Милая юная девушка, с глазами как сказка прекрасными, Как сказка, которую в детстве читал, С глазами, где небо воздушное зарницами светит неясными, Ты видишь, ты знаешь: мы близки, тебя я мечтаньем ждал. И строки с напевностью зыбкой, мои слова торопливые, Прерывисты, девушка милая, оттого, что, дрожа и звеня, Они навстречу спешат к тебе, и шепчут, счастливо-стыдливые: «О, сказка, я вижу, я слышу! Ты видишь, ты слышишь меня?»
Юная девушка Поэт: Константин Бальмонт
Клод-Этьен Ларидон-Дюплесси – высокопоставленный чиновник в ведомстве генерального контроля над финансами имел репутацию человека сурового и строгого. Он не допускал слабости ни у себя, ни у подчинённых и предпочитал, чтобы последнее слово оставалось за ним и только.
Но у этого человека было сердце. И в сердце этом был бесконечный свет, имеющий имя его дочери: Анна-Люсиль-Филиппа или, как звали её в доме – Люсиль.
По мнению Клода, Люсиль была самым чутким, нежным и мягким ангелом, какой мог спуститься на землю. Её звонкий тоненький голосок, большие глаза, свет невинности в них и чуть волнистые с золотистым отливом волосы – всё это восхищало и смягчало сердце Ларидона-Дюплесси. В ведомстве он был суров и решителен, а дома он превращался в папу. Над которым Люсиль беззлобно подшучивала из-за его неловкого обращения с кружевами на рукавах...
Дома он был совсем другим человеком.
Люсиль росла солнечной, тёплой, красивой и добродетельной. Она проявляла интерес к литературе, много читала, хорошо владела вышивкой и была музыкальна. Клод-Этьен не видел в ней ни одного несовершенства. Он – въедливый к своим коллегам, дотошный к бумагам, вознёс дочь свою до идеала.
Иногда Клод останавливал на ней свой взгляд, замечая с печальной тоскою, что она слишком быстро растёт и уже совсем не походит на маленькую девочку, которая весело носилась по летнему саду, пугая мать. Он смотрел и не мог поверить, что от него – грубого в деяниях, иногда даже резкого в словах, человека не самой приятной наружности могло родиться такое светлое чудо.
-Это дар, - тихо, чтобы не слышала даже жена, шептал он, ни к кому не обращаясь, когда Люсиль декламировала что-нибудь для гостей. – Это дар от Бога!
И, конечно, Клод знал, что Люсиль с ним не навсегда. Когда ей было двенадцать лет, он осознал это. Начал осознавать, не умом, нет – сердцем. Это было страшно. Казалось, ржавые крючья проходят по его душе, раздирая её в клочья.
Его ангел, его родная дочь, любимый кусочек света однажды покинет родительский дом.
Клод-Этьен обещал сам себе, что найдёт ей самого достойного человека, который будет любить Люсиль от всего сердца, но понимал и то, что никто и никогда не полюбит его дочь так сильно, как он.
Тот, кто займёт место отца в сердце Люсиль, вытесняя Клода, будет ей мужем, будет её спутником, но это не он ведь вскакивал на каждый судорожный вздох болеющей пятилетней Люсиль, не он переживал и трясся, когда она носилась по летнему саду вокруг клумб и не он копил состояние для неё, чтобы сделать её наследницей хорошего состояния.
- Единственная его заслуга будет в том, что он просто окажется смазлив! – в сердцах как-то бросил Клод своему отражению в начищенном зеркале, так как только зеркало знало настоящего Этьена, знало, что для него значит его дочь.
-Да, - продолжал Клод, обращаясь к своему отражению, - окажется смазливее других и, конечно же, падёт от чар моего ангела, а она…
Договорить он не сумел – несправедливость сжала горло невидимыми калёными щипцами.
