Ключи к реальности |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Море, море... ©
Морские сны — мечты поэта —
Крылами синими вторят,
И в сердце, безусловно, где-то
Всегда стихами говорят.
Морские сны — их ждут годами
Заради нескольких минут.
И вот они звучат словами,
И вот они давно все тут…
Морские сны. Избранное
Автор: Ориби Каммпирр
День синей медузы
Всех свистать наверх! Отдать швартовы!
Парус ветром, словно куль, набит!
Эй, матросы! Всё ль у вас готово? –
Разыграем мы морской гамбит!
Всем по кружке эля! Бочку рома –
Дьяволу морскому на обед!
Слушай, кок, команде выдашь брома,
Чтобы избежать ненужных бед!
Флаг поднять! Попутный ветер – в спину!
На плече – мой верный попугай,
Самобранкой океан раскинут,
Знай, хватай добычу – не моргай!
Если струсит кто – тотчас на рею,
Храбрецу – на стол двойной шербет,
А лентяев лично сам огрею
И скормлю акулам на обед!
Якорь – вверх! Семь футов нам под килем!
Берег исчезает за кормой...
Что же вы, ребята, приуныли? –
Может, и воротимся домой!
Всех свистать наверх!
Автор: Ирина Фетисова - Мюллерсон
Такси мчало меня из аэропорта. Я всматривался в чёрную ленту шоссе, вьющуюся меж холмов и полей, засаженных кукурузой и подсолнухами. Несмотря на 35-градусную жару, я попросил водителя отключить кондей и открыть все окна. Это ему я сказал, что боюсь сквозняков и простуд, ибо объяснить таксисту, что я хочу почувствовать, впитать, выпить этот ни с чем не сравнимый запах моря, добирающийся сюда за десятки километров от побережья, было невозможно, да и не нужно. Каждый раз, еще с детства, я с трепетом ждал момента встречи с моим любимым ласковым морем, мечтал, видел во сне, как оно принимает меня в свои объятья, предвкушал, как буду нырять и играть с волной.
Сейчас солёная морская вода – моя профессия, я – океанолог. И за долгие годы работы ни моря, ни океаны мне не надоели. Наоборот, чем больше я узнавал про то, что скрывается в их глубинах, тем сильнее мне хотелось постичь все их тайны. Побочным эффектом моей профессиональной деятельности стали книги. Я писал повести и рассказы о морях, о людях, которые живут на побережье и о тех, кто почти всё время находится в море. И, наконец-то, вышел первый сборник моих опусов. Я мчался, я летел, чтобы с благодарностью вручить его моему старому доброму Бульдогу, без которого бы не было ни этой книги, ни моей работы, ни, возможно, меня, нынешнего.
Я рисовал в уме нашу встречу, как такси тормозит на Прибрежном проспекте, я выпрыгиваю из него и мчусь в сторону дюн, пляжей и маленького кемпинга, сооружённого на развалинах старого пионерского лагеря. В этом кемпинге я много лет подряд проводил все свои летние каникулы, сначала школьные, потом – студенческие. Здесь посудомойкой и уборщицей при столовой работала моя бабка, и мать каждый год отправляла меня к ней из душной и пыльной столицы, где она строила свою карьеру и искала подходящих мужей.
Отца своего я совсем не помнил: он оставил нас с матерью, когда мне не было и двух лет, и больше в нашей жизни не появлялся. Все многочисленные мамины поклонники дядь - толи, - вити, - славы, - пети слились для меня в одно бесформенное лицо. Единственное мужское лицо, которое мне всегда улыбалось тепло и искренне, добродушно рычало при встрече: «О-о-о! Наш юнга прибыл!», было страшное лицо Бульдога. И вот сейчас я представлял, как бегу среди дюн, поросших колючками, к старому полуразвалившемуся домику, где в его лучшие годы, наверное, жили пионеры, а теперь единолично властвовал Бульдог, который служил сторожем и хозяином пневмотира при этом самом кемпинге.
