Сублимация в новый побег
Сублимация время в пространство,
В абстракизмы незримых дорог,
В нелинейной поэтике странствий
Лучший способ уйти от тревог.
От тревог и волнений безбожья,
От трясин каждодневных обид,
От тоски, что настойчиво гложет,
Извращений, принёсших нам СПИД.
Сублимация в Слово либидо,
Сублимация веры в любовь,
Ввысь уводит минуя обиды,
Раздавая надмирную новь.
Словно квант, прорываясь сквозь вечность,
Сквозь реликты незримых преград,
Сквозь конечную звёзд бесконечность,
Сквозь земную ограду наград.
Сублимация императива
До надмерно надмирной дали.
Путь, не знающий альтернативы,
Путь Христово - пасхальной любви.
Сублимация (Отрывок)
Автор: Гранов Александр
Себя самого разглядывать трудно. На живом существе, с которым связал себя, выходит яснее. Года достаточно было, чтобы распознать в Серафиме кровное дитя всеобщей русской «распусты». Она его страстно любит — и только.
Эта любовь едва ли пересоздаст её. Ни разу не начала она с ним говорить о своей душе, на чем держится её жизнь, есть ли у неё какой - нибудь «закон» — глупый или умный, к какому исходу вести житейскую ладью, во что выработать себя — в женщину ли с правилами и упованиями или просто в бабёнку, не знающую ничего, кроме своей утехи: будь то связь, кутёж, франтовство или другая какая блажь.
Да, она — кровное дитя распусты, разлившейся по нашим городам. Её такою сделал теперешний губернский город, его кутежи, оперетка, клубы, чтение всякого грязного вздора, насмешки над честностью, строгими нравами, родительской властью, над всем, что нынче каждый карапузик гимназист называет "глупым идеализмом".
Студенты — такого же сорта. От мужчин - офицеров, адвокатов, чиновников, помещиков девочка - подросток научается всяким гадостям, привыкает бесстыдно обращаться с ними, окружена беспрестанными скандалами, видит продажность замужних жён, слушает про то, как нынче сходятся и расходятся мужья и жёны, выплачивают друг другу «отступное», выходят снова замуж, а то так и после развода возвращаются к прежней жене или мужу.
Развод! Серафима за целый год ни разу серьёзно не разобрала с ним своего положения. Каков бы ни был её муженёк, но ведь она убежала от него; нельзя же им без сроку состоять в такой "воровской жизни", как он сегодня про себя выразился там, в лесу, перед калиткой палисадника. Она не хочет приставать к нему, впутывать его в счёты с мужем, показывает бескорыстие своей страсти. Положение - то от этого не меняется. Надо же его выяснить, и ему первому не след играть роль безнаказанного похитителя чужих жён.
Значит, надо прикрыть всё браком?
Этого вопроса он не испугался. Он пошёл бы на женитьбу, если б так следовало поступить. Зачем обманывать самого себя?.. И в брачной жизни Серафима останется такою же. Пока страсть владеет ею — она не уйдёт от него; потом — он не поручится. Даже теперь, в разгаре влечения к нему, она не постыдилась высказать своё злобное себялюбие. Предайся он ей душой и телом — у него в два - три года вместо сердца будет медный пятак, и тогда они превратятся в закоренелых сообщников по всякой житейской пошлости и грязи.
От раздумья лицо Тёркина бледнело. Он шёл по лесной дорожке замедленным шагом. Не мог он отрешиться от надвигавшихся на него грозных итогов и не решался ещё ни на какой бесповоротный приговор.
К красивой и пылкой женщине он ещё не охладел как мужчина. Да и человеку в этой женщине он хотел бы сочувствовать всем сердцем. И не мог. Она его не согревала своей страстью. Точно он упёрся сегодня об стену.
Часам к шести Тёркин вышел на опушку. Перед ним на много десятин легла порубка и обнимала горизонт. За мелкими кустами и рядом срубленных пней желтело жнивье, поднимавшееся немного на пригорок.
Эта порубка вывела его сразу из раздумья. Ему стало жалко леса, как всегда и везде. Минуту спустя он сообразил, что, вероятно, эта порубка сделана правильно.
Он даже слыхал про это от своего кучера. Лес был казённый и шёл на десятки вёрст наполовину хвойный, наполовину чернолесье, к тому краю, где он теперь шёл.
Его отклонило в сторону заветной мечты; наложить руку на лесные угодья, там, в костромских краях. Ему вспомнилась тотчас же усадьба с парком, с сходящим к Волге, на которую он глядел несколько часов жадными глазами с колокольни села, куда отец возил его.
Всё это ещё не ушло от него. Устья и верховья Волги будут служить его неизменной идее — бороться с гибелью великой русской реки.
И эти же бодрящие мысли вернули его опять к своей связи с Серафимой. Начинал он при ней мечтать вслух о том же, она слушала равнодушно или видала в этом только хищнический барыш, алчное купецкое чувство наживы или тщеславие.
Он миновал порубку и вышел на старую опушку леса. Тут просёлок врезался между двумя жнивьями. Слева давно уже сжали рожь; направо, несколько подальше, сизыми волнами протянулось несколько загонов ярового.
На одной полосе уже началось жнитво. Две бабы, в рубахах и повойниках, ныряли в овёс, круто нагиная спины, и взмахивали в воздухе серпами.
Так они работали наверно с пятого часа утра. Одна из них связала сноп, положили его к остальной копне, выпрямила спину и напилась чего-то из горшка.
Солнце жаркого заката било ей прямо в лицо, потное и бурое от загара.
Опять жнитво с бабами отнесло его к детству в том селе Кладенце, которое ему давно опостылело.
"Вот она, страда!" — подумал он и остановился на перекрёстке, откуда жницы виднелись только своими согнутыми спинами.
Жалость, давно заснувшая в нём, закралась в сердце, — жалость всё к той же мужицкой доле, к непосильной работе, к нищенскому заработку. Земля тощая, урожай плохой, сжатые десятины ржи кажут редкую солому; овёс, что бабы ставят в копны, низкий и не матёрый.
Всё та же тягота!
Его потянуло в деревню. Дороги он не знал как следует. Она должна лежать на берегу речки, левее, а внизу, по ту сторону моста, село и церковь. Так рассказывал ему кучер.
С перекрёстка Тёркин взял вправо, прошёл с полверсты, стал оглядываться, не видать ли где гумен, или сада, или крыши помещичьего дома. Говорили ему, что перед деревней идёт глубокий овраг с дубовым леском.
из романа Боборыкина Пётра Дмитриевича - Василий Тёркин