Кто-то будет для Люсиль на первом месте. День, когда она уйдёт из родительского дома к мужу (которого Клод-Этьен уже заранее проклинал), станет для Ларидона-Дюплесси чёрным днём. Весь его свет, свет его жизни, сосредоточенный на Люсиль, впитавшийся в её взор, его плоть и кровь, плод его лет жизни и итог того, что годы не прошли зря, его наследие – всё это отдалится от него!
Я устало опустилась на пол, подложив под свои девяносто папку с бумагами. И обречённо вздохнув, вытянула ноги. Коснувшись головой железной поверхности, прикрыла глаза. После того как кнопка вызова диспетчера заработала, нам сообщили, что ток подадут только к утру. А вытащить нас раньше не получится. Так что оставалось только ждать. И попытаться заснуть. Рядом примостился Влад, отодвигая меня к стенке плечом. Мда... И почему в нашем здании такой маленький лифт? Но если смотреть с другой стороны... прижавшись к друг другу, будет не так холодно.
- Можешь положить голову на плечо.
Я открыла глаза и повернула голову в сторону нарушителя моих дум, оказавшись в паре сантиметров от его лица.
- Не стесняйся Вик, оно полностью в твоём распоряжении. - Как проникновенно. - Ммм... Учту, на будущее. - Ты всегда такая бука? - спросил парень, устраиваясь по удобнее. - Нет... Всегда. По остальным дням я злой Ёжик. - решило съязвить второе я. - Так нет или всегда? - вот ведь клещ приставучий! - Периодически. - Вспомнился один прикол из ТВ. Внутренне радуясь хорошей мысле, которая появилась вовремя. - Хм.. учту... на будущее. - Произнёс Влад, думая о чём-то своём.
Я опять закрыла глаза и минут пять всё было тихо.
- Почему я раньше тебя не видел? О!!! Да чтоб у тебя всё было прекрасно!!!
Я пожала плечами, не проявляя заинтересованности.
- Разные этажи, лифтом почти не пользуюсь, - пнула его от досады. Ну да, кротостью и выдержкой не отличаюсь. - Так вот почему лифт не работает... - улыбка озарила его лицо. Вот улыбался бы только и молчал. Цены бы не было. - Ты ещё скажи, что листья распустились... - пробурчало моё величество. - Не скажу, но я очень рад, что мы застряли. Теперь торопиться никуда не надо и знакомится с очередной "потенциальной" невестой тоже.
Я удивлённо на него уставилась. Всю сонливость, как рукой сняло.
- И кому же покоя не даёт твоё свободное плавание? - не я одна такая бедолажка оказывается.
Он опять хмыкнул, но не ответил. А спустя минуты две, спросил:
- Значит, должна была решиться судьба? - вертя наушники в руках, спросила эта милая зараза. - Откуда?! Ты же был в наушниках... - кругом враги и в лифте нет покоя. - Все думают, что ты слушаешь музыку, а на самом деле окружающих. - показывая конец шнура без плеера. - Подслушиваешь... - я ухмыльнулась. - Согласись, очень удобно. Ну так что с судьбой? - продолжал настаивать мнимый меломан. В общем торопиться всё равно было некуда. - Эм... Должна была встретить, вернее познакомится, а ещё вернее меня должны были познакомить. Ехать на встречу в слепую совершенно не хотелось, но раз пообещала... - я вздохнула. Ой, что-то много вздохов в последнее время. - Это твоя чокнутая подружка решила тебя познакомить? - Она не чокнутая, просто немного взбалмошная. А ты так и не сказал, кто тебя решил пристроить в надёжные руки. - Хм... всё банально. У тебя подруга ведёт подрывную деятельность. У меня друг. -Тоже чокнутый? - Неа... взбалмошный...
Посмотрев друг на друга мы начали ржать. Отсмеявшись и вытерев капельки слёз я положила ему голову на плечо и чуть прижалась, пытаясь чуть-чуть согреться.
