Северный цветок в его восточном букете

И в час, когда шепчу, во имя всех святых, В награду нам дано такое наказанье.(©)

Ему родня всё время говорила:
«Женись на той, кто будет той же крови».
Уже и за него судьбу решила,
И начинала поиски готовить.

А он влюбился в девушку простую,
Другой национальности и веры.
И пусть родня считала: «Он бунтует»,
Его Любовь не знала чувства меры.

Они встречались тайно, ненадолго,
Как голубки, страшась когтей сапсана.
И от разлуки, дома воя волком,
Он знал, что вскоре, поздно или рано,

Родители узнают. Будет ссора.
Они начнут грозить, или ластиться.
Увещевать: «Всё это – только морок,
Ну, всё, сынок! Пора остепениться!

Забудь её. Она тебе не пара.
Достойную нашли мы кандидатку.
Не то отец не вынесет удара,
И тут всю жизнь ты будешь виноватым!»

Знакомая история, не так ли?
Ромео и Джульетта. Наши будни.
Герои, в повторившемся спектакле.
Их выбор, очевидно, будет труден.

Как дальше быть? Поддаться уговорам?
Жениться / выйти замуж под давленьем?
И с нелюбимым жить? Подобно вору,
Из дома красться, с ночи наступленьем.

Примите судьбоносное решенье!
Долой стереотипы и запреты!
И пусть родня услышит ваше мненье!
Твоя Любовь, всегда в приоритете!

                                                                    Межнациональный брак
                                                                       Автор: Тахир Султанов

Маркита. ( Фрагмент )

Душно пахло шоколадом, тёплым шёлком платьев и табаком.

Раскрасневшиеся дамы пудрили носы, томно и гордо оглядывали публику – знаю, мол, разницу между мною и вами, но снисхожу.

И вдруг, забыв о своей гордой томности, нагибались над тарелкой и жевали пирожное, торопливо, искренно и жадно.

Услужающие девицы, все губернаторские дочки (думали ли мы когда - нибудь, что у наших губернаторов окажется столько дочек), поджимая животы, протискивались между столами, растерянно повторяя:

– Один шоколад, один пирожное и один молоко…

Кафе было русское, поэтому – с музыкой и «выступлениями».

Выступил добродушный голубоглазый верзила из выгнанных семинаристов и, выпятя кадык, изобразил танец апаша.

Он свирепо швырял свою худенькую партнёршу с макаронными разъезжавшимися ножками, но лицо у него было доброе и сконфуженное.

«Ничего не попишешь, каждому есть надо», – говорило лицо.

За ним вышла «цыганская певица Раиса Цветковая» – Раичка Блюм.

Завернула верхнюю губу, как зевающая лошадь, и пустила через ноздри:

Пращвай, пращвай, подругва дарагавая!
Пращвай, пращвай – цэганская сэмэа!..

Но что поделаешь! Раичка думала, что цыганки именно так поют.

Следующий номер была – Сашенька.

Вышла, как всегда, испуганная. Незаметно перекрестилась и, оглянувшись, погрозила пальцем своему большеголовому Котьке, чтоб смирно сидел.

Котька был очень мал. Круглый нос его торчал над столом и сопел на блюдечко с пирожным.

Котька сидел смирно, Сашенька подбоченилась, гордо подняла свой круглый, как у Котьки, нос, повела бровями по-испански и запела «Маркиту».

Голосок у неё был чистый, и слова она выговаривала просто и убедительно.

Публике понравилось. Сашенька порозовела и, вернувшись на своё место, поцеловала Котьку ещё дрожащими губами.

– Ну вот, посидел смирно, теперь можешь получить сладенького.

Сидевшая за тем же столиком Раичка шепнула:

– Бросьте уж его. На вас хозяин смотрит. Около двери. С ним татарин. Чёрный нос. Богатый. Так улыбнитесь же, когда на вас смотрят. На неё смотрят, а она даже не понимает улыбнуться!

Когда они уходили из кафе, продавщица, многозначительно взглянув на Сашеньку, подала Котьке коробку конфет.

– Приказано передать молодому кавалеру.

Продавщица тоже была из губернаторских дочек.

– От кого?
– А это нас не касается.

Раичка взяла Сашеньку под руку и зашептала:

– Это всё, конечно, к вам относится. И потом, я вам ещё посоветую – не таскайте вы с собой ребёнка. Уверяю вас, что это очень мужчин расхолаживает. Верьте мне, я всё знаю. Ну, ребёнок, ну, конфетка, ну, мама – вот и всё! Женщина должна быть загадочным цветком (ей - богу!), а не показывать свою домашнюю обстановку. Домашняя обстановка у каждого мужчины у самого есть, так он от неё бежит. Или вы хотите до старости в этой чайной романсы петь? Так если вы не лопнете, так эта чайная сама лопнет.

Сашенька слушала со страхом и уважением.

– Куда же я Котьку дену?
– Ну, пусть с ним тётя посидит.
– Какая тётя? У меня тёти нету.
– Удивительно, как это в русских семьях всегда так устраиваются, что у них тётей нет!

