Где-то счастье, что не было встречено,
Тает розой вдали голубой,
Чужой волею жизнь будто мечена
И она лишь прожита тобой.

Когда бросит листвы сны летящие,
Бледным золотом под ноги сад,
Снова скажет, — прощай уходящему
Над рекой догорая закат.

И тогда замелькают дни смятые,
Те которые мы позабыли,
Если в это молчанье распятое
Что-то нужное очень сгубили.

Его смысл в небе зорями плещется
И распахнутым морем шумит
Белым облаком в синем мерещится,
И несбыточным сердце томит.

Где-то счастье, что не было встречено,
Тает розой вдали голубой,
Чужой волею жизнь будто мечена
И она лишь прожита тобой.

                                          Летящие сны
                              Автор: Владимир Вальков

Сон в рабочей полдень

Воображенье и реальность.
Они, как будто бы два мира.
Они- нам свыше Богом данность.
Я в них ищу себе кумира.

РЕАЛЬНОСТЬ- для меня гримаса.
Она- неискренне правдива:
Бьёт неугодных без отказа,
Порой жестока и спесива.

Мне ближе мир ВООБРАЖЕНЬЯ:
В нём перепутаны понятья,
Но на себя я без сомненья,
Могу примерить чьи-то платья...
Могу стать гордой королевой,
Быть страстной, нежной и любимой...
Могу быть непорочной девой.
Такой загадочной и милой...

В воображенье нет угрозы
Войны, насилия, неволи.
А, если даже льются слёзы,
Те слёзы радости- не боли...
И я живу одним мгновеньем,
Но в нём себя счастливой вижу.
Да. Я живу воображеньем-
Мне этот мир для сердца ближе!

           Автор: Кира Крузис - стихотворение из цикла  "Воображенье и реальность"

Одной из легенд, которыми я тогда жил, была легенда джаза, особенно в польской редакции. Девушки в бикини, героически атакующие нравы сталинской эпохи, Леопольд Тырманд, «ренегат» и диссидент, яркий писатель и несгибаемый поборник джаза как музыки, олицетворяющей свободу и независимость, наконец, бесчисленные занятные байки о первых джазовых ансамблях и особенно об их лидерах, которые зачастую делали блестящую карьеру, бывали на Западе и даже удостаивались посещения «Мекки»: США, — вот мир этой легенды. В голове теснились образы прокуренных студенческих клубов и подвальчиков, полуночных, наркотических jam sessions (*) и пустынных улиц всё ещё не отстроенной, лежащей в руинах Варшавы, на которые в ранние предрассветные часы выныривали из своих «подземных убежищ» смертельно усталые и странно печальные джазмены. Вся эта фантасмагория влекла к себе особым очарованием, с трудом поддающимся определению, и будила желание пережить нечто подобное.

Не долго думая, я решил собрать джаз-ансамбль и обратился к товарищам, которые так же, как и я, занимались музыкой и умели играть на каком-нибудь инструменте. Мне удалось уговорить их играть джаз, и мы составили квартет: фортепиано, труба, ударные, контрабас, после чего начали репетировать. Увы, это имело мало общего с тем, о чём мне мечталось. Репетиции происходили после уроков в пустом спортзале. Вместо дурманящих клубов сигаретного дыма, паров алкоголя и французских духов разносилась после уроков физкультуры удушливая вонь едкого юношеского пота; вместо атмосферы подвала, где собирается богема, атмосферы, складывающейся из декадентского интерьера, тесноты и полумрака, господствовало настроение, навязанное сценическим оформлением спортивного зала с ярким светом раннего полудня или мёртвым светом газовых ламп и с характерным антуражем рядов лестниц на стенах, забранных решётками окон, голого необъятного пакета с там и сям выступающими клёпками и с одиноко пасущимся на нём кожаным конем для прыжков и упражнений, и, наконец, сама музыка, которую мы играли, имела мало общего с искусством знаменитых ансамблей: нам никак не удавался тот самый легендарный экстаз и вакхические безумства, не говоря уже о божественно изощрённых импровизациях в состоянии безумной аффектации; в лучшем случае нашу игру можно было назвать ремесленной подделкой.

