насколько позволяли его добродушные глаза, и, не говоря ни слова, повел его через обширный двор к низкой, одноглавой церкви.

Они шли мимо могильных крестов и длинного ряда келий, обсаженных цветами.

Попадавшиеся им навстречу братия кланялись молча.

Надгробные плиты звенели от шагов Максима; высокая трава пробивалась между плитами и закрывала вполовину надписи, полные смирения; всё напоминало о бренности жизни, всё вызывало на молитву и созерцание.

Церковь, к которой игумен вел Максима, стояла среди древних дубов, и столетние ветви их почти совсем закрывали узкие, продольные окна, пропускавшие свет сквозь пыльную слюду, вставленную в мелкие свинцовые оконницы.

Когда они вошли, их обдало прохладой и темнотою.

Лишь сквозь одно окно, менее других заслоненное зеленью, косые столбы света падали на стенное изображение Страшного суда.

Остальные части церкви казались от этого ещё мрачнее; но кое - где отсвечивали ярким блеском серебряные яблоки паникадил, венцы на образах да шитые серебром кресты, тропари и кондаки (*) на чёрном бархате, покрывающем гробницы князей Воротынских, основателей монастыря.

Позолота на прорезных травах иконостаса походила местами на уголья, тлеющие под золою и готовые вспыхнуть. Пахло сыростью и ладаном.

Мало - помалу глаз Максима стал привыкать к полумраку и различать другие подробности храма: над царскими дверьми виден был спаситель в силах, с херувимами и серафимами, а над ним шестнадцать владычных праздников.

Большой местный образ Иоанна Предтечи представлял его крылатым и держащим на блюде отсеченную главу свою.

На боковых дверях были написаны грубо и неискусно притча о блудном сыне, прение смерти и живота да исход души праведного и грешного.

Мрачные эти картины глубоко подействовали на Максима; все понятия о смирении духа, о безусловной покорности родительской власти, все мысли, в которых он был воспитан, оживились в нём снова.

Он усомнился, прав ли был, что уехал от отца против его воли?

Но совесть отвечала ему, что он прав; а между тем она не была спокойна. Картина Страшного суда потрясала его воображение.

Когда тень дубовых листьев, колеблемых ветром снаружи окна, трепетала на стене подвижною сеткой, ему казалось, что грешники и диаволы, писанные в человеческий рост, дышат и движутся.

Благоговейный ужас проник его сердце. Он пал ниц перед игуменом.

— Отец мой, — сказал он, — должно быть, я великий грешник!
— Молись, — отвечал кротко старик, — велико милосердие божие; много поможет тебе раскаяние, сын мой!

Максим собрался с силами.

— Тяжело моё преступление, — начал он дрожащим голосом. — Отец мой, слушай! Страшно мне вымолвить: оскудела моя любовь к царю, сердце моё от него отвратилось!

Игумен с удивлением взглянул на Максима.

— Не отвергай меня, отец мой! — продолжал Максим, — выслушай меня! Долго боролся я сам с собою, долго молился пред святыми иконами. Искал я в своём сердце любви к царю — и не обрёл её!
— Сын мой, — сказал игумен, глядя с участием на Максима, — должно быть, сатанинское наваждение помрачило твой рассудок; ты клевещешь на себя. Того быть не может, чтобы ты возненавидел царя. Много тяжких преступников исповедовал я в этом храме: были и церковные тати, и смертные убойцы, а не бывало такого, кто повинился бы в нелюбви к государю!

Максим побледнел.

— Стало, я преступнее церковного татя и смертного убойцы! — воскликнул он. — Отец мой, что мне делать? Научи, вразуми меня, душа моя делится надвое.

Старик смотрел на исповедника и всё более дивился.

Правильное лицо Максима не являло ни одной порочной или преступной черты.

То было скромное лицо, полное добродушия и отваги, одно из тех русских лиц, которые ещё ныне встречаются между Москвой и Волгой, в странах, отдалённых от больших дорог, куда не проникло городское влияние.

