Гореть

Мне шестнадцать. Я лежу на спине, раскинув руки как лопасти винта. Я смотрю в небо, силясь разглядеть звёздный купол в разрывах изумрудных облаков. Лезвия голубых трав щекочут мою серебристую кожу, сиреневые листья, опадающие с красных деревьев, вплетаются в пряди лиловых волос, в глубине оранжевых глаз отражаются безграничные просторы космоса. Мне хочется взлететь, задержать дыхание и нырнуть за пределы атмосферы, как иные ныряют в зелёную гладь воды, плыть в невесомости, лавируя в вакууме, как птица в воздухе или рыба в реке, уворачиваясь от комет и метеоров, быстрее и легче, чем любой из звездолётов императорского флота. Я протягиваю руку, и мне кажется, что кто-то там, далеко-далеко, видит меня, и машет мне в ответ...

У моего народа есть легенда, что особенные люди – сильные, смелые, талантливые или страстно преданные чему-то – если очень захотят, могут превратиться в звёзды. Конечно, не в те космические тела, вокруг которых вращаются планеты – скорее, в некие антропоморфные персонификации звёзд, наделённые разумом и чувствами. Они скитаются по просторам вселенной, не покорные времени и пространству, оказываются там, где их ждут, освещают дорогу заблудшим душам. Эта легенда кажется мне красивой. Пока ещё я верю в неё и в глубине души надеюсь, что однажды мне повезёт встретить человека-звезду. Наша встреча представляется мне торжественной, но немного абсурдной. Возможно, она произойдёт далеко отсюда, на тихой, никому не известной планете. Мы сядем на траву – голубую, как у нас, или розовую, а то и в клеточку – достанем бутерброды из коробки для пикников и обсудим насущные проблемы. Каково это, быть странником без крыши над головой, жить в бескрайней пустоте, отдавать себя другим, ни о чём не жалея и никуда не спеша. Возможно, это будет сам Бродячий Огонёк. Бродячий Огонёк – национальный герой нашей империи, полулегендарный персонаж, который считается одним из величайших воинов звёздного народа. Говорят, он жил задолго до того, как мы вышли в космос. Во времена, когда не было ни крылатых кораблей, ни бронированных боевых машин, ни оружия, взрывающего целые планеты. Он был странствующим рыцарем, скакал на лошади, фехтовал на мечах и носил доспехи. Подумать только, ещё совсем недавно людям приходилось ограничиваться такими примитивными изобретениями. Однако храбрости ему было не занимать. И как-то, защищая обречённый замок, окружённый полчищами врагов, он настолько отчаялся, что воскликнул: «Если к нам сейчас же не придёт подкрепление, то я обернусь сполохом пламени и просто испепелю неприятельскую армию». Вероятно, боги услышали его слова, потому что они тотчас же исполнились. На том месте, где он стоял, возник огненный столп, вспоровший небеса и осыпавший поле боя фейерверком искр. Каждая искра, достигнув земли, обращалась потоком лавы, стремительным и безжалостным. Вскоре замок оказался отрезан от врагов кольцом пламени, и неприятелям пришлось спасаться бегством, ибо воздух раскалился настолько, что их латы начали плавиться. После этого никто больше не видел отчаянного рыцаря среди живых, однако на ночном небосводе появилась новая звезда – мы называем её Восточной Звездой, она всегда горит на самой кромке неба и с рассветом, когда солнечные лучи пробиваются из-за горизонта, исчезает первой. Но и горит она ярче всех. Говорят, тех, кто родился под её сиянием, ждёт счастливая жизнь. Не знаю, так это или нет – я сама родилась в полдень, и мой приход в мир не был отмечен никакими светилами. Однако я всегда чувствовала особое родство с Бродячим Огоньком. Сейчас я как раз любуюсь его звездой и мысленно прикидываю расстояние до неё. Надеюсь, старина рыцарь догадывается, что я думаю о нём. Им, сверхъестественным сущностям, положено знать тайные мыли смертных. Интересно, он явится мне на помощь, если я позову?

Мне двадцать три. Я служу младшим механиком на торговом корабле. Моя мечта о полётах почти сбылась. Хотя у меня нет крыльев, и я не могу нырнуть в открытый космос как в воду, но звёзды стали ощутимо ближе. Несмотря на обилие работы и постоянное недовольство начальства, я стараюсь выкраивать время, чтобы читать книги о космосе и планетах, которые нам случается посещать. Всё это разительно отличается от того, что я вижу каждый день в инженерном отсеке. Я люблю свою работу, мне нравится возиться с засорами в турбинах и чинить бортовые компьютеры, но порой мечтательная сторона моей натуры берёт верх, заставляя грезить о недостижимом. Думаю, в какой-то другой жизни я могла бы стать учёной, странницей, исследующей чужие миры и открывающей новые горизонты. Сейчас я сижу в кресле с чашкой кофе – горячего малинового кофе с бирюзовыми сливками, и в окне моей каюты весьма кстати маячит Восточная Звезда. Я вспоминаю свою детскую мечту о встрече с Бродячим Огоньком. Как я шагну за горизонт и полечу ему на встречу, как если бы планета внезапно стала плоской, а гравитацию на время упразднили. Как он окликнет меня из необъятных глубин темноты и пригласит поговорить – просто чтобы сказать, как он благодарен мне за мою веру. «Всем порой необходимо, чтобы в них верили, а уж сказочным героям – и подавно» – размышляла я. Какой я была наивной! Теперь я уже не думаю, что наше знакомство произошло бы при столь мирных обстоятельствах. Моим мрачным настроениям способствует ухудшение ситуации в галактике. Племена пиратов-варваров из соседней звёздной системы совсем потеряли страх. Они повадились сбиваться в стаи и совершать налёты на мирных жителей – быстрые, чётко спланированные и смертоносные. Раз за разом их цели становятся всё масштабнее. Сначала звездолёты, потом космические станции, теперь и планеты. Они уже разграбили пару наших соседей по системе, через год-другой очередь дойдёт и до нас... Тогда нам всем придётся проститься с привычной жизнью. Наша планета невелика, так что на военную службу мобилизуют всех, кто умеет держать оружие, от подростков до стариков. Даже если мы победим, с поля боя вернутся не все. Мысленно я уже похоронила половину друзей – тяжёлые события проще принять, если с самого начала внушить себе, что они неизбежны. И всё-таки, как бы нам сейчас пригодился какой-нибудь рыцарь в сверкающих доспехах! Интересно, если Бродячий Огонёк существует, он в данный момент думает о том же самом? Так же напряжённо ждёт врагов, неумолимо приближающихся к его бывшей родине, точит меч и готовится к обороне? Или его заботят другие дела, другие войны в других галактиках? Хотелось бы мне знать, чем люди-звёзды занимаются в повседневной жизни... Я допиваю кофе, дочитываю утреннюю газету, в которой, как всегда, сообщаются сплошные ужасы, откидываю её в сторону и иду в инженерный отсек. Меня ждёт долгий рабочий день.