Я старался не принимать этого близко к сердцу. Утешал себя тем, что сначала всегда так бывает и наш час ещё не пробил. И чтобы не остыл энтузиазм — я представлял себе, как на концерте, который в будущем обязательно состоится, или на школьном вечере мы ошеломляем своей игрой слушателей, просто на колени их бросаем и как, особенно после моего лихого солешника, зал взрывается бурей аплодисментов и криками восторга, а я, не прерывая игры, поворачиваюсь в сторону слушателей и киваю головой, чтобы этим жестом успокоить и поблагодарить аудиторию, и вижу в эту долю секунды, как полным обожания взглядом пожирают меня первые красавицы школы.

Через несколько месяцев репетиций у нас был репертуар более чем на два часа, и мы решили, что уже нельзя оттягивать наше выступление. Но тут перед нами выросло неожиданное препятствие. О том, чтобы в школе организовать для учащихся джазовый клуб, открытый, скажем, по субботам и воскресеньям, никто не хотел даже слушать. По твёрдому убеждению дирекции и педагогического совета, это означало бы скандальное превращение воспитательно-образовательного учреждения в увеселительное кабаре, а в дальнейшем — что неизбежно — в публичный дом. О том, чтобы наш «Modern Jazz Quartet», так мы его назвали, играл на школьных танцевальных вечерах, которые, впрочем, устраивались крайне редко, хорошо, если три раза в год (карнавал, Новый год, выпускной бал), — об этом, в свою очередь, молодежь не хотела слушать. Наступило время восходящей звезды big beat'a (**), первых триумфов «Битлз» и ансамблей, им подобных, и подростки слушали в основном такую музыку и только под её ритм хотели танцевать и веселиться.

В такой ситуации единственным шансом выступить, который нам был предоставлен, и то скорее из милости, оставалась халтура на школьных торжествах — надуманных, бездушных и нудных, — полных трескучей декламации и высокопарности. Принять такие условия означало пойти на компромисс, граничащий с изменой и забвением наших надежд и амбиций, тем более что нас предупредили: если мы воспользуемся великодушно предоставленным нам шансом, то должны играть только «спокойно и культурно», а не навязывать «какие-то там дикие ритмы или другую кошачью музыку». То есть нас низвели до роли поставщиков «музыкальных пауз» на школьных торжествах, пользующихся среди учащихся — включая, разумеется, и нас — плохой репутацией.

Наше участие в этих мероприятиях оказалось, в конце концов, скорее фарсом, гротеском, чем позорной деградацией. Мы играли что хотели, — только в абсурдном контексте. Например, знаменитую «Georgia» после напыщенного коллективного декларирования «Левого марша» Маяковского или какой-нибудь блюз после истерического выкрикивания стиха, рисующего страшную картину жизни рабочих в Соединенных Штатах, где — как утверждалось в стихотворении — «каждый день безработные прыгают вниз головой с моста в реку Гудзон». Короче говоря, это была какая-то кошмарная чушь, которую все понимали — и аудитория, и мы. Можно ли в такой ситуации сохранить хотя бы иллюзию, что мы тоже творцы Истории и принимаем участие в серьёзном деле?

                                                                                                                                                                    из книги Антония Либера - Мадам
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) jam sessions - Джем-сейшен — это совместная последовательная индивидуальная и общая импровизация на заданную тему.
Музыкальное действие, когда музыканты собираются и играют без особых приготовлений и определённого соглашения, либо когда взять инструмент и выступить может каждый из присутствующих.
(**) Наступило время восходящей звезды big beat'a - Big Beat началась  в 50-х и продолжалась в шестидесятых годах прошлого столетия - биг-бит был самым распространенным стилем в поп-музыке. Англичане позже назвали его "мерси-бит" - из-за ливерпульского (графство Мерсисайд) происхождения большинства групп, игравших бит-музыку, включая The Beatles. Но в остальной Европе биг-бит остался самим собой - прежде всего это относится к странам Восточной Европы (в Польше это даже было эвфемизмом, заменяющим неугодное цензуре слово "Рок-н-ролл").

Внутри и Вне

Странный сон привиделся мне:
Будто я – внутри, а ты – вне,

твой голос слышу издалека,
но замок строю я из песка,
И цепь на мне, и она прочна,
следит паук, чтобы не ушла,
придушенный голосок тих,
а места много и для двоих...

