Только один из тысячи, говорит Соломон,
Станет тебе ближе брата и дома,
Стоит искать его до скончания времён,
Чтобы он не достался другому.

Девятьсот девяносто девять других
Увидят в тебе то, что видит весь свет.
А Тысячный не откажет в объятиях своих,
Даже когда целый мир говорит тебе «нет».

                                                        Редьярд Киплинг  - Тысячный. Избранное.

В некотором смысле Иозеф Кнехт чувствовал себя в то время примерно так же, как некогда в гимназии после приезда Магистра музыки. Навряд ли он задумывался над тем, что назначение его в Мариафельс есть большое отличие и первый, крупный шаг по ступеням иерархии; однако, приобретя теперь уже известный опыт, он ясно видел это по изменившемуся обращению своих commilitones52. Хотя с некоторых пор он и так принадлежал внутри элиты к самому узкому избранному кругу, все же необычайное поручение словно бы наложило на него особую печать: начальство отметило его и намерено использовать по своему усмотрению. Не то чтобы вчерашние товарищи отвернулись от него или перестали дарить своим дружеским расположением, – для этого в столь высоком аристократическом кругу все были слишком благовоспитанны, – но возникла определенная дистанция; вчерашний товарищ послезавтра легко мог стать начальником, а на подобные оттенки и тонкости иерархических отношений сей круг реагировал чрезвычайно чутко и находил им должное выражение.

Исключение составлял Фриц Тегуляриус, которого мы можем назвать, наряду с Ферромонте, самым верным другом Иозефа Кнехта. Этому человеку, который был по своим способностям как бы предназначен к самому высокому, но тяжко страдал от недостатка здоровья, равновесия и веры в себя, было столько же лет, сколько Кнехту, и, следовательно, в пору, когда того принимали в Орден, – тридцать четыре года. Впервые они встретились на одном из курсов Игры, и Кнехт тогда же почувствовал, как сильно влечет к нему этого тихого и несколько меланхоличного юношу. Благодаря своему чутью на людей, которое он бессознательно проявлял уже тогда, Кнехт понял и характер этой привязанности: то было чувство дружбы, готовой к безоговорочной преданности и послушанию, и поклонение, проникнутое огнем почти религиозной экзальтации, но сдерживаемое и омрачаемое внутренним благородством и предчувствием душевной трагедии. Только что пережив потрясение, связанное с Дезиньори, и став из-за этого особенно легко ранимым, Кнехт не подпускал к себе Тегуляриуса, хотя и самого Кнехта влекло к этому интересному и необычному студенту. Для характеристики его приведем страничку из секретной записи Кнехта, сделанной им многие годы спустя и предназначенной для информации Верховной Коллегии. В ней говорилось:

«Тегуляриус. Состоит с автором этих строк в личной дружбе. Неоднократно отличавшийся в Койпергейме ученик, превосходный знаток классической филологии, выказывает серьезные философские интересы, занимался Лейбницем, Больциано, позднее Платоном. Самый талантливый и блистательный знаток Игры, которого я знаю. Это был бы провидением избранный Magister Ludi, если бы его характер в сочетании с хрупким здоровьем не был решительно к тому непригоден. Т. нельзя допускать ни к какой руководящей, представительствующей или организаторской должности, это было бы бедой и для него, и для дела. Болезненность его выражается в припадках депрессии, периодах бессонницы и нервических болях, нападающей на него меланхолии, резко выраженном желании остаться одному, страхом перед долгом и ответственностью. Возможно, и в мыслях о самоубийстве. С помощью медитации и удивительной самодисциплины этот столь отягощенный недугами человек держится так превосходно, что большинство окружающих его людей и не подозревают о тяжести его страданий. В лучшем случае замечают лишь необыкновенную робость и замкнутость. Если, стало быть, Т. прискорбным образом непригоден для замещения высоких должностей, то для Vicus lusorum он являет собой жемчужину, совершенно незаменимое сокровище.