Его берлога была для меня настоящей сокровищницей, для меня и моих временных немногочисленных друзей – детей отдыхающих туристов. В ней были пузатые чучела колючих морских ежей, катранов, огромных чёрных крабов, причудливые раковины разных форм и размеров, разнокалиберные компАсы, «старинные» карты с несуществующими странами и континентами, которые рисовал Бульдог, страшные туземные маски, африканские барабаны (от мелких сувенирных, до гигантских, в которые он нам разрешал бить высушенными белыми костями, добытыми из столовки), модели кораблей, сделанные из спичек, палок, ракушек. Часть из них он продавал туристам, как сувениры, но обязательно, каждый год, в конце лета я увозил один корабль с собой – его мы делали вместе с Бульдогом.
В свои выходные он уводил нас на каменный «Дикий берег», где учил нырять с маской и ластами, открывая нам причудливые красоты подводного мира: пробивающиеся сквозь воду лучи солнца, подсвечивающие длинные колыхающиеся, как волосы на медленном ветру, зелёные водоросли; косяки мелких рыбёшек; морских коньков и занимающихся любовью рапанов, смешно и намертво присасывающихся друг к другу своими раковинами; хитрых скатов, прячущихся у самого дна.
Мы устраивали бои между крабами и бычками: из камней делали заводи, где у самого берега, в тёплой воде, плавали юные мелкие бычки и запускали к ним маленьких белых крабов. Бычки вцеплялись в крабьи клешни, те, в свою очередь, откусывали им хвосты. Тёмными безлунными вечерами, когда на море был шторм, мы, стоя на волнорезе, любовались переливающимся зеленоватым светом планктоном. Чёрное небо и чёрная вода сливались воедино и казалось, что ты стоишь на капитанском мостике космического корабля, зависшего во вселенной с зелёными звёздами и туманностями, а вокруг тебя глубоко и ритмично вздыхает море, как само мироздание, и с каждым его вздохом рождаются новые звёзды.
Под чутким руководством Бульдога мы вязали затейливые морские узлы, а ещё он научил нас срезать с волнорезов мидии, и мы, набрав несколько сеток, тащили их к его дому, где под старым абрикосом он разводил костёр и жарил их для нас с луком и маслом на старой закопченной сковородке. Под треск костра, вдыхая запах готовящихся мидий и ароматного табака, который курил Бульдог, попыхивая своей огромной изогнутой трубкой, мы, затаив дыхание, слушали его рассказы о путешествиях на огромном военном крейсере «Странник», где он служил сначала матросом, а потом дорос до старпома, его моряцкие байки о боевых дежурствах, шутках матросов, сражениях с сомалийскими пиратами, у которых Бульдог успел побывать в плену, о красотках, чьи сердца он покорял в каждом порту.
Это сейчас он – старый больной морской волк Джек (он не любил, когда его звали «дядь Жень», а на «Бульдога» вообще обижался – прозвали его так за глаза, потому, что он был очень на него похож), а тогда он был белокурым голубоглазым гигантом - красавцем, в сверкающей белой форме, от которого «все бабы штабелями падали». Повзрослев, я понял, что Бульдог - Джек, маленько привирал, но продолжал слушать рассказы о его невероятных приключениях, делая вид, что верю каждому его слову потому, что они были увлекательнее любого фильма или романа и ни разу за все время, что я знаю Бульдога, не повторялись.
Благодаря Бульдогу и его байкам, я навсегда влюбился в море и не видел никакой другой жизни, кроме, как связанной с подводными глубинами и их тайнами. Именно Бульдог и открытый им для меня мир, дали мне силы противостоять матери, когда пришла пора поступать в институт: она хотела, чтобы я «выучился на экономиста или, на худой конец, юриста», ибо, по её мнению, только это образование поможет мне «выбиться в люди» и остаться в столице. А я её ненавидел, я каждый год ждал каникул, чтобы вырваться оттуда и уехать к морю и Бульдогу, подальше от этих пробок, шума, толпы и пыли.
