В далекой далекой стране жила была девочка, маленькая принцесса. Королевство было небольшим, но очень красивым, родители обожали свою девочку. И вот мама сделала ей в подарок, на очередной день рождения, куколку, но не простую, эта куколка могла отвечать на все вопросы, помочь в трудную минуту, научить. Девочка была рада подарку. Она разговаривала с куколкой, та отвечала ей. Она научила девочку понимать язык цветов и зверей, всего живого на земле. Она научила девочку любить. И вот жили они все счастливо, пока беда не пришла. Пошла как-то раз девочка с подружками в лес, но отстала от них, а потом и вовсе заблудилась. Долго ходила она пока не провалилась куда-то, и оказалась не то в туннеле, не то в колодце. Откуда-то доносились голоса. Она пошла на звук, спотыкаясь, падая, но шла, это была ее единственная надежда на спасение. Так она попала в замок к людоеду чудовищу. Сначала он думал съесть девочку, но она была так мила и хороша собой, что он решил все, же не есть ее. Девочка жила у него, убирала, готовила еду, делала всю работу, но была печальна. И как-то людоед спросил ее, почему она мрачная такая. Девочка сначала не хотела отвечать, она не хотела гневить людоеда, она боялась его, но потом рассказала ему, что очень скучает за родителями, за домом. Людоед выслушал ее, но ничего не сказал. А девочке так одиноко стало, и она вспомнила про куколку свою, она вместе с нею была. Стала она с куколкой разговаривать, что же делать ей. Куколка сказала не печалиться, и что скоро все наладиться. А через лень людоед девочке и говорит, что может ее отпустить домой на неделю, но потом она должна вернуться. Сказал и ушел. Села девочка и плачет, не знает, радоваться ей или нет. Достала она куколку и решила ее спросить, та ей и говорит, сходи домой, а там видно будет. И вот девочка собралась домой, людоед вывел ее на тропинку и сказал, иди по ней и сразу выйдешь к дому. А через неделю жду тебя тут. Девочка сказала хорошо и пошла. А людоед чудовище на самом деле был добрым, его заколдовала злая колдунья и сказала быть тебе таким, пока чистая душа не полюбит тебя и не захочет быть с тобой. Девочка так рада была попасть домой. Рядом были родители, подружки. Все были рады и счастливы ее видеть. Но радовалась девочка не долго, она все время думала, как там людоед, ведь он так часто бывал печален. И в его взгляде была такая тоска. Она не знала почему, но чем дольше она была дома, тем мрачнее она становилась, родители уже стали думать, уж не заболела она часом. Девочка все утешала их, что все с ней хорошо. Девочка очень много гуляла и разговаривала с куколкой, она не знала, как лучше поступить. Ей было жаль родителей, и сердце она чувствовала, что ей надо вернуться к людоеду. Куколка ей говорила, что надо поговорить с родителями, все им рассказать, и что надо вернуться к людоеду. А время шло. И вот девочке ничего не оставалось делать, как рассказать родителям, не могла она опять просто исчезнуть. Когда родители все узнали, и о том, что она намерена вернуться, очень расстроились, а потом рассердились. Отец решил никуда не пускать дочь и запер ее в комнате. Девочка просила ее выпустить, но он ее не слушал, она плакала, и решила девочка помощи у куколки попросить. Та ей и говорит, ты же можешь разговаривать и понимать все живое на земле, попроси помощи у зверей, чтоб они тебе помогли выбраться. Комната находилась на верхнем этаже замка. И вот ей пришли на выручку птицы, их прилетело очень много, они держали покрывало, в котором сидела девочка, и так она выбралась из замка. Она поблагодарила их за помощь. И побежала в лес на тропинку, где ее должен был ждать людоед, она бежала из всех ног. Но когда пришла, его не было. Людоед все это время был в кустах, он наблюдал за ней, он хотел понять, вернулась ли она сама, по доброй воле. Ему стала дорога эта девочка. И хотя ему хотелось снять чары, он не хотел делать ей больно. А девочка в это время стала горько плакать. Она нарушила обещание, и сердце так болело в груди. Она достала куколку, та ее утешала. А потом говорит, не печалься, людоед неподалеку в кустах стоит. Девочка, как услышала это, вмиг плакать перестала, нашла людоеда, обняла его и поцеловала. И сказала ему, я больше не оставлю тебя, я очень тебя люблю. И как только она сказала эти слова, людоед превратился в принца. Он сказал девочке, что любит тоже ее, и что его заколдовала злая колдунья, за то, что он был сильно горд собой. А расколдовать его могла лишь чистой девушки любовь, которая сама захочет с ним рядом быть. После этого, они вернулись в королевство девочки-принцессы, где ее отец уже собирался обыскивать весь лес, чтоб ее найти. Но когда увидал свою дочь, сразу сменил гнев на милость. Принц и принцесса решили больше никогда не расставаться. После этого она поженились, их королевства объединились, а куколка была их оберегом и талисманом. Жили они все долго и счастливо.
Прекрасна страна Гиперборейская – словно льдистый бриллиант в венце северных сияний, венчающих землю-матушку. Холодным блеском искрится он, отражая волшебное мерцание звезд, взирающих из небесных своих чертогов на мир дольний…
Правит этой землей благодатной князь удалой Гвидон, статный славный молодец, и все хорошо в его царстве, мир и счастье царят вокруг, да нет покоя в сердце молодого князя – думы странные не дают ему покоя ни днем, ни ночью. А ведь давно жениться пора, детишек завести, да не глядит Гвидон ни на красавиц тонкостанных, с бровями соболиными да очами цвета грозовых облаков… Не любы ему девицы его родной стороны, даже слышать не хочет о свадьбе. Царица-мать лишь руками разводит – нет управы на сына упрямого, как ушел в моря муж ее царь пять лет назад да не воротился, так некому стало уму-разуму князя молодого учить да в строгости держать нрав буйный, молодецкий.