- Замёрзла? - Немного, пол холодный. - Не говоря ни слова, Влад обнял меня за талию и приподняв немного усадил к себе на ноги. - Так лучше? - Угу... - только и смогла выдавить, пребывая в лёгком шоке. - Вот и хорошо. - Прошептал парень, прижимая к груди и закутывая в своё пальто.
Было тепло, приятно и безопасно. В общем я расслабилась и незаметно для себя уснула. Ненавижу лифты! Свет загорелся ярче и лифт начал подавать признаки жизни, опускаясь вниз. С большим трудом разлепила глаза. Спустя минуту двери открылись. Явив нашему взору Чародеева. Который цвёл и пах от радости, надеюсь ему икалось.
- Ну, как вы, ребятки? - спросил он, с беспокойством увидев нас на полу. Вернее Влада на полу, а меня на нём. - Чудесно. - Не сговариваясь ответили в два голоса. - Вот и чудненько!
Девушки Фабричные с парнями встречаются Иногда из этих встреч что-то получается. Девушки Фабричные — золотые локоны, А любовь доверчива, что на небе облако.
Губки алые, речи нежные, ночки тёмные, безмятежные, Улетят они не воротятся, а любовь она в сердце просится. А мечты они не сбываются, а слова они забываются. Самолётики ждут девчоночек, а любовь она в небе облачко.
группа "Фабрика" - Девушки фабричные
– Ну, Пискунов с Петькой Кругловым раньше всех в раздевалку пошли, значит. Ещё шести не было, а они подались. А когда остальные стали приходить и я пришёл – они уже пьяные сидят, матерятся, курят. А с Федей они ещё раньше столкнулись. Федя Пискунова ругал за то, что план всей бригаде сорвал. А тут Пискунов как Федю увидел, так сразу задираться стал, значит. Эй, – говорит, – ударник - стахановец, иди сюда, я тебе рожу профрезерую.
– Чего ты врёшь, Черногай, я такого… – Замолчи, Пискунов! Продолжай, Черногаев.
– Ну вот. А Федя ему говорит – веди, говорит, себя прилично. А Пискунов выражаться. А Федя, значит, говорит ему, что будет, вот, собрание, я, говорит, скажу о тебе и мы, говорит, в завком на тебя напишем. Ну, тут Пискунов на него бросился. Разняли их. У Феди лицо разбито. Ребята в медпункт пошли с ним. А Пискунов ещё долго в раздевалке сидел. Выражался. О заводе нехорошо говорил…
– Это что я нехорошего-то говорил? – Не перебивай, Пискунов! Тебя не спрашивают. – А чего он врёт - то? – Я не вру. Он говорил, что всё у нас плохо, платят мало. Купить, говорил, нечего, пойти некуда. – Ещё бы! Он ведь, кроме винного магазина, никуда не ходит! А кроме пол литры ничего не покупает. – Это почему ж я не хожу-то? – Потому! Потому что алкоголик ты! Аморальный человек! – тряхнула головой Звягинцева.
Черногаев продолжал:
– А ещё он говорил, что вот на заводе все плохо, купить нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется.
Все молчаливо уставились на Пискунова.
– Да как же… да как же у тебя язык повернулся сказать такое?! – уборщица встала со своего места, подошла к сцене. – Да как тебе не совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! А?! Ты… ты… – её руки прижались к груди. – Да кто ж тебя вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?!
– Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам пьёшь! – вставил Хохлов. – И другие пьют, – добавила Симакова. – На всех плюёшь. На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, – она постучала пальцем по столу, – проплюёшься! – Проплюёшься! – Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А лентяю и пьянице везде плохо. – А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти – ему и там не по душе придётся. – Да. Гнилой ты человек, Пискунов. – Ты комсомолец? – Нет, – Витька тоскливо смотрел на портрет. – И вступать не думаешь? – Да поздно. Двадцать пять… – Таким в комсомоле делать нечего. – Точно! Таким вообще не место среди рабочего класса. – Третий раз вызывают его на завком, и всё как с гуся вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А всё мягкотелость наша. Воспитываем всё! – Действительно, Оксана Павловна, – Звягинцева повернулась к Симаковой. – Что же это такое?! Мы ж не шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас, послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в одиннадцать – за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет профсоюза, товарищи! Профсоюзы – это кузница коммунизма! Это ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними вот?!
