Дочь Вечно Обитающего  Солнца

Знаешь, порой я говорю сам себе, что если каждый день, в одно и то же время делать одно и то же дело — как ритуал: неколебимо, систематически, каждый день, точно в одно и то же время, — то мир изменится. Что-то в нём изменится — иначе и быть не может.

                                                                                                                                                 -- Х /Ф «Жертвоприношение» 1986 (Цитата)

взгляд печален и задумчив
рот серьёзен груб желанен
ты опять меня измучил
переменой состояний

как хочу я разобраться
что тебя тревожит снова
только можешь испугаться
от любого ты напора

и отправиться в раздумья
и молчать страдать
                и делать
                вид
что это мир безумен
будто я тебя задела.

и в который раз с тобою
я не в силах быть строптивой
оставляю нас в покое
каждого в своей квартире

чтоб ещё 5 дней работать
и писать лучами света
виртуальною заботой
согревать друг другу эго

врать себе что полноценно
всё сложилось
             и что счастью
за приемлемую цену
посчастливилось достаться.

                                                    это не любовь. это судьба (отрывок)
                                                             Автор: Электра Силина

Глава 38. ПРОЩАНИЕ С ОТОМИ ( ФРАГМЕНТ )

В темноте я услышал голос Отоми:

– Проснись, я хочу с тобой поговорить!

В нём было нечто такое, что сразу пробудило меня от тяжкого сна.

– Говори, – отозвался я. – Где ты, Отоми?
– Рядом с тобой. Я не могла уснуть и сидела здесь. Слушай. Мы встретились много - много лет назад, когда Куаутемок привёл тебя из Табаско, Ах, как хорошо я помню тот день! Впервые я увидела тебя при дворе моего отца Монтесумы в Чапультепеке, увидела и полюбила. Я любила тебя всегда. Меня-то не страшили чужие боги!
– Почему ты говоришь об этом, Отоми? – спросил я.
– Потому, что мне так хочется. Можешь ты подарить один час той, кто отдала тебе всё? Тогда слушай. Помнишь, как ты оттолкнул меня? О, я думала, что умру от стыда, когда добилась, чтобы меня предназначили тебе в жёны, в жёны богу Тескатлипоке, а ты в ответ заговорил со мной о девушке за морем, об этой Лили, чьё кольцо до сих пор у тебя на пальце. Но я это вынесла. Я полюбила тебя ещё больше за твою честность, а остальное ты знаешь.

Ты стал моим, потому что я решилась лечь рядом с тобой на жертвенный камень. Тогда ты поцеловал меня и сказал, что любишь. Но ты никогда не любил меня до конца.

Ты всё время думал об этой Лили. Я знала это раньше, как знаю сейчас, хотя и старалась обмануть себя.

В то время я была красива, а для мужчины это кое - что значит.

Я была предана тебе, а это значит ещё больше, и раз или два ты сам подумал, что любишь.

Но сейчас я жалею, что теули подоспели вовремя и не дали нам умереть вместе на алтаре. Я жалею об этом только из-за себя. Мы спаслись, но для меня началась нескончаемая борьба.

Я уже сказала, что понимала и видела всё. Ты поцеловал меня на жертвенном камне за какой-то миг до смерти. Но, когда ты вернулся к жизни, всё снова изменилось.

Лишь по воле судьбы ты женился на мне и принёс клятву, которую сдержал до конца.

Ты женился на мне, но ты не знал, кто твоя жена. Ты знал только, что я красива, нежна, верна тебе – всё это так и было, – но ты не понимал, что я для тебя чужая, что я осталась такой же, какими были мои предки.

Ты думал, я приняла твои обычаи, а может быть, даже и твою веру, потому что ради тебя я старалась это сделать.

Но всё это время я жила обычаями своего народа и никогда не могла позабыть своих богов. Они не дозволили мне, своей рабыне, уйти от них.

Годами пыталась я их отринуть, но пришло время, и они отомстили мне.

Сердце моё смирилось, вернее – боги смирили его, ибо я не помню и сама не знаю, что делала в ту ночь, когда ты увидел меня на теокалли (*) во время жертвоприношения Уицилопочтли.