Мне тридцать. Я – офицер имперской армии и принимаю бой на заброшенной космической станции, готовой развалиться в любой момент. Мой отряд вдвое меньше вражеского, боеприпасы кончаются, привычный мир рушится у меня за спиной, а вместе с ним гибнет моя вера в красивые легенды. Я отскакиваю от стены, из-за которой только что обстреливала противника, и она взрывается у меня на глазах. Мне остаётся только смотреть, как куски железобетона улетают куда-то в глубины космоса – в невесомость и бесконечность. Я уворачиваюсь от одного выстрела, от второго, третий попадает мне в колено и, несмотря на прочный скафандр, причиняет ощутимую боль. К счастью, один из моих ребят вовремя укладывает того чешуйчатого ихтиоида, с которым я вела перестрелку. Он падает на пол, и из его разорванного скафандра растекается вода. Последний раз он жадно вдыхает кислород, жабры на его шее вздрагивают и замирают. Обмякнув, он напоминает сдувшуюся резиновую игрушку. Я глубоко выдыхаю и пытаюсь успокоить бешено бьющееся сердце. Я офицер, и за годы службы научилась стрелять без дрожи в руках, заглушая в себе жалость и человечность. Но сейчас, в разгар битвы, которая имеет все шансы стать моей последней, я снова ощущаю себя младшим инженером, едва поступившим на службу. Мне страшно, мне стыдно за этот страх, но я ничего не могу изменить. Я слышу шаги. Из-за угла появляется новый противник – высокий мускулистый гуманоид, из-за шлема я не могу определить, с какой он планеты. Возможно, я никогда даже не встречалась с представителями его народа, не знала, как они выглядят, как называют себя, на каком языке говорят. А сегодня мне предстоит убить его или умереть самой. Это так несправедливо. Так глупо. Это не то, во что я верила. Не то, к чему шла. «Где ты, Бродячий Огонёк, чёрт возьми!» – восклицаю я в сердцах. Мне больно, мне тяжело произносить эти слова, даже про себя, но я больше не могу отрицать очевидного. Всё, во что я верила, оказалось ложью. И звёздный народ, и благородные рыцари, и романтические подвиги, и вселенская справедливость. Какая справедливость может существовать в мире, где есть война? Я испытываю дезориентацию, как будто в самом деле нырнула в открытый космос – вниз головой и без оглядки, пока не понимая, что здесь нечем дышать, и жить мне осталось считанные мгновения. Мне не за что больше сражаться. Моя звезда сгорела, мой мир погрузился во тьму, мои идеалы оказались никому не нужны. Моя собственная армия понемногу, но отступает. Каждый надеется на товарищей, но никому не хочется самому броситься под огонь, обеспечивая отступление другим. Никому, кроме меня. А что может сделать один человек?

Эта мысль бьётся в моей голове пульсирующим комком боли. Что может один человек? А кем был Бродячий Огонёк прежде, чем стал звёздным странником? Разве не человеком? Человеком, который не дождался подкрепления, дошёл до точки, раскалился до бела? Может, теперь моя очередь? Если я не дождалась своего странствующего рыцаря, может, я сама стану странствующим рыцарем?
Смутно понимая, что делаю, я срываю с головы шлем, отбрасываю в сторону бесполезный автомат и шагаю навстречу врагу. Я хочу что-то сказать – что-то звучное и красивое, что-то про мир и бессмысленность насилия, что-то, что войдёт в учебники истории – если, конечно, кому-то из наших удастся выжить и запомнить мои слова. Но все звуки застревают у меня в горле, теряются, рассеиваются, не желая быть произнесёнными. В самый ответственный момент я с ужасом понимаю, что не могу говорить. Зато могу гореть. Я никогда не воспринимала слов легенды столь буквально, но я действительно обернулась сполохом пламени. Огонь пожирает мою кожу, как тонкую бумагу, брошенную в костёр, но я не чувствую боли – только мягкое жжение, разливающееся по всему телу. Вскоре огонь охватывает меня целиком. Он пляшет в моих волосах, прожигает насквозь мой скафандр, мою плоть, расплавляя кости, словно тонкий и мягкий металл. На мгновение я забываю обо всём – о войне, о ранении, о рушащейся станции, о врагах и союзниках. Мне хочется только гореть, устремляясь то ли вверх, то ли вниз – всё равно, космос повсюду. Вскоре температура моего тела достигает предела – кажется, что дальше некуда. Мне становится тяжело дышать – я думаю, что огонь достиг лёгких, – а потом мои ноги подкашиваются, и я теряю сознание.

Время не имеет значения. С той битвы на заброшенной станции могло пройти несколько секунд или тысяча лет. Я открываю глаза и понимаю, что лежу в траве. Она зелёная – никогда прежде, ни на одной планете я не видела зелёных растений. Я медленно сажусь. Вижу голубое небо и белые облака. Вот так невидаль! Вокруг меня бесконечные километры полей и холмов, которые пронзает река, вьющаяся тонкой атласной лентой. Я медленно сажусь и смотрю на собственные руки. Они выглядят как человеческие – тот же изгиб запястья, узкая ладонь, пять пальцев... Моё тело сохранило привычную форму, только теперь оно, кажется, соткано из чистого света, из танцующих искр и золотистых языков огня. На мне всё тот же скафандр, в котором я была на момент сражения, но теперь он целый и тоже немного светится – как настоящие рыцарские латы...

Кстати, к вопросу о латах. Вскоре я понимаю, что я здесь не одна. Рядом со мной сидит человек – во всяком случае, я думаю, что это человек, – в полном доспехе, какие носили на нашей планете около двух тысяч лет назад. Доспех скрывает его тело полностью, но вот он откидывает забрало шлема, и я вижу, что его лицо тоже светится, только не золотом, как моё, а белоснежной, искристой платиной. Несмотря на воинственное выражение лица, глаза у него очень добрые, светло-голубые – почти как небо этой неизвестной планеты. Вероятно, когда-то он был великим и благородным воином... Но с тех пор прошло немало лет. Мой загадочный рыцарь на проверку оказался древним стариком.