– И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! – вставил Старухин.
Горячий кофе нам не раз согреет руки, Сегодня днём стоит на улице мороз. Так получилось, были пару дней в разлуке, И интерес к друг другу только лишь возрос.
Горячий кофе на морозе быстро стынет, Пьём по глотку, о главном кратко говоря. Идея есть, поскольку оба холостые, Нам задержаться там, где встретится заря.
Горячий кофе я могу сварить и дома, Ну, поломайся для приличия чуть-чуть. Я для тебя, конечно, парень и знакомый, Но вдруг к хорошему случайно приучу.
Горячий кофе на подносе у постели, Зарю встречаем мы за завтраком с утра. А за окном зима метелью мягко стелет, Любовь бывает ненавязчиво хитра...
Наша любовь нездорова, Наша любовь больна. Болью острящей все снова Сердце пронзает она. Наша любовь словно яма, Наша любовь словно плеть, Зла, самовольна, упряма В ней так легко нам сгореть. Руки мы тянем друг к другу. Когти впиваем мы в плоть. Отдаваясь любви той недугу, Продолжаем друг друга колоть. Вонзаем слова словно колья, Объятьями лечим потом. Цензуры в нас нет, всё раздолье, Хоть плачем ночами тайком. Наша любовь устала..
Новая весна, новые надежды, Планы, откровения, имена. Новая весна не будет той, что прежде Желающим дышать была дана. Новая весна. Чувства, увлечения. Кто-то всё с начала с ней начнёт. Кто-то наконец дарует близкому прощение. Кто-то обнулит ошибок счёт. Новая весна. Люди на минуточку Дыхание задержат, предвкушая.. Любить ежеминутно и секундно, Круглосуточно.. Весна идёт чудесная..большая.
НОВАЯ ВЕСНА Автор: Ионова Екатерина
Он полюбил её с первого взгляда. А она очень любила свои кактусы и взаимностью ему не отвечала. Он перепробовал все варианты, чтобы привлечь её внимание и возненавидел кактусы. Но её полюбил еще сильнее. А взаимности так и не было.
А она по-прежнему любила только свои кактусы. Они были у неё везде – на окнах, на полу, на полках и даже один носила всегда с собой, в сумочке. Цветы она не принимала, никуда не ходила, и по телефону не отвечала.
Ему бы всё бросить, успокоится, и дальше жить. Но любовь, как известно, всегда относится к нашим бедам по-своему.
А кактусы уже проникли в его сны и мучили каждую ночь. Даже она не могла ему присниться из-за кактусов. И тогда он решился на последнее, что готов был сделать в своей безысходной жизни - он подарил ей кактус.
Она кактус взяла. И даже улыбнулась.
Он подарил ей еще один кактус. А потом еще. И уже сам забыл, сколько. Каждый день по нескольку раз дарил. А она стала его замечать и даже пригласила к себе домой пересадить кактус. Юноша был счастлив. И пересадил кактус, оставив половину его иголок в своих руках, так что его руки стали походить на кактусы.
Ей очень понравились его руки.
Она выдернула иголки и смазала руки йодом. От этого руки юноши стали походить на лапы леопарда.
Так и стали они дружить. Он любил её. Она любила кактусы. А кактусы и юноша тихо ненавидели друг друга. И даже когда поженились, на свадебной фотографии она держала кактус.
Так и жили они любовным треугольником – он, она и её кактусы.
В мире, где время летит очень быстро, И грехи наши фиксируются в книге жизни, Мы теряем мечты, запутавшись в сети лжи. Но здесь и сейчас у нас есть и возможность, исправить хоть что - то немножко.
