Сегодня я вам разрешаю всё. Упрямьтесь (естественно как осёл). Соврите, что Вы из другой страны. Напяльте разнузданные штаны. Скажите кусту/продавцу/жене: так модно и стильно в моей стране. Гуляйте по крыше. Рассыпьте соль. Жонглируйте ливерной колбасой. Расставьте солдатиков на столе. Мяукайте. Съешьте любой билет. Потребуйте перца и чеснока.
Но не наступите на червяка.
Сегодня я вам разрешаю жить. Пылите кроссовками вдоль межи. Набейте тату. Распустите хвост. Бегите по звёздам и между звёзд. Учите монгольский. Забудьте ключ. Ежа заведите (но он колюч). Забравшись на дерево, из дупла кричите — я Бэтмен и Черный Плащ, ещё иногда Робокоп с утра, а кто сомневается — тот дурак. Читайте бродячим котам Басё. Любите природу.
Червяк ползёт.
Его, между прочим, зовут Андрей. Он избранный. Будьте к нему добрей. А если вдруг что-то пойдет не так, его передатчик доложит в штаб: "Земля безнадёжна. Кругом враги. Андрей был доверчивым. Он погиб. Он лучший герой из прекрасных нас. Короче, планета обречена. Короче, сносите её к чертям". И вот, информацию обретя, к земле полетят миллионы стрел. Планета сгорит угольком в костре. Очнутся вулканы, сойдут снега. И красную кнопку нажмёт рука. Война, эпидемия, голод, мор. Телами людей переполнен морг, кровавая каша, вонючий дым.
И призрак Андрея парит над ним.
Сегодня я вам разрешаю что: представиться в банке конём в пальто. Купить себе тортик, схомячить торт. Шептать: "меня приняли в Гриффиндор, прощайте". И гордо поправить шарф. Надуть огроменный воздушный шар. Уснуть и двенадцать проспать часов. Футболку носить "не будите сов". На каждый вопрос отвечать "ну, ква".
раздавали в ласковом небе песни: быть тебе великим, тебе безвестным, быть тебе шахтером, тебе поэтом, а тебе годами бродить по свету. а тебе — прослыть у людей блаженной, называться яблочной ворожеей.
вышивать сентябрь, не бить поклоны, верить только вестникам Авалона, где цветные ветры растят веками, и трава, примятая башмачками. понимать по-лисьи, писать по-птичьи, в остальном сказали — живи обычно: календарной бабочкой и молчуньей. когда будет время — сама почуешь.
время сбора сладкого урожая. защекочут ветки — привет, чужая. все колодцы сказок — твои колодцы. колесо покатится, не собьётся. замелькают спицы, пройдет досада, и танцуй от Йоля до Лугнасада.
***
наблюдали с облака, хохотали: быть тебе начальником над шутами, быть тебе работником канцелярий, а тебе, бунтарь, враждовать с царями. а тебе, с викканской звездой на шее, навсегда быть с яблочной ворожеей или просто рядом, по крайней мере. и сбежать попробуешь — не сумеешь ни безлунной ночью, ни утром ранним. засмеются фейри — привет, избранник!
раскачают мавки лесную лодку: время ставить сидр и печь шарлотку. чтобы пахло дымом, листвой и мёдом. чтобы всем хватило — живым и мёртвым. а уже в стволах проступают лица: обернётся семечком, небылицей. словно тихий ветер в затылок дунул: заберут же яблочную колдунью.
вот придет чумная со взглядом долгим, ты скажи ей: режь золотые дольки, забывай свои золотые речи, неземные речи, нечеловечьи. а она стирает остатки грима, правда, смотрит, слушает будто мимо.
***
выпускали птиц, подбирались ближе: вам гулять по ситцу, а вам по крыше. вам встречать рассветы на Эвересте, ну а вам, сновидцы, проснуться вместе в это солнце, жаркое как горнило. посмеяться: надо же, что приснилось, и откуда ночи берут картинки. спелый град — антоновка, семеринка.
и живут, нездешние, колдовские, и не помнят, кто же они такие.
Всё так же грусть была почти сладка, И ветерок прохладный трогал камень, Он прикасался к мягкой кромке мха. Так продолжалось долгие века, Ни на какой исход не намекая.
Белесым оставался мрамор рук, Колосья не вплетались в караваи. Конечных дат не начертать перу, Отметины от клюва птицы Рух Со временем почти не заживают.