Он улыбается и протягивает мне маленькую фарфоровую чашку, до краёв наполненную чаем. Я осторожно беру её и только теперь замечаю, что на траве между нами расстелена скатерть, на которой гордо высятся чайник, кофейник, сахарница, кувшин с молоком (обычным, голубым, какое дают коровы с моей планеты) и несколько чашек. Я удивлённо смотрю на рыцаря. Тот усмехается и поясняет:

- Сначала я думал обставить нашу встречу так, как ты себе представляла. С корзинкой для пикников и бутербродами. Но потом решил, что это будет слишком фамильярно. Всё-таки, это деловой разговор. И чаепитие подойдёт под такое дело куда лучше.

Я отпиваю из кружки. Чай оказывается великолепным, а вот ощущения при питье – неожиданными. Теперь моё горло состоит из тесно спутанных нитей света, и я буквально чувствую, как горячая жидкость струится по ним, вплетается в их узор, становится частью организма, не доходя до желудка. Это приятно, но очень непривычно.

- Пей до дна, – советует мне рыцарь, – тебе сейчас нужно расслабиться. Ты сверхновая, огонь переполняет тебя и рискует вырваться из-под контроля. Последствия могут быть неприятными.

- Значит, эти события на станции... – я послушно опустошаю кружку и ставлю её на скатерть, – всё это произошло не так давно?

- Ты пробыла в отключке ровно одиннадцать секунд. Признаться, я удивлён. Другие приходят в себя по полчаса. Но это не важно. Тот мир больше не должен тебя волновать. Там всё хорошо. Ты победила. Победила с минимальными потерями. Обратила врага в бегство и защитила станцию. Большая часть твоих солдат выжила. Потомки запомнят тебя.

- А как насчёт современников?

- Для них ты уже стала историей. Героиней, бросившейся под пули, но не отступившей. Живой легендой. Как и я когда-то.

- Вы хотите сказать, что я не смогу вернуться?

- Сможешь. Если понадобишься там. В ближайшее время у тебя будет очень плотный график.

- Я стану звездой? Как вы? И чем я буду заниматься? Я с детства верила легендам о вашем народе, думала, что вы помогаете людям. Но почему тогда никто из вас не явился, чтобы предотвратить эту войну? Почему в ней погибло столько людей? Почему вы позволили им умереть?

Бродячий Огонёк – я полагаю, что не ошиблась, опознав его как Бродячего Огонька, – понуро вздыхает. Затем наливает кофе в собственную чашку и делает маленький глоток. Такой осторожный, словно боится обжечься. Как будто звезда, состоящая из живого огня, может почувствовать боль от соприкосновения с горячим. Видя, что меня раздражает его промедление, он, наконец, отвечает на мой вопрос.

- Невозможно спасти всех. Войны, убийства и несчастные случаи происходят каждый день, каждую секунду. Мы не можем быть во всех местах сразу. Вселенная бесконечна, а нас не так уж и много. К тому же, мы не хотим, чтобы вы, люди, во всём полагались на нас. Мы не боги и можем ошибаться. Вы свободные существа и должны жить своим умом. Поэтому мы стараемся вмешиваться очень осторожно.

- Но ведь вы родом с моей планеты. Неужели вам было плевать на её судьбу? Почему вы не могли сделать исключение хотя бы ради неё?

- Я хотел. Я бы с удовольствием пришёл вам на помощь – тысячу, пятьсот, да даже сто лет назад. Но взгляни на меня сейчас. Я старик. Белый карлик, растративший все силы – и физические, и магические, и душевные. Мы, звёзды, тоже стареем и умираем. Медленно, постепенно, куда дольше и мучительнее людей, но мы не бессмертны. Так что не обвиняй меня. На самом деле мой свет погас задолго до того, как ты впервые увидела Восточную Звезду и услышала легенду о ней. Однако, кое-что я всё-таки смог тебе дать. Надежду. И отчаянье, которое пришло, когда она угасла. Отчаянье тоже полезное, хоть и неприятное чувство. Оно толкает нас на безумные поступки, а порой безумие – это именно то, что нам нужно. Ты узнала, что твоя звезда погасла, и это известие возмутило тебя настолько, что ты решила светить сама. Теперь ты тоже одна из нас, и твоего света хватит надолго. Ты сделаешь многое из того, на что у меня не хватило сил.

- Мне потребуется время, чтобы сжиться с этой мыслью, – признаюсь я.

- Уж чего, а времени у тебя теперь будет в избытке. Отдыхай, тебя никто не торопит. Допивай чай, потом я угощу тебя печеньем. А после рекомендую немного поспать. Эта планета далека от нашей галактики, но при твоих новых способностях ты сможешь вернуться туда в два счёта. Так что никуда не спеши.

Я послушно киваю и следую его советам.

Я лежу в траве, раскинув руки, как лопасти винта. Небо постепенно темнеет, становится иссиня-чёрным. На этом небе звёзды совсем другие, не такие, как над моим домом. Я не знаю их имён, но мне хочется верить, что среди них есть мои собратья. Я скоротаю эту ночь здесь, а на следующее утро отправлюсь в путь. Возможно, на какой-то планете, мимо которой я пролечу, случайный мечтатель будет так же смотреть в небо и увидит меня. И однажды, когда ему станет тяжело и больно, он вспомнит нашу мимолётную встречу и позовёт на помощь. Я обязательно услышу его и откликнусь.

Пока же я лежу в траве и смотрю в небо, ощущая, как тёплое, живое свечение пульсирует в моих венах.

MariLafitt. Рассказы и сказки (с)

Чудоверье

Тим сидит на краю кровати и изучает обои. От обилия чёрно-белых полос рябит в глазах. Ему скучно, мучительно скучно, но других способов занять себя у него нет. Доктор не позволил ему оставить даже блокнота с карандашом. Новоприбывшим пациентам не полагалось никаких вещей, кроме одежды и постельного белья. «Всё остальное может быть использовано во вред», – так сказал доктор. Интересно, какой вред может быть от того, что попросил Тим? Юноша задумался над этим вопросом. Карандашом можно выколоть глаз, дотянуться до мозга через нос (если длина позволяет), расковырять рану или царапину в надежде на большую кровопотерю, в конце концов, его можно просто проглотить. Как и бумагу. Если измять большой лист бумаги, получится приличный комок, который здорово встанет поперёк горла, перекрывая путь кислороду. Есть ещё вариант для людей, страдающих гемофобией – слабого пореза о край листа хватит для получения пары капель крови, один вид которых может вызвать у больного сердечный приступ. Итого – шесть способов суицида (или, как минимум, мелкого членовредительства) при помощи указанных предметов. А ведь если бы не доктор, Тим никогда бы до этого не додумался. Как, однако, благотворно влияет эта больница на состояние пациентов!

