Не руби лозу, хороший, не топчи резные листья – рассечёшь девичью кожу! – фея смотрит взглядом лисьим и туманы выдыхает цвета грозди виноградной. Фея страшная, плохая – всем известна эта правда – и пугают ей детишек в накрахмаленных постельках.Только-только все утихнут, и прольётся сверху темень, приходи тропинкой узкой на условленное место. Ты ведь знаешь, кто тут муза? Приходи, танцуй и смейся, сочиняй свои куплеты, украшай наивной ложью. Если хочешь стать поэтом, не руби лозу, хороший! Не топчи резные листья, если хочешь в жизни счастья. Горе запросто накликать – рухнет фея в одночасье на неведомые травы лазуритовой окраски. Люди, кажется, не правы, посмотри, она прекрасна, стоит всех твоих сокровищ из заморских караванов: руки тонкие и брови, рот, как ниточка, кровавый.
Осень приходит, надеясь кому сгодиться, следом за ней обязательно тащится Дождь. Ходит по городу сырость — подбитая птица, мокрый волочится сзади хвостом макинтош. Плащ старомоден, хозяин одежды не молод. Молоды майские ливни, вернее, юны. Дождь возвращается, ищет причину и повод к людям вернуться, с другой, потайной стороны. Он понимает — ему здесь нисколько не рады, он же не лето, не солнце, не сладкий дымок. Стайки хозяев кафе закрывают веранды, перебираясь в уютные недра домов. Сонные мухи ломают изгиб траекторий. Хлюпают чьи-то носы, и в ботинках вода. Дождь пополняет коллекции страшных историй, несостоявшихся встреч и отложенных дат. В парке пустынно, и ветер качает кабинки, только кабинки не едут со скрипом наверх. Может, Дождю даже стыдно, неловко, обидно, но он находит тот дом, где живёт человек.
Мастер, рождающий музыку, слушает капли, слушает дерево, весь превращается в слух. Сказочный ши, потерявшийся в вечности карлик, принц, не узнавший принцессу на шумном балу. Виолончели и скрипки, басы и фальцеты тоненько плачут и толсто, протяжно гудят. Это уже не бравурная музыка лета. Время дождя, это личное время дождя. Мастер торопится, он торопился весь август, зная — однажды особенный явится гость. Ждал в холодильнике часа арктический палтус, яблочный сидр, мороженка с надписью "ГОСТ". Веером ноты на виды видавшем диване, ноты сложились в симфонии словно в панно. Лак почти высох на корпусе, и успевает выдохнуть мастер до тихого стука в окно.
Дождь оставляет полоски следов на пороге, млечно туманится зеркало будто во сне. Дождь не трубит позывные воинственным рогом, Дождь выбирает себе инструмент понежней, трогает струны — они отзываются песней, веткой ныряет смычок, привыкая к руке. Рыжие листья у ног, как домашние персы, что-то мурчат на шуршащем смешном языке. Мастер волнуется, мастеру радостно нервно. Если курил бы, сейчас покурил бы взатяг. Кто бы отважился сделать подарок для неба, все по привычке от неба подарков хотят. Небо нежадное, просто подарков по счету, что ему точно не жалко — так это воды. Музыка льётся на головы, плечи и щёки хитрых с зонтами и тех, кто не носит зонты.
Мастер легко отличит палисандр от бамбука. Тает мороженка в вазочках (с надписью "ГОСТ"). Мастер глядит сквозь стекло и читаются буквы "Мастер, спасибо. Всё здорово. Жди через год".