Это моя история, оставь свои сомнения. Дай мне второй шанс, я найду спасение. Запомни мои слова, услышь мою боль Я готова начать все с чистого листа.
Дай мне второй шанс, я смогу измениться Собрать разбитые осколки и вновь встать. Дай мне второй шанс, чтобы снова любить, а не страдать. Исправить ошибки и больше нас не терять.
Прошлое давит на наши плечи Мы сжаты внутри, но и это не вечно. Теперь говоришь, что уже поздно и нет смысла. Но я прошу, дай мне второй шанс, чтобы любовь ожила.
Это моя история, оставь свои сомнения. Дай мне второй шанс, я найду спасение. Запомни мои слова, услышь мою боль Я готова начать всё с чистого листа.
Дай мне второй шанс, я смогу измениться Собрать разбитые осколки и вновь встать. Дай мне второй шанс, чтобы снова любить, а не страдать. Исправить ошибки, больше нас не терять.
Время лечит раны и меняет нас Мы можем стать сильнее, верни мои все шансы назад. Я понимаю, что не смогу тебя забыть, Но я готова признать свои ошибки , чтобы вновь любить.
Дай мне второй шанс, я смогу измениться Собрать разбитые осколки и вновь встать. Дай мне второй шанс, чтобы снова любить, а не страдать. Исправить ошибки, больше нас не терять.
Второй шанс – это не конец пути. Он дает возможность стать лучше, чем ты был. Дай мне второй шанс, и я докажу свою любовь. Пусть эта история возобновиться вновь.
Второй шанс на любовь Автор: Еванжи
Ксюша сидела в кафе и раздражённо пила невкусный горький кофе. Рядом на столике стоял пузатый стакан с нетронутым томатным соком. Он на очереди. Больше всего на свете Ксюша ненавидела кофе и помидоры, как, бывает, маленькие дети ненавидят жареный лук или варёную капусту. Но из всего многообразия выбора в меню, она, не глядя, заказала именно ненавистные напитки. Это изощрённое наказание Ксюша придумала себе сама и пользовалась им в крайних случаях, когда чётко понимала: она виновата, очень виновата и нет ей прощения, и исправить уже ничего нельзя. Но люди за соседними столиками даже и не догадывались, что на их глазах происходит настоящее самоистязание.
Сегодня Ксюша, наконец, осознала, что они с Максом действительно расстались.
Две недели назад во время очередной профилактической ссоры на тему «Что, так трудно поговорить с моей мамой нормальным тоном?» или «Ну, и где ты был в ночь с восьмого на девятое, в глаза смотреть!» она упражнялась в собственном остроумии и риторическом мастерстве, грамотно выстраивая обвинения и виртуозно отбивая его подачи - оправдания.
Тогда Ксюша с удовольствием слушала сама себя, распаляясь от удачности подобранных аргументов и доходчивости собственных слов и удивляясь правильности выводов, которые следовали из её пламенной речи: Максим – нечуткий, грубый зверюга, не замечающий рядом с собой нежное и хрупкое создание (её - Ксюшу), мечтающее о ежедневных букетиках полевых цветов (почему сразу одуванчики?), о влюблённо - восхищённых возгласах при каждом взгляде на неё (даже когда она в бигудях и с зубной щёткой во рту), о признаниях в любви разноцветными мелками на асфальте под её окнами (в каждой строчке только точки после буквы «л»…), о комплиментах и подарках при подружках (чтоб они всё слышали, всё видели и умерли от зависти), о ночных прогулках под луной (да, не оригинально, зато романтично).
И вот на пределе своего возмущения, когда Ксюша стала незаметно для себя переходить на крик, Максим, сволочь такая, просто взял и ушёл, и не дослушал, и не возразил, и не оправдался, и даже дверью не хлопнул (вежливый какой!), а у неё был ещё один главный выговор, «козырь в рукаве», которым она хотела так шикарно закончить ссору: вчера было уже 2 года и 30 дней как они вместе, а если перевести это просто в месяцы – то будет ровно 25 месяцев – как будто серебряная или какая там свадьба, «Да - да, с тобой, Макс, месяц за год проходит, никаких нервов не хватит…», – а он забыл, а может даже и не знал, он по месяцам не считает.
