Во снах о вечной скорби по тебе
Её страсть - судя по проявлениям - свидетельствовала о безграничной человеческой жажде самоистязания. Порой эта страсть затопляла берега надежды; она воплощала в себе подлинную модель человеческой экзистенции - причём в откровенной, как бы охватывающей, обтекающей, обволакивающей форме. Страсть - это идеальная среда, в которой человеческая душа проявляется во всей полноте и совершенстве.
-- Юкио Мисимы - «Жажда любви» (яп. 愛の渇き) (Цитата)
Я убью тебя с особой жестокостью,
Не задумаюсь ни на мгновение.
Мы и так у огромной пропасти,
И летаем, как привидения.
Я убью тебя даже с шалостью,
Не спросив твоего желания.
Ведь давно уже нету жалости
К одиноким воспоминаниям.
Я убью тебя, может, вечером,
Без любого предупреждения,
Когда скучно и делать нечего,
И плевать на чужое мнение.
Это сделаю, хватит мучиться,
И иди неизвестной дорогою.
Я убью тебя, если получится,
А получится очень многое.
Я убью тебя.
Автор: Маленькая Гольджи
Burito - Сны наяву (LIVE @ BIG MUSIC QUEST)
В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эм - эл философии (*) Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие.
Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему на одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать – он засыпал.
Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чём - то из детства: о каких - то чердаках, песочницах и горящих помойках; потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу; наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду - другую выныривал, чтобы вскоре всё повторилось в той же самой последовательности.
Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где шла речь то о космонавтах - невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.
Сначала Никита очень расстраивался из - за своей неспособности нормально высидеть лекцию, а потом задумался: неужели это происходит только с ним? Он стал приглядываться к остальным студентам, и здесь - то его и ждало открытие.
Оказалось, что спят вокруг почти все, но делают это гораздо умнее, чем он, – уперев лоб в раскрытую ладонь, так что лицо оказывалось спрятанным. Кисть правой руки при этом скрывалась за локтем левой, и разобрать, пишет сидящий или нет, было нельзя.
Никита попробовал принять это положение и обнаружил, что сразу же изменилось качество его сна. Если раньше он рывками перемещался от полной отключённости до перепуганного бодрствования, то теперь эти два состояния соединились – он засыпал, но не окончательно, не до черноты, и то, что с ним происходило, напоминало утреннюю дрёму, когда любая мысль без труда превращается в движущуюся цветную картинку, следя за которой можно одновременно дожидаться звонка переведённого на час вперёд будильника.
Выяснилось, что в этом новом состоянии даже удобнее записывать лекции – надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг, – в противном случае Никита или просыпался, или, наоборот, засыпал ещё глубже, до полной потери представления о происходящем.
Постепенно, балансируя между этими двумя состояниями, он так освоился во сне, что научился уделять одновременно нескольким предметам внимание той крохотной части своего сознания, которая отвечала за связи с внешним миром.
Он мог, например, видеть сон, где действие происходило в женской бане (довольно частое и странное видение, поражавшее целым рядом нелепостей: на бревенчатых стенах висели рукописные плакаты со стихами, призывавшими беречь хлеб, а кряжистые русоволосые бабы со ржавыми шайками в руках носили короткие балетные юбочки из перьев), и одновременно с этим мог не только следить за потёком яичного желтка на лекторском галстуке, но и выслушивать анекдот про трёх грузин в космосе, который постоянно рассказывал сосед.
Просыпаясь после философии, Никита в первые дни не мог нарадоваться своим новым возможностям, но самодовольство улетучилось, когда он понял, что может пока только слушать и писать во сне, а ведь тот, кто в это время рассказывал ему анекдот, тоже спал! Это было ясно по особому маслянистому блеску глаз, по общему положению туловища и по целому ряду мелких, но несомненных деталей.
И вот, уснув на одной из лекций, Никита попробовал рассказать анекдот в ответ – специально выбрал самый простой и короткий, про международный конкурс скрипачей в Париже. У него почти получилось, только в самом конце он сбился и заговорил о мазуте Днепропетровска вместо маузера Дзержинского. Но собеседник ничего не заметил и басовито хохотнул, когда за последним сказанным Никитой словом истекли три секунды тишины и стало ясно, что анекдот закончен.