Как-то выдалась охота славная в диких лесах, за стольным градом раскинувшихся, и так увлекся молодой князь погоней за невиданным белым оленем с рогами золотыми, будто выкупанными в солнечном свете, что не заметил, как от дружины своей отбился и в чаще темной всякий след потерял. Выехал Гвидон на поляну за древними дубами да вязами, смотрит – а посреди нее старец стоит с бородой седой до земли, на посох чудной, рунами неведомыми изукрашенный, опирается да ухмыляется хитро.
- Что, добрый молодец, дорогу потерял в лесу моем, али что ищешь здесь?
Спрыгнул Гвидон с коня булатного, поклонился старцу мудрому до земли, преломил хлеб да соль с ним, и рассказал о думах своих неспокойных, что терзают душу тоской неясной да сладостной. Помолчал старик, да и молвит:
- Эх, царевич Гвидон, не случайно думы эти тебя одолевают, и не спроста девицы земли твоей не любы сердцу молодецкому. Когда родился ты в ночь священную макушки лета, звезды судьбу великую для тебя начертали. Прознали волшебные девы из бессмертного и вечно юного Рода Дивьего, что родилось у царицы Гиперборейской дитя особенное, их чародейным замыслам предназначенное, и в тот же час явились три девы-птицы в терем, где матушка твоя почивала, а ты спал в люльке своей серебряной. Склонились прекрасные девы с очами туманными над тобой, качались перья соколиные в их волосах серебристых, и читали они знаки судьбы да заклятья дивные. Уколола одна из них палец свой веретеном золотым, закапала кровь колдовская, словно туман сизая, и напоили тебя девы неземные кровью своей колдовскою. И теперь струится в венах твоих не людская кровь, а сизый туман Дивьих королевен. А вместе с нею и мудрость их, непостижимая для смертных, и тоска по родным своим – вечноюным и прекрасным…
Закручинился князь Гвидон, помрачнел, словно тучка грозовая, совсем на сердце тяжко стало. А что делать, где искать Дивий род тот, кто ж знает. Усмехнулся старец в бороду да молвит дальше:
- Знаю я, как горю твоему помочь – есть остров далекий близ земель Эринских, Буяном кличут его мудрецы наши Гиперборейские. А в землях тех, близ острова лежащих, Авалоном его называют. Это и есть земля родичей твоих волшебных. Там свое счастье и найдешь, царевич.
Поблагодарил князь Гвидон старика за советы мудрые и отправился домой, в путь-дорогу собираться. Как царица-матушка ни уговаривала, как ни просила, не смогла отговорить сына плыть в далекие края. Смирилась. Видимо, судьба. Ничего не попишешь…
А молодой князь много дней и ночей плыл по морям-океанам, приплыл наконец в земли Эринские, к царю в гости пожаловал, да начал расспрашивать об острове волшебном Буяне. Отвечает ему царь Бран, задумавшись:
- Знаю я этот остров, юный королевич. Авалоном его у нас называют. Только негоже людям пути искать в те края заповедные – сгинешь ведь, все забудешь, увидевши красу лучезарную дев тех волшебных! Отец мой так пропал, когда сида из неукротимого Дивного племени явилась ему в лесах дремучих, и брат мой, и сын…
Не унимается гость, все просит указать ему дорогу к острову чародейному. Вздохнул Бран, да деваться некуда. Пришлось рассказать путь-дорогу. Едет по лесам да холмам царевич Гвидон, а сердце словно птица трепещет и радуется. Вот достиг он берега у края леса, а в туманах седых вдалеке где-то шпили хрустальные будто виднеются, и кажется, что это видение чудное и прекрасное!
Спешился он с коня, стал ждать, может кто на лодочке причалит. Ночью взошла полная луна, серебряной жемчужиной повиснув над спящим царевичем. Открывает он глаза – а повсюду цветы невиданные цветут, песни неслыханные разносятся, и такая красота повсюду, что ни словом вымолвить, ни пером начертать!
Глядит князь, а к берегу подлетают двенадцать лебедей белоснежных, в коронах хрустальных, и едва они коснулись земли, как обернулись все девицами красоты неописанной, в нарядах сверкающих, словно сотканных из звездного света и радужных нитей. Притаился Гвидон в кустах и начал слушать. А девицы повели разговор, все вздыхая и печалясь о сестрице своей любимой – Царевне-Лебеди ненаглядной, которая из-за проклятия царя басурманского не может в девицу вновь обратиться и плавает одна по волнам в облике дивной лебеди ясноглазой. Лишь в следующую ночь, раз в году, позволено ей обрести свой прежний облик, а на рассвете вновь она станет птицею печальной.
Улетели девы волшебные, а царевич Гвидон стал ждать следующей ночи – так ему захотелось красавицу волшебную увидеть, заклятьем темным скованную. И действительно, как только взошла луна над лесом, смотрит – по глади вод скользит лебедь белая, такая прекрасная, словно видение чудное, все ближе к берегу подплывает, и от крыл ее нежных брызги жемчугами оборачиваются.
