Вьюга

Родилась в одном селении /на краю мира, там, где за острыми пиками гор обрывается земля пропастью бездонной/ дочка у жены охотника, и назвали ее Вьюгой – так бела была ее кожа, /глаза светлы – как лед на реке/, волосы казались инеем покрытыми. Росла дочка охотника в любви и счастье, с подругами в лес ходила, на реку, в горы, но помнила завет материнский - никогда не ходить к лесному озеру, что за развилкой дорог лежит /инеем сверкает даже летом, и солнце растопить неспособно лед на воде его проклятой/. Говорили, живет в озере тьма вековечная, ждет тьма деву прекрасную, чтобы в краю этом зима воцарилась. И трон готов среди гор /серебряный, жемчугом и перламутром украшенный/ виден он издалека…

Вьюга с детства была не такая, как другие дети в селении – подруги ее играют, а она сидит у дерева, на небо смотрит /будто ждет чего/ или пойдут все на реку, а Вьюгу так и тянет к развилке дорог /поглядеть хоть одним глазком на озеро запретное/. Но берегла мать ее, крепок наказ ее был, и боялась Вьюга ее ослушаться, но чем старше становилась, тем своевольнее. И зов Озера все сильнее был – в крови Вьюги уже не кровь текла, снег талый, в глазах - лед был, по коже – иней узорами плелся дивными. Бояться стали дочку охотника /избегать/. Шептались по селению – ведьма снежная живет с ними рядом, сгубит всех, коль не отпустить ее домой. А где дом вьюгам да метелям? Среди гор – на краю мира.

Один лишь Айгыл, сын бортника, не смог смириться с тем, что потерять может любимую – давно он смотрел на Вьюгу, свататься собирался, да только старше он был, все ждал, пока заневестится красава его. И как вошла в пору девичью – сразу и пришел к отцу ее /тот и рад был этому, не чаял уже вовсе, что с такой славой найдет его дочь супружника/.

А Вьюга об одном жениха просила – не пускать ее к Озеру, потому что чует ее сердце беду, стынет кровь ее, душа вымерзла. Манит ее вода проклятая ледяная, сны сняться странные – будто бы в рубахе одной бежит она к берегу, бросается с разбегу, и лед крошится, раня тело белое, и лишь узоры кровавые остаются… а ее и след простыл.

Клялся Айгыл, что никогда не отпустит ее, удержит. Но как только стала Вьюга его женой – в ту же ночь марой в окно выскользнула да по насту хрустящему к Озеру бросилась. Муж – за ней. Но так быстро бежала она, что никак не мог угнаться Айгыл /уже у берега настиг любимую/. Звал ее, голос сорвал – да только ветер колкий слова его прочь уносил и падали они на лед, разбивались на осколки… Осколки эти подняла Вьюга, оглянулась на мужа в последний раз – и разбила лед, нырнув в черную воду…

…Тело ее будто кинжалами вспороли /так холодна вода была/, но лишь миг длилась боль. Вынырнула Вьюга – а на берегу никого, будто и не стоял только что тут муж ее. Куда он пропал – не знала Вьюга, да только сердце ее оледеневшее о том не переживало. Биться оно перестало.

Набросила Вьюга снежное покрывало на плечи и с ветром ледяным умчалась в горы. С тех пор не пустовал больше трон серебряный /жемчугом и перламутром украшенный/, а на севере появилась Королева – волшебница могущественная, которая край тот дикий оберегать стала.

Говорят, что в горах до сих пор бродит тень Айгыла, зовет любимую, ждет да ищет… но метели замели пути-дороги, не дойти ему да нее никогда.

