Меня зовут Бенджамин

Родителям нравилось думать, что я особенный.
Меня зовут Бенджамин, так же, как звали Баттона.
Отец утверждал — сына, мудрость приходит с опытом, а сам покупал мне девчачью рубашку с бантиком.
А я хотел с Халком, но к черту мои хотения.
Есть люди, которые знают, как надо правильно
Приятно же всем говорить — вот, родили гения.
Меня зовут Бенджамин, как президента Франклина.
Сейчас я достаточно взрослый, чтоб слушать Летова,
я сам просыпаюсь и сам выбираю музыку.
А сколько вложили! Отдача-то где? А нет её.
Медали, дипломы и кубки лежат на мусорке.
Хотя это просто метафора, упрощение.
Конечно, они все на полках рядком расставлены.
Отличное принял однажды в сердцах решение — сбежать,
вот такая скотина неблагодарная.
Но я разрешил себе быть, что вполне естественно.
И утренний кофе, и пол-сигареты утренней.
Светилу плевать, что стряпня моя - трэш и месиво.
И ветру плевать, как зовут меня, как не зовут меня.

Меня зовут Бенджамин,
я сундучок с сюрпризами, как часто прошу, мол, оставьте меня в покое все.
Но каждые третьи сутки срываюсь с привязи,
иду на вокзал, чтобы ехать на третьем поезде.
Куда — неизвестно, зачем — непонятно в принципе.
Не выдало небо инструкций для тех, кто в танке, и
мелькают столбы, бабусяки в платочках ситцевых.
А мне выходить из вагона на третьей станции.
Я больше ста раз открываю свою Америку, поэтому я без жены, и квартира съёмная.
Когда я осяду — построю шалаш на дереве,
и буду сидеть в шалаше, ворковать, подрёмывать. Откликнется дворик цветами, бельем и щавелем.
Научат стрижи разговаривать птичьим клёкотом.
И кошка соседская, рыжая, отощавшая,
подумает: "сладкая птичка", да и сожрёт меня.

Меня зовут Бенджамин, очень прошу, запомните.
А вон впереди уже лес и сторожка с егерем.
Почти подъезжаем, я спрыгну на малой скорости,
пока не проснулись соседи и не забегали.

***
Сторожка пустая.
У егеря есть обязанность.
Он каждые третьи сутки бредёт на станцию.
На спину ружьё, кобелёк, на цепи привязанный: "Беда разбедовая с этими попаданцами.
Живут в параллельных мирах, да по тем же правилам.
Ну жили б и жили, работали, ждали пенсию.
Я вечно охочусь, как будто мне это нравится.
Весной на отстрел беглецов получил лицензию,
что если случайно обьявится человечинка,
в развязанных кедах, футболке, толстовке, плащике,
стрелять надо порохом, дробью, слезой картечною.
И имя, и имя у пришлых вообще не спрашивать.
А то гость становится вроде героя повести, считай, что своим, одомашненным привидением.
Узнать их легко — приезжают на третьем поезде и в третьем вагоне.
И взгляд их всегда потерянный".
Гудит тепловоз, как болото поющих морлоков,
ползут мураши по тропе небольшими группами.
"Меня зовут Бенджамин. Как одного психолога",
— стоит на перроне и машет фигурка хрупкая.
И егерь к фигурке по таволге, по подснежникам идёт, продирается через траву колючую:
"Ну да, приживется, подладится, пообтешется,
но только вернуться никак теперь не получится".

***

Они приезжают на длинном зелёном векторе, печалью, несбывшимся, жаждой сюда влекомые.
Выходит встречать попаданцев подручный егеря. Его зовут Бенджамин.
Так же, как фикус комнатный.