Тим всегда был замкнут и неразговорчив. Тощий паренёк болезненного вида с бледным лицом и копной спутанных тёмных волос – обычно он производил на людей отталкивающее впечатление. Или вообще никакого. Знакомые находили его заурядной, ничем не примечательной личностью, весьма скучной в общении, и в глубине души он был с ними согласен. Тим никогда не умел поддержать беседу, не отличался красноречием или чувством юмора, и даже его воображение – единственное свойство характера, которое он находил примечательным, – работало не так, как ему хотелось. В детстве он мечтал стать художником или писателем. У него бывали хорошие идеи, интересные сюжеты, гениальные, как он считал, задумки картин, но этого всегда оказывалось мало. Сколько он не брался за работу, ему никогда не удавалось довести её до ума. Всякий раз чего-то не хватало. Краски ложились грубыми некрасивыми мазками, карандаш выпадал из пальцев и рвал бумагу, слова не желали подчиняться, выстраиваясь в громоздкие, неуклюжие конструкции, гениальные сюжеты при близком рассмотрении оказывались банальщиной... И где бы он сейчас был, если бы не Виктория? Страшно представить...

Они познакомились, когда ему было двенадцать. Место, где они встретились, называлось Чудоверье. Тим так и не разобрался, как следует понимать это название, образовано ли оно от слова «чудо», «вера», «дверь» или «чудовище», но едва ступив на порог этого мира он почувствовал, что они созданы друг для друга. Так бывает – стоит прочитать пару строк, увидеть начальные кадры, услышать вступительные аккорды, и ты осознаёшь – эта книга займёт особое место в твоей библиотеке, этот фильм станет любимым, эта песня поселится в плеере. Пожалуй, это можно назвать любовью с первого взгляда. Он влюбился – искренне, страстно, безрассудно как умеют только дети, – в эти особняки с готическими шпилями и викторианскими фронтонами, туманные площади, забитые чудаковатой публикой в ярких нарядах, фонарные столбы, пестрящие цирковыми афишами, шатры шапито и вывески варьете. Этот мир был нелеп, словно химера, сшитая неким сумасшедшим учёным из фрагментов тел случайных животных. Здесь причудливо переплетались элементы всех культур, эпох и жанров литературы. На улице провинциального городка, сошедшего со страниц мистического романа девятнадцатого века, можно было встретить средневековых менестрелей и гангстеров из нуарных фильмов, ведьм в остроконечных шляпах и ржавых паровых роботов, персонажей итальянской комедии и мексиканского карнавала, танцующих с вампирами из немых ужастиков и темнокожими колдунами вуду. Этот мир напоминал кукольный мультик, детскую страшилку, городскую легенду – абсурдную, нелогичную, но по-своему философскую и временами леденящую кровь. Это был удивительный мир – далёкий от совершенства, полный опасностей, но невероятно притягательный, парадоксально уютный, навевающий светлую грусть и горькую ностальгию, готовый раскрыть двери перед каждой заблудшей душой. Это был ЕГО, Тима, мир. Место, где он впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.

Он и раньше видел удивительно яркие и запоминающиеся сны. В этом смысле его жизнь напоминала старый фильм. На заре цветного кинематографа существовал такой приём – если основные события картины происходили во сне персонажа, то кадры реальной жизни снимали чёрно-белыми, а кадры сна – цветными. К Тиму эта формула подходила на все сто. Если вообразить его жизнь в виде катушки кассетной плёнки, то она представляла из себя унылую ленту в тонах грязно-коричневой сепии. Единственными яркими пятнами на этом фоне были сны. Они приходили к нему словно из ниоткуда и кардинально отличались от всего, что он видел в жизни. Сказочные королевства, непроходимые джунгли, бескрайние океаны, далёкие звёзды, дома с привидениями, карнавальные площади, города будущего – каждый новый сон приоткрывал для него дверь в очередной мир, полный приключений и опасностей. Каждый раз, отправляясь в путешествие, ему хотелось забыть о времени, о реальности и, главное, о грядущем пробуждении. Но только сейчас, увидев Чудоверье, он понял, что хочет остаться здесь навсегда. Во многом благодаря ей.

Он повстречал Викторию на главной площади перед зданием городского управления – каменной громадой, увенчанной мраморными ангелами и пляшущими горгульями. Она стояла, меланхолично глядя в серое небо и посасывая полосатый леденец на тонкой палочке. Худенькая девочка, чьи легкомысленные рыжие косички оттеняли мертвенную бледность кожи, она была одета в узкое чёрное платье с шелестящими кружевами – ни дать, ни взять, маленькая викторианская вдова. Не хватает только шляпки с вуалью. Тим обратил на неё внимание, потому что из всех встреченных им обитателей города она единственная не участвовала в праздничном шествии. В Чудоверье всегда был какой-то праздник – чей-нибудь юбилей или похороны. Но Тим этого не знал, и счёл, что оказался здесь в особый день. Ему и прежде везло на примечательные события вроде рыцарских турниров, пиратских разборок и инопланетных вторжений. Увидев марширующих по улицам упырей и вурдалаков в костюмах шутов и клоунов, он предположил, что они отмечают нечто масштабное, имеющее значение для всего города. Его удивило, что в разгар веселья эта девочка просто стоит в стороне, сосёт леденец и думает о своём. Он понял, что любопытство не позволит ему пройти мимо, не поздоровавшись с ней. В жизни он отличался необычайной застенчивостью, но во снах беседы с незнакомцами давались ему удивительно легко. И этот раз не стал исключением.

- День добрый, юная леди, – он остановился и приветливо улыбнулся ей, – вижу, вы не маршируете с остальными. Устали от суеты?

- Нет, просто я не считаю очередную годовщину смерти нашего дорогого мэра достойной причиной для праздника, – ответила она, – привидения так сентиментальны, каждую мелочь, имеющую отношение к собственной жизни, стремятся возвести в ранг исторического события. Поначалу меня это забавляло, а теперь раздражает. Праздники хороши именно тем, что каждый из них отмечается раз в году. В детстве я обожала праздники! Самайн, Бельтайн, День Мёртвых, бразильский и венецианский карнавалы... Но стоило нам с семьёй переехать сюда, как мой вкус притупился. А это, знаете ли, обидно.