Мэб Королева-Фей

Caprice - The Snow Queen

МАСТЕР И МАРГАРИТА, ИЛИ МЕТАМОРФОЗЫ СТАРЫХ БОГОВ

Часть 1. Сеанс Черной магии

Сеанс черной магии был в самом разгаре. Люди, как и во все времена, жаждали хлеба и зрелищ, приобщаясь даже к необыкновенным чудесам. Иностранный артист демонстрировал удивительные фокусы, от которых зрители впали в благоговейный восторг. И тут в самый неподходящий момент раздался голос из ложи номер два:
- Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов!
Это был Аркадий Апполонович Семплеяров – председатель Акустической комиссии московских театров, мнящий себя, само собой разумеется, большой шишкой.
- Пардон! – отозвался Фагот. – Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.
- Нет! Разоблачение совершенно необходимо! – настаивал Семплеяров.
- Ну раз вы так настаиваете, то принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Апполонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Разрешите один номерок? – спросил вкрадчивым голосом иностранный артист, недобро блеснув глазами.
- Отчего же, - покровительственно отозвался Семплеяров, - но непременно с разоблачением!
- Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Аркадий Апполонович?
При этом хамском вопросе лицо Аркадия Апполоновича весьма изменилось.
- Аркадий Апполонович вчера вечером был на заседании Акустической комиссии! – послышался надменный голос сидящей рядом с Семплеяровым супруги – видной дамы средних лет, с лицом знатной римлянки и такой же спесью.
- Уй, мадам, натурально, вы не понимаете! – отозвался Фагот. – Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Апполонович отпустил своего шофера у здания акустической комиссии на Чистых прудах, а сам в автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.
Кто-то страдальчески вскрикнул в зале в наступившей тишине. Супруга же Аркадия Апполоновича – Олимпиада Гавриловна, гордо выкрикнула:
- Чушь! – залепив при этом роскошную пощечину Семплеярову и истерически и страшно хохоча.
«Какой позор! – думал Аркадий Апполонович. - Так оконфузится перед всеми… А завтра, поди ж ты, с самого утра ждет выговор с самих верхов… Я не выдержу такого позора, не выдержу!»
- Выдержишь-выдержишь, - сквозь зубы прошипел Фагот, стоя на сцене и неотрывно смотря на балкон, где Семплеяров мысленно сокрушался о своей незавидной судьбе и предстоящем завтрашнем дне.
- Еще как выдержишь! – подхватил Бегемот, мурча себе под нос, - Куда ж ты денешься, любезный. Еще и не такое выдержишь!
Аркадий Апполонович, весь красный, как свекла, даже взвизгнул по-поросячьи от негодования, надув свои толстые щеки и вращая маленькими хитрыми глазками. Но промолчал под убийственным взглядом своей многоуважаемой супруги.
Когда сеанс был окочен, возле направлявшейся к выходу Олимпиады Гавриловны неизвестно как нарисовался сам Воланд, участливо взяв ее под руку.
- Дорогая Олимпиада Гавриловна, голубушка! Не сокрушайтесь так, поверьте, мужья не стоят слез своих жен, даже самые лучшие из них. Уж поверьте мне, видавшему немало на своем веку.
И тут властная и надменная супруга Аркадия Апполоновича, к своему собственному удивлению, поведала этому загадочному седовласому джентельмену все – и то, что супруг ее ни о чем, кроме денег и положения и думать не желает, что у них уже столько времени нет детей, а она так хочет ребеночка, и что она на все готова, лишь бы его родить… И о том, что доктора считают, что Аркадий Апполонович вообще, скорее всего, иметь детей не может.
Воланд все внимательно выслушал, поглаживая Олимпиаду Гавриловну по руке:
- Зачем же отдавать все, голубушка? У вас будет ребеночек, просто замечательный ребеночек!
И Мессир вместе с Олимпиадой Гавриловной растворился в тенях ночного сада.
- Зачем ей эти дети? – удивился Бегемот, - от них одни хлопоты!
- Много ты понимаешь, - фыркнул Фагот, - Женщина устроена так, что ей жизненно необходимо найти достойный объект для своей любви. Иначе ее существование теряет смысл. А ее муж, согласись, на эту роль совершенно не подходит!
- Еще бы, эта похотливая жирная свинья подходит только для того, чтобы стать тушкой на вертеле для ужина мушкетеров, - согласился Бегемот, важно размахивая хвостом, словно победным флагом на поле при Ватерлоо.
Минут через двадцать начали происходить куда более странные вещи, чем на самом сеансе черной магии – внезапно из ниоткуда в воздухе показался крошечный золотой кораблик, который на поверку оказался колыбелькой, в которой сидели три маленьких розовощеких купидона с крылышками, распевающих торжественные гимны на древнейшем языке, о котором москвичи, само собой разумеется, не имели ни малейшего представления. Кораблик медленно плыл по воздуху над головами редких ночных прохожих, взмывая над верхушками лип и каштанов широких аллей. Купидоны пели, задрав от усердия головки и держали в руках маленькие золотые арфы. И разбрасывали с высоты розовые благоухающие лепестки.
- Ну вот разве нельзя было обойтись без этого?! Хоть бы в этот раз, а? – укоризненно пробурчал Фаготу и Бегемоту Азазелло, провожая недовольным взглядом удаляющийся кораблик.
- Мессир любит производить впечатление, ничего тут не попишешь! - вздохнул философски кот, останавливаясь у огромного каштана. С его ветки свисали спелые рдяные яблоки, нарушая все возможные законы природы.
- Батюшки! Яблоки в июне? Да еще и на конском каштане?! – раздался рядом неприятный писклявый голосок.
Фагот и Азазелло обернулись, увидев, как к их компании подходит сухонький мужчина неопределенного возраста, таращась во все глаза на яблоки, свисающие перед самым носом Бегемота. Вся ночная Москва превратилась в одно мгновение в волшебный цветущий и плодоносящий сад – с каштанов свисали спелые яблоки, а на виноградниках поспевали фиги, на липах зрели гранаты и апельсины, а вьюнок, оплетающий окна, гнулся под сладостью земляники и ежевики… Розы взмывали вверх, оплетая верхушки домов и демонстрируя всю силу безудержного плодородия.
- Ну и разошелся Мессир, нечего сказать… - поморщился Фагот, подозрительно поглядывая в сторону разинувшего рот незнакомца.
- Надо срочно написать в органы! – не унимался тот, - Яблоки не могут зреть на каштане!
- Могут-могут. Еще как могут! – уверил его Бегемот.
- Это антинаучно и нарушает все законы природы! – продолжал вещать занудным голоском, с видом упрямого осла на трибуне, незнакомец.
- Это вы еще о Битве Деревьев не слышали, - хохотнул Фагот, - интересно, что бы вы тогда сказали, если бы воочию увидели сражающиеся дубы, ясени и ели?
- Какую ббитву ддерревьев? – испуганно произнес любопытный тип, даже став заикаться от неспособности переварить такое непослушание сил природы законам советской науки, в частности ботаники.

Бегемот, тут же став в нарочитую позу, с торжественным видом продекламировал строки, сверля глупого субъекта уничтожающим взглядом:

Hа битву первыми шли деревья, старшие в роде
А юные ива с рябиной процессию замыкали;
От запаха крови пьян, шагал терновник колючий;
Ольха устремлялась в бой, подняв могучие ветви;
И розы свои шипы к врагу простирали в гневе;
Кусты малины пришли, покинув лесную чащу;
И жимолость ради битвы презрела свою ограду,
И плющ вместе с ней, и вишня, что шла на битву со смехом;
Последней береза шла, мудрейшее из деревьев,
Отстав не трусости ради, а гордость свою сберегая;
Их строй по бокам ограждал золотарник цветущий,
Ель шла впереди, полководцем средь них величаясь;
А королем был тис, что первым в Британии правил;
Мохом обросший вяз не в силах был сдвинуть корни
И плелся в хвосте, пугая врагов кряхтеньем и скрипом;
Орешник оружье острил в преддверии грозной битвы,
И бирючина, как бык, стремилась за стройной елью.

