Если осень заходит в дом, то не ставь на нее капкан. Эта рыжая ни при чем. Ты ее обмануть и сам сможешь, дай тебе только час и слова, те, что бьют сильней. Осень-девочка любит нас – беспокойных чужих людей. Если осень заходит в дом, знать, опять прокрутился год. Он несет нам особый сон, а ему-то на сны везет.
Посмотри в одеяло дня, день заходит большой звездой. Там, где стелется в дым туман, черепаха ползет домой, чтобы сбросилось волшебство, обнулились значенья схем. (Если я заодно с тобой, значит я заодно совсем).
Черепаха пока в пути, значит, время еще за нас. В этой сеточке паутин год несет нам особый сказ.
Тает снег, и от снега противно, липко. У мороза по коже от снега цыпки. Даже сказки болеют и моют руки: вот у рыцаря снова не стало друга, вот ржавеют мечи и доспехи с ними, о драконовом золоте все забыли. Ну а если у сказок съезжают крыши, что теперь говорить про того, кто пишет каждый день лебединым пером в пергамент? Тает снег, растекается по бумагам.
По барханам из снега идет Мария, она ищет кита и китовье имя. Говорят, что киты приплывают к морю, и тогда воскресает угрюмый город от касанья большого живого бока. Город может считать себя недотрогой, но от ласки растают и не такие. Кит плывет и плывет, и зовет Марию.
Пробуждается город от зимней спячки, это что-то должно, безусловно, значить.
Расцветает подснежник – весны предтеча. Видно, где-то у пристани будет встреча.
Елена Шилина (с)
Vaughan Williams : The Sprig of Thyme and the Lark in the Morning. Sir George Clausen : Paintings.
Ах, какая же глупость – искать невесту на заросшем трясиной гнилом болоте! Если выйдет царевна за чащу леса, то никто никогда ее не воротит.
И чернильное слово с немым укором Немигающим взглядом глядит из книги. Ты считаешь, что ты ко всему готовый, Ты считаешь, что ты ко всему привыкнешь:
Жечь в огне жабью шкурку и хвост змеиный, Ждать день свадьбы, когда упадет заклятье. А у лапок лягушки не стрелы – иглы. И на сотой игле ты промолвишь: "Хватит".
По обычаям сказок конец счастливый, Но какой из финалов того достоин? Выжить в сказке способен лишь самый сильный. Ты готов для истории стать героем?
Зачем торопимся мечтать? Зачем торопимся взрослеть? Идет обычная весна на нас восторженно смотреть. На нас – детей, чье знамя – смех, влюбленных в песни и стихи. Мы можем быть почти как все, но только разве что почти. Когда всё встанет на места, и мир не будет слеп и глух, должны открыться чудеса. И мы найдем заветный путь, где Питер Пэн не повзрослел, лесной фонарь опять горит. Угрюмый фавн нам ставит эль, глядит на свечи и молчит.
И мы останемся молчать, к чужим страданиям примкнув. Зачем торопимся опять? Куда торопимся, а, друг?
Идет весна на нас смотреть, на мир – убийственно один. Мы можем вечно не взрослеть, но жизнь свою не обхитрим.
Елена Шилина (с)
Tamlin/ Devil in the Strawstack / Fairwell to Tchernobyl
Есть триста роз, родная – лишь одна. И так же дом – родной всего один. Угрюмый плющ, кирпичная стена, но пахнет дом обычными людьми. Там кто-то ждет, а кто-то хочет ждать, желание в реальность воплотив. Нельзя так просто запретить мечтать. Нельзя нести устав в монастыри, где выращен совсем иной закон, а ты пришелец вне имен и лиц.
Когда устанешь – возвращайся в дом, тебе готовят тысячи страниц для прошлых и последующих дней. И трубка мира ждет уставших рук. Весь мир лежит у ног и у людей, внимающих, как вьет рассказы дух. А дух, конечно, это просто ты, не бог, не небожитель, не герой (боявшийся как в детстве тишины и свет не выключавший перед сном?) В колечках дыма гаснет звук дорог. Мельчает страх. И пишутся стихи. В уютном доме нет таких тревог, от коих в белый красятся виски. Нет диких гор и колдовских колец, придуманных писателем врагов. А станция небьющихся сердец – убежище для скромных поездов. Не покупай билет на этот путь: наш Боливар не вынесет двоих. Пока ты – Дом, то можно все вернуть, стереть с листа мертворожденный стих.
Вернувшись в дом – закрой покрепче дверь и три ладони, с них стирая пыль. Ты, обретенный, стал ли, кем хотел? Поймал за хвост потерянную быль?
В колечках дыма прячется рассказ, и ты молчишь, как нужно тишине. Есть триста роз. Какой больней сейчас? Той, что предназначается не мне.
Если море – то ты постоянно и будешь морем. Всё вокруг обратится водой и снесёт границы. Маяковский бычок проплывает, трудом уморен, и холодные волны расхлёстывает копытцем. Это будто бы Андерсен: там всё сносило бурей – помнишь, путало вывески, лёгких людей сметало. Здесь – кипучий поток низвергается с верхотуры и у самой земли рассыпается на кристаллы.
Всё, к чему прикоснусь, утекает – ты должен знать, как из слабеющих пальцев выскальзывают упрямо. Ничего не удержишь: рванутся навылет, кратко – в новом радостном мире дороги искать и храмы. Двести тысяч имён на прибрежном песке напишем – их сожрёт ненасытное чудище океана. Мы отпразднуем новую смерть театрально пышно, новой жизни с нетрезвым восторгом споём осанну. А останется мелочь – пройдём мимо всех колодцев и попросим у каждого что-нибудь поволшебней.
Я бросаю монету: она золотится солнцем, просыпается – прыгают искры на рыбьем гребне. Это вроде игры – в каждый камень вдыхаем душу и глядим, как она расцветает в ладонях наших. Если море – рождай, наблюдай, выпускай на сушу. Всё, к чему прикоснусь, оживает — и рвётся дальше.
Постоим здесь немного, а после — другая сказка. Как тому океану, им нет ни конца, ни края. Я черпнула воды – этот плеск так знаком и ласков. И монета блестящею рыбкой в лучах играет.
Бумажный кораблик бумажно идет ко дну, начавшийся шторм – это знаменье грозной силы. Я снова у моря и в зонтик ловлю волну. Бумажное время настанет неумолимо, оставит песочному берегу горсть следов, запутанных так, чтоб не выйти за их пределы. Для каждого моря не хватит и трех волхвов. А я среди них, и морям отвечать посмела. И море послушно ложится в цветастый зонт, выносит бумажный кораблик со дна пучины. Поистине, счастлив в галактике только тот, кому не нужны обязательные причины.
Открытое море свернулось в моей руке, и выпустить в дюнах – так будет в пустыне море, чтоб все изможденные стали чуть-чуть добрей. Но это не повод себя окрестить героем. Героями станут по воле простых людей. Бумажный кораблик глядит на меня, смеется. Бумажная я прячу тени в сыром песке. Но блеклые тени рождают, как прежде, солнце.
В бумажный потрепанный зонт я ловлю дожди, бумажный кораблик устал, а песок изранен.
Когда ты поймаешь меня на случайной лжи, не надо бросать в невесомость бумажный камень.