Резная Свирель (с)

A. Rybnikov - The music to the movie "Serafim Polubes and other inhabitants of the Earth"

Сказка про Человека

К побежденным потомки обычно не знают милости, вынося забытьём и насмешками злой вердикт.
Экипаж полетел на планету с великой миссией, геноцид в наши планы глобальные не входил.
Окрыленные духом, наукой, бронёй кевларовой, одолели болезни и старость на всей земле.
А в галактике Z поджидала нас кучка варваров,
безнадёжно застрявшая в яме пещерных лет.
Мы везли им священные знания о строении,
о скелете вселенной, маршрутах небесных троп.
Попытайтесь почувствовать степень недоумения,
когда встретили нас неприветливо. Словно тромб,
оторвали со свистом от мира, давно привычного.
Мы запутались в звездах, как котики в мишуре.
Неразумные дети умеют играть со спичками,
а задача разумных — от шалостей уберечь.
У нас были плазганы, у местных — праща и трубочки,
из которых плевались шипами острей ножа.
Так просты и наивны, как логика старой тумбочки.
Год прошёл, а мы вглубь не продвинулись ни на шаг.
Капитан с бычьей шеей кричал и ругался матерно,
вот вернёмся домой — всех нас ждёт трибунал, позор.
Надо просто идти, надо просто смотреть внимательно.
Мы, ленивые твари, шугаемся и ползем.
Надо просто уметь убеждать, чтобы нам не стоило.
Не словами, так силой, работает, проверял.
Надо жалость отбросить, и смело войти в историю,
бесконечно уверовав в благо и в идеал.
"Нам бы пленного, надобен пленный", — цеплялись к ротному.
"Пусть поведает, что там за ангелы их хранят".
Изловили мальчишку, глазастого, узкоротого,
но упрямством ужасно похожего на меня.
Оттопырены мягкие уши, худые плечики.
Почему-то он нас понимал или делал вид.
Мы ж не звери, вполне обошлись с ним по-человечески.
Ну рубец от веревки немножечко покровил.
А пацан улыбался. Натянуто, по-противному.
не улыбка — ухмылка кривым лягушачьим ртом.
Настоящим мужчинам негоже таким бравировать,
Настоящий мужик — он свиреп, бородат, как Тор.
Бормотал гуманоид проклятья — катались со смеху.
Ничего, к сожалению, путного не сказал.
Почему тени ходят по тёмной воде, как посуху,
и откуда на шее висит дорогой кристалл.
Драгоценный кристалл полыхал и искрился гранями,
бликовал серебристым пятном, акварелью волн.
Вероятно, пока не случилось такого крайнего,
подходящего случая, чтобы продать его.
Если кто-нибудь руку к кристаллу его протягивал,
головастик шипел, как мангуст, обнажал резцы.
Кожа пахла сырой древесиной, болотом, дягилем.
Безобидный дикарь, а устроил нам сущий цирк.
Постепенно привык, вжался в пол молчаливой луковкой.
Ещё год просвистел, а удачи всё нет как нет.
Мы топтались на месте, теряли бойцов по глупости.
Друг однажды подслушал — дикарь говорил во сне,
мол, явилось старейшинам племени откровение,
очень древнее, манкое, слаще медовых сот,
что в огромном стальном космолете по рекам времени
приплывет Человек. Настоящий. И всех спасёт.
И кристаллы раскроют тогда лепестки, как лотосы.
И сто радуг колоссами встанут на двести ног,
и жемчужины слез заблестят голубыми росами.
Человек будет добрым, хорошим, он будет бог.
И пойдут все по светлой воде, отражаясь радостью:
и шаман, и солдат, и охотник, и мореход,
и рыбацкие дети, таскавшие сети с крабами,
и красивые женщины, льющие молоко.
Улетали мы ночью. Костры в стороне маячили. А под нами кипела, бурлила, жила вода.
Нам не очень хотелось потом признаваться мальчику:
это мы были именно теми, кого он ждал.

Резная Свирель (с)