Все эти годы ты был верен мне, и я рожала тебе детей, которых ты любил. Но ты любил их только ради них самих, а не ради меня.

В глубине души ты ненавидел мою кровь, которая смешалась с твоей в их жилах. Ведь ты и меня любил только наполовину.

Эта жестокая половинчатая любовь едва не свела меня с ума. Но потом и она умерла, когда ты увидел, как я, охваченная безумием, свершала древний обряд моих предков на теокалли.

Только тогда ты понял, кто я такая. Я дикарка!

И вот умерли наши дети, соединявшие нас. Они умерли по-разному – один за другим, ибо над ними тяготело проклятие моего рода. И вместе с ними умерла твоя любовь. Я одна осталась – живое напоминание о прошлом. Но теперь и я умираю.

Я пытался заговорить, но Отоми поспешно прервала меня:

– Нет, молчи и слушай! У меня слишком мало времени. Когда ты запретил мне называть тебя мужем, я поняла, что всё кончено. Я повиновалась тебе, теуль (**). Я оторвала тебя от своего сердца, ты уже не муж мне, и скоро я перестану быть твоей женой.

Но всё же прошу тебя: выслушай! Сейчас ты удручён горем. Тебе кажется, что жизнь твоя кончена и что счастье уже невозможно.

Но это не так. Ты в расцвете зрелых лет, и ты ещё полол сил.

Может быть, тебе удастся покинуть нашу разорённую землю, и, когда ты отряхнёшь её прах со своих ног, проклятие перестанет тяготеть над тобой.

Ты вернёшься в свою страну и встретишь ту, что ожидала тебя столько лет. И тогда далёкая женщина, принцесса угасшего рода, превратится в смутное видение, и все эти годы, полные странных событий, будут казаться тебе только сном.

Останется лишь любовь к умершим детям. Ты будешь любить их всегда, и мысль о них, тоска по мёртвым, страшнее которой нет ничего на свете, будет преследовать тебя днём и ночью до конца твоей жизни, и я этому рада, ибо я была их матерью, и, думая о них, ты будешь иногда вспоминать обо мне.

Это всё, что оставила мне твоя Лили, и в этом я выше неё. Знай, теуль, она не родит тебе никого, кто бы мог затмить в твоём сердце любовь к моим детям!

О, я следила за тобой дни и ночи! Я видела, видела, как тоскуют твои глава по той, кого ты потерял, и по далёкой земле твоей юности.

Будь счастлив, ты увидишь родину и встретишь любимую! Борьба закончена: твоя Лили победила.

Я слабею, мне трудно говорить, но осталось сказать немного. Мы расстаёмся, наверное, навсегда.

Что связывает нас, кроме душ наших мёртвых сыновей? Ничто! Я не нужна тебе больше, и я довершу наш разрыв. В свой смертный час я отрекаюсь от твоего бога и возвращаюсь к богам моего народа, хоть и думала раньше, что ненавижу их.

Мы расстаёмся навеки, но, прошу тебя, не думай обо мне плохо, ибо я любила тебя и люблю.

Я была матерью твоих сыновей; их ты сделал христианами и с ними, может быть, встретишься. Я люблю тебя по-прежнему.

Я счастлива, потому что ты поцеловал меня на жертвенном камне и потому что я родила тебе сыновей. Они твои, моего в них немного. Мне кажется, я и любила их только потому, что они твои, а они любили одного тебя.

Возьми же их, возьми их души, как ты взял у меня всё остальное. Ты поклялся, что лишь смерть разлучит нас, и ты сдержал свою клятву на деле и в мыслях. Но теперь я ухожу в Обиталище Солнца, к моим предкам.

Теуль!

Я прожила с тобой много лет и видела много горя; я не могу сейчас назвать тебя мужем, потому что ты запретил мне это, но я говорю тебе, теуль, не насмехайся надо мной с твоей Лили! Не говори ей обо мне ничего, если сможешь… будь счастлив… и – прощай!

Последние слова Отоми звучали всё слабее и слабее.

