Осознание силы

Растекается солнце по крышам, жара спадает.
Вентилятор сегодня родил хоть какой-то ветер.
У полковника жизнь — будто две стороны медали, но за жизни других, получается, он в ответе.
Разыскать на земле человека, что всем доволен — это стоит, наверно, как следует постараться.
А суровый полковник Фернандес — бывалый воин — улыбается редко, на службе уже лет двадцать в полицейском участке забытого небом сити: сеть закусочных, автозаправка, салон и школа.
Ну и церковь, конечно — Отец наш Христос-Спаситель.
В бардачке у Фернандеса крышка от кока-колы, лотерейный билет, фото мамы, от дартса дротик.
Связь, пластмассовый голубь почтовый, хрипит каналом.
Здесь провинция, мама, здесь чуда не происходит, но зато всё течет без особого криминала.
Может, мелкая кража, скандал — никакого риска, никакого "держись" и "с преступностью мы покончим".
Перед сном у Мигеля Фернандеса — лёд и виски. Перед теликом в кресле под старым цветастым пончо.

Ночью бьются в стекло фонаря бестолково мошки, пока мирные граждане спят, пузыри пуская.
По обочине мягко ступает большая кошка, огроменный нагваль, и вокруг аромат мескаля, кукурузных лепёшек, какао-бобов и специй.
Дух шамана в накидке тумана с горы хромает. Потому что веками обязаны песни петься, чтоб услышали древние боги далёких майя.
Эти боги дарили дожди, когда было сухо. Эти боги карали врагов и лечили раны.
Это взгляд через сердце, шептание в оба уха, это скрытое, бабочка — крылья обсидиана, молодые руины, тотемы и каланхоэ.
Это то, что порой недодумали, не сказали.
Здесь я, мама, для них ни хорошее, ни плохое.
Люди справятся сами. Я просто свечу глазами.
И поэтому полночь спокойна как колумбарий. Только пыль у дорог, только звёзды, сверчки и птицы.
Лет так двадцать назад город взвыл про убийство в баре. Но убийца (опустим подробности) поплатился.
Его имя забылось, но память о том живая, что за каждым убийцей, насильником, негодяем непременно крадётся огромная тень нагваля, и она неотступна, хоть двери забей гвоздями.

Дом Мигеля Фернандеса — скромен и неприметен, перед домом лужайка, садовые гномы сонны. И никто из соседей не видит, как на рассвете грациозная кошка безжалостно мнёт газоны.

Просыпается город, полковник Фернандес тоже разминает затёкшие ноги, скрипит как рея.
Гладит щётку усов. С личным счастьем привычно сложно. Дело точно в усах. Обещал, что однажды сбреет.
Но пока в помидорное море макает начос, проверяет часы, на гитаре берет аккорды.
Его тень облизал ягуар, и теперь иначе вот не может Мигель — он хранит надоевший город, симпатичных людей.
Им бояться уже не надо. Словно рыба, молчит телефон и пустует клетка.
Осознание силы нагвалю приносит радость, и полковник Мигель улыбается.
Правда, редко.

_______________
Америка
Нагваль — в мексиканском фольклоре животное, в которое превращается колдун или обычный человек

Резная Свирель (с)

Stonestreet -- ‘Ammunition’

Он вообще-то джинн

Вообще, он джинн.
Нечасто, иногда.
Всегда быть джинном просто неприлично. Он покупает яблоки и личи, и у него седая борода. Клок бороды свисает на живот. За тысячу веков забыл, как бриться. Старуха у него — почти царица, не Савская, но тоже ничего. А по ночам он где-то далеко летает и хохочет над пустыней, растит такие персики и дыни, что ум отъешь и станешь дураком.

Вообще, он злой.
Конечно, не ко всем,
но временами зол, причем без меры, когда ползут зубастые химеры и глаз у них то нет, то сразу семь.
Клокочет ад, что шоколадный крем, и призраки клубятся за плечами. Дерётся джинн как Сухов с басмачами. Рыдая, разбегается гарем.
Змея, хамсин, халат белей, чем снег, песчаный холм на донышке флакона.
Сказав: "Ура, в Багдаде всё спокойно", джинн утром возвращается к жене.

Вообще, он маг,
ужасно древний маг.
Представьте, у него широкий профиль. По пятницам жене он варит кофе в старинной турке, неплохой весьма. Сочится запах через этажи.
Толкает скарабей послушный шарик.
Однако по субботам маг решает проветриться, гульнуть, поворожить. Тогда он зажигает фонари, включает звёзды, прекращает ливень. И город получается счастливей, не ведая, кого благодарить. За милые игрушки для детей, за разноцветных бабочек в трамвае, за то, что осень сильно плюсовая, и — жить, и суетиться, ждать гостей.

Вообще, он псих.
Смешно вообразить,
что караван бредёт по автобану. Старик боится почты и Сбербанка, вращаясь вокруг собственной оси. Он только в сказке может воевать, уютный, словно плюшевая лапа.
И, ласково поглаживая лампу, укладываясь на бочок в кровать, лежит под шелест листьев и машин.
Да, лампе он давно уже не пленник. Безумный дед, скрипучие колени.
Но если надо, он вообще-то джинн.

