Объявить в розыск
И меня — окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я — в амбиции
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф —
За то, что я нахулиганил.
А потом — перевязанному,
Несправедливо наказанному —
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я — ещё темно,-
Успел поспать и отдохнуть я, -
Я встал и, как всегда,- в окно,
А на окне — стальные прутья!
И меня — патентованного,
Ко всему подготовленного, -
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
Вот - главный вход, но только вот... (Избранное)
Поэт: Владимир Высоцкий
После отпевания Дарья Николаевна, садясь в экипаж, подозвала его к себе.
- Что Фимка... жива? - спросила она.
- Живуча, тешусь над ней уж третий день, всё дышит.
- Не врёшь?..
- Зачем врать... Злобы своей и так ещё не утешил над ней...
Салтыкова взглянула пристально на Кузьму и в переполненном злобой лице его увидела красноречивое доказательство правды его слов.
- Ништо ей... Коли поколеет, не хорони до времени... Я скоро обернусь... Посмотреть на неё охота...
- Протянет ещё, подлая, живуча, говорю.
- Я на случай...
- Слушаю-с...
В это время дроги с гробом тронулись в путь, тронулся и экипаж Дарьи Николаевны. Она ласково кивнула головой Кузьме. Тот отошёл и смешался с толпою.
Кузьма говорил правду. Фимка, действительно, ещё жила; израненная, истерзанная, она валялась на полу "волчьей погребицы", без клочка одежды, и представляла из себя безобразную груду окровавленного мяса, и только одно лицо, не тронутое палачом - полюбовником, хотя и запачканное кровью, указывало, что эта сплошная зияющая рана была несколько дней назад красивой, полной жизни женщиной. Кузьма Терентьев каждый раз в определённый час спускался к своей жертве и немилосердно бил её кнутом уже по сырому, лишенному кожи мясу, заканчивая эти истязания, как и в первый раз, страстным поцелуем. Несчастная только тихо стонала, глядя на своего мучителя широко открытыми, полными непримиримой ненависти глазами. По выражению её глаз было видно, что особенно страшилась она не ударов кнута, а поцелуев.
- Господи, Господи, барин, голубчик, что с тобой будет, сердешный... - донеслись на другой день расправы ещё слова, вырвавшиеся у несчастной Фимки.
- Подох твой барин, ещё вчера подох, уже панихиды над ним поют... - злобно крикнул ей Кузьма, и от этого известия сильнее чем от удара кнута содрогнулась молодая женщина.
Она испустила болезненный стон и замолкла. Больше Кузьма Терентьев не слыхал от неё ни слова.
Спустившись после похорон барина к своей жертве, он к ужасу своему, увидел, что предположение его о живучести Фимки не оправдалось. Перед ним лежал похолодевший труп.
- Ишь, бестия, околела; подышала бы хоть денёк - другой мне на потеху... И тут, подлая, мне подвела каверзу.
Он отбросил ногою труп к стене погребицы.
- Лежи до барыни, пусть полюбуется на мою работу...
Кузьма Терентьев вышел из погребицы, тщательно задвинув засов и запер на замок дверь.
Через несколько дней вернулась в Троицкое Дарья Николаевна, и после непродолжительного отдыха, приказала позвать Кузьму. Тот явился уже более покойный и уже несколько оправившийся. Она вышла к нему на заднее крыльцо.
- А что твой "серко" Кузьма... Привык к погребице, или всё рвётся и мечется? - сказала она в присутствии нескольких дворовых.
- Попривык теперь, барыня, маленько... - отвечал сразу понявший, к чему клонила Салтыкова, Кузьма.
- Поглядеть мне на него любопытно...
- Что ж, пожалуй, барыня в погребицу. Там окромя волка никого нет...
- Пойдём, пойдём...
В сопровождении Кузьмы Терентьева спустилась Дарья Николаевна в погребицу и даже сама содрогнулась при виде обезображенного трупа своей бывшей любимицы, подруги своего детства. Особенно был поразителен контраст истерзанного тела со спокойствием мёртвого лица несчастной, на котором даже застыла какая - то сладостная улыбка. Быть может, это была улыбка радости при скорой встрече с её ненаглядным барином, там, в селениях горних, где нет ни печали, ни воздыхания, а, тем более, злодеев, подобных Салтыковой и Кузьме Терентьеву. Даже Дарья Николаевна долго не выдержала.
- Зарой её здесь же, поглубже... - отдала она Кузьме приказание... - Понатешился ты над ней, парень, уж впрямь понатешился... Даже чересчур, кажись... - раздумчиво добавила она и поднявшись по ступенькам погребицы, вышла на двор.
Кузьма не последовал за нею, а стал сейчас же исполнять её приказание. Он уже ранее принёс в погребицу железную лопату и без приказа барыни думал зарыть Фимку именно там. Вырыв глубокую яму, он бросил в неё труп, набросил на него лохмотья одежды покойной, засыпал землею и сравнял пол этой же лопатой и ногами.
Вскоре от Фимки на погребице не осталось и помину, кроме кровавых, уже почерневших пятен на стенах. В этот же день Дарья Николаевна послала в полицию явочное прошение "о розыске бежавшей от нее дворовой девки Афимьи Тихоновой, с указанием точных её примет". Никто из дворовых не верил этой сказке о бегстве Фимки - все хорошо знали причину её исчезновения, но, подавленные страхом начавших новых зверств жестокой помещицы, глухо молчали. Они выражали только свой протест тем, что сторонились при всяком случае "убийцы" - как прозвали Кузьму Терентьева.
из книги Николая Гейнце - «Людоедка