Всё так же обвивал ограду хмель, Увядшие цветы теряли запах, Её лицо – на множестве камей. Осенняя листва – огонь и медь – Ложилась на брусчатку в старом замке,
А колокол метался и гудел, Звук влажный становился только ниже, Монах не поднимал глаза от книжек, А души, выходя из бренных тел, Искали тех, других, кто их хотел. Покоем грезил лишь один Всевышний.
Ещё до сотворения времён, когда в лесах деревья были выше, возили Рэма к бабушке, и он купался в речке и сидел на крыше. Отец купил ему велосипед, на летнем солнце обгорали плечи. Прошло каких-то двадцать восемь лет, а кажется, что пролетела вечность. Конечно, вечность. Рэм не идиот, календари же врут, и паспорт тоже. У бабушки был вечный огород, а в огороде вечная картошка. Шеренгами соленья (за глаза, поделимся с соседями, не жалко). У тети Даши мекала коза, у Игоря дрессировалась галка. Но лучше всех, конечно, дед Максим: во-первых, он готовил чебуреки, а во-вторых, любому, кто просил, он на коленке делал обереги. Да, понимали — это чепуха: кристаллики, цветы, сухие корни, но деду неохота отдыхать. И с оберегом вроде поспокойней. Наверно, так устроен человек, что без конца надеется на что-то. А дед и Рэму сделал оберег — ручная ювелирная работа. Тесьма, мешочек, буквы — красота. И бусинки (как будто тут и были). А вот внутри (смотри, не разболтай) — мельчайшие крупицы звёздной пыли. Дедок сказал: лихие времена с людей снимают чудо как коросту. Почаще сам себе напоминай, что мир жесток, но у тебя есть звёзды. А значит, ты немножечко маяк. А значит, небо у тебя в кармане. С тех пор случилось много разных драк, смертей, болезней, разочарований. Рэм дрался за реальность, за мечту, шарахался по городам и весям. Как часто происходит, встретил ту, которой оказался интересен. Стояла и считала этажи. Хранитель жил у Рэма за подкладкой. Потом любовь просила: расскажи. Со звёздами? Действительно? Да ладно. Она смеялась, поправляла прядь и морщилась смешно, ну чисто белка: — на небе звёзды, и они горят, а у тебя красивая подделка. Рэм съёжился под взглядом, как-то сник, но звёзды были. В небе и на коже. Старик предупреждал: болтать — ни-ни. С какого беса Рэм решил, что может? Не верит и не надо, что с того. Зато июль, зато какое лето. Зато легко делиться волшебством, но это лучше делать незаметно. Порой ужасно хочется заснуть, но перед этим, сев на подоконник, Рэм достаёт свой личный Млечный путь. Поэтому родная спит спокойно.
Слышишь, кто-то другой держит в пальцах простой мундштук? Пусть раскурено золото солнца и жар заката. Пусть танцующий жрец опалит это небо взглядом. Мы подставим для павшего неба кольцо из рук.
И кольцо обретает перо. Мы — одни из тех, Воспевавших и крылья, и солнце. Мы сами птицы. "Навсегда. Навсегда", — мы шептали, но нам не снится Очарованный странник, влюбленный в незримый смех
Птиц-людей, птиц-жрецов. Очарованный прячет взгляд, Словно манну небесную — в старом до дыр кармане. Мы мечтаем о планах, а планы мечтают сами И меняются так, как законы того велят.
Видишь, трубка раскурена и зажжены мосты? То небесный Харон к человеку проводит тропы. Птицы-люди и птицы-жрецы из домов-окопов — Все подходят к тебе. Трубку мира раскуришь ты?
Над крышей пролетает самолёт. Варвара для оладий тесто месит. Сегодня, завтра или через месяц — Варвара знает, что она умрет. По телику показывают спорт. И новости. Трясёт жестянку с чаем. Такого иногда не замечаешь, когда недалеко аэропорт.
Варвара вся в заботах, вся в делах. Сын переехал в шумную столицу. Варвару ночью навещают птицы: одна из птиц пронзительно-бела, другая птица черная как смоль, зола костра, предгрозовое небо. Варвара кормит птиц вчерашним хлебом, придумывает небыль, что король живёт, доволен кукольным дворцом. На голове роскошная корона. Отважный рыцарь победил дракона, женился на принцессе, стал отцом.
А белая — испуганный туман — крылатая рассказывает притчи, как голосом, старушечьим, но зычным рыдает ледяная кутерьма. Роняет Таня мячик в океан, и плавает он в море-океане. Охотники за северным сиянием съезжаются из самых разных стран. Рубины, изумруды, жемчуга. Шаман поёт о древнем месте силы. Рогатый бык идёт по Иггдрасилю, качая звездный ветер на рогах.