- Что за околесицу вы несете! Такого не было, нет и быть не может! – не унимался упрямый незнакомец.
- Конечно-конечно, не может… Как и яблок, свисающих с веток конского каштана, да еще и в июне! – издевательски поддакнул Фагот.
Тот возмущенно фыркнул, бросив еще один гневный взгляд на зрелые плоды, нагло висящие как ни в чем ни бывало на каштане, - словно дереву должно было стать стыдно от такого антинаучного и противозаконного поведения перед ним, венцом творения, и оно должно было бы одуматься и снова стать тем, кем и было все это время до этой безумной ночи. Недовольно пыхтя, незнакомец засеменил по аллее, желая поскорее настрочить донос в соответствующие органы.
- Куда это вы направляетесь, любезный? – преградил ему путь Азазелло.
- А вам какое дело? – грубо взвизгнул тот, пытаясь обойти подозрительную компанию.
- Ну и невоспитанный народ пошел, скажу я вам, - возмутился Бегемот, - раньше за такое на дуэль бы вызвали, не меньше!
И с этими словами зашипел, сверкая огромными зелеными глазами в темноте аллеи. Незнакомец ринулся в ближайшие кусты, в надежде скрыться, за ним бросился Бегемот, и через миг послышалась возня и жалобные крики.
- Готов побиться об заклад, Бегемот проучил этого невоспитанного субъекта и превратил его пятую точку в решето ярко-красного цвета, - хмыкнул довольный Фагот, подмигивая Азазелло.
- Все-равно ведь побежит писать донос, щенок! – прошипел Азазелло, наблюдая, как из кустов нетвердым шагом выходит противный зануда, на ходу подбирая упавшие изодранные штаны и прикрывая еще более изодранную Бегемотом срамную пятую точку, чей алый цвет был заметен теперь даже в тусклом свете фонарей.
- Исправим сию секунду, - быстро изрек Фагот, и в тот же миг доносчик превратился в весьма милого серого ослика, жалобно ревущего об антинаучном поведении природы на дивном ослином языке.
- А ведь милая скотина получилась! – залюбовался своим шедевром Фагот, от удовольствия прищелкивая языком. – Может ввести в постоянную практику превращение отвратительных субъектов в милых животных? И обществу польза, и нам потеха…
- Кто-то из наших, кажется, уже проделывал подобный фокус с ослом… Никак не могу вспомнить… - задумчиво произнес Бегемот.
- А, припоминаю… Кажется упрямого осла звали Апулеем? - Фагот довольно присвистнул.
- Не свисти, денег в доме не будет, - строго бросил ему Азазелло.
- Ага! Ну тогда скажи это птицам, умник, ведь вся природа – дом нашего Мессира! То-то они удивятся, что им петь и трели выводить запрещено из-за диких предрассудков! Средневековье какое-то, ей-богу! – хохотнул Бегемот, поддразнивая никогда не улыбающегося рыжего напарника.
На краю аллеи, облитые серебряным светом луны, показались двое – Мессир под руку с Олимпиадой Гавриловной медленно шествовали к липам, мило беседуя. Она то и дело краснела, как маков цвет, кокетливо поправляя прическу и бросая томные взгляды на Воланда. Через мгновение они распрощались, и Воланд пошел впереди своей свиты, бодро насвистывая под нос задорную песенку. Бегемот готов был поклясться, что довольно неприличную.
«Ну-ну…» - пробурчал кот про себя, но нарушить тишину вокруг Мессира не посмел, и вскоре они все вчетвером растворились в предрассветных тенях, насвистывая ту же мелодию. Следующая ночь обещала быть хлопотной и чудесной, и их ждало много дел.

