Байка

Чудо в нашей деревне случилось лет сто назад, быстро время летит, почитай, внучок, целый век.
В крайнем доме селилась курносая егоза, да не в том, дурачина дурацкий, смотри левей.
Дом построен на совесть, по-старому, по уму. Вот умели же, да? Ни единой гнилой доски.
А какой был у девки-занозы рукастый муж, и детишечки, мал мала меньше, как васильки.
Муж то баньку сваяет по-черному, то сарай. Петухи пропоют — и копается во дворе.
Прибегут ребятишки гурьбой и давай играть, а он пальчиком им: "Ай-яй-яй, не вводите в грех".
Не по злобе, скорей для острастки, пужал детей.
"Ух, — кричал, — сорванцы, берегитесь, сейчас задам".
А графин с самогончиком в погребе запотел, чистый, словно слезинка, прозрачный, как та вода.
И горячий, как солнышко, хлебушек на столе, прямо таял во рту. Ты такого и не едал.
После жёнка стоит у калитки, как тянет в лес.
Лес-то темный, корявый, погибельная беда.
Ни грибочков собрать, ни каких помогайных трав, ни всего, чем готова делиться сыра земля.
Не зевай, вынимай картофан из золы костра. Что, устал меня слушать? Устал? Не сиди, приляг.
На десерт деда самое вкусное приберег. Думал, дедушка только по лавкам гоняет вшей?
Говорили — колдует в лесу онемевший бог, очень древний, наверно, древнее меня уже.
Говорили, что сам сатана ему губы сшил, чтобы он не разбалтывал людям про их судьбу.
Из мохнатого лба, словно рог, деревянный шип, а из левой лопатки кровит горделивый бук.
И болотце с лягушками чавкает под ребром, там, где сердце стучит у нормальных людей в груди. Вместо носа у бога воронье торчит перо.
Славный муж был у девки, но глупый, не уследил.
Убежала, душа шалопутная, в мрачный лес куцей заячьей тропкой.
Такие у нас леса.
Ещё баяла раньше — отварят меня в котле, а я выпрыгну краше, милей да начну плясать.
Мужики-то сперва встрепенулись, айда искать, кто с ножом, кто с серпом, кто с мотыгой через плечо.
С пылу, с жару картошку не ешь, покатай в руках. Вот, внучок, молодец, а то чувствуешь, как печёт.
Стоп, о чем говорил? А, да нет, не нашли её. Только зря сбили ноги, вернулись, как псы в репьях.
Аккурат в сентябре, как убрали с полей жнивьё, заявилась родимая, скалится — вот и я. Вся счастливая, ладная, глаз у неё блестел, и даров притащила — попробуй измерь в горсти.
Муж, конечно, простил, как при этакой доброте. А другой бы не знаю, возможно и не простил.
Ближе к ночи, когда проревелись до волдырей, захотели чаевничать с сушками да вприхлёб.
И хозяин из летних припасов достал кипрей, и беглянку спросили, по-нашенски, прямо в лоб, не встречала ль она лешачонков и лесовят, что за нечисть под самой бочиной свила гнездо.
А она покраснела — прекрасен, мол, бог и свят, и зрачки у него — как два камушка под слюдой.
И когда он смеётся - что ветер шуршит в листве, когда хмурится он — словно в небе бурчит гроза.
Вот кумекай теперь, кто он —бог, человек ли, зверь. Разве больше никто не молился на образа.
Да, чудная была деревенька, народ честней.
Ты присыпь угольки, взбеленятся в один момент.
А девчонка долгонько жила, умерла во сне, говорили — ой, лес горевал, ой, как лес шумел.

Резная Свирель (с)

Rule the World · Zayde Wølf

Осень — время для сказок.

Всё в порядке, совсем в порядке.
Нам не дали рычаг стоп-крана.
Это осень играет в прятки, потому вечереет рано.
Тихо шаркает по ступеням и сканирует наши лица.

Это тени, всего лишь тени — не грабители, не убийцы, в своих мыслях чисты, прекрасны, но темны, как засланцы ада.
Осень — время для страшных сказок.
Ты не бойся — я буду рядом.

В землях низкой температуры, где от снега мороз раскосый,
живут белые эльфы тундры, низкорослые альбиносы.
Дышат инеем на окошки,
дышат хрупким стеклом на лужи.
Меньше колышка, меньше кошки, и звенят на ветру их уши.
И когда у нас листопады поджигают хвостом аллеи,
снаряжают они отряды, украшают рога оленьи бубенцами и кислой клюквой.
И в салазки — всегда по двое.
Из открытого в небе люка пахнет свежестью, мятой, хвоей.
И рождественских снов вязанкой,
и теплом деревянных кукол.

Там, на горке — эльфийский замок, над которым незримый купол,
крепче стали, сильней латуни — от людей, от всего плохого.
И ветра на него не дуют, и дорога его обходит.
Замок — мрамора изваяние над сверкающими полями,
и летит от него сияние, то, что север зовёт Полярным.
Тонкой наледью швы прошиты, на колоннах блестит стеклярус.
Там рисуют водой снежинки, ни на йоту не повторяясь.
Всё красиво невыносимо,
так красиво, что и не нужно.
Эльфы в ранцах везут нам зиму, натянув капюшоны глубже,
словно тянут их чьи-то руки, как течение тянет ялик.

