И вот весна. Её можно трогать, дышать, отхлёбывать молоком. Я бесконечно искал дорогу, пока не понял, что я — дракон. Дожди и ветры, моря и мысы, гулять ночами, смотреть в глаза. Жизнь обрела этот чёртов смысл, который ниточкой ускользал. Представь себе, что драконы любят идти по рельсам и жечь костры. Почти такие же, как и люди, и зубы вовсе не так остры. Драконы плачут, когда им грустно. Поют, придумывают слова. Присущи хитрым всё те же чувства, но получается их скрывать: кривые шрамы, удар потери, тоску, фантазии в голове. Но мне обычно никто не верил и говорили — я человек. За ширмой пламенной гордой речи никто не видел внутри огня. Тогда решил замолчать навечно. Я задолбался им объяснять. Я так устал, что хочу спокойно свернуться тёплышком под бочок. Но город помнит своих драконов. Крылатых знает наперечет, везде оставленных как придётся. Когда других вариантов нет, я устремляюсь навстречу солнцу, и сердце мира горит во мне. Горит и бьётся под тонкой кожей. И если тьма холодна и зла, ты на секунду взгляни в окошко и схватишь тень моего крыла.
Резная Свирель (с)
Let Her Go - Passenger (Boyce Avenue feat. Hannah Trigwell acoustic cover) on Spotify & Apple
Смерть удирает с войны, как кораблик с мели, думает: "Как же вы, люди, мне надоели, что же вам не живётся, ответьте, ну-ка, не умирается с кучей детей и внуков".
Справа у Смерти — кладбище, слева — церковь. "Скоро они поймут — воевать бесцельно и создадут на земле уголочек рая. Чистое небо. Птиц же не отстирают?
Солнце и звёздная тишь под бинтами ночи. Ружья ржавеют, раны не кровоточат. Все обнимаются, вылезли из окопов, вместо бравурных маршей звучит синкопа.
Мельница кости не мелет со звуком хрустким". Старые боги кричат: "Мы тебя не пустим". Новые боги встают, её не пускают: "Ишь, — говорят, — какая, гляди, какая. Так замечательно сделано испокон, и вот не тебе, родная, ломать шаблоны.
Трупы стежками прошиты в небесной смете. Не обессудь — не бывает войны без смерти". В поле цветут бархатистые цикломены. "Если решила уйти — подыщи замену. Только давай там по-быстрому, в темпе вальса.
Что, не нашла ты преемников? Отдувайся. Столько вины — человечки малы как мошки". Смерть удирает с войны. Это невозможно.
А давай я в кулек заверну тебе это лето, скрип колес, пару байков, всю реку и горсть песка? И тогда не нужна бахрома на пушистом пледе. Выходи из двери – под ногами шуршит трава.
Будет нам марсианское небо и теплый воздух, и по-Рэевски сладкое с каплей цветов вино. Поздней ночью достанем из спрятанных банок звезды, чтобы тем, кто остался вне Марса, не так темно.
Это будет пьянящее лето, я знаю точно, и щепотку его я украдкой возьму с собой. Позвони мне, пожалуйста, это ужасно срочно, и на стареньком байке мы вместе сбежим домой.
Мне приснилась вода цвета медного купороса. Одуваны какой-то немыслимой желтизны В марте в город приходят весёлые не-Морозы, добираются с юга пешком, на перекладных. По ручьям долгожданной регатой смешных фрегатов из бумаги, из щепок, из пёрышковой тафты. В облегчённых одеждах, не больно-то бородаты, и в руках у них всенепременно всегда цветы. О хандре и соплях они знают не понаслышке. Они — чей-то коллега, приятель, знакомый, муж. И хрустальные пальцы роняют на землю крыши, обретая проталины ртов и глазища луж. Это знаете, сударь, у зимних дедов — олени, у весенних – коты. И коты. Целый мир котов. У дедов очень быстро меняется настроение. Каждый столб говорящ, каждый голубь надут, почтов. Не-Морозы идут и везде оставляют метки: вот толкнул тебя гопник и сразу сказал: "Пардон". Вот тебе улыбнулась (с чего вдруг?) твоя соседка, а вчера угрожала, кричала, чтоб ты подох. Вот блины на чугунной бабулиной сковородке. Вот проснувшийся жук прилетел в тебя, как снежок. Не ужасные новости в ленте, а птичьи сводки. И надежда на то, что всё кончится хорошо. Не-Морозы плюсуют погоду, идут, балдеют. Они — стайки подростков, что приступом взяли двор. Полузимние, полувесенние чародеи, потому и кукуха немного у них того. Но настолько милы, что простится им эта странность. И весенние дети, чья логика так проста, вновь рисуют огромные синие океаны, И планета, как мячик, соскальзывает с кита. Залезают дошкольники в ржавый скелет ракеты, пока мамы взахлёб обсуждают длину тесьмы. Уплывают киты и придумывают планеты, на которых всегда выходной. И конец зимы.