(с) Наталія Гермаковська

МАСТЕР И МАРГАРИТА, ИЛИ МЕТАМОРФОЗЫ СТАРЫХ БОГОВ

Часть 2. Майский бал и прочие разоблачения

Воланд невольно поморщился, осматривая с высоты вечерний город. Странные эти люди, думал он. Ладно, христиане – а эти ведь считают себя атеистами, но ведь все равно подавай им чудес и чёрта… Как ни крути, а ничего нового под луной нет. Все было, все есть, все будет. И так до скончания веков. До бала оставалось совсем мало времени, и радость переполняла его в предвкушении торжества. Что бы ни происходило в мире и какая бы скука ни одолевала Мессира, он всегда ждал эту волшебную ночь. Ночь, священную для его народа – народа, забытого в веках, оставшегося в скупых легендах и сказках для столь прагматичного человечества.
«Невидима и свободна, говорите?» - Воланд усмехнулся. Вот и Маргарита Николаевна пожаловала, сама королева майской ночи.
Она вошла осторожно, с детской решительностью сжав губы, удивленно оглядываясь по сторонам – кто бы мог подумать, что внутри небольшой московской квартиры может скрываться целая вселенная… Переступив порог, Маргарита изумленно шла по залам дворца, в котором не было места привычным ей координатам «длина, ширина, высота». Здесь даже такие незыблемые понятия, как день и ночь, прошлое, настоящее и будущее, расстояние и время вели себя самым необычным образом, нарушая все известные законы природы. Когда ее провели в покои пригласившего ее на бал Князя Тьмы, Маргарита Николаевна ждала чего угодно, но только не уставшего джентельмена почтенного возраста в парадном халате, небрежно попивающего водку из хрустальной рюмки.
- Что ж, дражайшая моя Маргарита Николаевна! Как удивительно тасует свои карты Судьба… Вопросы крови – самые таинственные из всех существующих, не так ли?
Она непонимающе посмотрела на Воланда, в глазах которого плясали озорные искорки, садясь напротив него в кресло. Бегемот вился вокруг, упоенно подливая водки хозяину и наполняя рюмку и ей, без пяти минут королеве майского бала.
- Вы же дьявол, вам лучше знать все о крови, - бросила наконец Маргарита усмехающемуся Воланду, осушив рюмку до дна и заметно нервничая.
Хозяина бала это, признаться, позабавило. Вот что значит порода, ее не пропьешь, не испортишь поколениями бездарных отпрысков. Даже в лапах дьявола, как безоговорочно верила его гостья, ей удавалось сохранять бунтарский дух и упрямство.
- Что вы, Марго! И вы туда же! Вот подавай вам дьявола, и все тут. Люди неисправимы… Говорил же я святому Брендану, когда он начал с таким усердием распространять новую веру по всему Эрину, что ничего хорошего не жди – люди перестанут думать и непосредственно познавать мир, захотят все впихнуть и подогнать под узкие рамки «плохого» и «хорошего», и всех нас окрестят чертями. Вот и получили что хотели – даже в прогрессивном двадцатом веке, в атеистической Москве видят только дьявола и ни черта больше!
- А разве вы не он? – изумленно захлопала ресницами Маргарита Николаевна, не слишком веря услышанному.
- Мне приходится его играть уже столько веков, хотя, признаюсь, ни разу с ним не встречался. И не уверен, что он вообще есть. Судите сами, в моих краях мужчиной с рогами был Цернунн, люди его величали богом леса и охоты, и плохого этот парень, уж поверьте, ничего никому не делал. Зачем монахи своему дьяволу потом тоже рога нацепили, ума не приложу… Но репутацию Цернунну попортили основательно, он даже обиделся и с тех пор к людям ни ногой.
- Так кто же вы, мессир Воланд, если не тот, кто исполняет желания, заключив договор на крови? – занервничала Маргарита, опасаясь самого худшего – что все это окажется обманом, умелым розыгрышем для отчаявшейся влюбленной женщины, согласной и душу отдать ради спасения любимого Мастера.
- Ох, Маргарита Николаевна, ну ей-богу! Посудите сами, летели вы на метле, видели пляски фей в лугах и лесах, а сегодняшний бал приходится в ночь на первое мая. Первое мая! Ничего вам не напоминает?
- Нет. Не напоминает, - покачала головой Марго, - Шабаш ведьм? Лысая гора?
- Сами вы лысая… - буркнул с нарочито оскорбленным видом Бегемот, качая головой.
Воланд же, снова поморщившись, продолжил:
- Шабаш ведьм… Эх… Вот с такой публикой и приходится носить облик почтенного старца вместо своей непобедимой юности и красоты. Молодость и красота нынче не в почете, видите ли. Подавай вам седины и черный плащ, черта на лысой горе и ведьм… Люди-люди…
- Уважаемая Маргарита Николаевна, вам должно быть стыдно, - вмешался с деловитым видом оскорбленного ученого Фагот, - вот Мессир о вопросах крови говорил, да ваша как вижу молчит пока о самом важном. А несколько веков назад вы так лихо отплясывали на балу в честь Бельтейна и глупости вроде сегодняшних вашу прелестную головку не посещали.
Маргарита уже ничего не понимала – как она могла отплясывать несколько веков назад на каком-то балу, если в паспорте ясно указано, что ей всего-то под сорок. И причем тут кровь и все те странные вещи, о которых говорил с важным видом Воланд?
- Совсем со своим атеизмом и квартирным вопросом людей испортили. Похлеще христианства будет, - вздохнул тот, прикрывая глаза, - а вопросы крови здесь как раз очень даже при чем! И не краснейте так, мысли я тоже умею читать. Знаете ли, что в прошлой жизни вы были королевой французской Маргаритой Наваррской? А в нынешнем своем воплощении вы еще и происходите кровь от крови ее по одной боковой внебрачной линии. И кровь-то эта не простая, не зря именно вам должно стать Королевой бала!
Воланд встал, потянулся всем телом, отбросил трость и в одно мгновение из джентельмена почтенного возраста превратился в ослепительно-прекрасного юношу с пронзительной зеленью глаз и золотыми, как солнце, волосами, сбегающими по расшитому жемчугами одеянию ниже талии. Маргарита едва не задохнулась от изумления такой метаморфозе.
- Но как такое возможно?! – вскричала она, соскакивая с места.
Кот Бегемот, важно откашлявшись и встав в театральную позу, изрек:
- Повелитель всех фей, владыка эльфов, властитель Волшебной страны, лорд Полуночи и рыцарь Теней, господин всех Дивных родов Туата де Даннан – Его Величество Оберон!
Фагот, хмыкая от такого нарочито пафосного выступления, тем не менее раболепно склонился перед преобразившимся Воландом. Маргарита тоже, сама себе удивляясь, присела в реверансе, все еще едва веря своим глазам.
Воланд тем временем вновь удобно расположился в кресле и начал свою речь:
- Маргарита Николаевна, вы спрашиваете, как такое может быть. Поверьте, я вскричал точно так же, когда нежданно-негаданно на земле появились люди. Это было то еще диво – дикие, смертные, некрасивые, но чем-то очень похожие на нас – прекрасных и юных бессмертных созданий, повелевающих всеми силами природы… Представьте же, каково было наше удивление, когда эти люди стали строить свои грубые каменные города и убивать наших собратьев обжигающим железом! Этот новый вид мотылька оказался очень опасным. И принес нам много бед.
- Мессир Воланд… простите, мессир Оберон, в вашей власти магия, и вы ее тратите на то, чтобы похищать души людей в обмен на исполнение их желаний? Зачем вам это? – не унималась Маргарита, лихорадочно блестя глазами.
- А вы как думаете, любезная? Природа нуждается в своевременном управлении, чтобы не скатиться в хаос. Раньше люди это знали, и мой двор Полуночи устраивал великую Охоту в священные дни Самайна. Мы забирали жертву, чтобы совершился обмен энергиями между мирами и весной расцвели вновь цветы, а летом и осенью они дали бы плод. Жертва отдавала свою плоть и кровь земле, лесу, и питало их своей силой. Потом люди это позабыли. И нас они забыли, так что приходится быть весьма изобретательным, Маргарита Николаевна, чтобы удержать равновесие сил и обмен меж ними.
Маргарита встрепенулась, страх закрался холодной змеей в сердце и не отпускал.
- Значит, я – жертва? И вы меня сегодня убьете? – бесстрастным голосом обратилась она к Воланду-Оберону, полная решимости бороться до конца и выторговать у того по крайней мере свободу для Мастера.
- Боже, что вы несете?! А еще современная женщина! – возмутился до глубины души Фагот.