                                                                                                                                               Герман Гессе - Игра в бисер. Два Ордена. Избранное.

... и не выносить сор из Гарема

Я сам в неправду эту верю...
Но... разболтался я не в меру.

Пора закончить долгий стих.
Мой пыл рассказывать - утих.

Мои ж знакомые, друзья,
Простят, надеюсь, мне, что я

Приврал для красного словца

                                  Пессимист и оптимист. Отрывок.
                                             Пицман Виктор

Я говорить не умел и просто предложил им, что если надо, можем провести каскадёрские пробы. Они сразу попросили показать им сложный трюк – прыжок в седло с высоты.
Но когда я привёл коня в Пушкине к Камероновой галерее и поставил у высоты 4 метра, они удивились: «И что, ты отсюда будешь прыгать в седло?»
- Да, а что? Это предельная высота для коня, но я могут прыгнуть с 6 метров – это предел уже для человека.
Конь был идеально подготовлен для этого трюка. Николай Сысоев держал специальное дистанционное приспособление, которое также удивило Месхиева. Он был оператор и технократ высокого класса, и я видел, что он это оценил. Я стоял наверху, а конь стоял внизу один и никто его не держал. Это был отличный парень, конь по имени Гомель, он косил на меня глазом и ждал. Я прыгнул в седло, соскочил с коня и быстро побежал по лестнице на исходную точку. И пока они смотрели и молчали, я прыгнул ещё раз. Затем спрыгнул с коня, побежал на исходную и прыгнул ещё раз. Делал я это, чтобы показать, что всё не случайно и всё отработано. На их лицах были улыбки. Конь стоял и только шевелил ушами. Это был гениальный конь. Лицо у Месхиева, всегда суровое, немного посветлело. Но мне всегда нравились люди с суровыми лицами. В армии командиры мало улыбались. Дело надо делать. А улыбка это для праздника.
- Стой, Толя, хватит.
Я попросил их прыгнуть ещё раз, это будет актёрский дубль.
Они после всего происходящего подошли к нам, пожали мне и Сысоеву руку и сказали: «Завтра приходите в группу – с Вашей командой будет заключён договор.»
На студии, встретив Ващилина в группе актёров у стойки бара, опять пошутили над ним. Девушкам – актрисам шутка понравилась.
- А вы знаете, девчонки, что Коля ставил трюки в фильме «Танкер Дербент»? – сказал Сысоев. – Он дублировал Чапаева, скакал на коне.
Колю опять перекосило.
- А недавно он сделал сложный трюк и дублировал Вицина в фильме «Кавказская пленница».
- Как дублировал? – спросила одна. – Они же разного роста и веса. Я видела Вицина вживую.
- Помните, – я напомнил, - когда Бывалый и Никулин дверь Вициным выбивают? Так вот это был не Вицин, а Коля. Он вообще большого риска человек, его на этот трюк и пригласили.
Ващилин перекосился от нашего чёрного юмора. Он допил кофе и быстро пошёл в сторону двери. Вслед ему смеялись его поклонницы.
- Нет, а как красиво пошёл!

На Труффальдино мы Колю не взяли. Он где-то подвизался морочить голову об искусстве на другой картине.
Я был на премьере Труффальдино в актовом зале студии. Режиссёр подошёл к нашей группе – а работали Филатов, Сысоев, Румянцев, Василюк, Корытин и фехтование делал Чернозёмов, светлая ему память.
- Жаль, что мы мало трюков вставили, - сказал режиссёр Воробьёв. – Картина бы от этого только выиграла.
Какие это были люди. Богатыри. Это я о Месхиеве, Воробьёве и Чернозёмове. И эти люди могли отличить зёрна от плевел. Это я о Ваще.