Вышла лебедь на берег, искупалась в сиянии лунном да звездном, и обернулась девой волшебной – да такой прекрасной она была, что затмила бы собою само солнце! Коса темная, вся в звездами усыпанная, до земли стекает шелком блестящим, очи – словно синие бездны мерцают, лицо белее снега, а стан тонкий, словно березка. Платье у королевны-лебеди все жемчугами да алмазами вышито, а венец хрустальный сапфирами усыпан, под стать очам ее бездонным! Во лбу звезда горит лазоревым светом ярким, являя божественность ее пьянящую, а под косою месяц серебряный покачивается.
Вот она – Лада его сердца, та, о которой грезил он долгими северными ночами! Вскочил Гвидон, не помня себя от страсти, пал на колени пред королевною волшебной и начал умолять стать женою ему возлюбленной. Послушал она и говорит:
- Стану я женой тебе, королевич, только прежде вызволи меня от чар недобрых, негоже супруге птицею ходить подле мужа в облике человеческом.
- Все сделаю, звезда души моей, - отвечает князь Гвидон, - только скажи, что сделать мне, поведай - кто навлек на тебя такие муки?
- Я –лебединая фея, дочь эльфийского владыки этого острова. Наш род издавна защищал все земли Эрина и ее людей от всякой беды да напасти. Однажды прознала я, что сквозь бескрайние леса эринские идет войско невиданное, многотысячное, в кольчуги бронзовые закованное, и ведет их князь басурманский, с очами темными, как ночи его жаркой родины, и сердце его полно злобы и всеуничтожающего огня! Обернулась я тогда совою белой – птицей ночной, взмыла среди звезд, крылами рассекая воздух, и полетела над ратью черною воинов тех проклятых. Остановилось войско на ночлег, а владыка их в разрушенном замке лесном заночевал, костры среди стен древних развел, и все стало цвета алой крови…. Влетела я в покои его, обернулась девою, волосы мои струились скорбным покрывалом ночи, платье мое темное было из печали звездной. Испугался тот царь басурманский, когда стала я взывать к его воинам, творя заклятья и пугая именами их бога кровожадного. Отступили поутру воины, назад собрались рядами темными, а я все летала над ними, дабы не передумал их владыка. И когда достигли они своих кораблей высоких, и сели в них и пустились в обратный путь, бросил мне через волны страшное проклятие царь их подлый, и с тех пор много лет я страдаю, не в силах освободиться!
Поразился Гвидон отважной деве лебединой, еще крепче любовь его в сердце стала. А лебедь дальше молвит:
- Знаю я давно, что ты – мой суженый. Когда ты появился на свет, мать моя и ее сестры узнали, что у смертных в далеком королевстве родился тот, кто спасет Деву-Звезду от проклятия, и даровали тебе свои силы и мудрость. И теперь можешь ты обернуться соколом ясным али ястребом быстрокрылым, настигнуть царя того басурманского в землях его, жаром полыхающих, вырвать на поясе у него изумруд волшебный, письменами колдовскими изукрашенный и принести мне через год, в эту самую ночь. Тогда чары будут сняты и я стану тебе женою.
Поклялся молодой князь все исполнить, как наказано, отправился в тот же час в путь дальний и опасный. Долго ли, коротко, а достиг он королевства басурманского, ударился оземь, обернулся соколом ясным, взмыл под облака белоснежные, и помчался на крыльях сильных по глади небесной так, что казалось это игла серебряная в руках богов шелк синий вышивает!
Прилетел Гвидон-сокол ко дворцу беломраморному, с башнями золотыми да садами роскошными, в которых зрели плоды невиданные, видит – среди каналов лодочка скользит изукрашенная, а в ней царь тот коварный сидит, изумруд на боку у него сияет, словно сердце леса Эринского, а сам басурман золотистые плоды жует, да на слугу покрикивает. Разгневалось сердце отважное князя нашего, бросился он молнией к лодочке той, выхватил изумруд, сбросил испуганного царя в воду, и помчался ввысь. Да не долго летел Гвидон – исправным воином был царь-колдун, выхватил быстро лук, выпустил стрелу вражью в птицу гордую. Пронзила стрела крыло Гвидону, чувствует, что падает, а поделать ничего не может.
Упал царевич в садах благоуханных, обернулся вновь молодцем славным, только вместо волос на голове так и остались перья соколиные. Лежит он средь цветов невиданных, очи тьма застилает, а с из раны кровь сизая, как туман, капает. Подскочил к Гвидону царь-колдун, меч из-за пояса выхватил, занес над головой – князя молодого убить хочет. Вдруг, откуда ни возьмись, появились над садом двенадцать лебедей белоснежных, все в коронах хрустальных, спустились низко, крылами машут, не дают опустить меч царю проклятому.
Выхватил тотчас Гвидон свой меч и поразил царя прямо во вражье сердце. А сам без чувств упал, все силы в удар верный вложивши. Подхватили лебеди царевича и взмыли ввысь, неся его на крыльях белых к сестрице своей ненаглядной. Быстро достигли феи лебединые берегов Авалона.
Долго без памяти лежал князь Гвидон на постели мшистой в сердце леса, долго отпаивали его и омывали водой живою и мертвою феи Дивьи, уже и срок подходит, Царевной-Лебедью назначенный, а он все спит беспробудным сном. Вот взошла луна над лесом, и настала ночь заветная – вдруг открыл очи ясные царевич, никак сердце подсказало, что промедление смерти подобно, вскочил на ноги и пошел к берегу возлюбленную свою ждать.