Наталья Захарцева (с)
Aнсамбль Mещерина Дождь идет Old Tango Il pleut sur la route Auch in trüben tagen
Есть перекрёстки семи дорог, есть перекрёстки улиц. Что-то сакральное есть в любой точке координат. Маленький дом — он как шут Таро в свадебном карауле, много секретов хранит его тёмная сторона для посвященных и для детей, ставших на жизнь взрослее. Птицы летят на ладонь крыльца (зяблики, снегири). За штукатуркой — браслет луны, четырёхлистный клевер. Всё, что ночами мешает спать, спрятано изнутри, за кирпичом — паутина звёзд, таволга и багульник. Жирные сливки морозных зим ест говорящий кот. К дому ведёт иллюзорный мост. Город гудит как улей. Кто не нуждается в волшебстве, вряд ли тот дом найдёт. Ведьма встаёт и прядет слова из золотистых нитей, вяжет шарфы из кофейных чар с кисточками и без. Нота ванили, медовый вар, капелька волчьей сныти. Прямо с высокого потолка машет ветвями лес. Пальцы порхают как мотыльки, локоны октябреют. Кровь приливает к её щекам, словно волна на пирс. К ведьме сегодня придут певцы, маги и брадобреи, труппа актёров и кузнецы. Время устроить пир. Раз — салютует парад планет, ветер дудит на флейте, совы под крыльями прячут ночь в ухающих сердцах, гномы и огры спешат на бал в шлемах мотоциклетных. Думает старый король о том, чтобы послать гонца. Два — начинают течь реки вспять, карты меняют облик. Мир изменяется, нет войны, боли и смерти нет. Кто находил себя и терял, смотрит обычно в оба, кто находил и терял других, дверь открывал в стене. Три — останавливает часы, в небо летят кукушки. Бой превращается в круглый гром, скрывшийся за горой. Облачный зверь теребит усы. Ведьма берет подушки, ведьма кидает их на ковёр. «Всё, — говорит, — добро». На перекрёстке семи зеркал шастают светотени. Маленький дом — он такой большой, если хозяйка ждет. Добрая ведьма хранит тот дом, празднует день рожденья. И на коленях её лежит мягкий сиамский кот.
Резная Свирель (с)
Ведьм у нас сжигают · алёна швец. · Алена Швец · Алена Швец
Глухая ночь, горят огни, шумят машины за окном, мы с этим городом больны, и снится нам тревожный сон: деревья выше облаков, зайчата в лапах у волчиц, волчицы им поют без слов. В ночи не видно морд и лиц.
Все люди звери, звери, знать, похожи нынче на людей. Они скребутся о кровать и тянут за руки к себе, готовят, верно, славный пир, где ты не гость, совсем не гость. Нам снится очень странный мир, но быть в нем так не довелось.
Шумят машины, тусклый след они оставят на снегу. А я иду за следом вслед. А может быть, от них бегу...
Старый-старый толстый дуб нянчит гнезда и птенцов. Этот ветер слишком груб: не заметит и сорвет наш уютный теплый дом, новый строить – тяжело. Обнимай меня крылом, мне не страшно ничего,
когда ты сидишь со мной, отвечаешь невпопад. Ну а новою весной расцветет вишневый сад. Скоро дети подрастут, скоро надо им летать. Загрустит наш старый дуб, и нам тоже тосковать.
Ветер гладит теплый дом, растворяется в тиши. Обнимай меня крылом, ничего не говори.
У графа Калиостро сдали нервы, он капает в бокалы валерьянку. Ограбить, да еще и королеву! Сошла с ума, наверно, донна Жанна. Не донна? Впрочем, всё одно, не так ли? Неужто стоит ожерелье кражи? На пол слетает пара винных капель. В последний раз. В последний раз... Неважно. Ну может, в предпоследний, так, для виду. А после уезжать, в Париж ни шагу. Обманщика не вытерпит Мария. Отправит вслед друзей креста и шпаги. Тогда конец спиритам и утехам, тогда менять и имя, и повадки. Нет, донна Жанна, ум, наверно, съехал. Не хватит вам ни сил и ни смекалки, чтоб провернуть препакостное дело. Грешно, графиня, грабить беззащитных. Грешно, нечестно... Впрочем, даже смело. Когда вы говорите, ждать посылки? Ах, завтра. Завтра, стало быть, готовы. Но ради бога, помните, мы с вами не виделись и даже не знакомы. /Ну кто-нибудь, заприте эту даму, пока она не сделала безумий/. Согласен. По рукам. Наполовину. У графа Калиостро ноют зубы, он смешивает валерьянку в винах. Нет, надо уезжать, и лучше в Питер, еще удачней – выйти до рассвета. Укутаться покрепче в теплый свитер, И уно, уно, уно, ун моменто...
Елена Шилина (с)
Уно моменто · Геннадий Гладков, Александр Абдулов, Семён Фарада
Вот танцует шаман - три руки, пять сердец, точно в ритме дыхания наших миров. Для него все едино - начало, конец, он и бог, и приемный ребенок богов.
Если можешь - смотри, если хочешь - уйди, если просто стоишь - не мешай, не мешай! Вот танцует шаман. Пламя жарко горит, даже тени ночные в испуге дрожат.
Он смеется и плачет. Он камень и дух, человек и сама Мироздания ткань. У него две души... Люди знают о двух. Может, больше - но он их не хочет искать. Вот звучит его бубен среди ковыля, точно зверя гигантского медленный пульс.
Ветер пахнет грозой. Беспокойна земля. Но костер не бледнеет - и я не боюсь.
