ХАЙ ИБН-ЯКЗАН: «ЖИВОЙ, СЫН БОДРСТВУЮЩЕГО»
...Есть, как говорят наши благие предшественники, в Индийском океане некий необитаемый остров, что, благодаря своему положению под экватором, обладает самым полным предрасположением для жизни. Напротив того острова, говорят они, находится другой – огромных размеров и населенный людьми, в коем жил царь весьма гордый и ревнивый. У царя была сестра, красоты столь ослепительной, что, не найдя ни в ком достойного ей супруга, самодержец отказывал всем, кто добивался ее руки. Был у царя приближенный по имени Якзан. Втайне от царя, он связал себя с его сестрой брачными узами, кои допускались принятым у них тогда вероучением, и та родила от него сына.
В страхе, что тайна ее обнаружится, и царь уничтожит дитя, уложила царская сестра чадо свое в крепко сколоченный ларь и, с сердцем, изнывающим от нежности и трепета, с наступлением ночи понесла его к берегу моря. Прощаясь с ребенком, она сказала: «Боже Всемилостивый! Предаю чадо благой воле Твоей, из страха пред царем свирепым, жестокосердным и своевластным. Так будь же с ним и не покидай его, о милостивейший из милосердных!» С тем и ввергла она дитя свое в море.
Случилось так, что ларь прибило к берегу того самого необитаемого острова. Крики ребенка дошли до слуха газели, что потеряла перед тем детеныша. И стала газель с тех пор пестовать человеческое дитя и вскармливать, оберегая от напастей, пока ребенок не вырос...
...Так начинается история о Хайе ибн-Якзане, что на арабском и семитских языках означает «Живой, сын Бодрствующего». В этом варианте она была рассказана мавританским суфием Абу-Бакром Ибн-Туфайлем (больше известным на западе под именем Абубацер), родом из Кадиса, служившем врачом и визирем у правителей Андалусии и Марокко в 12-м веке. До Ибн-Туфайля о Хайе ибн-Якзане рассказывал также Ибн-Сина (Авиценна), однако сюжеты их историй и сами главные герои значительно отличаются.
Повесть Ибн-Туфайля через мавританскую Испанию стала широко известной в Европе и, как полагают, легла в основу романа Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». (Возможно, принадлежность Дефо к европейской Традиции через орден Вольных Каменщиков сыграла в этом ключевую роль).
Но вернемся к истории спасенного ребенка, которого Ибн-Туфайль и назвал Хай ибн-Якзан...
...Итак, Хай ибн-Якзан вырос на изолированном от людского влияния благословенном острове, где было все для жизни и отсутствовали хищники. Не зная ни одного человеческого языка и не имея внешнего источника знания, Хай, обладая врожденной любознательностью и способностью к познанию, приспособился к существованию и освоил мир вокруг себя, используя исключительно созерцание, интуицию и опыт.
Изучая жизнь растений, животных и небесных тел, Хай пришел к понимаю Единого Начала, Творца, породившего все живое. Убедившись, что все сущее есть результат действия этого начала, он стал рассматривать все вещи в мире как Его проявления. К тридцати пяти годам изучение внешних вещей перестало занимать Хайя - отныне, на какой бы предмет ни падал его взор, он видел в нем проявление Мастерства и переносился мыслями к Мастеру, оставляя без внимания сотворенное. Постигнув, что и собственная сущность его не тождественна его плоти, Хай перестал обращать внимание и на свое тело, обратясь мыслями к благородной сущности, с помощью которой ему удается постигать. Он понял, что смерть суть нечто, свойственное лишь телу. Так, к примеру, обстоит дело с водой, обращающейся в пар, с паром, становящимся водой, с растениями, превращающимися в прах, и с прахом, претворяющимся в растения. Что же касается сущности, не являющейся телом, то уничтожение ее есть нечто немыслимое.
Изучая себя, Хай нашел, с одной стороны, животные свойства, принадлежащие миру возникновения и уничтожения, и связанные с желанием есть, пить и размножаться. Он понимал, что тело создано для него неспроста, что он должен заботиться о нем и поддерживать его в надлежащем состоянии. Заботиться же о теле он мог, лишь совершая действия, сходные с действиями других живых существ, подражая им.