Видит – вздыбились волны, словно кони ретивые, и выплывает по ним лебедь его – невестушка светлая. Достал князь камень изумруд, бросил в волны, озаренные сиянием лунным, разлился вдруг свет такой вокруг, что смотреть невмоготу! Когда же открыл он очи – видит, стоит подле него невеста его дивная, звезда во лбу сияет, словно путь указывает во тьме душе его, и улыбается.
- Снял ты проклятие владыки басурманского, не побоялся смерти, спасибо тебе, друг мой сердечный! Теперь быть нам вместе веки вечные.
Долго правили Гиперборейским царством царь Гвидон и царица его Лебедь – Звезда Вечерняя. А когда сын их вырос и стал достоин занять престол града стольного, обернулись царь с царицею соколом ясным и лебедью белою, и полетели в края родные, на остров Буян, чтобы летать вместе среди звезд в небесах бескрайних, да пировать в палатах самоцветных с вечноюными королевнами с льдистыми очами да королевичами в земляничных венках.
В гостях у Кащея, или Если сказки заблудятся между мирами...
Кощей удивленно таращился на красивую девицу в античной хламиде и золотом лавровом венке на золотых косах. Таких гостей у него еще отродясь не бывало! Что поделаешь, нынче уже не те времена – шастают все, кому не лень, по Царству Нижнему…
- Тебя как звать хоть? – обратился к синеглазке хозяин терема, сложив худые руки на костлявой груди.
- Елена Прекрасная я, должны бы знать самую красивую деву в мире! – надменно бросила та тоненьким голоском и недовольно насупила брови.
Кощей покатился со смеху, закашлялся и даже вытер скупую слезу, выступившую на глазах от такой потехи.
- Пусть Парис меня от тебя вызволит и тем самым подвиг совершит! Чтоб его не срамили все за трусость! – топнула ножкой капризная красавица.
- Ну и дела! Дочь богини, а дура дурой! Каким ветром тебя ко мне-то занесло, почто к моему дальнему родичу Аиду не пожаловала? Ведь он у вас там в царстве заправляет такими делами, а? Охохонюшки… Только иностранцев заморских мне не хватало! Тишь была да гладь – одним словом благодать. А тут на те вам, подвигов им захотелось.
- Да, захотелось. Хочу, чтобы Парис тебя убил и шкуру твою приволок всем троянцам на зависть!
- Какую шкуру, Леночка?! Эмм… Прекрасная. Я же поди не гидра и не конь, чтобы меня к вам в гости таскать. Повелитель Нижнего Царства - это тебе не шутки шутить! Али думаешь, я послабее буду Аида вашего что ль?! Потому к нему не пошла, убоялась?! – Кощей разгневался не на шутку и настроение, и без того неважное, в момент улетучилось.
Вторая девица за неделю… Это же вообще из ряда вон! Сначала Василиса Премудрая пожаловала… Теперь еще к ней в придачу и Елена Прекрасная. Ужас. А срам-то какой! Сами девицы стали в терема к одиноким мужчинам шастать! Без Бабы Яги – подруги сердечной не обойтись теперь никак.
- Ладно, гостьюшка, иди в хоромы да отдохни с дорожки, после разберемся, кто тебя и как вызволять будет. Устал я сегодня от всех вас.
- От кого это – от всех? – фыркнула Елена Прекрасная, недоумевая, как кто-то еще может сравниться с такой важной гостьей, как она собственной персоной.
Но уходя, исподтишка взор томный бросила все-таки на хозяина дивного терема – как ни крути, а высок и статен, даром что чрезмерно тощ, глаза вон какие бездонные, будто сумерки звездные в них притаились, лицом лисьим бел, волосы по плечам туманным маревом плещутся…
Вечером же, к обоюдному удивлению, за трапезой в праздничных хоромах столкнулись две красавицы-девицы. Елена Прекрасная, как всегда величаво, плыла по узорчатому ковру к накрытому дубовому столу с яствами, как перед ней откуда ни возьмись нарисовалась незнакомая девушка в жемчужном кокошнике и сарафане, усыпанном драгоценными каменьями. Взгляд древесных очей хитрый такой, как у лисы, коса каштановыми отблесками переливается, а лицо – что лепесток розы из садов Трои! Сконфузилась в момент Елена, да виду не подает, молча за стол села и молчит, надувшись.
Кощей же, неимоверно потешаясь такому неожиданному развлечению, возьми да и ляпни:
- Ну и как тут определить, какая из вас краше? Василиса поди еще и умнее будет. Жених твой, Леночка, и перепутать может, кого спасать-то…
А сам ухмыляется ехидно так, глазищи прищурил и ждет, что девицы делать будут.
- А мне не надобно, чтобы меня спасали! – гордо заявила Василиса. – Я, между прочим, по доброй воле пришла. Издалека, прошу заметить!
- Странная ты, Василисушка. Дочка базилевса Византийского, королевишна видная, а притопала невесть какого черта к старому одинокому мужчине, изможденному грузом ответственности за все это неуравновешенное царство духов…
Кощей развел руками, будто показывая необъятные просторы своих владений.
- А не к тебе шла, заблудилась я! – обиженно бросила Премудрая, пустив в бледного загадочного хозяина терема обиженный взгляд.