- Значит, вы не местная? – уточнил Тим, – из другого города?

- Из другого мира. Как и все, кого сюда заносит. В Чудоверье нет коренного населения. К нам стекается люд изо всех обитаемых измерений, такой пёстрой толпы нигде больше не встретишь. Кого-то гонит жажда приключений, кого-то желание убежать от прошлого, кого-то тот банальный факт, что на родине за его голову назначена награда. Здесь хватает преступников всех мастей – от разбойников с большой дороги до космических пиратов. Иногда Чудоверье именуют Тортугой для всякой нечисти, ибо законы у нас дырявые, и правительство смотрит на их соблюдение сквозь пальцы. Но на самом деле с местными жителями всегда можно договориться. Если вести себя учтиво и не совать нос в чужие дела.

- И что же привело сюда вашу семью?

- Профессия. Здесь в изобилии встречаются непризнанные гении, нуждающиеся в услугах муз. Да ты, чувствую, и сам из них. Понимаешь, другие люди меня не видят. Если только я сама не захочу этого. И да, пожалуйста, хватит обращаться ко мне на «вы». Неужели я выгляжу настолько старой?

Тим понял, что вопрос этот риторический, и отвечать на него не следует. Он и сам не любил, когда кто-то обсуждал его возраст и внешность – эти темы казались ему слишком личными. Поэтому он не стал комментировать её реплику, а просто перевёл разговор на другое. А именно – поспешил представиться.

- Кстати, меня зовут Тим. Ничего, что я так бесцеремонно заговорил с тобой?

- Я на это и рассчитывала. Именно так мы, музы, находим себе клиентов. Бродим туда-сюда, пока какое-то место не привлечёт наше внимание. А потом смотрим – опа, поэт, писатель или музыкант, переживающий творческий кризис! Ему срочно нужна помощь! Тут-то мы и торопимся её оказать.

- И в чём же заключаются ваши услуги?

- В доверительных беседах, дельных советах, хороших шутках, посиделках с книгами, неожиданных угощениях и совместных прогулках. Нередко подобные знакомства впоследствии приводят к дружбе. Но не будем загадывать далеко. Я вижу, тебя что-то терзает. Давай поговорим об этом? А заодно я покажу тебе город. Первый сеанс – совершенно бесплатно. Идёт?

Тим согласился. Легко и спонтанно, как это всегда бывало во снах. Интуиция подсказывала ему, что он не будет разочарован, и его надежды оправдались на все сто. В своих снах он посетил множество миров, но лишь специфичная, подчас граничащая с уродством красота этого мира смогла покорить его сердце. Они с Викторией прошли по главной улице, бросили пару монет в шляпу шарманщика с ручной каменной горгульей, заглянули в несколько магазинов включая антикварную лавку, кондитерскую и аптеку, больше похожую на лабораторию алхимика, прокатились на речном пароходе, явно состоявшем в родстве с «Летучим голландцем», и послушали концерт уличных музыкантов, выступавших на пристани. Музыканты эти, вероятно, некогда служили на флоте, но были списаны на сушу по причине слабого здоровья. Отсутствие головы у одного из них и наличие топора в спине у другого красноречиво свидетельствовали об их бурном прошлом. Однако сейчас они вели себя вполне мирно и даже пробили Тима на слезу жалостливой песней о тяжкой пиратской жизни. В конце прогулки мальчик и муза заглянули в ресторан восточной кухни, где их встретила улыбчивая девица с кошачьим хвостом, окружённая стаей живой посуды – Виктория пояснила, что это цукомогами, японские демоны, коими становятся предметы домашней утвари, если за ними не следить. Поначалу Тим испугался этих шустрых ребят, но вскоре проникся к ним симпатией и даже решился оставить чаевые обслуживавшему его кофейнику. Здесь, за тарелкой суши из щупалец гигантского спрута, Виктория и поведала мальчику тайну, которая навсегда перевернула его жизнь. Она подтвердила самую безумную из его надежд. Оказывается, всё, что он видел во снах, происходило на самом деле. То был его особый дар – проникать в чужие миры посредством сновидений. Его душа могла отправиться куда угодно, ему стоило лишь научиться контролировать этот процесс. И Виктория была готова помочь ему.

Вики, Вики, Вики... Взгляд Тима заскользил по затянутому сеткой трещин потолку палаты. Взгляду было не за что зацепиться, не на что отвлечься, так что его мысленный взор заслонял реальный. Ему всюду мерещилось её лицо, её печальные голубые глаза и горькая улыбка на тонких губах. Такой она запомнилась ему навсегда. Девочка в чёрном, такая невинная и непосредственная, она стала для него тем единственным другом, о котором он мечтал, коротая одинокие вечера в обнимку с толстым бультерьером тётушки, марая тетради рисунками и завидуя книжным персонажам. Нет, то была не влюблённость – скорее, нечто вроде братско-сестринских отношений, душевная близость, настолько тесная, что порой парень сомневался – а не выдумал ли он свою подругу? Он до последнего не мог поверить, что живой человек обратил на него внимание. Это казалось ему более нереальным, чем корабли-призраки и прыгающие чашки. И всё же, каждую ночь ему приходилось убеждаться, что это не сон. Стоило ему закрыть глаза, как она возникала у спинки его кровати, протягивала руку и звала в новый мир навстречу ревущему ветру, морскому прибою и мириадам галактик. Несмотря на кажущуюся замкнутость и отстранённость, на проверку она оказалась замечательной собеседницей, остроумной шутницей, большой любительницей авантюр и просто классной девчонкой. Благодаря ей Тим узнал, что музы тоже любят чай с лимоном, толстые книги и горячие камины, точно так же страдают от одиночества и переживают творческие кризисы, с которыми им приходится бороться самостоятельно, поскольку их никто не вдохновляет. Кстати о творчестве – их дружба, бесспорно, благотворно повлияла на его художественные изыскания. Виктория помогала ему без всякой магии, именно так, как это делает хороший друг. Давала полезные советы, наводила на верные мысли, высказывала конструктивную критику. Вскоре Тим начал недурно рисовать и писать отличные рассказы, которые прославили его на всю школу. Даже взрослые отмечали, что в них что-то есть, что-то настоящее, трогающее за душу, живое. Ещё бы, ведь он сочинял их по горячим следам собственных впечатлений. О его приключениях с Викторией можно было писать целые романы – сказочные, фантастические, авантюрные или детективные. И ведь он собирался это сделать. У него было столько черновиков, набросков, эскизов иллюстраций... Но в один прекрасный день всё закончилось. Оборвалось так же внезапно, как началось.

