Речку вброд перешла по камням красота светлоруса, В тёмном лесе рубаху с плеч сбросила в дерн изумрудный, В поле гикали всадники дикие в войлочных шапках, И вещали великие дни им их волчьи шаманы.
Подойди, прокричи через жаркое поле июня: Куда держите путь, куда скачете, добрые люди? Зазвенят стремена властных ханов в степном разнотравье, И обрушится конница страшной предсказанной лавой.
...Новолунье купальское, ветер, плеск рек заповедных, Бубен в поле, туман над водой, медуница и вереск, Медный месяц на тонком цепке, да на персях роскошных, Крест у самых копыт, в землю втиснутый конской подковой...
Что сказать мне наутро тебе, пробудившись в палатке? То ли, как мя пьянит медуница в крови твоей сладкой? То ли как на позор отдана была воронам чёрным? То ли о поединке гордыни и страсти греховной?
Не падка на посулы, купилась за бархата локоть, За нетраченный жемчуг речной, да за чин полководца, На обрыве поросшем сиреневыми клевером плачу, Ворожу твою кровь над рекой каменистой прозрачной.
Травы червеня, скройте меня в своих светлых палатах, Я за жемчуг продажный в палатке его целовала, Медуница в крови его, сладость, печаль, да отрава, Пожалейте мою простоту синеокую, травы...
Растеряла цветы для венка я, иду распокрыта, Без очелья, без кички, лишь вретищем грубым прикрывшись, Разлила молоко, растеряла детей нерождённых, Что, скажи, ты мне выпряла там, прихотливая Доля?
Из шатра золотого проснувшись с зарёй, выходила, К звонкой речке спускалась, - умыться прохладной водицей, И вечерний венок на воде свой узнав одинокий с догоревшей свечой - замирала в томленье жестоком.
То ли девица, то ли туман, звон стремян в чёрных травах, Я всю ночь до утра тебя в душном шатре целовала, Пахло мятой и дымом, тревожно, и горько, и нежно, И от ласк слов твоих, герс, как от греческих вин я пьянела.
...Ах, никто ничего не дарил мне, - сижу у окошка над шкатулкой резной, поправляю жемчужный кокошник, Все свои жемчуга отдала б говорю, за горсть глины: За один поцелуй, за касанье твоё, господин мой.
...Лето красное катится, вянут купальские травы, Под лучами жестокими пряная степь выгорает, Я стою пред тобой, растеряв свои перстни и чары, Обожги меня тёмной любовью, о, военачальник!
Только вот, чашу страсти своей мы уже расплескали, Закатился июнь красным солнцем за бел-горюч камень, Остывают целебные реки, кончается серпень...
Едут гости незваные к нам по степям предосенним.
Юлия Чернышёва
Caprice - Sister Simplicity - The Dole of the King's Daughter
Увезу я невесту широкой рекой, По осенней воде, по высокой волне, Ей запястья верёвкой свяжу травяной, Трижды узел стяну вкруг округлых колен.
Её кожа, - как снег, а глаза, - что сапфир, Через лоб молодой - в узорочьях тесьма, Я на дно своей лодки её уложил, Взял весло и взмахнул им навстречу ветрам.
Я не дам ей ни прясть, ни иголки держать, Если только сама для забавы возьмёт… Пусть родит мне детей, будет дочь хороша,- Снежнолика, бела, с волосами как мёд…
Но детей не хотела она от меня, Мне в лицо не хотела вчера посмотреть, И я бросил её пред собой на коня, Уходя от погони в открытую степь.
На краю перелога, у края реки,- Осадил вороного и чёлн отвязал, И сомкнулся тот час же за нами тростник, Изумрудной капелью ладью орося…
Грёб всю ночь, а наутро верёвки рассёк, Ворох спутанных кос с лика девы отвёл, Как хотелось уста мне пригубить её, Только нежная боль пересилила всё...
Не открыла очей, не согнула руки, Мерно грудь поднималась под бежевым льном, Разливался рассвет по зерцалу реки, И качался слегка остроносый наш чёлн.
И змеёй наползала тумана фата от воды - на прибрежные травы, клубясь, И я думал что сердце из алого льда не растопят ни гнев, ни угрозы, ни страсть…
Если б в суводях нас закружила река, Если б белые лебеди чёлн унесли… Но была ты как сон от меня далека, Хоть в ладонях держал я жемчужный твой лик…
И чем больше смотрел я на мраморный лоб, На цветок ядовитый раскрывшихся губ,- Тем сильней ненавидел старинный твой род, Необорной скалой преградивший мой путь.