После повисшего в воздухе удивления добавила, зардевшись маковым лепестком:
- Да, и я ошибаюсь. Иногда… С кем не бывает?! Я, к вашему ведому, хотела прогуляться по граням Великого Кристалла, прочитав путевые заметки одного мальчика из параллельной вселенной – Владика Крапивина… Он оставил подробнейшие инструкции в этой волшебной науке. А тут неожиданно временной шторм поднялся и все мои расчеты полетели ко всем чертям! И я оказалась не у великого мага Мерлина, а в этом захолустье…
- Я бы попросил, Василисушка, выбирать слова, когда ты у меня в гостях! – вскричал Кощей. – Эта провинция, как ты называешь, грозное Царство Нижнего мира!
- У Аида вон тоже Царство Нижнее, да его-то убоялась эта девица, к тебе притопала – все просчитала! – язык у Василисы был, надо сказать, острее любого меча, а уж о змеиной ядовитости и упоминать не надо было…
- Да ты, хамка, вижу вовсе и не Премудрая! Я бы сказала – наглая и хитрющая! – не стерпела такого вмешательства в личные замыслы Елена Прекрасная.
Что тут началось – ни в сказке сказать, ни пером описать… Весь расписной терем дрожал от основания до Жар-птицы, сидящей на крыше, от перебранки двух заморских красавиц. Кощей же довольно умилялся такому сладостному для его темной души зрелищу да потирал руки. Скрипнули половицы – и в один миг наступила тишина. На пороге стояла высокая красотка с черной косой до полу и зелеными глазищами, белолицая и статная, гневно осматривая разбушевавшихся девчонок.
- А вот и моя подруга сердечная пожаловала! – радостно воскликнул хозяин, вскакивая с места поприветствовать дорогую гостью. – Баба Яга собственной персоной, прошу любить и жаловать!
- А в книжках премудрых говорилось, что она старая и страшная… - протянула удивленная Василиса.
- Теперь вестимо, откуда твоя «премудрость» с заскоками-то! – съехидничала Елена Прекрасная, довольно сверкая глазами.
Баба Яга обвела всех гневным взором:
- А ну цыц! А то всех в лягушек превращу, будете до скончания века квакать в болотах!
Девицы сразу притихли, наблюдая за важной красавицей, усаживающейся рядом с Кощеем.
- Баба Яга облик страшный принимает только для устрашения гостей непрошенных, богатырей наглющих, желающих ее руку и сердце получить в придачу к волшебным подаркам. Так-то, Василисушка. – покачал головой повелитель Нижнего Царства. – А у нее ведь работа нелегкая – границы миров охранять и равновесие меж ними удерживать. Не каждый выдержит. Да и глупых царевичей колдовству обучать час от часу не легче, пока в дурью башку вобьешь что, пуд соли съесть придется, не меньше!
- Вот Иван-царевич и спасет меня, как эту иностранку троянскую ее Парис! – важно заявила Василиса. – А что, другим только подвиги и романтика, а мне книжки одни?!
- Да он же ведь дурак! – хором вскричали Кощей с Ягой. – Другого что ль выбрать не могла?
- Ну и что, что дурак… Зато ласковый и послушный… - насупилась Премудрая, теребя украшенную жемчугами косу.
На том и порешили, что когда горе-женихи явятся в терем к Кощею, справят им свадьбы пышные, а вместо шкуры хозяина Нижнего Царства выдадут обоим по кафтану алому, златом расшитому и по мечу булатному – чтобы в целости и сохранности до царств своих доехали хоть.
Кощей был теперь доволен – не веки ж вечные играть злодея… Теперь хоть сердце порадуется, глядя на молодых, которых он соединит. А там, гляди, и они с Ягой свадебку сыграют. Может даже в свадебное путешествие к родственнику его дальнему Аиду отправятся - на других поглядеть и себя показать (уж больно интересно стало, почему это Елена Прекрасная к нему, Кощею, отправилась, а не к Аиду).
Когда лошади были ветрами в бесконечном небес океане, когда люди и дивные боги спали только на звездном пороге, - великан-прародитель вселенной встал как птица из жемчуга пены и взъерошил загривки ветрам, чтоб из волн появилась Она!
Она вышла, цветы звезд сжимая, лишь любовь в своем сердце качая... Пели птицы над волнами моря, загорались маками зори. Жизнь природе Она подарила, танцевала, ритм вечный вложила в рост цветка, в спелость сладкого плода, в птичий гомон и стылую воду.
Все, что было рожденьем в том танце /даже ветру за Ней не угнаться/ обрело света дивную силу, что богиня дыханьем вместила! Ветры стали конями ретивыми, звезды падали огненно в нивы - прорастали цветами лазурными в колыбели янтарного утра...
И из пены небес океана напоследок вышла цыганка - кровь богини смешалась с водою, танец ветра с колдуньей-луною, шепот звезд с голубыми цветами и пыльца золотая с огнями в этой деве, рожденной слезою Той, что танцем звала за собою...
И с тех пор та цыганка - по свету бродит в паре с влюбчивым ветром, бубен в руки взяла лунных песен, чей мотив столь волшебно чудесен. И за ней - табуны волн могучих, всех ветров мчатся лошади-тучи! И цветы прорастают вслед деве, пеленая стан тонкий в рассветы...
Кто полюбит - пропал тот навеки, ей не быть навсегда с человеком, ей судьба - танцевать в ритме вечном песни звезд на реке древней Млечной...
Вилли был не из тех, кто послушен – это, можно сказать, мораль, убегал в темноту с девчонками, мать не слушался, дрался, врал и бренчал иногда на струнах, мать вздыхала, а Вилли пел. Про него говорили – мальчик и хорош бы, да скороспел.