Моя душа, ты, главное, не бойся. Огонь имеет правильное свойство погаснуть в неожиданный момент, но если не погаснет — плохо дело. Тогда взлетишь отчаянно и смело по тонким траекториям комет.
Ты птица из рогожи, льна и ситца. Последыши великих инквизиций ведут досье на каждого из нас. Но мы хитрее, слышишь, мы хитрее. Коварно никогда не постареем и вступим со Вселенной в резонанс.
Уткнулся в берег острый нос залива. Моя мечта, дивись, как ты красива, и как твои уродливы враги. Ты представляешь, как они несчастны. А мы уже успели обвенчаться с рассветами, и птицы пели гимн.
Глухим от песнопений мало толка. Наместники священного престола не верят нашим травам и лесам. А ты-то веришь. Глупо? Да не слишком. Потом слепцы сожгут дома и книжки, заклеят рты и вырвут голоса.
Река моя, по воле божьей длани мы лихо поменяемся телами. Я попрошу всех колдунов земли. Твоей рукой я стану и браслетом, попутным ветром. Ты увидишь лето, и облака, и воробьев в пыли.
И яблоко с румяным крепким боком. В тебе сейчас намного больше Бога, чем в их словах, кривых как колея. Я стану сном и деревянной ложкой. Прошу, не плачь, когда придёшь на площадь смотреть, как я танцую по углям.
Моя душа, пожалуйста, не бойся. Любовь имеет правильное свойство не прекращаться, сколько ни живи. Ты — ведьма, но гонителей не злее. И палачей мы просто пожалеем, как и других, живущих без любви.
А ты живи сто лет. Я буду рядом приметой славной, щедрым звездопадом, иллюзией, мелькнувшей впереди. Одно печалит — мыслящих инако через века клеймят рогатым знаком. Но мы, моя судьба, им не дадим.
Покупай себе новое платье, а лучше десять, закажи себе яркую блузку с Алиэкспресса, поменяй, если можешь, работу, причёску, шины, потому что весна — это повод искать вершины, потому что весна как счастливый билет в трамвае. Ты встречаешь её, и ты чувствуешь, что живая. В приоткрытые окна врывается песня марта. А в хрустальном дворце отдыхает старуха Мара. Она знает, что жизнь есть начало, и смерть — начало. Говорит, что, мол, землю на мягких руках качала, города и поселки младенцами пеленала. Значит, будут глазастые дети, и нет финала. И увидят особые дети сквозь лапы елей, как лежит одинокая Мара в пустой постели, как артрозными пальцами гладит и чешет пряжу. Навестят Мару светлые дети, "спасибо" скажут за малиновый чай в жестяных и стеклянных кружках, за деревья в снегу, хоть и было не очень вьюжно, и за то, что висели сосульки и пахли корки, и рождались стихи, и зима оказалась впору. И обнимет детёнышей Мара, и спрячет слезы, и поведает глупым, что нет никакого "поздно". Есть минутная слабость, усталость, болезнь, печали. Мара знает, что слово — начало, и мысль — начало. А потом дети будут идти далеко и долго, собирать поцелуи, читать на плацкартных полках. Скоморошьи сердца, развеселые карусельки. Посмотрите, вот мы, у нас ветер такой весенний, зелень свежей травы, нежность ландыша и фиалки. А Марена помашет им вслед, опершись на палку, да рассыплется сотней туманов и звёздных точек. "До свиданья, мои сыновья, не грустите, дочки. Как же вы на меня и похожи, и не похожи. Обязательно встретимся с вами, но только позже. Сохрани вас Сварог от хулы и от злобы черной". И отправится спать, и проснётся опять девчонкой.