Я слушал её, застыв от удивления, а тем временем рассвет медленно разливался по комнате.

Постепенно белая фигура Отоми выступила из темноты: она сидела в кресле, придвинутом вплотную к ложу, руки её бессильно свисали, а голова была откинута на спинку кресла.

Я вскочил на ноги и взглянул ей в лицо. Оно было холодным и бледным, и дыхание замерло у неё на устах.

Я взял её за руку – она была ледяной. Я громко окликнул Отоми, поцеловал её в лоб, но она не шевельнулась и не ответила. Вскоре рассвело, и я увидел, что произошло. Отоми была мертва.

Она ушла из жизни сама, приняв яд, тайна которого известна только индейцам. Он действует медленно и безболезненно, сохраняя до конца полную ясность мысли. Лишь когда жизнь уже покидала её, Отоми заговорила со мной так печально и горько.

Я сел на ложе, не сводя с неё глаз. Плакать я не мог – у меня не осталось слёз, и, как я уже говорил, ничто не могло нарушить моего странного спокойствия.

Печаль и огромная нежность переполняли меня. В тот час я любил Отоми сильнее, чем когда бы то ни было, сильнее, чем живую, и этим уже сказано многое.

Я словно вновь видел её в расцвете юности, такой, какой она была при дворе своего царственного отца, я видел её глаза, когда она встала рядом со мной на жертвенный камень, я вспоминал её взгляд, который не дрогнул перед гневом императора Куитлауака, обрекавшего меня на смерть.

Я снова слышал её горестный вопль над телом нашего первенца, и я видел её с мечом в руках над убитым тласкаланцем.

                                                                                  из приключенческого  романа Генри Райдера Хаггарда - «Дочь Монтесумы»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) когда ты увидел меня на теокалли - Теокалли (с ацтекского языка переводится как «Дом Бога») — тип культового сооружения, характерного для Центральной Америки доколумбовой эпохи. Теокалли представляют собой четырёхугольную каменную пирамиду, стороны которой, как правило, были строго ориентированы по сторонам света. Пирамида состояла из нескольких уступов, образовывавших террасы, а также имела крутую лестницу на всю высоту. На самом верхнем уступе располагался храм для жертвоприношений. Теокалли характерны для архитектуры ацтеков, тольтеков, майя.

(**) Я повиновалась тебе, теуль - Теуль в контексте ацтеков — это «испанец».

Я уже еду за тобой, Сучка

А он со мной совсем другой, счастливый, лёгкий, вдохновенный,
Обрёл гармонию, покой, вознёсся надо всей Вселенной.
А он со мной такой, как есть, обрёл себя, своё сияние,
Он смог без крыльев полететь, оставив в прошлом все страдания.

                                                                                                                  А он со мной совсем другой
                                                                                                                     Автор: Луиза Эрсабиева

Он ушёл не оглядываясь, опустив голову, походкой большого неуклюжего медведя.

Она устремилась за ним и заперла дверь.

Затем бросилась на кухню и заперла ту дверь тоже.

После небольшого раздумья она, хромая, поднялась наверх, насколько быстро позволяла боль в животе, и заперла застеклённую створчатую дверь на веранду; в этом не было необходимости – ему бы не пришло в голову карабкаться по столбу, чтобы таким образом снова проникнуть в дом.

Он был не просто болен. Он был безумен.

Первый раз, когда она подошла к телефону, она положила на него руку и тут вспомнила, что он ей сказал.

Меня выпустят под залог, и я вернусь прямо сюда.., твои соски на обеденном столе, а глазки в судке для рыбы...

Она отдёрнула от телефона руку.

Кэй пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало.

Расквашенный нос напоминал помидор, глаз почернел.

Она не заплакала; слишком сильны были пережитый позор и страх, чтобы она могла заплакать. О, Бев, я сделала всё, что могла, дорогая, - подумала она. – Но моё лицо.., он сказал, что порежет моё лицо...

В аптечке она обнаружила дарвон и валиум (*).

Немного поколебавшись, она наконец проглотила по одной таблетке каждого.