С другой стороны он нашел, что высшей своей частью он сходен с Единосущным, поэтому счел за необходимое стараться заимствовать Его атрибуты, следовать Его примеру в своих действиях, выполнять Его волю.
Отрешаясь от всего чувственного, беспрестанно размышлял Хай ибн-Якзан о Едином сущем, зажмуривая глаза, затыкая уши, стараясь всеми силами не дать увлечь себя воображению и силясь думать лишь о Нем одном. Уподобляясь небесным телам, он вращался вокруг себя: с убыстрением вращения чувственно воспринимаемые предметы скрывались, воображение притуплялось, а действие сущности его, отрешенной от тела, приобретало все большую и большую силу. Временами мысль его освобождалась от всего постороннего, и он созерцал ею Единого сущего, однако затем телесные силы начинали вновь одолевать его, и Хай вновь оказывался в прежнем состоянии. Но он не оставлял усилий. Днями напролет сидел Хай недвижно, не выходя из своей пещеры, со склоненной головой, сосредоточив все внимание на Едином. Долго предавался он подобным упражнениям, по нескольку дней обходясь без еды и не делая ни единого движения.
И под конец ему это удалось.
Исчезли из памяти его и небеса, и земли, и то, что пребывает между ними - самости, познающие сущее, а в их числе и его собственная. Осталось лишь Единое Истинное Непреходящее Сущее. И речь Его он уразумел, зов Его услышал, и не воспрепятствовало ему в понимании этого то, что речью он не владел, и сам не говорил. Погрузившись в это состояние, Хай ибн-Якзан созерцал нечто такое, что и глаз не видывал, и ухо не слышало, и что не представлялось сердцу человеческому...
...Делая отступление, Ибн-Туфайль предупреждает, что тот, кто берется передать переживание Истины непосвященному, пытается совершить невозможное. Тем не менее, он обещает попытаться дать хотя бы косвенное представление о созерцавшихся Хайем на той Стоянке (макам) чудесах посредством символов...
...Когда Хай, очнувшись, вышел из этого опьянению подобного состояния и начал вновь осознавать себя, его внезапно осенило: ведь у него нет самости, которая отличалась бы от сущности Всевышнего Истинного Бытия, — сущность его тождественна сущности Истинного Бытия. Это похоже на солнечный свет, который, падая на плотные тела, становится видимым в них: хотя свет этот и кажется принадлежащим телу, в котором появился, на самом деле это свет солнца, и если бы тело исчезло, то исчез бы и свет его; солнечный же свет оставался бы таким же, как был, не уменьшаясь от наличия тела и не увеличиваясь при отсутствии его. Множественность, соединение и разъединение — признаки, свойственные лишь телам.
После чистого Погружения, полного Исчезновения и Соединения, созерцая высшую сферу, Хай узрел нематериальную сущность - нечто вроде появляющегося в зеркале образа солнца, который сам по себе не есть ни солнце, ни зеркало, но в то же время и не отличен от них. Он увидел у бестелесной сущности той сферы совершенство, блеск и красоту слишком великие, чтобы описать их был способен хоть какой-нибудь язык, и слишком тонкие, чтобы их можно было облечь в буквы или звуки. Увидел он и то, что эта сущность пребывает в состоянии высшего наслаждения, радости и блаженства от созерцания Истинного Бытия.
И у следующей сферы, сферы звезд, созерцал он свободную от материи сущность. Она была также вроде образа солнца, появляющегося во втором зеркале, которому образ передается от первого, обращенного к солнцу, зеркала. И так было во всех последующих сферах, каждая из которых была как бы новым зеркалом, передающим образ солнца от зеркала к зеркалу, в порядке расположения сфер, и во всех этих сферах царила радость и наслаждение от созерцания Истинного.