То был день накануне его восемнадцатилетия. Они снова встретились в Чудоверье – на этот раз в полузаброшенном парке аттракционов на окраине города. Тим любил это место за приятное ощущение лёгкой меланхолии, за скрипучую карусель с лошадками, ржавое колесо обозрения и ларёк с мороженным, которым заведовал старый заводной робот, больше похожий на механическую куклу с ключом в спине. Они с Викторией скоротали здесь немало приятных вечеров. Но сегодняшняя встреча была особенной. Тим понял это сразу, едва увидев, с каким печальным видом муза подходит к мраморной беседке, где они условились встретиться. Она совсем не смотрела под ноги, полы её чёрного вязанного плаща подметали осенние листья, тяжёлые кожаные сапоги то и дело топали по лужам, разбрызгивая грязную воду. Это было совершенно непохоже на неё – она всегда отличалась аккуратностью, граничащей с чопорностью. Тим поспешил поинтересоваться, в чём дело.

- Что-то случилось? – уточнил он, – ты выглядишь грустной...

- Вовсе нет, – заверила его девушка, натянуто улыбаясь, – даже если у меня на душе нехорошо, ты к этому не причастен. Я не желаю портить тебе настроение перед днём рождения. Мы ведь встретились, чтобы повеселиться. Вот этим и займёмся. Кстати, я приготовила тебе подарок. Держи.

С этими словами она вручила ему толстый блокнот, явно самодельный, с плотными желтоватыми страницами и войлочной обложкой, украшенной изображением витой чёрно-белой спирали. Тим сразу узнал этот узор – тот же рисунок украшал его любимый пляжный зонт, без которого не обходилось ни одно их путешествие в миры с жарким климатом. Бывало, они с Викторией часами сидели под ним на палубе парусника, пришвартованного у побережья тропического острова, или посреди бескрайней пустыни, населённой джиннами, дэвами и ифритами. Едва коснувшись страниц блокнота, Тим испытал необычайный всплеск вдохновения. Ему захотелось распахнуть его и начать рисовать – он сам не знал, что именно, ему казалось, рука с карандашом всё решит за него. Никогда в жизни он не испытывал такого воодушевления. Жаль, что это чувство оказалось таким недолговечным...
Всё изменилось вечером того же дня, когда он вернулся домой, в очередной раз перелистал блокнот и нашёл меж страниц маленькую записку, которой сперва не заметил. То была прощальная записка Виктории. Она писала, что больше не сможет навещать Тима, поскольку завтра ему предстоит стать совершеннолетним, а её родители, как и прочие жители Чудоверья, не одобряют общения со взрослыми иномирцами. Они вообще считают людей жестокими, грубыми и чрезмерно любопытными созданиями, которым не следует знать о существовании магии. Даже тем, кто, подобно Тиму, родился с особым даром, полагается пользоваться им только в детстве. Дети постоянно что-то выдумывают, им всё равно никто не верит, так что особого вреда от них быть не может. То ли дело – взрослые. Виктория была бы рада продолжить общение, но законы её мира слишком строги. Если их ещё раз увидят вместе, обоим может по-крупному влететь. Ей не хотелось расстраивать его там, в парке - всё же, она пришла, чтобы поздравить его с днём рождения. Но сейчас ему стоит узнать правду. Она желала ему добра и просила прощения. Кратко, всего в нескольких словах – она умела быть лаконичной. Но эти слова поразили Тима в самое сердце.

На этом его жизнь закончилась. Не было больше ярких снов, прогулок по крышам, полётов к звёздам и танцев на морском берегу. Сколько он не пытался воспользоваться своим даром, тот отказывался подчиняться. Сказывалось то ли уныние, то ли некое ограничение, наложенное волшебниками Чудоверья, не желавшими, чтобы он вмешивался в их дела. Впервые в жизни Тим в полной мере осознал, что такое депрессия. Прежде он называл этим словом приступы дурного настроения, одиночества и тоски, но сейчас всё было гораздо хуже. Чувств не было вообще. Отпало желание заниматься творчеством, читать, слушать музыку, любоваться природой. Дни напролёт он проводил в своей тесной комнате, наедине с глупыми детскими рисунками, которые с каждым днём казались ему всё более уродливыми и нелепыми. Он сидел на кровати, зябко кутаясь в старый плед, и смотрел в стену – точно так же как сейчас, в больнице. Переезд сюда ничего не изменил. Только успокоил его тётушку, которая была уверена, что если бы не врачи, он обязательно попытался бы покончить с собой. Тиму было стыдно признаваться в этом, но он никогда не любил свою тётю, несмотря на то, что она хорошо к нему относилась и обеспечила ему приличное существование после смерти родителей. Она была не из тех, кому можно довериться. На первом месте для неё всегда стояли повседневные дела, работа да уборка, с ней даже о погоде было не поговорить, куда уж там о собственных чувствах? К тому же она, как и многие взрослые, боялась Тима. Он казался ей чересчур угрюмым, замкнутым и холодным. Парень чувствовал это и не мог не отвечать ей взаимностью.

И вот благодаря ей он теперь здесь. В этой комнате с ободранными полосатыми обоями и скрипучей ржавой кроватью. Из маленького окна, забранного частой решёткой, открывался вид на город – серый, грязный и безликий. Совсем как его жизнь. Ему хотелось испытать хоть что-нибудь – злость, отчаянье, страх, гнев, чувство несправедливости – какую-то эмоцию, которую он сможет выплеснуть на бумагу в виде рассказа, рисунка или стихотворения. Без своего творчества – больного, бездарного, хромого на все конечности, но всё же ЕГО – он чувствовал себя безвольной куклой, брошенной, сломанной и никому ненужной. Однако вот уже несколько месяцев – а может и лет, он смутно представлял, как течёт время во внешнем мире, – у него не выходило ни строчки, ни штриха, ни наброска. Пожалуй, даже если бы доктор согласился и оставил ему блокнот, из этой идеи не вышло бы ничего путного. Он бы только усугубил свою депрессию бесплодными попытками что-то создать.