Wallace Band – Трудно быть богом

Новая сказка старой Праги

Есть магия в уютных городах. Посмертная, бессмертная свобода.
Есть магия забытого народа и та, что остаётся навсегда.
Мне эту сказку рассказал старик, смотревший на часы на Староместской.
Сам колоритный, но какой-то детский, морщинистый, как древний материк,
навеки погруженный в пустоту.
И он спросил на языке гуситов: «Ходили ль вы в собор Святого Вита и были ль вы на Карловом мосту, где статуи воруют голоса и муравьино ползают туристы, в толпе слипаясь зернышками риса и душами слипаясь в небесах.
И если вы там были, светлый пан, случайно вы отдернули кулисы, и к вам навстречу вышел тихий призрак, туманный рыцарь, невесомый пар.
В доспехах, с алебардой и в плаще, и развевался плащ над тёмной Прагой сиятельной волной и пыльным флагом, и фонари сгибали руны шей.
И если вы увидели его потусторонним сердцем колокольным, то знаете, что нет ему покоя,
и да пребудет с вами волшебство,
и пусть вас духи по земле ведут
туда, где нет ни боли, ни тревоги,
и рыцарь показал бы вам дорогу, но он прикован к своему мосту цепями — ни порвать, ни развязать.
Он слушает, о чем молчит шарманщик. И на него глядят витражной манной цветные лучезарные глаза.
Химеры сон всегда каменнолик, печаль сквозит в безликом сожаленьи.
Костры, костры. Однажды на сожженье красивую торговку обрекли
в далёкие-далёкие века, и пахло дымом и листвой опрелой.
И так горела, так она горела, что солнце устыдилось в облаках.
Ей домом стал многоконечный храм, точней, не домом стал, а целым миром.
Глотают шутовской огонь факиры, не ведавшие прелестей костра, когда слова перерезают нить, когда тела беспомощней бумаги.
А Прага ждёт единственного мага, рожденного двоих соединить в одну любовь, безгрешность, красоту, сплести ветрами и опутать сетью
безвинную танцующую ведьму и рыцаря на Карловом мосту.
Поэты ждут, алхимики, раввины, истертая булыжная тропа.
Простите старику его наивность: возможно, это вы, мой светлый пан».

Резная Свирель (с)

Karel Gott & Charlotte Ella Gottová - Srdce nehasnou (LYRICS)

Неужели Вы не волшебник?

Все, когда-то попавшие в этот город, незаметно стремились его покинуть, потому что терзал визуальный голод.
Город был словно липкая паутина.
Город был как хозяйственный паучина, как рыбак, увлеченный своей рыбалкой.
Он высасывал радость, пока сочилась, и на улицах люди не улыбались.
Люди спали, дышали, ходили, ели, но не чувствуя вкуса и снов не видя.
Для мышиной зимы покупали грелки, и в застиранном море ловили мидий.
Не взрывался сиреневой канонадой свежий воздух, наполненный птичим гвалтом.
Надо чувствовать что-то, хоть что-то надо, а у них даже море не волновалось.
Море мёртво лежало большой медузой, а над ним мокрой тряпкой лежали тучи, словно краски вокруг потравили дустом, и решили, что это спокойней, лучше.
Разучились любить и не пели хором, и никто не устраивал пышных шествий.
Но однажды случайно забрёл в тот город посторонний, чужак, чароплёт, волшебник.
У него на руке висел жёлтый зонтик, а на правом плече танцевала белка.
Маг сказал: "Ну и как же вы тут живёте? Нужно срочно, немедленно что-то делать".
Он не просто сказал, а пытался, правда, он таскался с мечтой, как ишак с арбою, но унылость капризна и своенравна, никогда не сдаётся врагам без боя.
И когда подустал перелетный ангел, приготовясь смириться с суровым фактом, то кухаркин ребёнок с душой изнанки потянул его сзади за фрак, за фалду и спросил:
"Неужели Вы не волшебник?
Неужели Вам детские сны не снятся?
Неужели мы — время плохих решений, мы увязли в болоте, закрыты в карцер?
Я родился, чтоб кошек по спинам гладить, чтобы слушать весенние позывные. Забери мои сны, непонятный дядя. Я скажу по секрету — они цветные.
Вот вчерашний оранжевый и лиловый. Хватит колера, мы разрисуем стены. Если кончатся сказки — пришлют мне новых, там конвейер на фабрике сновидений".
И чудеснику стало немного стыдно, даже очень, но он не признался в этом. Вон, кареты часы превращают в тыквы, и сбегают гулять по ночам портреты, а он нюни развесил змеиной кожей.
Утром люди проснулись и удивились.
И увидели тёплый зеленый дождик, и из пыльных обочин росли травинки.
Сильно пахло деревьями, сладко, нежно. И поющее солнце теряло перья.
И шагали по белому побережью старый ангел и ангельский подмастерье.

Резная Свирель (с)

Owl City - Be Brave