И в конце концов он дошел до мира возникновения и уничтожения, образуемого тем, что заполняет сферу подлунного мира. У мира этого он также узрел нематериальную сущность, которая не была ни какой-нибудь из созерцавшихся им выше сущностей, ни чем-либо отличным от них. У этой сущности было семьдесят тысяч ликов, у каждого лика — семьдесят тысяч уст, в каждых устах — семьдесят тысяч языков, коими те уста восславляли и благословляли Истинное Единое. И у этой сущности, которая представлялась ему прежде множественной, но оказалась вовсе не множественной, он увидел то же совершенство и то же наслаждение, что и у предыдущих. Это было нечто вроде образа солнца, являющегося в подернутой рябью воде, в которой отражается образ, полученный от последнего из зеркал через все выше лежащие сферы от самого первого, обращенного к солнцу зеркала.
После этого Хай стал созерцать свою собственную сущность: если бы сущность семидесяти тысяч ликов могла распадаться на части, можно было сказать, что его сущность - одна из них. Сущности, подобные своей, он созерцал на этой ступени и у тел, которые, раз возникнув, успели уже исчезнуть, и у тел, которые продолжали существовать одновременно с ним. У сущностей этих он увидел такую красоту, великолепие и наслаждение, что не уразуметь никому, кроме достигших Соединения и Знания.
Созерцал он во множестве и такие нематериальные сущности, которые напоминали зеркала ржавые и покрытые грязью, и к тому же отвращенные от зеркал с образом солнца, повернутые к ним тыльной стороной. У сущностей этих узрел он черты такие безобразные и несовершенные, о каких не приходилось ему прежде никогда даже думать. И видел он их пребывающими в страданиях бесконечных, в горести, охваченными вихрем мучения, палимыми огнем разъединения и разрываемыми меж тщетой и суетой...
...Но недолго пришлось Хайю предаваться этим наблюдениям: обычные чувства вернулись к нему, и он вышел из своего, на обморок похожего, состояния — Стоянка эта выскользнула из-под ступней его. Ибо мир чувственный и мир Божественный несовместимы, как две жены: угодишь одной — разгневаешь другую.
Вернувшись из путешествия своего в горний мир, Хай проникся отвращением к суетным заботам и с возросшей силой стал стремиться к миру Истины. Предприняв попытку прежним способом вернуться на Стоянку, под конец он вновь достиг ее, употребив на это меньше усилий, чем в первый раз. Повторное пребывание на Стоянке оказалось продолжительней предшествующего. После этого он достигал возвышенной Стоянки со все большей и большей легкостью и с каждым разом оставался там все дольше и дольше, пока не добился того, что по желанию и приходил на ту Стоянку, и покидал ее. А пребывал он там уже беспрерывно, покидая ее только в случаях, когда вынуждали к тому потребности тела. Последние же он ограничил до степени, меньше которой уж и быть не может.
В таком состоянии он пребывал вплоть до поры, когда ему перевалило за седьмую седьмину жизни. И вот тогда-то ему случилось встретиться с Асалем.
Рассказывают, что на неком острове, расположенном неподалеку от того, где вырос Хай, сын Якзана, распространилось одно из истинных учений, полученных от древних пророков. Оно передавало Реальность при помощи метафор, которые запечатлевали в умах образ Истины. Вероучение это распространилось по острову настолько, что тамошний царь примкнул к нему и обязал весь народ исповедовать его.
И на острове том родились и выросли два человека, по имени Асаль и Саламан, отличавшихся добродетельным нравом и благими помыслами. Проникшись величайшим расположением к Учению, они обязались следовать его законам и соблюдать неукоснительно все предписываемые им правила. Временами они обсуждали идеи учения о Боге, ангелах, потустороннем мире с его наградами и наказаниями. При этом Асаль обнаруживал в большей мере способность проникать в духовное содержание Учения и стремление избегать буквального толкования, а друг его Саламан склонен был от самостоятельных суждений и размышлений воздерживаться. Тот и другой, однако, проявляли усердие в отправлении обрядов, воспитании души и противостоянии страстям.
В вероучении того острова имелись, с одной стороны, положения, которые побуждали вести жизнь уединенную и указывали, что спасение - именно в этом, а с другой — положения, склонявшие жить среди людей. Асаль стал привержен поискам уединения, Саламан же - постоянному общению с людьми, отдав предпочтение этим положениям религии из-за свойственного ему страха инакомыслия, ибо пребывание среди людей считал средством, противодействующим подобного рода искушениям и защитой от дьявольских наущений. Расхождение взглядов Асаля и Саламана привело к тому, что им пришлось расстаться.