И вот Тим сидит на кровати, глядя в стену. Он не знает, сколько сейчас времени, у него нет часов, а за окнами всё тот же беспросветный туман, заводской дым, рваные листья, падающие в подёрнутые наледью лужи, слякоть и грязь. Ничего общего с пёстрой и праздничной осенью Чудоверья. Он закрыл глаза и попытался представить мир своих грёз настолько ярко, насколько это возможно. Просто чтобы напомнить себе, что всё это было на самом деле, что он не сходит с ума, как думают врачи и тётя, что это место существует. Он представил дом родителей Виктории, куда она пару раз приглашала его на праздники. Небольшой особняк из красного кирпича с деревянной крышей, скособоченной каминной трубой и большими окнами, занавешенными полупрозрачными кружевными шторами. Во дворе у крыльца растёт большое трухлявое дерево с тонкими ломкими ветвями и уродливым провалом дупла, похожим на раззявленную пасть какого-то чудовища. Как-то на Новый Год семейство муз украсило его гирляндой. Зрелище получилось несуразное, но по-своему романтичное. В конце концов, чудовищам тоже не чужды радость и надежда на лучшее. Оказаться бы там сейчас... Прикоснуться бы к шероховатой коре, согретой осенним солнцем, так похожей на горячую шкуру дракона... Он вообразил эту картину во всех деталях, настолько точно, что ему показалось, будто он в самом деле перенёсся туда. Он слышал шелест опадающих листьев, приглушённую игру шарманки, на которой в свободное время играл сельский гробовщик, отдалённый лай деревенских собак – вероятно, призрачных гончих, которых держало жившее по соседству семейство оборотней. Всё было настолько реально, что он сам удивился, как ему удалось всё это не то представить, не то вспомнить, не то выдумать. Он осторожно повернул голову и увидел сад, полный багровых астр и лиловых георгинов. Ему удалось рассмотреть капли росы на каждом лепестке – настолько чётким было изображение, возникшее у него в голове. Он почти решился подойти и вдохнуть аромат ближайшей клумбы, когда услышал окрик из-за спины.

- Тим! Не ожидала тебя увидеть после долгого отсутствия. Думала, ты меня забыл. Как дела?

Он резко обернулся и увидел Викторию. Она стояла на пороге дома, на ней было пышное лоскутное платье, пестревшее обилием полосок, клетки и гороха, а так же забавная шляпка с легкомысленным пером как у танцовщицы из кабаре. Тима удивил этот неожиданный образ. Обычно она одевалась сдержано и несколько старомодно, а тут прямо городская сумасшедшая - насколько такое понятие вообще уместно в Чудоверье, где нормальные граждане почитаются за диковинку. Увидев, с каким изумлением он на неё смотрит, девушка усмехнулась и заправила за ухо непослушную медную прядь.

- Что, мне нельзя уже и стиль поменять? Чем это ты так поражён? С нашей последней встречи много воды утекло, если не забыл. Но я по прежнему рада тебя видеть. Рада, что ты смог выбраться сюда.

- Это невозможно, – пробормотал Тим, – я этого не придумывал. Я не представлял тебя такой... я не ожидал от тебя этих слов. Что происходит?

- А ты ещё не понял? – она рассмеялась, – это не фантазии. Ты действительно находишься в Чудоверье. Видишь ли, твой дар оказался куда сильнее, чем мы с тобой думали. Моё прощание перед твоим днём рождения было искренним. Я действительно боялась, что мы больше не увидимся. Но в то же время я хотела тебя проверить. Наши маги перекрыли тебе путь через сны, но я надеялась, что ты найдёшь другой способ вернуться. Я не стала говорить тебе о своих подозрениях – не хотела зря обнадёживать, подозревая, что ты будешь страдать вдвойне, если твои поиски не увенчаются успехом. Но теперь я вижу, что была права. Ты очень талантливый волшебник. Для тебя не существует никаких преград. Ты можешь перенестись в любую точку вселенной в любой момент, и духом, и телом – тебе достаточно лишь представить это место и сильно захотеть. Всё ограничение в твоём воображении.

- И что, я смогу остаться здесь? – уточнил он, – навсегда?

- Если захочешь. Наше правительство, конечно, будет не в восторге, но что оно сможет сделать? Никто не запретит тебе мечтать. Ты неуловим.

- Значит, я могу расслабиться и просто забыть о своей жизни в мире людей? Забыть о той проклятой больнице, куда я угодил, о своей палате с рваными обоями, о надменном докторе и унылой тётушке? Прямо сейчас?

- Совсем скоро, – поправила его девушка, – пока ты здесь только душой. Чтобы перенестись ещё и телом, тебе понадобится сосредоточиться сильнее. Например, нарисовать то место, где ты хочешь оказаться.

- Но мне не на чем рисовать. Врач отобрал у меня все вещи.

- Для человека с твоим даром это пустяковая проблема. Хочешь свой блокнот? Что ж, вообрази его. Закрой глаза и представь, что он у тебя в руках. Разве может быть что-то проще?

Тим послушно закрыл глаза, с удивлением отмечая, что собирается создать новую иллюзию внутри уже существующей. Представить блокнот не составило труда – в последние месяцы, пытаясь выбраться из творческого кризиса, он так часто брал его в руки, листал и перечитывал, что каждая страница, каждая строчка и рисунок отложились в его памяти в мельчайших подробностях. Вот Тим протягивает руку и касается его мягкой обложки, согретой ласковыми лучами заходящего солнца...

Парень открыл глаза и обнаружил, что по-прежнему находится в палате. Казалось, за время его отсутствия во внешнем мире не прошло и мгновения. Скрипучий деревянный пол, рваные обои, тени оконных решёток, корчащиеся по стенам... И блокнот. Его блокнот со спиралью на обложке. Вместе с карандашом, лежащем меж страниц. Открывай и рисуй. Всё, что захочешь. Любой мир, какой только способно создать твоё воображение.

Он рисовал весь день. Рисовал так долго и усердно, что у него заболела рука. Он изобразил Чудоверье во всех ракурсах, подробностях и оттенках. Шпили и флюгера, парки и заводы, цирковые шатры и карусели с лошадками, жителей в экстравагантных нарядах, краски карнавальных шествий, инструменты бродячих музыкантов, иссохшие ветви мёртвых деревьев, на которых, вопреки всему, распускаются хрупкие белые цветы. Это была величайшая из его картин, достойная масла, холста и позолоченной рамы. И всё же, он не желал для неё лучшей оправы, чем страницы его любимого блокнота. Блокнота, посредством которого он поделился с миром своей историей.

Когда доктор вошёл в палату с очередной порцией таблеток и нравоучений, Тима там уже не было. Как не было и следов побега. Лишь на подушке остался лежать блокнот, открытый на странице с удивительным пейзажем сказочного города.