А потом можно было уйти в спальню, и смачно хлопнуть дверью, и броситься на кровать, и сладко наплакаться в плюшевый живот игрушечного медведя с оторванным ухом, громко всхлипывая и по - детски икая, и изо всех сил жалеть себя, и с полным правом ждать, когда Максим придёт замаливать свои «грехи».
А он просто ушёл… Растерянная Ксюша так, и стояла посреди прихожей в его старой клетчатой рубашке и тёплых вязаных носочках – не бежать же за ним на лестничную клетку в таком виде – переполненная эмоциями и обидами и недоумевающая: как он посмел?
Это ассорти чувств сильно задело Ксюшу и напомнило что - то задвинутое в уголок сердца, что - то пережитое и отплаканное, но не забытое… Ну, конечно! Празднование восьмого марта в пятом классе, когда мальчишки по невнимательности не внесли её в список девочек, которым нужно купить подарок, и она – одна из всех – осталась без фарфоровой балеринки с непропорционально длинными ногами.
Конечно, осознав, что случилось, красные от смущения мальчики стали заметно суетиться, исправлять свою ошибку и, в конце концов, подарили Ксюше не только пластмассовую заколку с собачкой, но и шикарный букет из пяти роз в красивой целлофановой упаковке. Казалось бы, при наличии таких богатых подарков и неиссякаемого потока внимания виноватых ребят праздник можно было бы реабилитировать, но, во - первых, заколка с собачкой – это просто детский сад какой - то, а ей уже двенадцать лет, во - вторых, цветы эти – Ксюша сама видела – сегодня утром подарили их классной руководительнице её бывшие ученики (откуда у пятиклашек деньги на розы?), а в - третьих, в самых - главных, эта обида была настолько яркой, оглушительной и унизительной для Ксюши, что никакие подарки не смогли сгладить её последствий.
После уроков она навзрыд наплакалась в школьном туалете, до крови кусая губы и тихонечко поскуливая: «Ну как они могли? Ну за что? Ну почему я?» Надо же, больше 10 лет прошло, а та детская обида, покрытая плесенью времени, до сих пор помнится…
Два дня она гордо выдерживала характер: ждала, пока Макс одумается. На каждый телефонный звонок Ксюша отвечала нарочито задорным «Алло!?» с подтекстом: «Мне так весело, так весело…» и готовым отредактированным текстом дальнейшего разговора: «Ах, это ты? Не ожидала (саркастически)… У меня всё хорошо (чтоб было похоже на правду)… Простить? За что? (с издёвкой)… Ну, знаешь, раньше надо было думать (устало)… Не надо приходить, я не хочу с тобой разговаривать (замучено)… Не знаю, сколько мне нужно времени (что пристал?)… Извини, я спешу, меня ждут (нетерпеливо)… Какая разница кто (раздражённо и загадочно)… Пока! (беззаботно)». Этот механизм в разных его вариациях практически всегда срабатывал безотказно, но телефон молчал.
Тогда, наплевав на гордость, она выдумала срочный повод и позвонила сама. Надменным тоном поинтересовалась, как он себя чувствует. Вопрос был риторический с саркастической издёвкой. Ответ подразумевал громкие всхрипывания и грустные многозначительные вздохи, означавшие осознанную невозможность жить без неё. «Нормально, – буднично проворчал Макс, – отвыкаю». Ксюшу бросило в жар. Она места себе не находит, она позвонила первая, дураку ж понятно, что повод выдуманный, она можно сказать сделала первый шаг, а он… Не воспользовался! Ах так! Ну ничего, дорогой. Удачи тебе с отвыканием. Никуда ты от меня не денешься, ни - ку - да! «Я рада за тебя, – безразличным тоном проговорила Ксюша, – ну ладно, я спешу. Пока!» – и, не дождавшись ответа, бросила трубку. Никуда она не спешила. Во время ссор с Максом у нее освобождалась куча свободного времени. Даже странно, такая востребованная, вечно занятая, необходимая всем и всегда, Ксюша оказывалась никому не нужной и начинала сама ожесточенно названивать друзьям, особенно парням, особенно тем, к кому Максим обычно мучительно ревновал. Она предлагала встретиться, да, прямо сейчас, сходить в кино, ведь сто лет не виделись, нет, Макс не будет возражать. «Что, поссорились?» – с понимаем спрашивали друзья и редко соглашались, а чаще, ссылаясь на занятость, извинялись и предлагали в другой раз. Но в этот раз Ксюше не хотелось никому звонить.