Значит, надо беречь друг друга,
быть и чаем, и одеялом.
Всё нормально, но всё иное и скребучее коготками.
Осень — время для паранойи, до весны не добросить камнем,
а на камне растёт лишайник, мягкий мох и седые руны.
Осень — время второго шанса научиться бренчать по струнам,
и довериться чаше с элем, сон собрать из кусков мозаик.
Это мы с тобой — эти эльфы, что забыли дорогу к замкам.

Резная Свирель (с)

Геннадий Перевалов "За окном промокший сквер..."

Он был обычный и скромный парень

Он был обычный и скромный парень, в мире таких полно. И на работе чего-то парит, и за окошком - ноль. Значит, погода не подфартила, ладно хоть не метель. Куртка с подкладкою из ватина, правда, вчера вспотел.
Все говорят — поезжай на море, чтобы унять печаль, а у него — миллион историй и перерыв на чай. Да, ему снятся ракушки, мачты, шхуны и верный галс. Просто большой заурядный мальчик, даже не водолаз.
Время не хочет остановиться, быстро летит вперёд. Осенью станет слегка за тридцать, горе с календарём. Только моргнул - а уже суббота, только зевнул - апрель. Гонка, проблемы, звонки, заботы, пестрая канитель.
Чтобы отвлечься, освоил морзе, начал узлы вязать, только не шли из больного мозга чайки, бушприт, бизань. И до зарплаты тянул на сотку (после закатит пир). Вот поступил бы он в мореходку, но ведь не поступил.
Толку не будет жалеть о прошлом, хоть ты замри столбом. Станции, люди, дома, заброшки, пончики "Синнабон". Вовремя взятая ипотека, порванная струна.
Так бы и жил до скончанья века, если бы не она. Что он такого в ней смог увидеть, что разглядеть в ней смог? Может, герольды в подводной свите ей бы трубили в рог (славься, прекрасная королева, дева пяти морей). Здесь она путала "право-лево", ямбом звала хорей, то есть настолько была обычна (в принципе, как и он), если б не странность, заскок, привычка, или скорей, загон. Всё проявилось гораздо позже, вроде он к ней привык, но покрывался гусиной кожей с пяток до головы, слушая песни своей красотки (раньше таких не знал). Веслами в песнях скрипели лодки, билась о борт волна:
"Именем ветра, наитьем зверя, светом чужих планет я заклинаю тебя поверить, что глубоко на дне — белый дворец, золотые башни, кованые замки, а над дворцом проплывают баржи, маются маяки.
Там мои предки живут столетья и караулят дно. Будешь, мой мальчик, как я, бессмертен, если пойдёшь со мной". Стены качались, и пол качался в лунных косых лучах. Если нельзя говорить о счастье, можно и помолчать. Он и молчал. Просыпался утром, задним силен умом. Шёл до конторы прямым маршрутом, вечером шёл домой. Дома любовь подбегала к двери, чмокал любовь в плечо. Он её песням не очень верил, но ведь красиво, черт.
"Брызгами шторма, песками суши, звездами в серебре я умоляю тебя послушать - есть под водой дворец. Белые камни, стальные шпили, сводчатые мосты. Там, где зубастые рыбы-пилы, лаковые киты, время как будто остановилось, словно его и нет. Мальчик мой ласковый, глаз совиный, можешь поверить мне".
Он ей пытался поверить, честно. Дальше уже тоска. Дальше куда-то она исчезла, а он её искал. Только теперь ему часто снится, если устал вконец, что он стоит у ворот, как рыцарь, а впереди - дворец.

Резная Свирель (с)

РУСАЛОЧКА ● музыка Евгения КРЫЛАТОВА

Будь в лесу осторожна

"Будь в лесу осторожна, - так мне говорила мать. -
По тропинкам там ходит зубастый да серый тать.
Он в лесу поджидает с заката да до зари.
Спрячь лицо капюшоном и с волком не говори".

Я иду прямо в чащу. А следом крадётся тьма.
Что же делать, что делать, раз вызвалась я сама?
Что за тень на тропинке? Кто мимо меня прошел?!
Ветки слепо хватают за красный мой капюшон.

Мама, сердце не бьётся: вдали вырастает тень,
Кто меня там дождется? Напуганный ли олень...
Или страшный, зубастый... Большая ль у волка пасть?
Я иду. Не упасть бы. О, только бы не упасть.

Замираю, как кукла. Корзинка летит из рук.
Он зовёт меня, слышу. Покорно иду на звук.
Все как мама сказала. Зубастый да серый зверь.
- Ты не бойся, - скрежещет, - послушай, дитя, поверь...

Обмираю, цепляюсь за красный свой капюшон.
Мама, ты мне сказала, что все будет хорошо.
Тянет страшную лапу - вот-вот надорвет края...
- В капюшоне ходила когда-то и мать твоя.

***

Я зажмурюсь покрепче и свой капюшон сниму.
Не послушаюсь маму и правду скажу ему.
- Почему этой ночью не спрятала ты лица?
- Этой ночью в лесу я пришла повидать отца.

Мама помнит о волке, молчание - это месть.
В моих косах сияет
серебряным волчья шерсть.

Lady Ailis (с)

CHOPIN - NOCTURNE NO.20 IN C-SHARP MINOR OP.POSTH