Сашенька чувствовала себя очень виноватой.

– И потом, надо быть повеселее. На прошлой неделе Шнутрель два раза для вас приходил, да, да, и аплодировал, и к столику подсел. А вы ему, наверное, стали рассказывать, что вас муж бросил.
– Ничего подобного, – перебила Сашенька, но густо и виновато покраснела.
– Очень ему нужно про мужа слушать. Женщина должна быть Кармен. Жестокая, огненная. Вот у нас в Николаеве… Тут пошли обычные Раичкины чудеса про Николаев, роскошный город, Вавилон страстей, где Раичка, едва окончив прогимназию, сумела сочетать в себе Кармен, Клеопатру, Мадонну и шляпную мастерицу.

На другой день черноносый татарин говорил хозяину чайной:

– Ты мэнэ, Григорий, познакомь с этим дэвушкой. Она мэнэ сердце взяла. Она своего малшика поцеловала – в ней душа есть. Я человек дикий, а она мэнэ теперь как родственник, она мэнэ как племянник. Ты познакомь.

Маленькие яркие глазки татарина заморгали, и нос от умиления распух.

– Да ладно. Чего ж ты так расстраиваешься. Я познакомлю. Она действительно, кажется, милый человек, хотя кто их разберёт.

Хозяин подвёл татарина к Сашеньке.

– Вот друг мой – Асаев, желает с вами, Александра Петровна, познакомиться.

Асаев потоптался на месте, улыбнулся растерянно. Сашенька стояла красная и испуганная.

– Можно пообедать, – вдруг сказал Асаев.
– У нас… у нас здесь обедов нет. У нас только чай, файф - о - клок до половины седьмого.
– Нэт… я говорю, что мы с вами поедем обедать. Хотите?

Сашенька совсем перепугалась.

– Мерси… в другой раз… я спешу… мой мальчик дома.
– Малшик? Так я завтра приду.

Он криво поклонился, раз - два, точно поздравлял, и отошёл. Раичка схватила Сашеньку за руку.

– Возмутительно. Это же прямо идиотство. В неё влюбился богатейший человек, а она его мальчиком тычет. Слушайте, я завтра дам вам мою чёрную шляпу и купите себе новые туфли. Это очень важно.

– Я не хочу идти на содержание, – сказала Сашенька и всхлипнула.
– На содержание? – удивилась Раичка. – Кто же вас заставляет? А что, вам помешает, если богатый мужчина за вами сохнуть станет? Вам помешает, что вам будут подносить цветы? Конечно, если вы будете всё время вздыхать и нянчить детей, то он с вами недолго останется. Он человек восточный и любит женщин с огнём. Уж верьте мне – я всё знаю.

– Он, кажется, очень… милый! – улыбнулась Сашенька.
– А если сумеете завлечь, так и женится. Зайдите вечером за шляпой. Духи у вас есть?

Сашенька плохо спала. Вспоминала татарина, умилялась, что такой некрасивый.

«Бедненький он какой-то. Любить его надо бы ласково, а нельзя. Нужно быть гордой и жгучей, и вообще Кармен. Куплю завтра лакированные туфли. Нос у него в каких-то дырочках и сопит. Жалко. Верно, одинокий, непригретый».

Вспоминала мужа, красивого, нехорошего:

«Котьку не пожалел. Танцует по дансингам. Видели в собственном автомобиле с жёлтой англичанкой».

Всплакнула.

Утром купила туфли. Туфли сразу наладили дело на карменный лад.

– Тра - ля - ля - ля!

                                                                                                                                                                                 Маркита (отрывок)
                                                                                                                                                                                 Автор: Н. А. Тэффи

( кадр из фильма «Белый рояль» 1968 )

Вот эта твоя .... Любовь

Моя любовь - петля на шеи
Будь другом милый - затяни.
Придя в холодный зимний вечер
Мы были будто не одни.

Твоя игра со мной - жестоко.
Моя судьба - сплошной обман.
Бредём по жизни одиноко
Споткнувшись здесь, упавши там.

                                                         Моя любовь - петля на шеи
                                                         Лилия Султанова-Баландина

Глава III. ( Фрагмент )

Я опять забылась и опять проснулась.

Три недели ежедневного шатанья! Как я только выношу это!

Сегодня у меня болит голова, кости, всё тело.

Тоска, скука, бесцельные и мучительные рассуждения. Хоть бы пришёл кто - нибудь!

* * *
Как будто в ответ на её мысль, в передней зазвенел звонок.

«Дома Евгения?» — «Дома, пожалуйте», — ответил голос кухарки.

Неровные, торопливые шаги простучали по коридору, дверь распахнулась, и в ней появился Иван Иваныч.

Он вовсе не был похож на того робкого и застенчивого человека, который приходил сюда же два месяца назад.

Шляпа набекрень, цветной галстук, уверенный, дерзкий взгляд.

И при этом шатающаяся походка и сильный винный запах.

Надежда Николаевна вскочила с места.

— Здравствуй! — начал он: — я к тебе пришёл.