Странно, ей казалось, что это обычная ссора, ну может чуть серьёзней, чем всегда. Она была на сто процентов уверена в своей власти над ним. Но через неделю безрезультатного ожидания Ксюше впервые пришла в голову нелепая мысль: а вдруг он больше не вернётся?
Через десять дней Ксюша по - настоящему испугалась. Вся она превратилась в ожидание звонка. Как молодая неопытная мамаша боится на минуту оставить своё новорожденное чадо, так и Ксюша всюду таскала с собой мобильный, каждые пять минут проверяя дисплей на предмет пропущенных звонков, хотя звук и вибрация аппарата были установлены на максимум. Включая воду в ванной, ей постоянно слышалось треньканье телефона в прихожей, и она, едва обмотавшись полотенцем, летела через всю квартиру к спасительным звукам, пугая преданного кота Мотика, ненавидевшего закрытые двери и всегда усаживавшегося ждать хозяйку под дверями санузла. И каждый раз телефон не оправдывал её надежд: он либо молчал, либо отвечал голосами подружек, с которыми у неё не было желания разговаривать. И она понуро возвращалась в ванну, громко хлопала дверью, перед которой напуганный Мотик тут же занимал свой пост. А Ксюша подставляла лицо тёплым ниточкам душа, нежно стирающим солёную влагу с глаз, и долго неподвижно так стояла, стараясь не смотреть на мужские парфюмы и кремы для и после бритья, обречённо дожидающиеся на полочке своего хозяина.
У неё появилось два новых ежедневных ритуала: надрывный плач в ванной по вечерам и утренние чайные размышления на тему: «Что же произошло?» В этих своих внутренних размышлениях Ксюша пошла на компромисс и допускала невозможное: она не такое уж сокровище. Она пользовалась своей властью над ним… Она умела получать всё, что хотела… Она часто провоцировала ссоры, ругалась с Максимом по мелочам… Но ведь эти непродолжительные конфликты были просто эмоциональной разрядкой, выплеском отрицательных ощущений. Ксюша думала, что они уже привыкли к этим безболезненным ссорам, они были необходимы им обоим: им нравилось соревноваться в риторическом искусстве и остроумном словоизвержении. Неужели это не так? Неужели она ошибалась?
А сегодня она его увидела. Из окна маршрутки, в которой ехала домой после работы. Макс стоял на остановке с какой - то девушкой и смеялся. Смеялся по - настоящему. Уж она - то могла отличить его вежливый смех от искреннего. Так вот в чём дело. Это самое ужасное, что могло случиться с Ксюшей. Ладно уж, расстались, но хотя бы пострадал бы для приличия пару недель. Невероятная злость в паре с опустошённостью и жалостью к себе накрыли Ксюшу с головой, она пропустила нужную остановку и доехала до конечной. Короткие уничижающие мысли засуетились в голове и отчаянно застучали в виски. Она неудачница. Она никому не нужна. Она это заслужила. Она его потеряла. Она сама виновата. Она это заслужила. У него есть другая и ему с ней весело. У него есть другая и ему с ней весело. У него есть другая и ему с ней весело…
Ксюша залпом допила томатный сок и вышла из кафе. Тёплый июньский вечер ласково обнял её. В такой вечер хочется просто гулять по городу и верить, что всё будет хорошо. Но её собственное наказание уже вступило в силу. Оно стало действовать в тот момент, когда она увидела, как заливисто смеялся Макс. Сегодня она всё будет делать назло себе. Ей хочется гулять? – значит, она пойдёт домой.