По осенней воде, по высокой волне, Через камни порогов, - плыви ж на закат! Я не знаю жестокости, разум мой нем, Но река – глубока.
Я купалась в деревне в тазике в куширях, там где веток сливовых груз приняла земля, пять ночей подряд, на шестую из шёлка трав, выполз уж ко мне в короне из серебра. Испугалась я, уронила ведро с водой, струи - звёздами разлетелись над крапивой, подогнулись колени резвы, остыла грудь, - ни словечка сказать, ни выдохнуть, ни вдохнуть. Словно время кто-то взял и остановил…
Человеческим голосом уж вдруг заговорил: -«Не пугайся, дева, меня, я король ужей, в малахитовых копях сто лет я живу уже. Мой дворец в пещерах брошенных за селом,там всё убрано малахитом и серебром. Всё ждала королевича ты из заморских стран? Согласишься ль, скажи, королевою копи стать? За тобой наблюдаю я уже пять ночей, никогда я не видел синее ещё очей, наготой твоей белою пьяный, - не пью, не ем, наклонись ко мне, девица, сжалься, коль сердце есть!» И обвил мои ноги до бёдер он в семь колец, и узнала я бездну, и приняла венец, а глаза открыла - молодец надо мной, зелены его очи, холоден лик его.
Тут вернулся голос, я крест нашла на груди: -«Уходи, - говорю ему, сила вражеска, уходи! Не хочу ни шахт твоих страшных, ни серебра, даже если ты был человеком,- теперь ты враг! Много ходит-рыщет вас, нежитей, по земле, я Христу молюсь, я с людьми живу, прочь, проклятый змей!» Рассмеялся молодец, зеленью глаз сверкнул, ничего не ответил и в чёрный пырей сскользнул.
…Как избе добежала - не помню… как спать легла… А наутро понять не могла - это явь иль блазн? Только с той поры стала сердце сосать тоска. До того дошло - я ходила копи искать,
–«Отродясь малахита здесь не было, девка, тю! - старики говорили мне, - да ты что, Катюш!» Лишь старуха одна седая молчала всё, да при виде меня темнела всегда лицом... Я была на выданье, шли косяком сваты, и к закату клонилось лето, сгорая в дым... если б раньше… да королевича ж всё ждала, а тоска изъела - стала жизнь не мила. Я плела наузы, оббегала ворожей.
По ночам, где сливы – звала короля ужей... Ничего, никого, как и не было, - лишь трава... я часами лежала в ней, на краю у рва, всё глаза его вспоминала, да холод в них, перестала и есть, и пить, и к попу ходить... Уж решила: приснилось, да только смотрю, вдруг стал что-то узок мне в талии лучший мой сарафан. Испугалась, да мать заметила,- началось… Ой, тошнёхонько, где ты, где ты, подземный гость?
…Долго плакала мать: «Опозорила, дочь, ты род! Кто нечестную девку теперь за себя возьмёт?» Я жалела её, молча гладила по волосам, а сама вспоминала всё короля глаза. О, вернись ко мне, див венценосный, с собой возьми! Не хочу ни Христа, ни креста, ни житья с людьми... Сливы ссыпались в травы и подступил сентябрь... Нежить ты или ангел - не жить мне уж без тебя. Бездной глаз твоих пьяная, - сохну, не пью, не ем… О, вернись ко мне, молодец, сжалься, коль сердце есть!
Белокурой,порывистой дочери варваров северных бледный лоб не венчай ты тёмно-вишнёвыми розами, лепестками миндальными в чашу не сыпь и шелков не дари. Видишь: в спутанном золоте светлых кудрей - две косы, обрамившие лик волоокий, вязь у глаз, гордых губ полумесяц… пойми, - она знает заклятья любви на шести языках, но, клеймённая алым железом рабыня не станет вещать.
И молчанья её золотую печать не сорвать поцелуем нечистым в тени виноградной колонны, ни угрозой ни ласкою голоса не растопить. И напрасно ты, юноша стройный, оливковокожий, на колени упав в своей тоге пурпурной перед дочерью варваров с Одера, руки целуешь её и молишь не молчать. Она помнит осенние реки и дым поднебесных становищ, и протяжные песни жрецов, как она белокурых, и запах тимьяна в грозу…
Золотистыми длинными пальцами расплети эти косы печальные, только лучам золотым нынче снега не растопить. Сок граната прольётся на белое ложе, уронит пиалу у входа в кубикулу раб, и на стенах мозаики вспыхнут рассветом. От холодного Одера Тибру - привет, Тибр не знал ещё глаз таких синих, но как же заносчивы смуглые порфироносные дети его…
Это юг расписной, яркий лён, золотые полотна, Ты въезжаешь на белом коне в городские ворота, Белокурую деву, чьи очи, - лазоревый яхонт, - Пред собою в седле - в смертоносных сжимая объятьях.