Узколицые друиды бродят в чаще, словно тени, А детёныши виверны спят на шёлковой траве. Под корнями здесь зарыто слишком много тел и денег, Сквозь листву усталых веток не проходит солнца свет.
В царстве мха и чёрной гнили есть запрятанные тайны, В лепестках колючей розы ядовитая роса. Самый младший из друидов плащ зелёный мне оставит, Как я буду им молиться, не услышат небеса.
Горсть малины, горсть орехов, голубые яйца в гнёздах – Здесь в глаза пытливо смотрят, непонятно только, кто. Я зашла сюда случайно, год секундою пронёсся. «Ты совсем-совсем другая», – кто-то скажет мне потом.
Я вернусь в свой шумный город, я вернусь в свою квартиру, Буду ездить, как и раньше, в переполненном метро. Но ко мне теперь пришита по стежкам изнанка мира, Сказки леса оживают, только их рукою тронь.
Шерил Фэнн (с)
Yvonne Elliman Hello Stranger HQ Remastered Extended Version
И день растет, и кот орёт младенцем. И март звенит и запускает сердце, по крайней мере, чувствуешь его. И солнце, и потом всё это в сумме. А ты почти что умер. Но не умер. Немного бледен, как церковный воск.
Ты жив пока, курилка, чёртов нытик. Твой внутренний нелепый обвинитель отчаялся, заткнулся и устал. Устал с тобой бороться, бедолага. Лег на бок и укрылся белым флагом, простреленным рассветом в трёх местах.
Представь себе — ему мешает солнце. Но он проснётся. К осени проснётся. У колеса ни воза, ни начал. А ты спалишь, не ведая, что станет, соломенное чучело метаний прекрасной спичкой тёплого луча.
Вода бушует в трубах водосточных — вали, пиши дурацкие стишочки, тянись к апрелю тысячами рук. Выходишь из подъезда и из стресса, а там танцует Нэсса, пляшет Нэсса, не замечая ничего вокруг.
И тень (наверно, сам профессор Толкин?), и бабочек цветные треуголки, раскрывшиеся книгой на столе. В реальности как будто повторились твои чертоги, эльфы, сильмариллы, безвременье и ультрафиолет.
И для тебя вон тот фонарь, к примеру, одушествлён, как всемогущий Эру. А под мостом живёт незлобный тролль с тролльчихой. Смотрит око Саурона. Готовит завтрак хоббичья мадонна, старается и пробует на соль.
И ночь бежит, сон сократив влюблённым. И вещий ворон сел на локоть клёна, и исполняет хрипловатый "кар". И лезет в лужу мальчик, и беда с ним. И ты совсем сдавался так недавно, запутавшись в хитросплетениях карт.
Но ты не сдался (видно по лицу) и запомнить хочешь, как весна танцует, пока ещё промозгло и бело. Без повода, без всякого предлога, весна рыжеволоса, босонога, доверчива и отрицает зло.
Пожалуй, легче, если вьются прядки, хотя бы говорить, что всё в порядке, стряхнув слова с серебряной иглы. И думать, сидя в кресле ли, в метро ли: "Есть только маги, короли и тролли. И айнуры, и гномы, и орлы".
Заливаются перезвоном колокола, Час томления и неверия позади, Мастер создал меня из олова и стекла, Неграненное сердце бьется в моей груди.
Мастер дал мне тоску по ветру и парусам, Скинул пряди волос серебряные со лба, Что за камень внутри — он, верно, не знает сам, Как бутон расцветет — решится моя судьба.
Вот сестре моей выпал рыжий авантюрин (На удачу, твердят — к алмазам она скупа), Мне пророчат нефрит из приисков Ляонин, Роковую красу, что в сердце таит опал.