Еще раньше когда-то Асаль узнал об острове, где жил Хай, сын Якзана, о его плодородии и об умеренном климате на нем. Асаль решил перебраться на тот остров и там, вдали от людей, провести остаток своей жизни. Собрав все деньги, что у него были, он истратил часть на покупку судна, а остальное раздал бедным, после чего распростился с другом своим Саламаном и сел на корабль. Корабельщики доставили Асаля на остров и уплыли прочь.
И остался Асаль жить на острове, поклоняясь Богу, предаваясь размышлениям о прекрасных именах его и возвышенных атрибутах. Ничто стороннее и не прерывало созерцания его, и не примешивалось к его думам. Плоды, которые находил на острове, или то, что удавалось раздобыть охотой, были достаточными для поддержания жизни. Так провел он некоторое время в счастье и величайшей радости от близкого общения с Господом своим, и не проходило дня, чтоб не являлись ему для вящей веры знаки доброты Его и готовности помочь в любой нужде.
В ту пору Хай, сын Якзана, находился беспрерывно на своих Стоянках и покидал пещеру только раз в неделю, дабы найти пищу. Но однажды случилось так, что Хай, выйдя из пещеры, направился туда же, где оказался Асаль, и они увидели друг друга. Хай не понял, что это перед ним, так как обликом своим Асаль не походил ни на одного из виденных им доселе животных, и просто встал, застыв. Влекомый любознательностью, он стал приближаться к Асалю, однако тот, увидя Хайя в наряде из звериных шкур, с волосами, отросшими настолько, что они покрывали значительную часть тела, пришел в ужас и бросился наутек. Хай кинулся вслед и вскоре настиг Асаля благодаря превосходящей силе и сноровке, схватив последнего так, что вырваться ему не удалось.
Асаль стал молить о пощаде, пытаясь растрогать дикаря речами, которые тот не понимал и о которых даже не знал, что это такое. Уловив страх в словах Асаля, Хай стал успокаивать его, издавая звуки, каким научился у животных, накладывая руку его себе на голову, гладя его и давая понять, что тот доставляет ему радость и удовольствие. И Асаль успокоился, убедившись в конце концов, что ничего дурного ему не грозит.
Асаль начал обращаться к Хайю поочередно на каждом из известных ему языков, но старания его были тщетны: Хай все время только изумлялся доносившимся до его слуха звукам, и единственное, что ему удавалось улавливать в них — доброжелательное отношение. Так Хай ибн-Якзан подружился с Асалем.
Постепенно Асаль научил Хайя тому языку, на котором разговаривал сам, и они смогли рассказать друг другу о своем опыте и знаниях. Когда выслушал Асаль рассказ Хайя о его переживании сущности Истинного Бытия и виденных им при Достижении радостях достигших и мукам разъединенных, у него не осталось ни малейшего сомнения: все, что говорится в его вероучении о Боге, великом и всемогущем, об ангелах его, посланниках — это символы того, что созерцал Хай. Глаз сердца его отверзся — постигаемое умом и передаваемое религиозной традицией соединились воедино, и стал Асаль отныне одним из тех, кто обладает пониманием.
Хай, сын Якзана, со своей стороны, узнал все об обитаемом острове: об их образе жизни и о том, что говорит их религия о Божественном мире и убедился, что в рассказанном нет ничего противоречащего тому, что созерцал он сам на возвышенной Стоянке...
...Предваряя повесть о Хайе, сыне Якзана, Ибн-Туфайль рассуждает о разнице между двумя способами познания, сравнивая состояние слепорожденного, но здравомыслящего и сообразительного человека с состоянием того, кто обладает зрением. Слепой от рождения человек, осваивая окружающий мир с помощью оставшихся в его распоряжении способов, вполне способен составить о нем представление. Лишь цвета он будет знать только по описаниям. И вот, если предположить, что случается чудо, и слепой впервые обретает способность к зрительному восприятию, он, обходя город, как бы заново узнает все то, что уже знал ранее, и это будет сопровождаться невиданными прежде красками, ясностью и отчетливостью, а также неописуемой радостью.