Я жива едва в этом седле, о, жестокий проконсул, Мне сжигает лицо италийское чёрное солнце, Я боюсь и вздохнуть лишний раз меж руками твоими, Крепко в гриву вцепясь, безразлично взираю на римлян.
Здесь ты спешишься и в колесницу взойдёшь золотую, Потемнеет в глазах от обилия пурпурных туник, Сзади тронут коней от гордыни седые легаты, И зайдутся парадные трубы в громовых раскатах.
-Украшеньем триумфа, - сказал, - будешь в Риме, Церера! - От позора такого в могилах зардеются предки, Лучше зренья лиши, иль распни на кресте, как рабыню! -Как ты смеешь перечить, несчастная, славному Риму!
И прошла я сквозь город твой за колесницей со львами, в тонком платье позорном, звеня золотыми цепями, да на тонких руках, где алели следы от железа... Это ль ты обещал, магистрат, самой знатной из пленниц?
Нежных пленниц заплаканный строй - как увядший розарий, Так брели они в тяжких оковах - на Запад, на Запад, Вы швыряли денарии в плебс, мы глаза опустив шли, О, империя, дикая кошка ты, хищная птица!
Я слепа, я глуха, я, о, девы, пьяна без Фалерно, Меня Рима пьянит оглушающее великолепье, Растекаются пурпур и золото перед глазами, Нет, не пленница здесь я, а кто - и сама уж не знаю...
Ранним утром, когда ещё тают в тумане инсулы, С кувшином на плече тихо выйду в безлюдие улиц, Наберу у фонтана воды, постою на прохладе, Поклонюсь на восток, и пойду, складки столы разгладив.
Море плещется в сердце, прошу, отвези меня к морю. На обед нынче - хлеб и оливки зелёные с мёдом, Занавешен от солнца триклиний: прохлада и сумрак, Час сиесты грядёт - вновь пустеет на улицах шумных.
Над челом твоим - зори и слёзы Авроры крылатой, Жрица в храме намедни вино подносила солдатам, Чист останься, прошу, и меня оставь чистой и дальней, Пусть не снится мне впредь в грубом золоте военачальник.
Я растоптана Римом, распята и обновлена им, В груде шёлковых белых подушек лежу, как больная, С опахалом стоит надо мной чернокожий невольник, А другая рабыня - бутоны роз крошит на воду.
Дай мне маленький дом. Не хочу ни рабов, холопов, Будут вина со льдом в погребах наших зреть неторопко, Мне всё снится, как я с кувшином выхожу за водою... Дай мне это, иль прочь отпусти, - я умру в этом доме!
Мой отец дал бы выкуп хороший, так он вам не нужен, Ничего вам не нужно, - что надо - возьмёте оружьем, О, как вспомню, - бросает и в холод, и в жар, - как провёл ты Пол Германии в звонких цепях, сквозь Златые Ворота.
Запах пряностей с кухни тревожит, волнует, морочит, Лавроносец в браслетах, как солнце, скажи, что ты хочешь? Это юг расписной, яркий лён в ало-синих узорах, Это крови разбуженной ток, называемый Зовом...
Волшебный лён
Елена Фролова - Не взыщи. Романс на стихи Марии Петровых
Не разлюбила – значит ещё люблю. Дождь запевает в полуночи песнь свою. Запах июньского города и воды, То ли от капель, то ли от слёз следы. Где-то в гремящем городе – ты – живой, Окна высоток теплятся желтизной, Дождь заливает проспекты, поёт, стучит, Центров торговых громады страшны в ночи. Жадно вдыхаю дождливую эту боль, Настежь балконная дверь – эхо древних воль, Степи и реки, дали и ковыли,- Вот что хочу вместо города зреть вдали. Острые запахи трав наполняют мглу, Тени от лампы мечутся по столу, Сами собою колокола звонят… Я заклинаю: вспомни, вспомни меня! Плачем своим разбудила я предков сон, Ах, неспроста, неспроста на погостах звон, Ах, неспроста из колоды упала вниз Дама червей. Слышишь по улицам дробную рысь коня? Пусть ты сейчас с другою, - вспомни меня! Хочешь – не хочешь – ты вспомнишь ещё меня.