Мать, бывало, ему говорила: ты же душу продашь свою, за свои неказистые песни, что лесному поешь зверью, только слушай, мой мальчик, слушай: если бродишь в полночной тьме, никогда не танцуй, сыночек, с теми, кто живет на холме.
Даже если их встретил ночью, если шел домой наобум, не кружись в этой черной пляске, что съедает душу и ум, потому что сгоришь без остатка, потому что не по нутру танцевать человеку со смертью в ледяном октябрьском ветру.
Вилли было семнадцать, точно, и октябрь шел на излет, он поспорил с собой, что станет знаменитым или умрет, ночь была холодна, и осень приближалась уже к зиме, он пришел танцевать с другими – с теми, кто живет на холме.
Что есть вечность, и что есть жизнь, и что есть небытие, если ноги горят от танца, если музыка в волчьем вытье, если душу продать в семнадцать есть пустяк, не думай о нем, если плавится мир от того, что ты сейчас танцуешь с огнем.
Он ушел живым поутру, ну а вскоре стал знаменит, разошлись по стране его песни, он же стал и богат, и сыт, ноги в пляс его рвутся, только Вилли помнит в любой кутерьме: никогда не танцуй, ты слышишь, с теми, кто живет на холме.
В первый раз повезло, а дальше… Год проходит, несколько лет. Только встретил девчонку Вилли, ту, что краше на свете нет, Сам он звонче звучал, как песня, под ее нетяжелой рукой, только замуж не хочет, дура, что поделать с нею такой.
Тонет, тонет октябрьская ночь, словно лист в ледяной струе. Что есть вечность, и что есть жизнь, и что есть небытие, Вилли снова танцует, пламя рвется в лиственной бахроме, Вилли снова танцует – к черту – с теми, кто живет на холме.
Он женился, и снова годы, бесконечный бессонный день, ноги в пляс его рвутся. Трудно, тут попробуй-ка совладей, не рискуй, не ходи по краю, заглуши серебро в крови, наступи-ка на горло пляске, человеком тут проживи.
Ну, чего неспокоен, Вилли, - слава, деньги и вот жена, только плоть изнутри человечья танцем огненным сожжена. На излете холодной осени, к окончанию октября он идет, спотыкаясь, в лес, не смотря назад, не смотря. Говорю же, сказка простая, вот завязка, а вот мораль, ни к чему танцевать со смертью; бедный Вилли, нам очень жаль, это пламя больше не жжется – холодеет, как алый кристалл, и когда закончился танец, Вилли лег и больше не встал.
Будь хорош, не ходи по краю, не ищи неровных путей, пей по праздникам и женись, заведи себе двух детей, не торгуй душою за песни, не ходи по осенней тьме, никогда не танцуй с теми, кто живет на холме.
Среди увядших роз шаги неслышны, синь лепестков - на волю всем ветрам. Король Терновый хладом сизым дышит, ступая тенью к призрачным кострам. В шатрах осенних - неизбывно пламя пурпурных ягод, золота листвы... И реет солнца светозарно знамя над королевством спящей красоты.
Слеза стекает по щеке жемчужной - и падает, алея, на песок. Кто плачет кровью - тому слов не нужно... Его печаль забрал колючий дрок. Терновый шип - занозой прямо в сердце, и боль немую скоро не унять: вся в злате крыльев дивная принцесса стрелу на грудь взяла - Судьбы печать. Король Терновый плачет алой кровью, и слезы прорастают синью роз в застывшем тихой осени соборе, средь янтаря и бронзы хрупких лоз.
Иннир - Король Терновый ждет от века, когда придет в его леса судьба - не пощадит тогда он человека, которого Охота привела! Псы Полнолунья с алыми глазами несутся среди туч и меж листвы, их злобный вой - чарующей отравой, угрозой, обещанием беды. Когда прольется кровь того, кто носит в себе всю память предков и богов - тогда кармином неба свод окрасит цветок, что дарит жизнью спящих вновь!
Король Терновый, сладок вкус у ягод, брусника в горсти - пляшущим огнем. Ты в сердце осени - медовым сладким ядом вливаешься в сердца, идущих в ночь. Твоя принцесса с лунными очами, что златокрыла, словно листопад, - проснется, очарованная снами, когда начнется в Самайн звездопад...
Нет дороги назад по кровавым соцветьям луны, выстилающим вязь серебром меж гранатовых зёрен... Ты не стой средь туманов, зовущих в безумные сны, уходи в мир людей, пока путь к теплу жизни свободен. Ты была мне сестрой - и останешься ею навек, но не место тому, в ком поет жарким пламенем лето, среди сизых Холмов коротать свой отмеренный век и так жаждать узнать на все тайны лесные ответы.
Не твоя ведь вина, что подмёнышем эльфов лесных я росла средь людей, и тебя обожала так страстно! А теперь наступил тот заветный и призрачный миг, когда эльф-полукровка шагает с лучом лунным в сказку! Я воздам тебе песней, звенящей в хрустальных ручьях, и поэмой незримой, взмывающей с нежных соцветий... Я отправлю послания в птичьих безумных стихах и в Бельтайн искупаю твой сон я в медовой купели!
Но сейчас уходи, дорогая моя Аннабель - слышишь рог Короля призывает всех сидхе к Охоте? Я иду вновь к родным на исходе Самайновых дней, так не дай же себя погубить гончим призрачной своры. Я надену свой плащ, что свивали росы кружева, изукрашенный жемчугом снов и медвяным туманом - посмотри, Аннабель, ночь пьянит вином сказочных стран, опрокинув свой кубок с напитком черничных фиалок! Эти звезды зовут, отворяя для сидхе пути, нанося под луной вязь узоров кровавых на кожу; я бегу по тропе за оленем в туманы волшбы, и несутся за мной по стопам Лордов белые лошади.