Больше всего Никиту удивляла та глубина и вязкость, которые при разговоре во сне приобретал его голос. Но обращать на это слишком большое внимание было опасно – начиналось пробуждение.
Говорить во сне было трудно, но возможно, а до каких пределов могло в этом дойти человеческое мастерство, показывал пример лектора.
Никита никогда бы не догадался, что тот тоже спит, если бы не заметил, что лектор, имевший привычку плотно прислоняться к высокой кафедре, время от времени переворачивается на другой бок, оказываясь к аудитории спиной и лицом к доске (чтобы оправдать невежливое положение своего туловища, он вяло взмахивал рукой в направлении пронумерованных белых предпосылок).
Иногда лектор поворачивался на спину; тогда его речь замедлялась, а высказывания становились либеральными до радостного испуга – но основную часть курса он читал на правом боку.
Скоро Никита понял, что спать удобно не только на лекциях, но и на семинарах, и постепенно у него стали выходить некоторые несложные действия – так, он мог, не просыпаясь, встать, приветствуя преподавателя, мог выйти к доске и стереть написанное или даже поискать в соседних аудиториях мел.
Когда его вызывали, он сперва просыпался, пугался и начинал блуждать в словах и понятиях, одновременно восхищаясь неподражаемым умением спящего преподавателя морщиться, кашлять и постукивать рукой по столу не только держа глаза открытыми, но и придавая им подобие выражения.
Первый раз ответить во сне получилось у Никиты неожиданно и без всякой подготовки – просто он краем сознания заметил, что пересказывает какие - то «основные понятия» и одновременно находится на верхней площадке высокой колокольни, где играет маленький духовой оркестр под управлением любви, оказавшейся маленькой желтоволосой старушкой с обезьяньими ухватками.
Никита получил пятёрку и с тех пор даже конспекты первоисточников вёл не просыпаясь и приходя в бодрствующее состояние только для того, чтобы выйти из читального зала. Но мало - помалу его мастерство росло, и к концу второго курса он уже засыпал, входя утром в метро, а просыпался, выходя с той же станции вечером.
Но кое - что стало его пугать. Он заметил, что всё чаще засыпает неожиданно, не отдавая себе в этом отчёта.
Только проснувшись, он понимал, что, например, приезд к ним в институт товарища Луначарского на тройке вороных с бубенцами – не часть идеологической программы, посвященной трёхсотлетию первой русской балалайки (к этой дате готовилась в те дни вся страна), а обычное сновидение.
Было много путаницы, и, чтобы иметь возможность в любой момент выяснить, спит ли он или нет, Никита стал носить в кармане маленькую булавку с зелёной горошиной на конце; когда у него возникали сомнения, он колол себя в ляжку, и всё выяснялось. Правда, появился новый страх, что ему может просто сниться, будто он колет себя булавкой, но эту мысль Никита отогнал как невыносимую.
Отношения с товарищами по институту у него заметно улучшились – комсорг Серёжа Фирсов, который мог во сне выпить одиннадцать кружек пива подряд, признался, что раньше все считали Никиту психом или, во всяком случае, человеком со странностями, но вот наконец выяснилось, что он вполне свой.
Серёжа хотел добавить что - то ещё, но у него заплёлся язык, и он неожиданно стал говорить о сравнительных шансах Спартака и Салавата Юлаева (**) в этом году, из чего Никита, которому в этот момент снилась Курская битва, понял, что приятель видит что - то римско - пугачёвское и крайне запутанное.
из рассказ из сборника повестей и рассказов Виктора Пелевина - «Колдун Игнат и люди. Спи»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) на одной из лекций по эм - эл философии - «Эм-эл философия» — это название курса марксистско - ленинской философии, которое используется в рассказе Виктора Пелевина «Спи» (1991) в ироническом ключе.
(**) стал говорить о сравнительных шансах Спартака и Салавата Юлаева - «Салават Юлаев» - Российский хоккейный клуб из Уфы, выступающий в Континентальной хоккейной лиге. Двукратный чемпион России, обладатель Кубка Гагарина, двукратный обладатель Кубка Открытия, обладатель Кубка Континента.