- Сегодня Майская ночь, дражайшая Марго, - тоном взрослого, успокаивающего глупого ребенка, изрек Оберон, - а это значит, что жертв не будет. Вы – Майская королева, та, в чьих венах течет малая толика волшебной крови моего народа. Больше от вас ничего не потребуется. Вы действительно никогда не читали о Холмах, войдя в которые менялись координаты времени и пространства, и человек попадал в совершенно иной, дышащий магией мир? Нет? Что ж, весьма прискорбно… Кстати, Маргарита Николаевна, предок вашего известного поэта Лермонтова тоже был знаком с моим народом и даже имел наглость ходить довольно долго в любовниках моей обожаемой королевы Титании! Его звали Томасом Лермонтом, но баллады он слагал довольно недурственно, должен признать.
Бегемот внезапно засуетился, подскочил к мессиру и закричал:
- Пора! Пора! До бала всего ничего, а Королева даже не одета!
И, схватив Маргариту под руки, вывел в другие покои, где ее ждали туфельки из лепестков алых роз, дивное платье, сотканное из полночной росы и сизого тумана и ослепительная корона, в которой трепетали алмазами слезы цветов и упавшие звезды на тончайших цветущих лозах из лунного света.
Через несколько минут королева Марго, ослепительная и сияющая, выплыла под руку с Воландом-Обероном в бальный зал, похожий скорее на заколдованный сад. Ее приветствовали гости – все те, кто когда-то ушел в мир Холмов, в волшебный мир фей и эльфов, и лишь в эту Майскую ночь могли увидеть мир людей, который они некогда покинули ради вечной жизни и любви бессмертных королей и королев. Тоска по человеческому иногда вспыхивала в их печальных глазах, тут же сменяясь неукротимым весельем, не знающим усталости.
«Что за дурацкий обычай целовать колено королеве!» - думала Маргарита, подставляя ногу очередному гостю. От такого количества поцелуев колено ужасно ныло и она еле держалась на ногах. Еще немного, еще чуть-чуть… Все ради него, ее любимого, ее Мастера.
Кот Бегемот подбадривал ее как мог, щекоча усами и подмигивая лукавым зеленым глазом, Марго же, в свою очередь, благодарно улыбалась в ответ этому пушистому пройдохе. На миг ей показалось, что Бегемот превратился в статного юношу неописуемой красоты в зеленом бархатном камзоле и таком же изумрудно-алом берете с белым пером. Но через миг видение исчезло и перед ней стоял все тот же огромный черный кот.
- А что это вы так удивляетесь, королева? – пожал тот плечами. – Что я? Ну кот, ну превращаюсь… Делов-то… Вот наш Мессир, это да – и ястребом может обернуться, и лисицей, и вороном, и совой, и яблоком на дереве, если уж так приспичит. А вы коту какому-то заурядному дивитесь, будто что особенное увидели!
В это мгновение к ним подплыла темноволосая синеглазая красавица, высокая и с гордой осанкой, прическу ее украшал серебристый полумесяц, закрепленный рогами вверх.
- Кто эта удивительная дама? – шепотом спросила Маргарита, наклонившись к самим пушистым кисточкам на ушах Бегемота.
- Эта дама, дорогая Маргарита Николаевна, знаменитая Диана де Пуатье, возлюбленная французского короля и его бессменная муза на протяжении всей его жизни, – неожиданно раздался прямо за ней голос Оберона, невесть как оказавшегося рядом, - Она и вправду удивительная, как вы только что заметили.
- А чем знаменита эта Диана? – поинтересовалась Марго, не сводя глаз с прекрасной женщины.
- В свое время она многое сделала для поддержания Старой веры при дворе короля, сама являясь потомком знатного древнего рода, никогда не забывающего друзей из Холмов. И колдовать она умела довольно пристойно, так что, как только подвернулась возможность, сия дама долго не думала и ушла в бруиг к нам, оставив мир смертных. Перспектива оказаться сожженной на костре, как ведьме, околдовавшей короля, ее явно не прельщала. Кстати, ее назвали в честь богини охоты и луны не зря, она с лихвой оправдала надежды своей покровительницы, не сомневайтесь!
Маргарита не сомневалась – все существо достойной дамы говорило само за себя.
- Ох, а это еще кто?! – она едва не закричала, увидев весьма колоритного высокого мужчину лет тридцати – тридцати пяти, с узким бледным лицом и высокими лисьими скулами, пронзительным взором черных глаз и волевой линией рта. Незнакомец был одет весь в черное с серебром – и камзол из лучшего бархата, и плащ сидели на его фигуре безупречно. На плече у него примостился дремлющий черный ворон.
- А, это же Король-Ворон, принц-полукровка, - заметил насмешливо Фагот, поднося бокал искрящегося шампанского королеве бала. И тут же добавил, видя в глазах Маргариты непонимание, - подменыш фей, Ваше Величество. Его в детстве украли из родительской колыбели в Хемпшире в веке эдак двенадцатом, и воспитали при дворе короля Оберона. Мессир, надо признаться, весьма привязался к этому ребенку и относился к нему как к своему сыну. Король-Ворон стал величайшим магом со времен этого старого плута Мерлина, и правил Англией не много ни мало двести лет, построив новые волшебные дороги между миром людей и королевством эльфов.
- Но что стало потом? И разве люди не прознали правду о нем? – изумилась Маргарита, поправляя алмазный венец на голове.
- Ему наскучило в мире людей и он вернулся в Холмы, естественно. Туда, где Сила неограниченна, и не требуется разрешение Папы, инквизиции или кучки лысых монахов для ее использования… Это же очевидно, Маргарита Николаевна! – укоризненно подметил Фагот, округляя глаза от того, что Марго не видела само собой разумеющихся вещей и ей приходилось все это объяснять, как малому ребенку.
- Правда, монахи и священники перебили после этого все волшебные зеркала по всей Англии, и даже обыкновенные – на всякий случай, так как не особо понимали разницу, боясь, что Король-Ворон все же однажды вернется через построенные им зеркальные пути из мира фей!
Бал все продолжался, прекрасные дамы кружили под музыку с блестящими кавалерами, и Маргарита залюбовавшись одной из пар, как бы невзначай спросила:
- Так вот откуда все те забытые сказки о пропавших в ином мире юношах и девушках, ушедших за волшебными возлюбленными…
- Что за дерзость – мнить себя достойным вечноюной феи! – фыркнул Оберон.
Бегемот и Коровьев молча закатили глаза, многозначительно переглянувшись. И тут же сникли под убийственным взглядом Мессира.
Когда бал был окончен и вся компания удалилась в покои Мессира пропустить по рюмочке, Маргарита шепотом спросила Бегемота, почему это Оберон так возмутился, когда речь зашла о влюбленных в фей смертных.
- Вот взять к примеру Геллу, - не унимался Воланд, - красавица, вечность у нее в распоряжении, лучшие женихи всех королевств Волшебного царства у ее ног; так нет, ей, видите ли, смертного подавай! И еще не кого-нибудь, а самого герцога Веллингтона! Видали такое?! Сидела себе в башне, увитой плющом, вышивала гобелены цветными нитями чистейшего шелку, а тут этот герцог все карты спутал.
- Как спутал? – захлопала глазами Маргарита, не понимая, как герцог может вообще помешать вышиванию.
- А так, дражайшая Маргарита Николаевна. Вломился в башню, увидел, как с вышитого башмачка Геллы взлетела, ожив, золотая пчела, и как вслед за ней упал лепесток алой розы с носочка другой туфельки; а потом еще заметил, как на вышивке в ее руках затрепетала крылышками малиновка и покинула такую же вышитую клетку, выпорхнув в окно рядом с ним… и все – крышу снесло у герцога, начал в любви признаваться. А Гелла фея скромная, хоть и красивая, упала в его объятия, не спросив моего разрешения! Забыв про вышивание, представляете?! А как без вышивания будут происходить новые события в обеих мирах, не подскажите? Вот и я об этом… Все замрет. Пустое полотно и есть пустое. Вот и пришлось ее наказать. В обличье вампира теперь гостей встречает.
- И это с тех самых пор, батюшки! – покачала своей прелестной головкой Марго, явно сочувствуя бедняжке Гелле.
- Ничего, для фей это недолгий срок, дорогая Марго. Я своих дочерей Нимуэ и Палатину вообще сослал в дальний замок на краю Авалона на целую вечность и один день. Нечего на смертных рыцарей заглядываться и благородную кровь портить человеческими отпрысками!
- А сами-то, сами! – закатил театрально глаза Бегемот, бесцеремонно вмешиваясь в разговор и развалившись на диване. - Купидоны, разбрасывающие лепестки роз, спелые фиги и гранаты, спеющие на липах и каштанах московского парка…

