Углем картины...

В мокрой траве ждет рассвета обычный парень,
Гладит по спинке лягушку, кусает стебель.
Мама ругается (парень, допустим, Ваня): "Что ты разлегся? Как будто не видел неба!"
Ваня вздыхает, жует потихоньку травку.
Небо – не просто там облако или тучи.
Небо на вкус, как суфле из черничных ягод, лучше чем мясо от мамонта, точно лучше.
Братья ругали Ванюшу: "Ишь ты, бездельник".
Сестры за братьями следом кривили губы, гнали из дома, с досады скрутив передник.
Папа ругался (ругался довольно грубо).
Сын непутевый, им кажется, их не слышит.
Ваня не любит охоту, уборку тоже. Ваня готов целый день просидеть на крыше, пусть знойный ветер кусает зубами кожу, пусть солнце щиплет за пальцы, за пряди, щеки.
Что там уборка, убраться всегда успеют.
Лягва-любимица прыгнет ему на ноги. Треплет Ванюша по холке. Лягушка млеет.
Как объяснить, запах пыли не всем привычен, что черный уголь не просто рисует – мажет, что на стене нарисован не волхв Да Винчи, что невозможно без мыла отмыться сажей?
Слово то вырвется, кто ведь его поймает? Слово одно, но по-разному каждый судит.
Вот для одних, мамонт – это обычный мамонт, а для других – это лучшее в мире блюдо.
Ну его к лешему, слово – такое слово.
Брякнешь, не думая, к шее повесят камень.
Кисточкой красят по кончикам туч вишневым.
Смотрит на небо, как лакомство, славный парень.
Мама вздыхает, сидит на полу пещеры. Пусть он бездельник, пускай. Но родной, любимый.
Если не маме, кому в ее сына верить?
Мама на стенах рисует углем картины.

Елена Шилина (с)

Тіна Кароль - Намалюю тобі зорі [piano cover]

Синеглазая девочка...

Синеглазая девочка палочкой чертит имя
по распавшимся веером листьям, асфальту, лужам.
По тому, как расплакалось небо, девчонке видно,
что и небу тоскливо прослыть никому не нужным.
Красный шарфик на шее, коса отливает рыжим,
голубое пальтишко, растянутый белый свитер.
Красоту у девчонки могли бы назвать бесстыжей,
только было в ней что-то, что делало беззащитной.
Беззащитных обидеть нетрудно, совсем нетрудно.
Ну а коль беззащитен по-детски – без вариантов.
Она смотрит на листья, с тоской поджимает губы.
"Все пройдет, обязательно", – шепчет она, как мантру.
День кончается вечером, ночь обещалась длинной.
Ей не хочется в дом. Что ей делать в пустой квартире?

Он шептал ей на ухо, кот, ласковый и любимый,
чтоб не плакала ночью в подушку, ведь будет сыро.
Он ложился под бок, черный, словно детеныш ночи.
Она часто смеялась, мол черный — во тьме не видно,
кот, наверно, считал ее глупой своей девчонкой,
и мяукал насмешливо, вредно, но не обидно.

Где теперь кареглазый, какой он ушел дорогой?
Осень все подмела, ничегошеньки не оставив.
Ей не хочется верить, что он убежал надолго.
Ведь родных не бросают. Ведь правда же не бросают?
Синеглазка-девчонка сердито стирает слезы,
не поможешь слезами, и плакать совсем не дело.
"Что случилось? – мурлычет сурово и каплю грозно
черный кот. – Моя глупая, солнце еще не село,
ну а ты развела по дворам и кварталам сырость!"
Он садится под бок и мяукает так, как прежде.

Не бросают коты, а тем более самых близких.
Осень дышит в макушку двум самым родным и нежным.

Елена Шилина (с)

Группа "Браво" (В.Сюткин) - Чёрный кот

Подарки

Она сидит на краю колодца, свесив ноги вниз. Видит, как из темноты, густой и чёрной, словно кофейная гуща, к ней тянутся мощные когтистые лапы — медленно и осторожно.
Зверь манит её, и она прыгает. Не потому, что позвали, а потому, что сама так хочет. Она не боится ни дна, ни монстров, таящихся внизу, ведь умеет подниматься откуда угодно и точно знает — наверху есть монстры пострашнее, хоть они и прячутся за ангельской внешностью. Она мягко приземляется на ноги и ёжится — на дне холоднее, чем наверху. В колодце темно, но её глаза быстро привыкают к мраку, и она видит грузную фигуру зверя. Он переминается с лапы на лапу, а из его ноздрей валит пар — замёрз.