А черная, как угольный завет, рассказывает дурочке-Варваре, как юноша играет на ситаре, встречая перламутровый рассвет. Как пахнет карри, персик и жасмин. Как джинны исполняют три желания, как женщина с глазами дикой лани, увешана чумазыми детьми, устало на плече несёт кувшин. Как молятся на хинди, на иврите. Варвара слышит, и Варвара видит, и мир хранит на донышке души.
У ног Варвары тявкает щенок. Она его купает в детской ванне. Пока сама везде не побывает, Варваре умирать запрещено. Опять дрожит жестянка на столе. Сидит Варвара, отражает лица. Варвару ночью навещают птицы. Приносят птицы авиабилет. Он белый, как невестина фата, а буквы на нём черные как сажа. Щенка пристроить сыну (это важно), щенка, конечно, будет не хватать.
Варвара не берёт с собой вещей, ручная кладь, расческа, паспорт, книжка. По лесу бродит косолапый мишка. Лететь Варваре страшно, и вообще. Кивает неулыбчивый пилот. Похож на сына, только покудрявей. Спит в кресле Варя. Облака дырявя, над крышей пролетает самолёт.
Пернатые курлыкают в груди бумажной сказкой авиабилета. У Вареньки семнадцатое лето, всё лето у Варвары впереди. Застывшая, как тёмная свеча, ей бусики подарит индианка. Со звоном на пол упадёт жестянка, по половицам рассыпая чай.
На дворе полыхает лето. Максу пять. Он чумаз как чёрт. На верёвочной тяге следом громыхает грузовичок. Мама Максу читает мифы про волшебных незлых существ. Папа ставни покрыл олифой, чтоб блестело, ну и вообще.
В старом парке светло и звонко. И мороженка просто так. Максу нравится быть ребёнком и не хочется вырастать. У бабули ума палата, но забот зато целый воз. Макс считает себя зилантом: у него голова и хвост.
К маме в гости пришли подруги. Дома тесно от голосов. Макс сидит, изучает руки, допивает томатный сок. Вечер трогает подоконник синей лапой, большим крылом. Макс вздыхает: "сейчас загонят, в сто пятнадцатый раз облом. Разве это вообще законно". Но на город летит зола. Макс ни капли не ждёт дракона, Макса должен найти зилант. Он встречал его на вокзале, год назад, когда был в Москве. Максу в садике рассказали, что он маленький человек.
Максу двадцать. Студент и беден, в институте совсем беда. Друг вчера позвонил: поедем? Макс сказал — всё равно куда, лишь бы только куда подальше, сыт проблемами за глаза. Хоть на Северный полюс даже. Оказалось — пока в Казань. Макс ни разу в Казани не был (эчпочмаки, самса, чак-чак). Говорят, там мечеть и небо, тюбетейки и вкусный чай. Мини-вэн колесит по трассе. У шофёра горланит Лепс. Пролегает дорога к счастью через пыль, облака и лес. Жизнь немного теряет ману, бесчудесная штука жизнь.
— Мам, привет, добрались нормально, как сама, не грусти, держись.
Максу сорок. Уже седеет, да чего там — почти седой. На курорты хватает денег, парфюмерной пропах водой. Избегает тусовок шумных и достаточно нелюдим. Секретарша купила шубу, но плохая зима — дожди. Звали в бар — мол, хлебнем релакса, отбрехался — братан, дела.
За антенной на крыше Макса третий месяц живет зилант. Если пристальней приглядеться, то увидишь его бока.
Макс на нём удирает в детство с девятнадцати сорока до полуночи или часа, по субботам порой до двух. Это Максовый личный чартер, птицелапый озёрный дух. Джинн дежурит на минарете, звёзды пляшут кордебалет.
Потому что все люди — дети, даже в тридцать и сорок лет.
Тяжелели от яблок ветки. Всё случается в должный срок. Вот бы бросить в тот миг монетку, Как в прохладный речной поток. Ненадолго хоть чтоб вернуться В этот хрупкий янтарный день, Собирать из рябины бусы, С ними прячась в резную тень. Друг от друга опять хмелея, Спелых яблок вдыхать аромат. Ветки клонятся вниз, тяжелеют. Ничего не вернётся назад.
Юлия Личагина (с)
Земфира — Сигареты (LIVE @ Крокус/Стрелка, Москва 2010)