Те, что носят сапфир, честь смолоду берегут, Халцедон же от хвори всяческой исцелит, То не сполох на шкуре змеевой — изумруд, Не обманщик и лжец — двуликий александрит.
Не рожденный вулканом черный обсидиан, Не рубин — капля крови в тонкой оправе жил. Мне пророчили кварц, хранящий ночной туман, Темный мед янтаря, согретый в осенней ржи.
Мне желают друзья и жемчуг, и аметист, И не ведают, что обвенчана я давно С тем, кто холоден как стекло и как небо чист - Взгляд морского владыки манит меня на дно.
Пусть в объятьях его я тресну и разобьюсь, Брызну сотней осколков сини бескрайних льдин, Лучше так, чем таить меж рёбер морскую грусть, Пряча в клетке грудной холодный аквамарин.
(Вот горка во дворе, троллейбусная мантра, и деловитый шум, и мокрый снегодождь. Вот на календаре двенадцатое марта. Вот я тебе пишу, надеясь, что прочтешь).
Волшебница (почти) бредет с волшебной сумкой, чья ручка, словно бровь, насмешливо-строга. Из городских квартир нас переносит в сумрак реликтовых дубов. И в небе пустельга.
(Вот меточка "стоп-хам", вот ломтик "чокопая" , оброненный дитём, расквасился на льду).
А мы идём по мхам, опасливо ступая, кто знает, куда нас дороги заведут? Болотные огни, калечная избушка, срывающий цветы потерянный лешак. И очень хорошо, когда он монстр снаружи — не двигайся, замри да пялься, не дыша.
(Вот выброшенный стул, до боли бесполезный, вот стайкой облака, вот стёклышки витрин).
А мы сквозь темноту всё тащимся по лесу, приветствуем дедка, и он нам говорит, не открывая рта, рублёвскими глазами: "Позвольте, господа, вас угостить чайком". Из-под ноги тогда выпрыгивает заяц, выпархивает птиц, и тут недалеко.
Мы чувствуем крыльцо, и скрип жуёт нам ноги. Дверь держат голоса несмазанных петель. Смыкается кольцо. За озером глубоким ползет густой туман на белом животе. Рогожка на полу, узор зелено-красный, истертый половик, смолистая стена. Мы слушаем — старик рассказывает сказку кому-то в том углу, а может, даже нам.
"Когда-то, так давно, когда я был ребенком и мал, что твой комар, пупырка на слюде — и летом, и весной, под звук капели звонкой являлся Жуть-Кошмар и пожирал людей. Никто не замечал, обычное же дело. Обыденно для всех, от этого страшней. Был телом мой сосед, ножи точило тело, и тело рыбака ловило окуней. Работали в саду и верили в приметы, мол, хоть убейся лбом, нет худа без добра. Такой опасный дух, невидимый дементор — он забирал любовь и оставлял нам страх.
Страх только разрушал, страх низводил до точки мечты и мишуру предпраздничной возни. Играли в горожан пустые оболочки и не читали книг, и не писали книг. Никто не чуял зло, не клянчил о защите, пока в один из дней не встретился колдун, который прошептал: "Вы просто не молчите, и вместе мы сильней, нас вместе не найдут".
Молчание проросло, как нежный амариллис, бутонами цветов, колючками репьёв. И люди шли на мост, и люди говорили, кричали о себе болящее своё. И город исчезал, огромный и красивый, и начинался лес, и трескался асфальт. Вот папоротник, хвощ, вот слива и крапива. Водица, рыбий плеск, пугливая дрофа,
круги на валунах. Ты пекарь или медник, несчастный ли с горбом, скрипичная струна — ты возвращайся к нам, в наш мглистый заповедник. Здесь навсегда любовь, и смерть побеждена. И Машеньку медведь катает на закорках, и Машенька тиха, и волк бока не ест". И мы идём по мхам назад в безумный город и знаем, что пока вольны вернуться в лес.
(Вот голубь, гул машин, вот мусорные баки. Вот стрелка на семи, вот чупа-чупс в руке).
Волшебница спешит по пустырям и паркам, несёт прекрасный мир в мультяшном рюкзаке.