MariLafitt. Рассказы и сказки (с)

За принцессу – полцарства

Это было неправильно и давно. Лес сменил три названия, ветры стихли. За принцессу – полцарства. А за клинок? Погоняться за славой, оружие стиснув. Только слава мне вовсе и не нужна, я насытился ею и отравился. Лучше я бы влюбился, как Крегеннан, но легенда упомнила только виллы, медальон подле сердца, жестокий взгляд и дурную цепочку предназначений. Это было не раз и не два подряд, я встречался всегда и везде не с теми, но пора пересилить ужасный рок, кровь не так уж вкусна, как оно казалось. Я тогда не любил гефсиманских роз, а теперь бы вино предпочёл азарту. Моя кожа грубела, а с ней – душа. Это было неправильно и недавно…
За спиной два сияющих палаша, но достаточно лишь одного удара.

Шерил Фэнн (с)

Земфира - Не Пошлое

В ТЕМНОТЕ (СНЯТСЯ СНЫ?!)

/Владимир Высоцкий/

/Юрий Шевчук/

Классика! Прямо вот действительно — классика!
Каменные обомшелые стены, по которым стекают капельки конденсата. Голод и жажда — скудную пайку могут принести, а могут и забыть — и тогда только и останется, что слизывать вонючие капельки с грязных стен. Руки и ноги в колодках — боль. Отсутствие элементарных удобств: естественные надобности — разве только что под себя. Днём духота — каменная кладка накаляется солнечными лучами, ночью же холод. Грязь. Вши. Угроза сыпняка, который никто лечить, ясно море, не станет.
Ничего не забыл мой мозг? Весь набор джентльменский? По пунктикам? Говорят, так писательница Ольга Ларионова сочиняла космическую оперу: выписала на листочек необходимые элементы, а потом вычёркивала, как только использует в тексте.
Так — да не совсем так. Мой мозг играет со мной скверную шутку. Очень, прямо скажем, злую. Он заставляет меня всё это не умозрительно представить, а почувствовать на собственной шкуре. Снит мне весь этот тюремный беспредел — и уверяет меня: такой вот темницей ты, дружище, считаешь весь наш мир, всю нашу жизнь. Нравится?!
И ведь действительно — темницей. Потому что вокруг на самом деле темно — хоть глаза выколи.
А вот по поводу "нравится"... Вроде бы не от меня зависит, каков окружающий мир... Вопрос, казалось бы, в том, нравится ли мне так на него реагировать? Но ведь я не хотел бы не знать о мире того плохого, что я о нём знаю? Не хотел бы сладенькой лжи взамен правды? Значит, получается, нравится?
Стоп-стоп!..
А вообще: кто с какого перепугу сказал — и кто с какого ещё большего перепугу поверил, что мир от нас не зависит?! Пусть те, кем движет ненависть и равнодушие, портят мир живой и изначально прекрасный, а мы будем скромно сидеть в стороночке: плетью, мол, обуха не перешибёшь?! Что за пораженческие настроения?! Если не мы, то кто же?! Если ничего не делать, то ничего и не сделается! Вот постоянно друг другу это твердим — и постоянно сами же забываем...
В мой темничный сон что-то вмешивается. Да, а иначе, как объяснить, что в руках моих появляется меч?
Можно разом прекратить все страдания. В сердце воткнуть — и нет вашего Алексея Алексеевича... Можно... А нужно ли?! Поди ведь не для этого он появился?! Не для предательства?!
Предательство?.. А то нет!
Бросить на произвол судьбы всех тех и всё то, что люблю? И это, ты считаешь, не предательство?! Пусть выбираются как хотят, а я предпочту тихое спокойное небытие?! Свинство это, уважаемый Алексей Алексеевич! Настолько очевидное свинство, что и уважать-то тебя, получается, не за что! Хлюпик!
Хочешь в небытие?! Без Маши? Без Мишки? Без близнецов? Им скоро четыре — вот-вот что-то начнёт вспоминаться им — и ты не поможешь?! Не спасёшь от страхов непонимания и чудовищных догадок?! Вот свинюга-то!
А без Влада в небытии своём распрекрасном окажешься — это как?! Нормально?! Согласен?!
А что делать?! Ведь если что-то делать — то надо брать на себя ответственность за то, что могут быть ошибки — горькие и страшные. Но без этого не бывает — заранее известно. Но честный человек не может не чувствовать своей вины, пусть и вынужденной. Значит, заранее быть готовым оказаться виноватым?
Ну а как иначе-то?!
Меч дан для борьбы за жизнь, а не для собственной смерти — теперь это яснее ясного.
Да, борьба будет нелёгкой, противоречивой, мучительной. Что ж... Будут в ней и светлые моменты. В том числе — появится право быть счастливым. Да, в трагическом несправедливом мире. И всё же когда что-то удаётся сделать в этом мире лучше — это счастье.
Радость — не грех. Теоретически знаю это, но как мне трудно принять сей непреложный, казалось бы, факт. Вот не моя мысль — и всё тут... А ведь счастливым быть хочется!.. Ещё как хочется!
Маша, дети, да вообще все родные люди, любовь их — разве не счастье?! — ну почему нельзя-то?! Что за дурацкие внутренние запреты?!
А море?! А Влад?! Нельзя?! Да идите вы! То есть сам иди, раз такое, идиот, придумал!
Нет, не мир окружающий — моя темница, а моё не трагическое, а слюнтяйское восприятие этого мира. Стадно, Лекс, стыдно!
Меч — для борьбы, это точно установили. Темницу разрушить, колодки на руках-ногах.
Получится? Или нет?
Опять ноешь?!
Получится! Потому что в темнице моего сна появляются сотканные из света прекрасные белые птицы. Птицы — свободны. Птицы — всемогущи. И благородны. Потому что готовы свободою своею и всемогуществом делиться с теми, у кого их нет.
Со мной делиться. И чёрной неблагодарностью было бы не принять их прекрасного дара.
Если не опускать рук, любая ситуация, даже самая страшная, начнёт потихоньку выправляться.
Да и так ли страшна темнота?! "В темноте" — так называется мой приют, где бездомные животные находят дом. "В темноте" — так называется роман, который я через пень-колоду — но всё-таки пишу.
И ещё — ведь в темноте снятся сны. Бывает, что такие вот беспардонно дурацкие и злые. Но ведь бывает — и часто! — что — достойные внимания.
И я понимаю, что и нынешний сон был не так уж плох. Начался за упокой, но завершается-то — за здравие!
Прощай, темница! Мы с птицами света решили, что теперь тут будет светло. А раз решили — так и будет. Чего бы это ни стоило!

Sascha Finsternis (с)

Владимир Высоцкий - В темноте