Слабый голос моря

Слушаю, слушаю долго, ― и образы встали…
Носятся шумно… Но это не звуки, а люди,
И от движенья их ветер меня обвевает…
Нет, я не думал, чтоб звуки могли воплощаться!

Сердце, что море в грозу, запевает и бьётся!
Мысли сбежались и дружно меня обступили.
Нет! Я не в силах молчать: иль словами скажитесь,
Или же звуков мне дайте ― сказать, что придётся!..

                                                                                           Мгновения. Девятая симфония
                                                                                                   Автор: Случевский К. К.

Раздел VII (Фрагмент)

В одну из ноябрьских суббот в симфоническом дирижировал Антон Рубинштейн.

Было очень тесно и жарко. Лаптев стоял за колоннами, а его жена и Костя Кочевой сидели далеко впереди, в третьем или четвёртом ряду.

В самом начале антракта мимо него совершенно неожиданно прошла «особа», Полина Николаевна Рассудина.

После свадьбы он часто с тревогой помышлял о возможной встрече с ней.

Когда она теперь взглянула на него открыто и прямо, он вспомнил, что до сих пор ещё не собрался объясниться с ней или написать по-дружески хотя две - три строчки, точно прятался от неё; ему стало стыдно, и он покраснел.

Она крепко и порывисто пожала ему руку и спросила:

— Вы Ярцева видели?

И не дожидаясь ответа, пошла дальше стремительно, широко шагая, будто кто толкал её сзади.

Она была очень худа и некрасива, с длинным носом, и лицо у неё всегда было утомлённое, замученное, и казалось, что ей стоило больших усилий, чтобы держать глаза открытыми и не упасть.

У неё были прекрасные тёмные глаза и умное, доброе, искреннее выражение, но движения угловатые, резкие.

Говорить с ней было не легко, так как она не умела слушать и говорить покойно.

Любить же её было тяжело.

Бывало, оставаясь с Лаптевым, она долго хохотала, закрыв лицо руками, и уверяла, что любовь для неё не составляет главного в жизни, жеманилась, как семнадцатилетняя девушка, и, прежде чем поцеловаться с ней, нужно было тушить все свечи. Ей было уже 30 лет.

Она была замужем за педагогом, но давно уже не жила с мужем. Средства к жизни добывала уроками музыки и участием в квартетах.

Во время девятой симфонии она опять прошла мимо, как бы нечаянно, но толпа мужчин, стоявшая густою стеной за колоннами, не пустила её дальше, и она остановилась.

Лаптев увидел на ней ту же самую бархатную кофточку, в которой она ходила на концерты в прошлом и третьем году. Перчатки у неё были новые, веер тоже новый, но дешёвый.

Она любила наряжаться, но не умела и жалела на это деньги, и одевалась дурно и неряшливо, так что на улице обыкновенно, когда она, торопливо и широко шагая, шла на урок, её легко можно было принять за молодого послушника.

Публика аплодировала и кричала bis.

— Вы проведёте сегодня вечер со мной, — сказала Полина Николаевна, подходя к Лаптеву и глядя на него сурово. — Мы отсюда поедем вместе чай пить. Слышите? Я этого требую. Вы мне многим обязаны и не имеете нравственного права отказать мне в этом пустяке.
— Хорошо, поедемте, — согласился Лаптев.

После симфонии начались нескончаемые вызовы. Публика вставала с мест и выходила чрезвычайно медленно, а Лаптев не мог уехать, не сказавшись жене. Надо было стоять у двери и ждать.

— Мучительно хочу чаю, — пожаловалась Рассудина. — Душа горит.
— Здесь можно напиться, — сказал Лаптев. — Пойдёмте в буфет.
— Ну, у меня нет денег, чтобы бросать буфетчику. Я не купчишка.

Он предложил ей руку, она отказалась, проговорив длинную, утомительную фразу, которую он слышал от неё уже много раз, именно, что она не причисляет себя к слабому прекрасному полу и не нуждается в услугах господ мужчин.