Если рог не настигнет подмёныша хрупкого фей средь тумана и звезд на дорогах лесного межмирья - я вернусь по весне средь Бельтайна высоких огней, став навеки чужой для людей - страх внушающей фэйри... Но не ты, Аннабель, потеряешь меня в пустоте, даже в сказочных замках прекраснейших юных созданий буду помнить наш домик, спеленутый в дикой лозе, наши танцы в грозу, как мы маки в косы вплетали!
Нет дороги назад по кровавым соцветьям луны, выстилающим вязь серебром меж гранатовых зёрен... Ты не стой средь туманов, зовущих в безумные сны, уходи в мир людей, пока путь к теплу жизни свободен.
Стоит средь древ усталое дитя, в глазах любовь медовым сном искрится. Она спаслась от смерти, в лес уйдя, когда сжигали на костре царицу. Удел печален проклятых принцесс, отец не спас ведь мать своею волей – не стал идти толпе в противовес, чтоб сохранить впредь власть и темный трон свой. Она стоит – принцесса немоты, в безлюдной чаще сказочных деревьев, и слышит их заветные мечты, цветы и звезды манят дивным пеньем… Иди, дитя, на зов своей души, сплетай в заклятья радужные песни. Ведь древний лес не терпит суеты, он сам себе король и маг-кудесник… Вот мудрый филин смотрит из дупла и желтым глазом в сумраке мигает – кто в чаще леса разбудил от сна того, кто под луной во тьме летает? Лисенка рыжего качает на руках, с любовью к сердцу нежно прижимает, шепча: «Тебя в обиду я не дам!» и средь деревьев словно призрак тает… Дочь короля еще ведь так мала, идет на зов ветвей из темной чащи – и росы ей роняют жемчуга, чтоб платье лунной вязью изукрасить. Не страшно ей, так нежен этот звук – как будто золотые арфы струны возводят леса сказочный чертог, сплетая лозы в изумруды сводов! Кто там, в тени сплетенных туго лоз, кто так сияет, будто пали звезды?! Коварный демон или юный бог, что в колыбели леса спит под розами? Сияет самоцветами чепрак, из золота узорного поводья – и конь молочно-белый, как туман, из тени леса медленно выходит. Несет он гордо звезды на челе, и хвост, и грива золотом искрится, и так прекрасен всадник на коне, что сердце перестало даже биться. О, это леса древнего Король, владыка сидхе, лорд Осеней воли… В его глазах застыла зелень – боль, а в волосах – луч солнца золотого. «Смотри, дитя, ведь я Король Ольхи, и ты теперь в моей волшебной власти! Забудь же к людям скорбные пути, в моих владеньях ты отыщешь счастье! Теперь тебе моею вечно быть, и птицею летать в Охоте Дикой…». И в тот же час, в волшебный светлый миг дитя взмывает ястребом над миром!
Как много лет летает ястреб тот среди миров, покорных эльфов власти и, возвращаясь в сказочный чертог, любовью дарит Короля ненастий? Она юна, прекрасна, будто сон, и чары леса стали ей подвластны… Но помнит ястреб, что удел иной, чем судьбы фей, пророчит неба власть ей – когда года возьмут назад свое, не быть ей Королем Ольхи любимой. Как только ступит старость на порог, владыке фей игрушка опротивеет…
В Самайна ночь, взмывая ввысь с руки, ласкающей любовно ее перья, она кричит от боли и тоски, желая разрубить те цепи плена. Летят все сиды – платья из цветов, накидки из медвяных рос жемчужных, а в волосах – неистовый костер огня и серебро напевов лунных! Их гончие белы, как чистый снег, в глазах – кровавый всполох всех закатов, и нет добычи, что им не настичь, когда сквозь небо мчится гон крылатый!
Глаза тех фей – чистейший синий лед, а их сердца – хрусталь застывшей лиры… Кипит вином туманным сидов кровь, напевом леса сизым и волшебным. И медно-алых прядей кружева горят в ночи, в рубинах перевиты, и златом так мерцают рукава, как будто солнца мед во тьме разлит был! Король прекрасный смотрит свысока на смертный мир, подвластный его чарам, - мир, что забыл, как кланялся богам, в Холмы ушедшим средь седых туманов.