После Труффальдино была ещё «Ярославна, королева Франции». Пришлось по горам таскать коней на точки, где снимали мелкие бои. Трюковой работы было маловато. Так, в основном проскачки и была пара падений коней. Ваща пригодился. Он ходил в шкуре с мечём,    красиво улыбался, много рассуждал об искусстве и фотографировался с Ливановым. Ему бы надо было идти учиться на кинокритика. Это его поприще.  А вот если бы такой человек в этой шкуре попал в бой, то скорее бросил меч, поднял руки и сдался в плен.

                                                                   "Интриги мушкетёра Ходюшина при дворе короля Людовика XIII" - Николай Ващилин. Отрывок.

По дорожке в Африку

По роще калиновой,
По роще осиновой
На именины к щенку
В шляпе малиновой
Шёл ёжик резиновый
С дырочкой в правом боку.

Были у ёжика
Зонтик от дождика,
Шляпа и пара галош.
Божьей коровке,
Цветочной головке
Ласково кланялся ёж.

                       Автор: Юнна Мориц
                "Ёжик резиновый" (Отрывок)

Та часть Леса, в которую привёл Шапочку волк, отличалась от всего виденного ей доселе. То тут, то там вспыхивали яркими пятнами поляны с цветами, которые внезапно сменялись рощами скорченных деревьев, казалось, будто они могут схватить и растерзать путника своими ветками-руками. Тени становились то длиннее, то короче, то совсем исчезали, но потом снова появлялись, набрасываясь сначала на ноги Шапочки, поднимаясь до самой шеи, трогали её за лицо.
-Куда мы идём?
-К одному странному существу.
-Знаешь, такое впечатление, что мы уже не совсем в нашем Лесу.
-Это нет так. Самая большая тайна состоит в том, что никакого «другого» Леса просто не существует. Некоторые думают, будто могут жить в двух Лесах одновременно, но они жестоко ошибаются. Иногда Лес поворачивается к нам другими гранями, но он всегда один – волк немножко погрустнел, впервые на памяти Шапочки, - и мы в нём тоже одни. Всегда одни.
-Но мы же вместе сейчас? Ты же меня не бросишь?
-Нет, - волк замотал головой, - нет, конечно, нет. По своей воле я этого не сделаю, но здесь не всё зависит от моей воли. В одиночестве есть сила и слабость. Сила заключается в том, что в одиночку можно преодолеть любые препятствия, которые выпали на твою долю, чтобы не говорили на этот счёт другие существа. Слабость состоит в том, что если ты берёшься вести кого-то другого, то уже не можешь быть уверен в происходящем до конца: теперь оно зависит не только от тебя. Высшее искусство состоит в том, чтобы идя плечом к плечу, оставаться в уединении.
Они замолчали и молчали до тех пор, пока не вышли развилке, ведущей к двум домам. На одном из них было две трубы, странным образом напоминающие заячьи уши и волк кивнул именно на него.
-Тебе туда. Вообще-то тебе нужен хозяин другого дома, но его никогда нет у себя. Это тоже своеобразное искусство.
-Ты не пойдёшь со мной?!
-Я подожду тебя здесь. Пойди, осмотрись, пообщайся. Дам тебе два совета, первый: не воспринимай всё слишком серьёзно и в тоже время будь собранной и внимательной, как никогда. Второй: не принимай всё это на личный счёт и тем более, на чей-то чужой счёт. Те, кого ты встретишь - это не совсем личности, чтобы иметь какие-то счёты. Иди.
Красная Шапочка последний раз взглянула на волка и пошла по направлению к дому. В какой-то момент ей начало казаться, что очертания строения и его размеры меняются, колышутся: устойчивым оставался лишь общий его контур. Но когда Шапочка помотала головой, наваждение исчезло.