(с) Наталія Гермаковська

Кровавая Роза.

Было это в те далекие времена, когда по земле ходили великаны, из рек выходили русалки и расчесывали свои золотые косы жемчужными гребнями в свете бледной луны, а ведьмы и беспокойные духи встречались меж людей так же часто, как сейчас заморские купцы в северных королевствах. Жил тогда один достойный граф, знатный и отважный, с добрым сердцем и справедливой душой. В королевстве его всего было вдоволь, и сам король неизменно благоволил ему.

Знатен и богат был граф Корнейли, хозяин плодородных земель возле дремучего леса Мунвуда, окаймляющего извивающуюся серебряной лентой реку Айскрим. Неприступный замок его примостился на высокой скале над суровым морем, словно орлиное гнездо. Но пуще всех своих сокровищ дорожил граф своей единственной дочерью Мелизандой – кто взглянет на нее хоть раз, уже никогда позабыть не сможет.

Тиха и приветлива Мелизанда, послушна воле отца, словно робкая роза в цветнике заботливого садовника. Как трепетная птица взлелеяна она отцовской любовью. Не натешится граф Корнейли на дочку свою – руки ее словно добрые духи благословили, вышивает такие гобелены да тонкие заморские шелка, что нигде во всем королевстве такую мастерицу не сыщешь. А как запоет, то и птицы за окном замолкают, а соловьи в саду робко внимают дивному голосу, стыдясь собственных трелей!

Но как ни посватаются женихи к красавице Мелизанде – всем отказ! Никто не люб деве нежной, никто сердце ее не заставил встрепенуться. А тут еще беда пришла в деревню – все пропадают девушки да юноши, а наутро находят тела обескровленные на опушке леса, и у каждого на груди кроваво-алая роза оставлена неведомой рукой.

Довелось как-то графу в это неспокойное время отлучиться по важным делам, а дочь свою ненаглядную на попечение кормилицы Дженны оставил.

Только отец за порог – садится Мелизанда вышивать, а старую Дженну из покоев своих отсылает:

- Пойди, родная, отдохни. Умаялась, поди, за день… А я тихонько посижу у окошка, с песней веселее работа пойдет.

Вышла кормилица из покоев прекрасной Мелизанды, а у самой на сердце неспокойно. Думает, дай вернусь, погляжу все ли хорошо у юной госпожи. Подходит к двери – а та не заперта, заглянула тихонько в комнату и обомлела от страха. Сидит красавица, шелк драгоценный алыми розами вышивает, да в тонких пальцах у нее не простая игла, а длинный и острый шип розы! Делает стежок Мелизанда ловкими пальцами и тихо напевает; и кажется, будто это не шип, а сами странные слова песни вышивают тонкий шелк.

Алой розы лепесток – кровь струится на восток.
Шип пронзает грудь земли, фей полночных помяни!
Кровью вышиты цветы, то роз алых лепестки,
Кто-то был вчера живой, а сейчас отдал всю кровь…

Испугалась старая кормилица, перекрестилась и бросилась прочь от двери дочки графской. Как тут было не вспомнить, как исчезла мать девочки, когда та едва родилась. В нее пошла красотой Мелизанда – косы жемчужным туманом да серебром лунным мерцают, кожа – словно бледная лилия, уста – бутон розы, а в изменчивых очах все озера полночные спрятались! Привез тогда молодую жену граф Корнейли, повстречав ее в чаще древнего леса. Да так был околдован невиданной красотой своей возлюбленной, что никогда не спрашивал – ни кто она, ни откуда родом. А когда родилась маленькая госпожа, стали слуги подмечать, что неладное творится в округе да их графиня – леди Розамунда в каждое полнолуние в лес убегает, скрывшись под темным плащом. А когда падеж скота начался да еще и люди пропадать стали, поползли слухи, что графиня – недобрая фея из леса, ведьма, что кровью человеческой питается, продлевая свою бесконечную жизнь. В ночь, когда Корнейли осмелился спросить жену о том, правду ли говорят люди, дивная Розамунда исчезла без следа, оставив в колыбели крошечную девочку…