Войдя в квартиру, Ксюша рассеянно погладила счастливого Мотика, единственное существо, которое никогда не бросит и не предаст, и цель жизни которого – дождаться её с работы. Хотелось есть. Она бы с удовольствием нарушила свою диету: никакой трапезы после шести вечера, но не стала, потому что знала: теперь вся еда будет иметь привкус помидоров, а все напитки – запах кофе. Хватит на сегодня продуктовых истязаний.
Она вяло переоделась в старую фланелевую пижаму Макса, которую он ни разу не одел с тех пор, как узнал, что у Ксюши аллергия на фланель, и легла спать. Ксюша знала, что не сможет уснуть: на часах ещё и девяти нет, а она раньше часа никогда не ложилась. Она не сможет уснуть и будет мучить себя мыслями о нём. Ничего, она заслужила!
«Если он придёт, я брошусь ему на шею, зацелую и прошепчу: «Только молчи, малыш, я всё знаю». И прижму к себе, и сладко зароюсь в его ладони и буду просто стоять и вдыхать его запах, самый родной, любимый и естественный запах на свете. А он поцелует меня в макушку, таким нежно - отцовским поцелуем, от которого я каждый раз схожу с ума. Ну почему я никогда не говорила ему об этом? Никогда не рассказывала, как я молю о том, чтоб не отпускал, когда он меня обнимает, чтоб не останавливался, когда целует… Если бы он пришёл… Я бы всё - всё ему рассказала. Я бы несколько часов говорила ему то, что может уместиться в одну фразу: «Я без тебя не могу» А он бы вытирал мне слёзы и…»
Раздался звонок в дверь. «Никого нет дома, – пробормотала Ксюша, отвернулась к стене и накрылась тёплым пуховым одеялом (ещё одно истязание – на улице 20 градусов тепла). Кто - то за дверью продолжал настойчиво звонить. Ксюша вытерла мокрое от слёз лицо фланелевыми рукавами, окончательно размазав косметику, влезла в Максовы любимые плюшевые тапки и, наспех пригладив волосы, уныло побрела в прихожую. Не глядя в глазок, распахнула дверь с готовым приветствием: «Нет, мне не нужна картошка…»
На пороге стоял Макс с букетом ромашек.
– Прости меня, Ксюш.
«О чём я там думала?» – вспоминала она мысли двухминутной давности, – «Что-то я собиралась ему сказать, если он придёт, а, ну да!», – И неожиданно для себя циничным тоном, приправленным издёвкой, загундосила:
– Та-ак, а две недели ты, парализованный, лежал в коме, да? Ни позвонить, ни придти нельзя было, да? Или времени не было, развлекался со своей новой пассией? Хохотун остановочный! Ну что ты встал на пороге, соседей веселить нашей руганью? Ты даже не представляешь… – Ксюш, это моя пижама и тапки мои. – Я знаю, малыш… – на секунду сбилась с заданного тона Ксюша, но тут же исправилась, – Ну что ты опять меня перебиваешь!? Что за вечная привычка: меня перебивать! Подружку свою с остановки перебивать будешь, а я… – Господи, как я соскучился! Но выглядишь ужасно, Ксюш! Тушь эта твоя размазалась. А я сегодня целый день смеюсь: решил, что вечером мириться пойду, вот и ходил веселый весь день. Катьку на остановке встретил, помнишь, одноклассницу, я же тебе рассказывал, помнишь? Мотька, отвали… – бормотал Макс, отпихивая обезумевшего от счастья и недостатка внимания кота и одновременно стаскивая с плачущей от счастья Ксюши свою старую фланелевую пижаму…