Потом она направилась в госпиталь Сестёр милосердия, чтобы там ей оказали медицинскую помощь, и познакомилась со знаменитым доктором Геффином, который сейчас был для неё единственным мужчиной, о котором она могла спокойно думать и которого ей не хотелось стереть с лица земли.

А отсюда снова домой, снова домой, ничего не поделаешь.

Она подошла к окну спальни и выглянула на улицу. Солнце уже клонилось к горизонту. На восточном побережье сумерки наступают поздно – в Мэне, должно быть, уже часов семь.

Ты можешь потом решить, обращаться в полицию или нет. Сейчас самое главное – предупредить Беверли.

Насколько, чёрт возьми, было бы легче, подумала Кэй, – если бы ты сказала мне, где остановишься, моя любимая Беверли. Но я догадываюсь, что ты и сама этого не знала.

Несмотря на то, что Кэй бросила курить два года назад, она достала из ящика аптечки пачку «Пэлл - Мэлл».

Вынула одну сигарету, закурила, поморщилась.

Последний раз она курила из этой пачки примерно в декабре 1982 года, и эта малышка выдохлась больше, чем спикер сената штата Иллинойс после заседания.

Тем не менее она продолжала курить, прикрывая от сигаретного дыма один глаз. Другой глаз закрывался сам. Спасибо Тому Рогану.

Осторожно шевеля левой рукой (этот сукин сын вывихнул её рабочую руку), она набрала номер справочного штата Мэн и попросила названия и номера телефонов всех гостиниц и мотелей Дерри.

– Мэм, вам придётся немного подождать, – поколебавшись, ответила оператор справочного.
– Это займёт больше времени, чем ты думаешь, сестрёнка, – сказала Кэй. – Мне придётся писать другой рукой. Моя рабочая рука взяла отгул.
– Обычно мы не...
– Послушай, – беззлобно сказала Кэй. – Я звоню из Чикаго и пытаюсь отыскать свою подругу, которая только что ушла от мужа и уехала в Дерри, где она родилась и выросла. Её муж знает, где её искать. Он узнал это от меня, потому что так избил меня, что вытряхнул всё дерьмо. Этот человек – ненормальный. Она должна знать, что он едет.

Последовало долгое молчание, и потом оператор справочного сказала решительным, но более человечным голосом:

– Я думаю, что сейчас вам нужен номер телефона отделения полиции Дерри.
– Прекрасно. Я его тоже запишу. Но её надо предупредить, – сказала Кэй. – И... – Она вспомнила порезанные щёки Тома, шишку на лбу, ещё одну у виска, его тяжёлое дыхание, отвратительные распухшие губы. – Если она узнает об его приезде, этого будет достаточно.

Опять последовало долгое молчание.

– Ты здесь, сестричка? – спросила Кэй.
– "Армингтон - мотор - лодж", – сказала оператор, – 643 - 8146, «Бассей - парк ин», 648-4083, «Баньян - мотор - корт»...
– Помедленней немного, ладно? – попросила она, торопливо записывая. Она поискала глазами пепельницу, не нашла и стряхнула пепел с сигареты прямо на промокашку. – О кей, продолжай.
– "Кларендон ин"...

4

Удача улыбнулась ей с пятого раза. Беверли Роган зарегистрировалась в «Дерри - Таун - Хауз».

Но удача была лишь наполовину, потому что Беверли куда-то ушла.

Она назвала своё имя, номер телефона и передала для Беверли записку, в которой просила позвонить ей сразу же, как только она придёт, во сколько бы она ни вернулась.

Служащий гостиницы перечитал записку.

Кэй поднялась наверх и приняла ещё таблетку валиума. Она легла и приготовилась уснуть. Сон не приходил.

Прости, Бев, думала она, глядя в темноту, накатывающую из наркотического дурмана. – Но он что-то собирался сделать с моим лицом. Я просто не могла этого вынести...

Позвони скорее, Бев. Пожалуйста, позвони скорее. И следи в оба за сукиным сыном, за которого ты вышла замуж.

5

Сумасшедший сукин сын, за которого Бев вышла замуж, выбрал более удобный путь, чем накануне его жена. Он вылетел из О'Хара на самолёте континентальной коммерческой компании авиации США.