На следующее утро кормилица Дженна не явилась к Мелизанде, как то было всегда. А к полудню нашли бедную старушку в заброшенном саду, словно разорванную птичьими когтями. Горько плакала графская дочь над своей кормилицей, но уже ничем ей помочь не могла. Страх объял всех обитателей замка, поползли слухи о страшном чудовище из леса, не побоявшегося явиться даже в стены графского замка…

Следующая ночь выдалась холодной, с дождем, срывающим нехитрые крыши с домов бедняков, и ветром, завывающим так, словно призраки Мунвуда явились за людскими душами, когтями вырывая цветы в садах и стучась в ставни. Тем временем отец Мелизанды не замедлил бег своей лошади и не повернул назад, в надежное укрытие родных стен. Долг звал его во что бы то ни стало продолжать свое путешествие. Пришлось графу второй день ехать через бескрайний лес с древней недоброй славой, продираясь через черные лозы, навострившие острые шипы против человека, посмевшего ступить в их владения.

Корнейли был не из робкого десятка, но вспомнил, как еще его бабка рассказывала жуткие истории о Мунвуде и его обитателях. Живет в том лесу, говорила она, проклятое чудовище, что убивает каждого, кто ступит на его землю. И лес сам подвластен темной воле своего хозяина. Нет оружия против того нелюдя – ничего его не возьмет до скончания веков… Холодок пробежал по спине графа, поплотнее закутался в свой дорожный плащ и, поняв, что окончательно заблудился, слез с лошади и отправился через чащу в поисках знакомой тропы.

Но привело ненастье не к тропе, ведущей прочь из леса, а к вратам, подобным черному кружеву, словно сплетенному гигантской паучихой, и оплетенным буйными зарослями невиданных роз – таких кроваво-алых, словно лепестки были свежими раскрытыми ранами… Чем-то жутким и древним веяло с той стороны врат, но выхода не было. Отворил граф Корнейли кровавое великолепие пугающих цветов и шагнул в сад, словно шепчущийся с ветром о незнакомце, посягнувшим войти в это проклятое место. Воронье с пугающим карканьем сорвалось с веток ввысь, к почерневшим небесам, будто предупреждая глупого гостя о страшной тайне обитателей этого места.

Аллея привела его к роскошному замку, столь невообразимо прекрасному в своей мрачной красоте, что граф на минуту остановился, прислушиваясь к своему вырывающемуся из груди сердцу. Словно голос бабки прошумел в кронах осин и вязов, шепча ему: «Остановись! Не ходи, там твоя погибель…»

Но граф, помедлив, ступил на порог непрошенным гостем и, оказавшись внутри замка, обомлел – все вокруг было так же оплетено бесчисленными колючими лозами с алыми, как кровь, цветами! Никто не вышел его встречать, никто не зажег факел, дабы осветить ему путь по длинным коридорам и извивающимся лестницам, где гулким эхом отдавались его шаги.

А посреди огромного темного зала росла во всей невиданной красе алая роза – в целом мире не сыскать ей равной! Вспомнил граф, как дочка его любимая все вздыхала, что нет, мол, во всем королевстве цветка, достойного ее красоты… Сорвал он ту розу злополучную и в тот же миг сотряслась вся земля под ногами, закачались башни замка, молнии пронзили темный бархат свинцового неба. И явился перед непрошенным гостем хозяин этого леса – не то человек, не то чудище с клыкастой пастью, с рогами, растущими из спутанных волос, шерстью обросшее, рычит в гневе на бледного гостя.

- За то, что посмел в дом мой войти незваным и сорвать цветок, которым я дорожил пуще всех сокровищ, поплатишься жизнью или же отдашь мне свое дитя!

Не хочется графу умирать, согласился дочь свою прислать к чудищу лесному, а сам понадеялся, что обманет хозяина розы и дочку убережет от лихой участи. Приехал домой, все рассказал дочери, обливаясь слезами, и вручил ей невиданную алую розу. Глаз отвести не может Мелизанда от цветка, взгляд горит, улыбка пляшет на устах.

- Не бойся, отец, поеду я к чудищу лесному, не убоюсь его гнева! И тебя спасу от верной гибели. Может то судьба моя стать невестой хозяина заколдованного леса.

Как ни противился Корнейли, а дочь настояла на своем и в то же утро, оседлав молочного скакуна, направилась в древний лес Мунвуд. На вторую ночь вошла Мелизанда в мрачный замок с зачарованными садами, но никого не встретила в пустеющих покоях. А следующим вечером явился перед ней хозяин проклятого цветка – чудище невиданное. Но не испугалась дева, стоит перед ним, гордая и прекрасная, словно бледный цветок луны. Взглянуло чудовище на нее и в сердце его навеки поселилась любовь.

Проходили дни и недели в душевных беседах, а ночи – в безумной страсти. И хоть оставляли острые когти и клыки на безупречной коже кровавые следы, наутро все царапины бесследно исчезали и Мелизанда никогда не издала ни единого стона боли. Хозяин замка одевал ее в серебряную парчу и белоснежные шелка, усыпанные сапфирами и хризолитом. В восхитительные молочные пряди вплетал жемчужные нити и бесценные опалы, так дивно оттеняющие ее лилейную кожу! Жизнь готов отдать за один ее взгляд.

- Скажи, любимый мой, кто обратил тебя в чудище лесное? Или ты с рождения не знал иного облика? – все допытывается Мелизанда, гладя жесткую шерсть своего возлюбленного.

Долго отмалчивался хозяин леса, да только не выдержал однажды и все ей рассказал, растворившись в бездонных любящих очах.