— У города плохой характер, и он очень холодно дышит, — жалуется зверь и смотрит с укором, будто она в этом виновата. — Попроси его. Пусть станет теплее. Ты же можешь.
— Могу, — на автомате соглашается она и снова удивляется тому, что ведь и правда может.

На кончиках её кудрявых мыслей сразу же звенит просьба. Город прислушивается и ворчит — он не очень любит меняться, но он всё же горазд на чудеса и не хочет прослыть отморозком, тем более — у неё на глазах. И дыхание весеннего города становится на йоту теплее.
— Спасибо, — радуется зверь и топчется вокруг, разбрызгивая лапами грязь. — А я тебе подарок принёс. Как знал, что ты согласишься.
«Вот только этого не хватало», — думает она, но любопытство всё же берёт верх:
— И... что за подарок?
Зверь спешит в самый тёмный угол колодца, долго ищет там что-то и громко пыхтит. Из-под лап у него летят ржавые банки, ветхое тряпьё и другой мусор.
Она ждёт, теряя терпение, оглядывается по сторонам и мимоходом гладит скользящую рядом темноту по ершистой спине. Темнота вьётся, урчит и пестрит всеми оттенками непроглядности.

Наконец, зверь возвращается. В зубах он несёт небольшую корзинку. Её содержимое заботливо прикрыто клетчатой салфеткой.
— Открывай, — торопит зверь, всучив ей подарок, и отходит чуть в сторону, спеша насладиться произведённым эффектом.
Из-под салфетки виднеется что-то красное, очень напоминающее... клюкву.
— Ах ты, бродяга! — сняв салфетку, вскрикивает она, и в её устах это звучит как наивысшая похвала. Зверь громко фыркает и трясёт головой — угодил.
— Где ты её раздобыл? — улыбается она, любуясь сочными, чуть влажными ягодами.
— Я заходил ненадолго в октябрь, — бормочет зверь и виновато опускает глаза.
— Променял апрель на октябрь?! — негодует она и вздёргивает брови. — Вот почему так холодно! Приволок в город осень, а мне, значит, исправлять, так?
— Ну прости, я что-то не подумал... — и прикрывает нос лапами, как нашкодивший пёс.
Она смеётся от души, светло и солнечно, и вьющийся вокруг мрак проясняется. Её сердце стучит вдруг очень громко, и она чувствует в груди привычные покалывания — верный признак того, что пора возвращаться наверх. Зверь видит — что-то неладно — и кивком указывает на выход — железную лестницу, привинченную к стене колодца.

Повесив корзинку на руку, она без промедления подбегает к лестнице и быстро поднимается по ржавым ступенькам. Как только оказывается наверху, из груди нетерпеливо вырываются бумажные журавлики — маленькие и хрупкие, но небесно-прекрасные.
— Успела... — выдыхает она, потому что знает — темнота и сырость для них губительна, а терпкий городской воздух — вполне годится.
Журавлики расправляют тонкие белые крылья и разлетаются по городу, напоминая то ли птиц, то ли бумажные самолётики, то ли комочки снега, по которому она так внезапно соскучилась.

Она шагает по улице, город ухмыляется железно-каменным ртом и треплет её волосы прохладным ветром.
— Что ты там ещё задумал? — спрашивает она и по наитию смотрит на потемневшее небо. И, как оказывается, не зря. Начинается настоящий снегопад. Тяжёлые и влажные снежинки падают ей на лицо, касаются губ, волос и рук. Она чуть прикрывает глаза, и снег теперь вьётся перед её глазами, словно белый серпантин. Прохладными ленточками он ложится на землю, засыпая пробившиеся из-под земли скромные крокусы, неизвестно зачем выросшие возле тротуара. Хотя... Всё же она догадывается — зачем.

Она улыбается одними глазами, а заодно — и всей своей сутью. Смахивая снег с ресниц, всё так же шагает по улице и оставляет следы, очень много следов, чтобы город помнил каждый её шаг, каждое слово, произнесённое и написанное в его стенах. Затем она раскидывает руки в стороны, как птица, готовая взлететь, и обнимает всех, до кого может дотянуться.

Она обнимает город, и всех немыслимых монстров, и своих ещё не родившихся на свет журавликов, и даже сирень, которая обещает расцвести для неё поскорее — и вот это уж настоящая сказка.
И в голове только одна мысль крутится на повторе: «Спасибо за... подарки».

Эким Кедэри (с)

"Обними Кита" - "Лети"