                                                                                                                                                                           "Красная Шапочка" (Отрывок)
                                                                                                                                                                                          Автор: Александр Итрин

Магия самоотверженности

И ресницы в томленье
Поднял доктор больной.
И под каплями пота,
Через сумрак и бред,
В нём разумное что-то
Задрожало в ответ.
И к машине несмело
Он пошёл, темнолиц,
И в безгласное тело
Ввёл спасительный шприц
И в степи, на закате,
Окружённый толпой,
Рухнул в белом халате
Этот старый герой.
Человеческой силе
Не положен предел:
Он, и стоя в могиле,
Сделал то, что хотел.

      Николай Заболоцкий - Смерть врача. Избранное.

В своей «Книге исцеления», а также в «Книге знания», Абу-Али Ибн-Сина, опираясь на учение Аристотеля, разработал своё собственное философское учение.  Ибн-Сина признавал объективность бытия, неразрывную связь материи и движения. Он считал, что в мире царит всеобщая естественная закономерность.  Ибн-Сина колебался между идеализмом и материализмом. Утверждая вечность материи, он вместе с тем признавал сотворение мира Богом.  В противоречии со своей оценкой определяющей роли чувственного опыта в познании, он отрывал от опыта деятельность «разумной души».  Но ведь и сейчас, тысячу лет спустя, у людей в этих вопросах нет единого мнения!  Нет единства и по многим другим вопросам…   

       В области логики Абу-Али Ибн-Сина выводил формы мысли из форм бытия и внёс по ряду вопросов дополнения и даже исправления к логическому учению Аристотеля.
       Абу-Али Ибн-Сина много и плодотворно занимался проблемами естествознания – геологии, минералогии, ботаники, зоологии, химии, механики, астрономии.  Он подвергал критике астрологические суеверия (странно, что и сейчас, по прошествии десятка веков, многие люди «читают судьбу по звёздам», СОВЕРШЕННО не зная карты звёздного неба и ни на грамм не разбираясь в астрономии!!! А другие люди им, представьте, верят).

       Мусульманское духовенство (в лице не самых образованных его представителей) обвиняло Авиценну в ереси, «пойдя по стопам» европейской католической инквизиции, а многих последователей Ибн-Сины преследовало за безбожие.
       Тем не менее, труды Абу-Али Ибн-Сины оказали большое влияние на развитие прогрессивных тенденций средневековой философии, способствовали подготовке опытного естествознания.
       В начале очерка учёный назван поэтом – и правда, Абу-Али Ибн-Сина известен был и как поэт, писавший на языке дари стихи в форме народных четверостиший – «рубая» или «рубои».

       Всё же Авиценна, сделавший много нового в самых разных областях знания (и даже в поэзии!), был в первую очередь крупнейшим врачом Средневековья.
       Он внёс ценный вклад в теорию и практику медицины, в анатомию и физиологию человека, в хирургию, терапию, диагностику, фармакологию…   

      Классический труд Авиценны «Канон врачебных наук» (или «Канон врачебной науки») появился на свет в 1020-м году, логично следуя за опытом великого учёного и практика – Ибн Сина обобщил в нём не только свой личный врачебный опыт, но и обширный медицинский опыт того времени.  Между прочим, Авиценна уделил внимание лекарствам индийского и китайского происхождения, обобщив данные народной медицины и обогатив их своим опытом – как в мудром высказывании: «Доверяй – но проверяй!..»
       «Канон врачебных наук» состоит из пяти книг.  Наряду с теорией медицины две книги из пяти посвящены описанию лекарственного сырья, лекарственных средств, способам их изготовления и употребления.
       Авиценна хорошо знал целебные растения:  из 2600 лекарственных средств, описанных в «Каноне…», почти полторы тысячи – это средства растительного происхождения.

      «Канон…» переведен был уже в 12-м веке на латинский язык (издан печатной книгой в Милане спустя пару веков – аж в 1473-м!) и пользовался, как здесь отмечалось, широкой популярностью в Средние века – причём не только в Европе, но и за её пределами.

                                                                                                                                     Великий Авиценна и Последний рассказ. (Отрывок)
                                                                                                                                                                            Автор: Андрей Рябоконь