Странный сон привиделся мне:
будто мы – внутри, а все – вне,

но я всё — о нём, а ты — о ней,
о той, кем я стать не сумела вполне,
а я — о нём, кем не стал ты,
и тут — хоть шамань, хоть читай псалтырь...
Пузырь наш тесен, стеною толст,
эфир мутит от пафосных поз...
Наш мир – в плачь, а за ним – простор,
но не идёт разговор простой,
ведь каждый столько себе наприснил -
шумит-бушует словесный пир.
«То мой сон!» – я кричу в ночи, –
Не пересоли, не переперчи –
Устанешь чихать – но покой чужд...
Зато – жена,
----------- потому – муж...

                              Четыре сна Веры Павловны (Избранное)
                                        Автор: Александра Одрина

Антонина Ивановна Барыкина считала себя интеллигентным человеком. А как же иначе? У станка она не стоит, метлой двор не подметает, и не торгашка вам какая-нибудь. Конечно - интеллигентка! А работала Антонина Ивановна в библиотеке. Среди своих немногочисленных родственников считалась Антонина Ивановна самой образованной, хотя, как ни странно, читать она не любила, да можно сказать, совсем не читала. Антонину Ивановну это обстоятельство смущало мало. С работой она справлялась благодаря своему многолетнему стажу: за годы работы Антонина Ивановна запомнила не только обложки книг, но даже и их авторов.

Тётка Антонины Ивановны, хвастаясь соседке, говорила:

- Очень я довольна, что Тонька моя так хорошо устроилась: сидит себе вся чистенькая, не в какой-нибудь замусоленной робе (в этот момент тётка намекала на дочь соседки, работавшей крановщицей на заводе). Кругом чисто, опрятно, тихо. Читатели её по имени-отчеству зовут.

Тётка Антонины являла собой яркий образец того рода людей, которые родились в деревне, большую часть жизни прожили в деревне, но саму деревню не любили и презирали ... и тётка всегда с чувством внушала:

- Не будь колхозной Дунькой, выбивайся в интеллигентки.

А чтобы у Тоньки не было никаких забот, кроме одной - стать интеллигенткой, тётка с утра до вечера, не разгибая спины, работала на своём огороде. Копала, сажала, полола, а чуть поспеет урожай – на базар. Уродятся персики – на базар, а не уродится, к примеру, клубника, всё равно – на базар. Сама ни ягодки не съест, да и Тоньке своей не даст. На базаре тоже урожай не за копейки продаст. Умела тётка торговать! Так и жили они вдвоём, и были обе очень довольны.

Антонина Ивановна научилась распознавать интеллигентов по одному лишь внешнему виду. Нельзя сказать, что была она особой, сильно продвинутой в смысле моды, но одежда у неё (благодаря неустанным рукам тётки) была дорогая и добротная. Во всём её облике каким-то непонятным образом чувствовалась значительность.

Один раз на работе Антонине Ивановне по случаю праздника достался билет на концерт классической музыки. Антонина Ивановна собралась в театр со всей тщательностью и ответственностью: было куплено новое платье, новые туфли, сумочка. Тётка напутствовала:

- Иди, иди! Покажи себя, пусть люди полюбуются.

К удивлению Антонины Ивановны, народу в театре было много. С достоинством проплыла она к своему месту, и с тем же достоинством огляделась. Справа рядом сидела старушка, которая была одета в длинное бардовое платье, седые волосы убраны в высокую прическу. Впереди Антонины Ивановны расположилась семья: отец, мать и дочь, девочка лет семи. Семья, с точки зрения Антонины Ивановны, интеллигентной не была.

- Ну, мать, предположим, и потянет на учительницу или воспитательницу, а отец, скорее всего – мастер на каком-нибудь заводе. Без галстука, без пиджака – невзрачная индивидуальность, - заключила про себя Антонина Ивановна, вспомнив эту фразу из сериала.