— Сын мой, — продолжал игумен, — я тебе не верю; ты клевещешь на себя. Не верю, чтобы сердце твоё отвратилось от царя. Этого быть не может. Подумай сам: царь нам более чем отец, а пятая заповедь велит чтить отца. Скажи мне, сын мой, ведь ты следуешь заповеди?

Максим молчал.

— Сын мой, ты чтишь отца своего?
— Нет! — произнёс Максим едва внятно.
— Нет? — Повторил игумен и, отступив назад, осенился крестным знамением. — Ты не любишь царя? Ты не чтишь отца? Кто же ты таков?
— Я... — сказал молодой опричник, — я Максим Скуратов, сын Скуратова - Бельского!
— Сын Малюты?
— Да! — сказал Максим и зарыдал.

Игумен не отвечал.

Он горестно стоял перед Максимом.

Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников.

Грешники на картине Страшного суда жалобно подымали руки к небу, но всё молчало.

Спокойствие церкви прерывали одни рыдания Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой молитвы, которую читал про себя игумен.

— Сын мой, — сказал наконец старик, — поведай мне всё по ряду, ничего не утаи от меня: как вошла в тебя нелюбовь к государю?

Максим рассказал о жизни своей в Слободе, о последнем разговоре с отцом и о ночном своём отъезде.

Он говорил медленно, с расстановкой и часто собирался с мыслями, дабы ничего не забыть и ничего не утаить от духовного отца своего.

Окончив рассказ, он опустил глаза и долго не смел взглянуть на игумена, ожидая своего приговора.

— Всё ли ты поведал мне? — сказал игумен. — Не тяготит ли ещё что - нибудь душу твою? Не помыслил ли ты чего на царя? Не задумал ли ты чего над святою Русью?

Глаза Максима заблистали.

— Отец мой, скорей дам отсечь себе голову, чем допущу её замыслить что - нибудь против родины! Грешен я в нелюбви к государю, но не грешен в измене!

Игумен накрыл его эпитрахилью.

— Очищается раб божий Максим! — сказал он, — отпускаются ему грехи его вольные и невольные!

Тихая радость проникла в душу Максима.

— Сын мой, — сказал игумен, — твоя исповедь тебя очистила. Святая церковь не поставляет тебе в вину, что ты бросил Слободу. Бежать от соблазна волен и должен всякий. Но бойся прельститься на лесть врага рода человеческого. Бойся примера Курбского, который из высокого русского боярина учинился ныне сосуд дьяволу! Премилостивый бог, — продолжал со вздохом старик, — за великие грехи наши попустил ныне быть времени трудному. Не нам суемудрием человеческим судить о его неисповедимом промысле. Когда господь наводит на нас глады и телесные скорби, что нам остаётся, как не молиться и покоряться его святой воле? Так и теперь: настал над нами царь немилостивый, грозный. Не ведаем, за что он нас казнит и губит; ведаем только, что он послан от бога, и держим поклонную голову не пред Иваном Васильевичем, а перед волею пославшего его. Вспомним пророческое слово:

«Аще кая земля оправдится перед богом, поставляет им царя и судью праведна и всякое подаёт благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред богом, и поставляет царя и судей неправедна, и наводит на тое землю вся злая!»

Останься у нас, сын мой; поживи с нами. Когда придёт тебе пора ехать, я вместе с братиею буду молиться, дабы, где ты ни пойдёшь, бог везде исправил путь твой!

А теперь... — продолжал добродушно игумен, снимая с себя эпитрахиль, — теперь пойдём к трапезе. После духовной пищи не отвергнем телесной. Есть у нас изрядные щуки, есть и караси; отведай нашего творогу, выпей с нами мёду черемхового во здравие государя и высокопреосвященного владыки!

И в дружеском разговоре старик повёл Максима к трапезе.

            из исторического романа Алексея Константиновича Толстого - «Князь Серебряный. Повесть времён Ивана Грозного»
_____________________________________________________________________________

(*) Тропари и кондаки — церковные книги.
_____________________________________________________________________________

( Художник Исаак Левитан. Картина «Над вечным покоем» )