- Уж два века, как я хожу по земле в таком обличье. Был я знатен и богат, но однажды нарушил запрет и ступил в этот лес, бывший во власти темных фей, ненавидящих смертное племя. Явилась предо мной их королева, с волосами такими же серебряными, как твои, и взором, полным расплавленного лунного света, и прокляла меня за то, что убил ее священного белого оленя. «Быть тебе чудовищем лесным, которого будет бояться всякая тварь живая! В каждую полную луну пить тебе кровь невинной жертвы, дабы продлевать свою никчемную жизнь!» Так с тех пор лес этот проклятый стал моим узилищем и домом. Нет мне спасения, Мелизанда, ни в сумерках ночных, ни в свете ясного дня…

Зарыдал лесной господин горько, припадая на грудь своей любимой, а та все гладит его по жесткой шерсти, нежные слова шепчет, утешает. А в глазах ее – беззаветная любовь.

Но вот подходит незаметно время осенней луны, когда призраки покидают свой мир и входят в мир людей, а всякая нечисть обретает ненадолго свободу. Все мрачнее чудище лесное, все молчаливее. Сколько дев погубил, чтобы жить самому! И каждой розу на груди оставлял, как воплощенье своих кровавых слез об ушедшей… Каждое полнолуние он проклят отнимать жизнь юной красавицы, дабы продлить свое чудовищное бессмертие. А ведь Мелизанду он любит всем сердцем…

Чем меньше ночей остается до полной луны, тем безумнее становится его душа, тем безрадостнее его мысли, тем сильнее вползает в его сердце тьма и страх. Посадил он любимую свою в клетку из крепких лоз с острыми, словно кинжалы, шипами, оплетенную нежными бутонами алых роз – стережет и днем, и ночью, глаз не спускает. Боится, что покинет его Мелизанда, испугается той правды, что он ей поведал. А та сидит себе, все песни поет да смотрит на него глазами колдовскими, полными любви и счастья…

Вот и готово все в саду волшебном, среди алых роз расстелены под серебряным плодом луны бледные шелка, повсюду разбросаны несравненные драгоценные камни и самоцветы, таинственно мерцают кристаллы среди колышущихся благоухающих бутонов. Ведет чудище свою возлюбленную, облаченную в венец из алмазов и опалов, в платье, усыпанном жемчужинами да сапфирами.

- Ты убьешь меня этой ночью, любовь моя. Принесешь в дар мое сердце бледной луне, напоишь эти розы моей алой кровью, чтобы их лепестки стали еще ярче и не познали горечь увядания… Отдаю тебе свою жизнь без сожаления, как зарок моей беззаветной любви!

Спокоен нежный голос Мелизанды, нет в нем страха – лишь любовь безграничная. Прекрасные, невероятные статуи вокруг словно живые, будто замерли на полу-вздохе, превращенные неведомыми чарами в бледный мертвый камень, сторожат этот сад, словно ожидая чего-то в эту колдовскую ночь. То – все те девы, которых лишил жизни проклятый феями хозяин лесной. У каждой вырвал сердце и превратил его в невиданную розу, чтобы вновь заманить дивным цветком следующую жертву в свою мрачную обитель!

Снимает Мелизанда свое сверкающее платье, лишь венец на серебристых волосах мерцает, как колдовская звезда. Обнимает она чудище свое, целует его пасть клыкастую. Вот и час заветный настал – время убить невесту пред ликом луны, испив ее нежных ласк и дикого меда страстных поцелуев. Достает чудище кинжал, выточенный из неведомого кристалла да письменами темных фей изукрашенный, заносит над обнаженной грудью прекраснейшей из дев. Но упала бессильно его рука, не смог лишить жизни свою Мелизанду. Вновь целует его графская дочь, утешает словами страстными да ласковыми, слезы утирает с его ужасного лица. Заснул в ее объятиях хозяин лесного замка, словно младенец в руках матери забылся!

В тот же миг изменилось нежное лицо красавицы – исказились дивные черты злобной, нечеловеческой усмешкой. Выхватила Мелизанда из лап чудища кинжал темных фей и пронзила сердце того, кто полюбил ее больше собственной жизни. Напоила розы кровью его алой, а сама съела еще трепещущее горячее сердце. Счастливая улыбка озарила вновь ставшее прекрасным лицо графской дочки – бессмертна! Теперь она будет вечно юной и прекрасной, как ее фея-мать.

Никто не знал, ни отец, ни слуги, что когда Мелизанде исполнилось тринадцать, к ней явилась под покровом ночи ее мать, графиня Розамунда. Она рассказала испуганной девочке все – и то, что та наполовину дитя леса и в ее жилах течет толика проклятой крови фей; и то, что алая роза из заколдованного леса приведет ее к чудищу; и, что лишь съев проклятое сердце бессмертного монстра в ночь осенней луны, Мелизанда сможет обрести бессмертие своей матери и воссоединиться с ней и лесным народом… Мать давно предвидела все это и, заманив некогда в лес глупого принца, обратила его в то самое чудовище, дабы в нужный час ее еще не рожденное дитя смогло обрести столь желанную вечную жизнь!

С тех пор чары зла струились из пальцев дочери графа Корнейли, вышивая розовым острым шипом, подаренным матерью-феей, красные, как кровь, бутоны на нежном шелке. Мелизанда все помнила. И ждала. Отец послушно исполнил свою роль, угодив в расставленную ею ловушку – конь понес туда, куда она приказала.

И вот теперь, когда предназначенное ее матерью свершилось, Мелизанда поселилась в мрачном замке лесного чудища и стала ждать. А ожидать оставалось недолго, когда в следующее полнолуние явился глупый юноша, один из многих, в поисках прекрасной пленной девы, дабы спасти ее от лап чудовища. Ведь луна не может ждать, как и розы в ее саду не могут без свежей крови. Прежнее чудовище умерло в свете осенней луны, но в тот же миг родился новый монстр, прекрасный, словно морская жемчужина.

Этой ночью в замке вновь распустилась невиданная пламенно-алая роза.

(с) Наталія Гермаковська

AVANTASIA - Mystery of a Blood Red Rose (OFFICIAL TRACK & LYRICS)