Прилетев в международный аэропорт Бангора, он направился в агентство по прокату автомобилей; девушки, одни в жёлтых, другие в красных, третьи в зелёных платьицах, с беспокойством посмотрели на его избитое злое лицо и с ещё большим беспокойством ответили, что, извините, но машин напрокат нет.

Том подошёл к газетному киоску и купил бангорскую газету. Он развернул страницу объявлений и, не обращая внимания на взгляды прохожих, выделил для себя три наиболее подходящих.

Он дозвонился со второго раза.

– В газете написано, что у вас есть фургон «76 ЛТД». Тысяча четыреста баксов.
– Совершенно верно.
– Вот что я вам скажу, – продолжил Том, потрогав бумажник в кармане пиджака. Бумажник был набит деньгами: шесть тысяч долларов. – Пригоните машину к аэропорту и прямо здесь совершим сделку. Вы даёте мне машину, товарный чек и вашу регистрационную карточку. Я плачу наличными.

В десять часов вечера он уже ехал на восток по маршруту №2 согласно лежавшей на соседнем сиденье карте дорог штата Мэн.

Радио в машине не работало, и он ехал в полной тишине.

Это было даже к лучшему. Ему многое предстояло обдумать.

Например, придумать, что он сделает с Беверли, когда наконец доберётся до неё.

                                                                                                                       из романа американского писателя Стивена Кинга - «Оно»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) В аптечке она обнаружила дарвон и валиум - Дарвон (Darvon) — болеутоляющее средство. Валиум (Valium) — транквилизатор (успокаивающий препарат).

Один за горизонтом иллюзий

Во мне живёт любви безвольный маниак:
Откуда б молния ни пронизала мрак,
Навстречу ль красоте, иль доблести, иль силам,
Взовьётся и летит безумец с жадным пылом.
Ещё мечты полёт в ушах не отшумит,
Уж он любимую в объятьях истомит.
Когда ж покорная подруга крылья сложит,
Он удаляется печальный, — он не может
Из сердца вырвать сна — часть самого себя
Он оставляет в нём…
Но вот опять, любя,
Ладья его летит на острова Иллюзий
За горьким грузом слёз… Усладу в этом грузе
В переживанье мук находит он: свою
Он мигом оснастил крылатую ладью
И, дерзкий мореход, в безвестном океане
Плывёт, как будто путь он изучил заране:
Там берег должен быть — обетованье грёз!
Пусть разобьет ладью в пути ему утёс…

                                                                             Я — маниак любви (отрывок)
                                                                                       Автор: Поль Верлен

Глава восьмая (Фрагмент)

Всё утро Вера не находила себе места.

Она избегала Эмили Брент -- старая дева внушала ей омерзение.

Мисс Брент перенесла своё кресло за угол дома, уселась там в затишке с вязаньем.

Стоило Вере подумать о  ней, как перед её глазами вставало бледное лицо утопленницы, водоросли, запутавшиеся в её волосах...

Лицо хорошенькой девушки, может быть, даже чуть нахальное, для которой ни страх, ни жалость уже ничего не значат.

А Эмили Брент безмятежно вязала нескончаемое вязанье  в сознании своей праведности.

На площадке в плетёном кресле сидел судья Уоргрейв.

Его голова совсем ушла в плечи.

Вера глядела на судью и видела юношу на скамье подсудимых -- светловолосого, с голубыми глазами, на чьём  лице ужас постепенно вытесняло удивление.

Эдвард  Ситон.

Ей виделось, как судья своими сморщенными руками накидывает ему чёрный мешок на голову и оглашает приговор.

Чуть погодя Вера спустилась к морю и пошла вдоль берега.

Путь её лежал к той оконечности острова, где сидел старый генерал.

Услышав шаги, Макартур зашевелился и повернул голову -- глаза его глядели тревожно и одновременно вопросительно.

Вера перепугалась. Минуты две генерал, не отрываясь, смотрел на неё. Она подумала:

"Как странно. Он смотрит так, будто всё знает..."