Резная Свирель (с)

Loona Hijo de la Luna

Северное сияние

Айсен не спит. Он мается в бреду, у пустоты в раззявленных карманах. Ему приснились древние шаманы и ворон, напророчивший беду.
Давным-давно, сопливым малышом, в трёх метрах от отеческого крова, нашел он череп. И отец сурово сказал, что брать его нехорошо.
Что врать ужасно — унесёт лиса, за глянцевые льды махнув кометой.
На тысячи уехав километров, Айсен не спит. Он слышит голоса:

***
Проснулся, брат? Ну, доброго всего. Здесь свет и тьма меняются местами. Олени щиплют ягель под мостами, построенными для небесных вод.
Страна у нас суровая, мой брат, зато весной взрывное буйство красок. Малявки, наконец-то встав с салазок и выстроившись, словно на парад,
канючат: жутко хочется гулять. И мамы их, конечно, отпускают. Погода за окном, смотри, какая. До сердца прогревается земля.

Но только за пределы городка нельзя. Заметно без надёжных оптик — ведёт охоту ледяной синоптик, и встреча с ним не так уж и редка.
Под мышкой носит шахматы. Привык. Случайно попадешь к нему за краем, он сразу предлагает: поиграем? Прости, но не откажешься, увы.
Синоптик вырезает из кости безглазого моржа, глухую нерпу.
Он выдыхает северное небо, вдыхая то, что может унести: болезни, гулкий стук, чужую ложь. Слова вбивает тяжело, как сваи. В его руках фигурки оживают, а, может, не фигурки, не поймёшь.

Они умеют лаять и вещать. Они умеют стрекотать по-птичьи.
Иччи имеют разные обличья, хозяева идеям и вещам.
Дух гор покажет, что есть высота. Фантом дороги правильно научит, что смерти нет, но вечность — это скучно для тел, не научившихся летать.
Дух леса, низкорослый поводырь, коснётся веткой осторожно кожи. Дух ветра — он сбивает с ног прохожих, юлит, скулит и путает следы.
По клеткам — филин, лошадь и тюлень, а значит, победителей не будет, а будут боги, звёзды, духи, люди приветствовать освобождённый день.

Когда вернётся ночь, и в эту ночь на горб земли крахмальный ляжет полог, то одичавший дух-метеоролог с полярником начнут смотреть кино.
Сплетутся украшения из волос. Кумыс, обрывок ткани, эхо хруста. Из всех концов, из "ничего" и "пусто"
послышится алгыс. Раз довелось, люби, мой брат, как будто нет зимы. Играй за белых, маленьких, искристых. Живи, считая — понял смысл риска, не глядя в темноту.
Там бродим мы.
А если голова нашлась в горшке, горит костёр, безумствует покойник — не доверяй земле, она всё помнит.
Вставай, мой брат, уходим по реке.

***
Айсен не спит. Мерещатся огни, на искры рассыпается солома.
Айсен берет билет к родному дому. Иччи, как тени, следуют за ним.

___________________
Иччи — духи-хозяева предметов, вещей, явлений природы или определённых мест в традиционных верованиях якутов.

Резная Свирель (с)

Aodhan - ‘Twelve Again’

Сны...

Клянусь, ты раньше никогда не видел, а мне об этом трудно говорить, как плачут ведьмы в воландовой свите, неся венки любви на алтари.

Но музыка вливается в меня: нектар, огонь, настоянное зелье. Изобретаю мир, меняю землю, выдёргиваю из земли сорняк.
Едва заслышав, как ветра трубят, придумываю кукол и приметы.
Вот верх, вот низ, четыре части света, и вот седьмой нелёгкий путь в себя.
Помощников не нужно — я одна туда должна идти. Там много леса, там я — лесная дикая принцесса, и мех блестит при звёздах, как сатин.
Клянусь, ты даже никогда не жил, пока ты не бежал по мягким тропам,
приветствуя орешник, иву, тополь, любуясь, как вокруг снуют ужи.
Я там была. Не веришь, старина? Мой лес, правдивый лес не терпит фальши.
А хочешь, заберёмся вглубь, подальше, чтоб нервы натянулись, как струна.
Ведь там скорее тризна, а не пир. Там я лежу, зализываю раны. Ко мне приходят древние шаманы и шепчут: "будет больно, потерпи". И тот же лес, корявый, жуткий лес.
Смотрю вполглаза, слушаю вполуха. Уродливая мерзкая старуха бросает в меня камень "не жилец". Но я встаю, я в сотый раз встаю, огромная, на сломанные лапы. Проклятый жар — уймись, и кровь — не капай. Уже не полутруп. Уже в строю.
Держу удар. Умею всё уметь. Луна мне мать, тамбовский волк товарищ. Поскуливая, пропадает в хмари от горя обезумевшая смерть: опять не рады ей в моём лесу. Немой язык цепляется за слово. Я отражаюсь в зеркале по новой, пою селене, принимая суть.
Как яблоне, как речке, как траве, как полю, мне не нужно торопиться.
Я вспоминаю сон, где я — волчица, и забываю сны — где человек.

Клянусь хвостом, ты точно не отыщешь нору у основания холма. Когда кричал, что нор ты видел тыщи, ты просто ничего не понимал.

Резная Свирель (с)

Roses & Revolutions – ‘It’s Not Christmas Without You’