Состояние тех, кто познает умозрительным путем, соответствует состоянию слепца, тогда как тот, кто достигает степени Близости Творцу, подобен прозревшему. Редко, однако, можно встретить человека, который, имея открытый глаз сердца, все же не нуждался бы в умозрительном знании...
...Итак, несмотря на то, что Хай признал Учение людей обитаемого острова в целом схожей с полученным им откровением, две вещи, тем не менее, не выходили у него из головы, заставляя его отказываться взять в толк, какая в них может быть мудрость.
Почему, во-первых, посланники, рассказывая о Божественном мире, воздерживались от раскрытия истины в чистом виде, так что люди приписывают Истинному Бытию телесность и веруют в такие вещи касательно Его сущности, от которых Он свободен? То же самое Хай думал относительно наград и наказаний в загробном мире. Почему, во-вторых, довольствовавшись одними этими религиозными предписаниями и обрядовыми обязанностями, посланник позволил стяжание богатств и излишества в еде, так что люди предаются суетным делам и отвращаются от истины?
Решив раскрыв людям Истину, Хай и Асаль стали молиться о том, чтобы им был послан корабль, который доставил бы их на обитаемый остров. На мольбы их был получен ответ, и вскоре корабль, сбившийся с курса, доставил их на остров Асаля, где их встретили с радостью местные жители, и в том числе Саламан.
Хай, сын Якзана взялся за обучение людей и приобщение их к тайнам мудрости. Однако стоило подняться ему чуть выше буквального понимания слов Учения, как ученики, включая Саламана, стали отстраняться от него все больше и больше, а слова его начали вызывать в них гнев и возмущение. Хотя были они людьми доброжелательными и правдолюбцами, по скудости природных задатков шли они к правде не через те ворота. Хуже того, они и не желали познавать истину способом тех, кто ею уже овладел.
И Хай, сын Якзана, отчаялся направить их на путь истинный и понял, что говорить с ними об истине в чистом виде невозможно; требовать от них чего-то большего бессмысленно; пользоваться Божественным законом люди в большинстве своем способны лишь в той мере, в какой закон этот касается их мирской жизни, и лишь в той степени, в какой он помогает ее обустроить. А посему, обратившись к Саламану и друзьям его, Хай посоветовал соблюдать и впредь как заповеди религии, так и внешние ее обряды, доверять высказываниям священных текстов и принимать их как есть, инакомыслия избегать, а пример брать с праведных предшественников. Вместе с тем он велел им не допускать небрежения религиозным законом и погружения в мирские дела.
С тем Хай и Асаль отбыли обратно на необитаемый остров. Хай ибн-Якзан прежним своим способом достиг высшей Стоянки и пребывал на ней так долго, как только мог. Асаль же подражал ему, пока не приблизился — или почти не приблизился — к такому уровню. Так и остались они жить на том острове, поклоняясь Истинному Бытию...
На этом Абу-Бакр Ибн-Туфайль завершает повествование, в заключение объясняя причины, побудившие его написать рассказ о Хайе, сыне Якзана. Он говорит о том, что его книга содержит сокровенное Знание, к которому восприимчивы лишь те, кому суждено познать Истину, и недоступное тем, кто пользуется именем Бога лишь ради гордыни. Передавая это Знание, автор отступил от пути его предшественников, державших тайное скрытым. Решиться разверзнуть полог тайны суфия Ибн-Туфайля побудил вред, наносимый распространившимся в его время умозрительным подходом к вопросам Учения и веры. Однако и изложенные им тайны автор не преминул прикрыть завесой, «кои не замедлят развернуться перед тем, кто этого достоин, но окажутся слишком плотными для того, кто не заслуживает права заглянуть за них».
*****
В заключении следует лишь добавить, что имя Асаль (неправильно транскрибированное на русский как Абсаль) происходит от арабского корня '-С-Л, который, среди прочих, имеет значения «производить мед» (о пчелах) и «некрепко спать, дремать».
Имя Саламан происходит от арабско-семитского корня С-Л-М, что означает «быть в безопасности, благополучии, мире, успокоенности».
источник