-- А, это вы, -- сказал, наконец, генерал, -- вы пришли...

Вера опустилась на землю рядом с ним.

-- Вам нравится сидеть здесь и смотреть на море?
-- Нравится. Здесь хорошо ждать.
-- Ждать? -- переспросила Вера. -- Чего же вы ждёте?
-- Конца,  -- тихо сказал генерал. -- Но ведь вы это знаете не хуже меня. Верно? Мы все ждём конца.
-- Что вы хотите этим сказать? -- дрожащим голосом  спросила Вера.
-- Никто из нас не покинет остров. Так задумано. И вы это сами знаете. Вы не можете понять только одного: какое  это облегчение.
-- Облегчение? -- удивилась Вера.
-- Вот именно, -- сказал генерал, -- вы ещё очень молоды... вам  этого  не  понять. Но потом вы осознаете, какое это облегчение, когда всё уже позади, когда нет нужды нести дальше груз своей вины. Когда - нибудь и вы это почувствуете...
-- Я вас не понимаю, -- севшим голосом сказала  Вера, ломая пальцы. Тихий старик вдруг стал внушать ей страх.
-- Понимаете, я любил Лесли, -- сказал генерал задумчиво. -- Очень любил...
-- Лесли -- это ваша жена? -- спросила Вера.
-- Да... Я любил её и очень ею гордился. Она была такая красивая, такая  весёлая! -- минуту - две он помолчал, потом сказал: -- Да, я любил Лесли. Вот почему я это сделал.
-- Вы хотите сказать... -- начала было Вера и замялась.

Генерал кивнул.

-- Что толку отпираться, раз мы все скоро умрём?

Я послал Ричмонда на смерть. Пожалуй, это было убийство. И вот ведь что удивительно -- я всегда чтил закон. Но тогда я смотрел на это иначе. У меня не было  угрызений совести. "Поделом ему!" -- так я тогда думал. Но потом...

-- Что -- потом? -- зло спросила Вера.

Генерал с отсутствующим видом покачал головой.

-- Не знаю, -- сказал он. -- Ничего не знаю, только потом всё переменилось. Я не знаю, догадалась Лесли или нет... Думаю, что нет. Понимаете, с тех пор она  от меня отдалилась. Стала совсем чужим человеком. А потом она умерла -- и я остался один...
-- Один... один, -- повторила Вера, эхо подхватило её слова.
-- Вы тоже обрадуетесь, когда  придёт конец, -- закончил Макартур.

Вера рывком поднялась на ноги.

-- Я не понимаю, о чём вы говорите, -- рассердилась она.
-- А я понимаю, дитя моё, я понимаю...
-- Нет, не понимаете. Вы ничего не понимаете.

Генерал уставился на горизонт. Он словно перестал её замечать.

-- Лесли... -- позвал он тихо и ласково.

Когда запыхавшийся Блор вернулся с мотком каната,  Армстронг стоял на том же месте и вглядывался в морскую глубь.

-- Где мистер Ломбард? -- спросил он.
-- Пошёл  проверить  какую-то  свою  догадку, -- сказал Армстронг. -- Сейчас он вернётся. Слушайте, Блор, я беспокоюсь.
-- Все мы беспокоимся.

Доктор нетерпеливо махнул рукой:

-- Знаю, знаю. Не об этом речь. Я говорю о старике Макартуре.
-- Ну и что, сэр?
--  Мы ищем сумасшедшего, -- мрачно сказал Армстронг. -- Так вот, что вы скажете о генерале?
-- Думаете, он маньяк? -- вытаращил глаза Блор.
-- Я бы этого не сказал. Вовсе нет, -- ответил  Армстронг неуверенно, -- хотя  я, конечно, не психиатр. Кроме того, я с ним не разговаривал и не имел возможности присмотреться к нему.
-- Он, конечно, в маразме, -- недоверчиво сказал Блор. -- Но я бы никогда не подумал...
-- Пожалуй, вы правы, -- прервал его  Армстронг, -- убийца скорее всего прячется на острове. А вот и Ломбард.

                                                                                                                        из детективного романа Агаты Кристи - «Десять негритят»