Разговаривая с ним, она оглядывала публику и часто здоровалась со знакомыми; это были её товарки по курсам Герье и по консерватории, и ученики, и ученицы.

Она пожимала им руки крепко и порывисто, будто дёргала. Но вот она стала поводить плечами, как в лихорадке, и дрожать и наконец проговорила тихо, глядя на Лаптева с ужасом:

— На ком вы женились? Где у вас были глаза, сумасшедший вы человек? Что вы нашли в этой глупой, ничтожной девчонке? Ведь я вас любила за ум, за душу, а этой фарфоровой кукле нужны только ваши деньги!
— Оставим это, Полина, — сказал он умоляющим голосом. — Всё, что вы можете сказать мне по поводу моей женитьбы, я сам уже говорил себе много раз... Не причиняйте мне лишней боли.

Показалась Юлия Сергеевна в чёрном платье и с большою брильянтовою брошью, которую прислал ей свекор после молебна; за нею шла её свита: Кочевой, два знакомых доктора, офицер и полный молодой человек в студенческой форме, по фамилии Киш.

— Поезжай с Костей, — сказал Лаптев жене. — Я приеду после.

Юлия кивнула головой и прошла дальше. Полина Николаевна проводила её взглядом, дрожа всем телом и нервно пожимаясь, и этот взгляд её был полон отвращения, ненависти и боли.

Лаптев боялся ехать к ней, предчувствуя неприятное объяснение, резкости и слёзы, и предложил отправиться пить чай в какой - нибудь ресторан. Но она сказала:

— Нет, нет, поедемте ко мне. Не смейте говорить мне о ресторанах.

Она не любила бывать в ресторанах, потому что ресторанный воздух казался ей отравленным табаком и дыханием мужчин.

Ко всем незнакомым мужчинам она относилась с странным предубеждением, считала их всех развратниками, способными броситься на неё каждую минуту.

Кроме того, её раздражала до головной боли трактирная музыка.

Выйдя из Благородного Собрания, наняли извозчика на Остоженку, в Савёловский переулок, где жила Рассудина.

Лаптев всю дорогу думал о ней.

В самом деле, он был ей многим обязан. Познакомился он с нею у своего друга Ярцева, которому она преподавала теорию музыки.

Она полюбила его сильно, совершенно бескорыстно и, сойдясь с ним, продолжала ходить на уроки и трудиться по-прежнему до изнеможения. Благодаря ей он стал понимать и любить музыку, к которой раньше был почти равнодушен.

— Полцарства за стакан чаю! — проговорила она глухим голосом, закрывая рот муфтой, чтобы не простудиться. — Я была на пяти уроках, чтоб их чёрт взял! Ученики такие тупицы, такие толкачи, я чуть не умерла от злости. И не знаю, когда кончится эта каторга. Замучилась. Как только скоплю триста рублей, брошу всё и поеду в Крым. Лягу на берегу и буду глотать кислород. Как я люблю море, ах, как я люблю море!

— Никуда вы не поедете, — сказал Лаптев. — Во-первых, вы ничего не скопите, и, во-вторых, вы скупы. Простите, я опять повторю: неужели собрать эти триста рублей по грошам у праздных людей, которые учатся у вас музыке от нечего делать, менее унизительно, чем взять их взаймы у ваших друзей?

— У меня нет друзей! — сказала она раздражённо. — И прошу вас не говорить глупостей. У рабочего класса, к которому я принадлежу, есть одна привилегия: сознание своей неподкупности, право не одолжаться у купчишек и презирать. Нет-с, меня не купите! Я не Юличка!

Лаптев не стал платить извозчику, зная, что это вызовет целый поток слов, много раз уже слышанных раньше. Заплатила она сама.

                                                                                                                                                из повести Антона Павловича Чехова - «Три года»

( "Море. Пейзаж". Художник Геннадий Киреченко )