Тут объявили начало концерта. Полилась печальная мелодия старинного романса. Антонина Ивановна приготовилась слушать, но её внимание сразу переключилось на девочку, сидящую впереди со своими родителями. Та, как только послышались первые аккорды, стала покачивать головой в такт музыке, а затем дирижировать рукой. Отец, наклонившись к ней, что-то прошептал и девочка, согласно кивнув, опустила руку. Антонина Ивановна попыталась ещё раз сосредоточиться, но следующая незнакомая увертюра показалась ей слишком шумной. Теперь внимание Антонины Ивановны привлекла пианистка.

- И чего долбит по клавишам, как дятел, да ещё и глаза прикрыла. Неужели нельзя сыграть что-нибудь весёленькое или понятное всем. Ведь есть же известные вещи, вот, например, как его там... а, вспомнила! «Полонез» Огинского. Мне – и то трудно понять такую музыку, а что тогда говорить о других, о простых людях,- мысленно возмущалась Антонина Ивановна.

Наконец, последовал долгожданный перерыв. Впечатления от музыки несколько прибили Антонину Ивановну; от непрерывного мыслительного усилия заболела голова. И она решила пройтись. В фойе к ней подошла старушка в бордовом платье, с явным намерением поговорить.

- Как вам понравилась первая часть концерта, - спросила она Антонину Ивановну.

Антонина Ивановна хотела ответить, что было немного утомительно, но старушка, по всей видимости, не ждала её ответа.

- Выступление с фортепианной партией было удачным. Правда? Увертюра вызывает такое напряжение душевных сил и действует почти гипнотически! – восхищалась старушка.
Антонина Ивановна улыбнулась и робко сказала, что увертюра показалась ей немного шумной. Старушка обрадовано вновь перебила её:

- Конечно, определённые трудности для восприятия музыки присутствуют, но это лишь потому, что в ней господствует драматическое движение и темные краски. Зато затем радостное ощущение жизни противостоит аскетизму.

Всё это старушка говорила так быстро, словно боялась, что Антонина Ивановна повернётся и уйдёт, не дослушав её.

- И, наконец, финал цикла – вера в достоинство и долговечность – простые истины жизни. А Лилечка продемонстрировала просто виртуозное мастерство!
- Какая Лилечка?- спросила Антонина Ивановна разговорчивую старушку.
- Лилечка-то? Лилечка – это молодая пианистка. Помните? В зелёном платье. Просто талант! Талант!
- А откуда вы её знаете_ - Антонина Ивановна с интересом посмотрела на старушку.
- И-и-и! Мне бы ещё и не знать! Я ведь почти всю жизнь здесь проработала. Сначала костюмершей, потом контролером. Я всех знаю – выросли у меня на глазах. Папа у Лилечки в консерватории заведует кафедрой музыковедения, а мама здесь, в филармонии, уж сколько лет концертным исполнителем. Да вот и они, посмотрите!

Тут старушка махнула рукой в сторону уже знакомой Антонине Ивановне семьи, которая привлекла её внимание в начале концерта. Звонок прервал содержательную беседу старушки в бордовом платье с Антониной Ивановной.

Концерт Антонине Ивановне показался безумно длинным. Возвращаясь домой, она почему-то была раздражена. Мысленно она всё время возвращалась к семье музыкантов. Проходя мимо магазина, она остановилась, внимательно оглядела себя в зеркальной витрине и осталась очень довольна увиденным.

- Одета просто и благородно,- подумала она. – А те, музыканты! Тоже мне, интеллигенты! Одеться прилично – и то не могут.

                                                                                                                                                                                       Интеллигентка
                                                                                                                                                                                  Автор: Магазевская

Дионис сшивающийся

Я шью стихи ночами у огня.
Камин растоплен вереском и ёлкой.
Из тонкого словесного рванья
Строчу я рифмы острою иголкой.

Но мысли злая шёлковая нить
Всё рвётся, как нарочно, по средине.
Мне бы к утру стихотворенье сшить,
Чтоб угодить и музе и гордыне.

Для них наряд причудливый из строк,
Украшенный тесьмою многоточий…
И стынет у камина пряный грог,
И всё светлее взгляд бессонной ночи.

                                        Я шью стихи ночами у огня...
                                          Автор: Наталья Савенко

И я, попав под чары рифмы -
Из плена вырваться - не мог,
И пусть порою, как Сизиф мы,
Но у меня Отец есть - Бог!

                              И я, попав под чары рифмы...
                     Автор: Шульга Михаил Григорьевич