Горит огонь Самайновых костров, и лес звенит листвою золотою, осыпав тем медовым колдовством шелка и лица мчащихся с луною... Вот отдан Королем Ольхи приказ – и ястреб серебристый грозной тенью взмывает вверх, как звездный хризопраз, и камнем мчится, чтоб настигнуть жертву. Лишь миг, но что же когти не впились в плоть слабую испуганного принца? Лишь память бьется птицею в силках, не в силах к господину возвратиться…
Мой милый брат, мой младший милый брат, за что тебя владыки фей избрали стать жертвой крови на луны пирах, и стать добычей гончих начертали?! Не стану я губить родную кровь, прости за ослушание, любимый… Ты чар волшебных и Холмов король, но сердце не наполнишь хладом зимним! Пронзил весь лес безумный боли крик, и ястреб вновь в принцессу обратился; Король Ольхи сокрыл свой дивный лик, и всадники в тумане растворились. Проклятье снято, ждет вновь отчий дом, давно забыты все грехи царицы… Но в сердце у принцессы только боль – к любимому теперь не возвратиться. Средь Лордов Ночи – изгнана навек, нарушившая танец всей природы; чтобы весной в плод превратился цвет, настигнуть дОлжно было жертву крови…
Она блуждает ночью средь теней и шепчет фей отчаянно заклятья. В Бельтайна ночь исчезла средь ветвей дочь короля, надевши птичье платье…
Почему Арктида названа Арктидой? Кстати, это название сохранилось в названии Антарктиды. Антарктида- Анти Арктида. Возможно, что и Аркадия- «страна пастухов, блаженная страна»- было одно из сохранившихся названий Гипербореи привнесенных греками в топонимику Пелопоннеса. Arktos- это «медведица». Казалось бы ну и что? Ясно, что на севере Евразии жило много медведей и бурых и белых, поэтому и назвали страну Арктидой. Но не только поэтому! А потому что большинство гиперборейцев входили в человеческое Царство из медвежьего Царства. Именно медведь- идеальная кандидатура на воплощение в человеческое тело. Он сильный, могучий, умный, независимый, индивидуалист, может ходить на задних лапах, а передними управляться как руками, он сидит как человек- на заднице, он всеядный, он знает лекарственные растения, он не агрессивный, если его не провоцировать, он склонен к созерцанию, его ум не мечется из стороны в сторону, как у других животных, а медведица- очень хорошая, заботливая мать. Недаром Медведь считается тотемным животным России.
Улис
Жил старик со своею старухой У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу.
Облако стелется лунною пряжей, ночь пролилась вином темным на мир, в кровь ежевичную лес древний крася и фей призывая на сумрачный пир. Дитя королевское проклятой крови, чью мать-чародейку сожгли на костре, стоит в этом мрачном природы соборе, и тают под звездами тихо мечты. Она убежала, когда королеву вели средь толпы гневной на эшафот; король, за ночь став постаревшим и белым, глядел, отвернувшись, на алый восход. И дочь растворилась в сумраке леса, ступив под его мшистый темный полог – теперь лишь дубам да совам петь мессы, ей отмеряя назначенный срок.
Шепот пугает средь вязов высоких, ветви сплетаются в своды над ней, лозы хватают цепко за ноги и слышится топот незримых коней. Юноша статный в короне лучистой на золотых, словно мед, волосах, смотрит сквозь лоз изумрудных завесу, и взгляд превращается в зелень дубрав. Снега белее его конь волшебный, поводья из золота, в шелке чепрак – и сам он прекрасен в шелках белопенных, украшенных блеском звездных зеркал!
«Я леса эльфийского вечный владыка, подвластны мне Осень и звезд ясных путь. Была ты когда-то в миру человеком, теперь же тебя я в свой дом заберу! Быть тебе птицею Дикой Охоты каждую ночь Самайнова дня, жить среди фей королевной привольно, любовью своей одарять короля…»
Время летит, словно пущен из пращи богом неведомым камень в Холмы – дитя короля все становится краше, летает раз в год птицей птицей вещей Луны. Узором из перьев украшено платье, и серебрится волна рукавов… Сердце ее лишь в Его нежной власти, трепещет от меда его сладких слов. Но даже средь фей дитя смертных стареет, и страх заполняет отчаяньем грудь – когда ее руки вконец онемеют, Король на нее не захочет взглянуть! Но время щадит пока пленную птицу, краса не померкла средь юных богов; пронзает полет дикий небо, как спица, не ищет она иных в мире даров.
В ночь алой луны золотого Самайна покинули всадники леса Холмы – из рос полуночных их дивные платья, туманы седые сплели им плащи. Короны сверкают звезд призрачным светом, и жемчуг луны на их волосах – их кони летят, подкованы ветром, и лед синим пламенем стынет в глазах! Сегодня настигнут они снова жертву – свершится времен вечный круговорот, чтобы весной с первой звонкой капелью цвет превратился вновь в сладостный плод… Ястребом белым взмывает под небо та, что во власти чар Короля; миг, только миг… и добычу настигнет - того, кто бежит, страх средь леса тая.
Гончие сидов белы, словно пена, кровью горят неземные глаза – мчатся с гоном Владыки Осеннего охотничьи псы Неблагого двора. Еще только миг, и в когтях вновь сожмется, кровью сочась, чья-то слабая плоть. Но лик луны отчего-то смеется, щерит в улыбке серебряный рот. Память прожгла изумрудным кинжалом, словно отбросив ее в тень миров – тот, кого воля Владыки избрала, стоит перед ней, и в глазах его боль.
"Брат, милый брат мой - младший, любимый! За что тебя выбрал Терновый Король?! Разве не страстно его я любила, не шла вслед на ним сквозь года, терпя боль?.. Тебе ли, наследнику отчего царства, погибнуть во цвете и юности лет? Губить кровь родную, Король, я не стану – решай, ночью чей гончим взять снова след …"
Терновый Король сокрыл лик свой прекрасный, исчезли в тумане все всадники Ши – теперь быть ей снова принцессой у власти, проклятью Холмов в ее снах не цвести. Но бродит, как тень, молодая принцесса, не мил ей ни замок, ни взгляды родных. Лишь шепчет во сне позабытую песню и ищет с луною в лес древний пути. И в ночь колдовскую хмельного Бельтайна уходит принцесса за криком совы – ястреба перьями стало вновь платье, в глазах загорелись зеленым огни. Сквозь танцы и песни лесного народа она слышит шепот ее Короля, и крылья расправив серебряным утром, принцесса растаяла птицей в Холмах…