И он сел на стул у двери, не сняв шляпы и развалясь.

Она молчала, молчал и он.

Если бы он не был пьян, она бы нашла, что сказать, но теперь она потерялась.

Пока она думала, что ей делать, он опять заговорил.

— Ннда! Вот я и пришёл… Имею прраво! — вдруг бешено закричал он и вытянулся во весь рост.

Шляпа упала с его головы, чёрные волосы в беспорядке падали на лицо, глаза сверкали.

Вся его фигура выражала такое бешенство, что Надежда Николаевна испугалась на минуту.

Она попробовала говорить с ним ласково:

— Слушайте, Иван Иваныч, я очень буду рада вашему приходу, только идите теперь домой. Вы выпили лишнее. Будьте так добры, голубчик, идите домой. Приходите, когда будете здоровы.

— Струсила! — пробормотал будто про себя Иван Иваныч, опять усаживаясь на стул. — Укротилась! Да за что ты меня гонишь? — опять отчаянно завопил он. — За что? Пить-то ведь я из-за тебя начал, ведь трезвый был! Чем ты тянешь меня к себе, скажи ты мне?

Он плакал.

Пьяные слёзы душили его, текли по лицу и попадали в рот, искривлённый рыданиями. Он едва мог говорить.

— Ведь другая за счастье бы сочла избавиться от этого ада. Работал бы я, как вол. Жила бы ты беззаботно, спокойная, честная. Говори, чем я заслужил от тебя ненависть?

Надежда Николаевна молчала.

— Что ты молчишь? — закричал он. — Говори! Говори, что хочешь, только скажи что - нибудь. Пьян я — это верно… Не пьяный не пришёл бы сюда. Знаешь ты, как я боюсь тебя, когда я в здравом уме? Ведь ты меня в узелок связать можешь.

Скажешь: украдь — украду. Скажешь: убей — убью. Знаешь ли ты это? Наверно, знаешь. Ты умная, ты всё видишь. Если не знаешь… Надя, родная моя, пожалей меня!

И он на коленях ползал перед нею по полу.

А она неподвижно стояла у стены, облокотись на неё закинутою головою и заложив руки за спину.

Её взор был устремлён на какую-то одну точку пространства. Видела ли она что - нибудь, слышала ли что?

Что она чувствовала при виде этого человека, валявшегося у неё в ногах и просившего у неё любви? Жалость, презрение?

Ей хотелось жалеть его, но она чувствовала, что не может жалеть. Он возбуждал в ней только отвращение.

И мог ли возбуждать он иное чувство в этом жалком виде: пьяный, грязный, униженно молящий?

Он уже несколько дней как бросил ходить на службу.

Пил каждый день.

Найдя утешение в вине, он стал меньше следить за своею страстью и всё сидел дома и пил, собираясь с силами, чтобы пойти к ней и сказать всё.

Что он должен был сказать ей, он и сам не знал.

«Скажу всё, открою душу», — вот что мелькало в его пьяной голове.

Наконец он решился, пришёл, начал говорить.

Даже сквозь туман похмелья он сознавал, что говорит и делает вещи, вовсе не возбуждающие к нему любви, и всё - таки говорил, чувствуя, что с каждым словом всё ниже и ниже куда-то падает, всё туже и туже затягивая петлю на своей шее.

Он говорил ещё долго и бессвязно.

Речь становилась всё медленнее и медленнее, и наконец его опьяневшие, опухшие веки сомкнулись, и, откинув голову назад на спинку стула, он заснул.

Надежда Николаевна стояла в прежней позе, бесцельно глядя куда-то в потолок и барабаня пальцами по обоям стены.

«Жалко мне его? Нет, не жалко. Что я могу сделать для него? Выйти за него замуж? Да разве я смею? И разве же это не будет такою же продажею? Господи, да нет, это ещё хуже!»

Она не знала, почему хуже, но чувствовала это.

«Теперь я по крайней мере откровенна. Меня всякий может ударить. Разве я мало терплю оскорблений? А тогда! Чем я буду лучше? Разве не будет тот же разврат, только не откровенный? Вон он сидит сонный, и голова отвалилась назад. Рот раскрыт, лицо бледное, как у мёртвого. Платье на нём выпачканное: должно быть, валялся где - нибудь… Как он тяжело дышит… Иногда даже хрипит…

Да, но ведь это пройдёт, и он опять будет приличным, скромным. Нет, тут не то! А мне кажется, что этот человек, если я дам ему над собою верх, замучает меня одним воспоминанием… И я не вынесу. Нет, пусть я останусь тем, что есть… Да ведь и недолго уж оставаться»

Она набросила себе на плечи накидку и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Иван Иваныч проснулся от стука, посмотрел вокруг себя бессмысленными глазами и, найдя, что на стуле спать неудобно, с трудом добрался до постели, повалился на неё и заснул мёртвым сном.

Он проснулся с головной болью, но трезвый, уже поздно вечером и, увидя, где он находится, тотчас же убежал.

                                                                                                           -- из рассказа  Всеволода Михайловича Гаршина - «Происшествие»