Мы расходимся в разные комнаты

Я купаюсь в опалах блистательных звезд,
Утопая в объятьях  Вселенной,
А внизу, подо мной, покрывало из роз
А внизу у меня сад из тысячи солнц
Освещенный душою  нетленной…

Выходя в этот сад, я нарву там цветов
Фиолетовых  и  цвета зелени
И сплету я венок из прекрасных цветов
И сплету я венок, чтобы бросить в поток
Снов ушедших моих в реку времени…

Поплывут те цветы в неизвестную даль
Осыпая собой мироздание
Упадут лепестки и начнут прорастать
Наполняя просторы сознания

                             Я купаюсь в опалах блистательных звёзд...
                                                        Автор: Ksii

В моём доме всё сперто. Он прочно и без послаблений кутает своих жителей. Здесь даже выдуманный простор - и тот спёрт. Здесь нет реальных пространств, чтобы падая ощутить приснившийся полёт. Здесь скомкано всякое движение, но есть и пустоты, застывшие в моей мягкой голове. Мой дом - мой крепостной вал, за который уже кинул свою ногу очередной пассажир конвейера, сваливающего ко мне не только властные трупы, но и обиженные при жизни этим властным трупом трупы с горьким сердцем на вкус.

Но огибая его холодную пятку, я не могу понять: куда ступала она, когда он был живым символом при жизни? а может он прекратил жуткое солнце, принеся себя в жертву? а может, он продлил род свой своим исчезновением, уступая тем самым место другому? а может, он постелил свой плащ в бедной избе, а после его снесли к праотцам? а может, искупавшись в Индийском океане, он покинул чужую страну на спине мирного слона, несшего его через гобийские пески к водам Темучина...  И вот мой дом - плотно и накрепко забитая изба, куда напустили дыма, и где я завис своим рассудком, но уже без холодного тельца. Я замыкаю собой твердь..."
   
  Старый солдат, один из ночного войска, снял шлем и придвинулся к живому трупу вождя, лежавшему на грязном поголовье своих конфидентов, и поцеловал полу его ветхого пальто..
 
Более плотно примкнувший к трупу, чем все остальные, старый солдат грел свои победы на кармане вождя, молчаливо созерцающего цинковый свод собора. Солдат прикоснулся в последний раз губами к его победоносному пальто и раскатисто, как поднятый врукопашную, исповедался полной грудью своему отце подобному вдохновителю, бывшему с ним на обоих концах штыка: "Прости меня! но я больше не могу бредить, и поэтому покидаю твою безропотную армию и ухожу в следующие неизвестные нам наши земли, куда, быть может, позову тебя и тех, кто стоит за тобой.

Я пытался нести свой тонный крест насмерть, не думая о последствиях, а тем более о потусторонних компаниях, ведших, знаю, против нас особый вид войны, тайной и долго мучительной. Но ты, мой щедрый надзиратель, не падай духом, не кидайся в бездонные колодцы без предупредительных разведок. Будь всегда в выдуманной опале, и тем самым сможешь избежать внезапных нападений. Будь аскетичен, как всегда, мой щедрый надзиратель. Я твой добровольный и бессменный солдат, но мне необходимо уйти от тебя сегодня. Мне нужно покинуть соборное здание, где только "мы" и наше дыхание, где только пропасть огромного помещения с алтарной норой, вырытой не нашими жадными ладонями и аккуратненько укладывающими лишнюю землю в карманы. Ведь ты оглянись вокруг, там нет ни горсти земли, ни жалкой чуждой оскомины, там только бетонный пол, стеливший себя сотнями метров.
 
  Я ухожу. Прости мой уход. Но я не отхожу от общего дела. Я буду рядом в твоём широком сердце, где места хватит на всех, как в бараке, но пока здесь лишь мои однополчане без опознавательных знаков. И они тебе верят. Также верят в твое повсеместное существование. И когда твой документальный рот покрывал широты нашей страны речью, то, поверь, хотелось штыкам плакать и бегло натыкаться на ложные предметы. Враждебно плакала твоя армия, когда ты, одержимый податливостью к неимущим, боготворил вшивые портянки народа, но не было любви в твоих словах к ним, а была лишь пресная теория безбрачия рук (между правой и левой). Все тебе прощали и верили далее, как верит испуганный мистическим вторжением в то, что вот-вот спадёт натиск (тому свидетельствуют обстоятельства, свалившиеся на гоголевского Хому) и пропоёт петух, увлекая за своим ревом взмах розовых крыльев опоздавшей Эос, которая беременна только спасением, рушившим даже самый страшный камень - страх...

Ленин плакал, как гальванический муляж, и внушал окружающим радостный трепет, что их вождь способен даже на такое отступление от правил, как слеза от незатейливых изречений, льющихся изнутри грубой шинели, которой обернули покорного, но сегодня уходившего, героя. Но судороги вождя не были долгими, и он потухал тихонько и уныло в атмосфере вечного холода, подобно пыльной лампочке в актовом зале, где единственной отрадой был тусклый свет. Ни звука из алтарной норы. Тепло и бесстрашье, казалось, оставили всех и всё...
   
  Послесловие солдата
 
"Ты сам понимаешь, что необходимо начинать новое дело, обновлять ряды и раздавать пенсии оставшимся в живых ветеранам. Необходимо латать застоявшееся судно и пробовать его на прочность, облекаться в совершенно другую маску, хотя я и не представляю, что это будет. Но знаю определенно: делу быть. На пошлых ошибках приобретем более коварный опыт изощреннейших пыток, где, может быть, мы не будем касаться плоти интересующей нас единицы, а значит, мы сократим время, выгодное для дальнейших побед. И незачем тогда проникать хирургическим путём в подкорковую среду.

Я верю, что мы изобретём новейшие методы подчинения чуждой субстанции. Субстанция блуждает без нашего ведома там, где ей заблаговолит. Она посещает города и сёла, даже враждебные нам, пересекает границы недозволенного, а в особенности надо обратить внимание на границы, позволяющие пересекать себя, то есть субъекта. Подобные соблазны насчёт "пересечений" увлекают за собой неразумную и ещё не подчинённую субстанцию, которая плохо осознает свое шаткое положение среди себе подобных и автоматически кабалит себя в безвозвратное состояние раба-самоучки, он же попадает в зависимость и плутает остаток своей дарственной жизни в подчинении у более сильного, чем он сам. И естественно, что этот "более сильный" является нашим врагом, ибо он отнимает у нас безвольную телесную единицу, без которой, может быть, не состоится наше господство. Я верю, что найдутся верные практики, и каждый из ветеранов благословит их, ибо наше дело правое. Быть добру".
 
  Пациенты проснулись с сознанием общего желания: отделаться от подобного хода мыслей, тянувшихся через их головы непрерывной киноплёнкой, которая выползала из темноты и пропадала в темноте, подавляя всякое стремление к нормальной жизни. И как бы ни тужились они, всё же утро оказалось неразборчивым, ведь пробуждение ведёт за собой множество вопросов и ни одного ответа. Тогда пациенты поворачивались друг к другу, чтобы обсудить приснившееся, но видя, что и сосед по койке сам озадаченно вопрошает взглядом, застывали в негодовании: какого нам здесь?

                                                                                    ВСЕОБЩИЙ СОН, ПОХОЖИЙ НА ПОТОК ЧУЖДЫХ ОБРАЗОВ (ИЗБРАННОЕ)
                                                                                                      Автор: Коржов Валерий Валерьевич