Ха! Я помню нашу самую первую встречу с Бульдогом, которая положила начало нашей долгой дружбе. Я тогда в очередной раз лишился друзей: у их родителей закончился отпуск, и они разъехались по своим городам, а новые дети ещё не приехали, и я был вынужден один слоняться по кемпингу и играть с морем. Однажды, у самого прибоя, я строил из прибрежного песка замок. За утро я уже отгрохал парочку фортов, и это был третий, как вдруг к моим ногам прибило огромную синюю медузу, ту самую, которая жалится. Честно говоря, я их побаивался: меня однажды такая уже обожгла: это было в тысячу раз больнее, чем от крапивы. Но её щупальца так безвольно колыхались, а волны никак не могли слизать её с песка обратно, что мне стало её жаль. Я аккуратно, чтобы не обжечься, взял медузу за купол и стал рассматривать.
- Что ты собираешься с ней делать? – услышал я над своей головой хриплый мужской голос. Я поднял голову: надо мною возвышался огромный татуированный мужик, со страшным шрамом во всё своё бульдожье лицо, одетый в старую драную майку - тельняшку и резко контрастирующие с ней цветастые пляжные шорты на верёвочке. Мужик широко улыбался. Я испуганно пробормотал:
- Хочу отпустить её в море.
- Зачем?! Она же мёртвая!
Я ещё раз посмотрел на медузу и вздохнул:
- А вдруг нет? Может быть ей просто стало плохо от жары? В воде она оживёт, а здесь просто растает. А даже если она и мёртвая, то всё равно пусть будет в море, ведь там её родина и друзья, они смогут её похоронить.
Бульдог усмехнулся:
- Ишь ты, говорящая голова. Целую историю придумал. Пойдём уж вместе, отдадим её друзьям.
Он бережно взял медузу из моих рук, и мы зашли в море по самую мою шею, Бульдогу было по пояс, он размахнулся и кинул медузу далеко в воду. Потом, улыбаясь, повернулся ко мне:
- Меня, кстати, зовут Джек, а тебя?
- А меня – Серёжа.
- Я буду звать тебя Юнга, дай пять!
И Бульдог - Джек протянул мне свою огромную волосатую руку.
Бульдог (Отрывок)
Автор: Надя Невилс
На дно из золотых пиастр
Я отыскал сокровища на дне —
Глухое серебро таинственного груза,
И вот из глубины прозрачная медуза
Протягивает щупальца ко мне!
Скользящей липкостью сожми мою печаль,
С зелёным хрусталём позволь теснее слиться…
… В раскрывшихся глазах мелькают только птицы,
И пена облаков, и золотая даль.
Я отыскал сокровища на дне…
Поэт: Эдуард Багрицкий
В возрасте сорока лет он продал свою охранную фирму. Это было ошибкой, но ему предложили слишком большую сумму для того, чтобы от нее можно было отказаться, да и его компаньон загорелся желанием продать фирму.
После продажи у Маттеры появилось много денег на банковском счете, и – впервые в жизни – ему было незачем куда - то спешить каждое утро в пять часов.
Ещё со времен своей юности он мечтал о том, чтобы жить где - нибудь в таком тёплом климате, чтобы круглый год можно было читать вечером книги на открытом воздухе.
А ещё – чтобы вокруг имелось полным - полно обломков затонувших кораблей. Когда - то ему довелось поработать в Доминиканской Республике, и он полюбил её народ и историю.
Кроме того, у её берегов затонуло немало судов. Именно там высадился на берег Колумб, открыв тем самым ворота в Новый Свет. Несколько месяцев спустя Маттера переехал в Санто - Доминго, столицу Доминиканской Республики, и начал вести праздную жизнь.
Такая жизнь продлилась два месяца. Маттера был по своей психологии «синим воротничком», а потому он нуждался в том, чтобы работать. Он открыл на южном побережье страны центр дайвинга под названием «Пиратская бухточка» и начал доставлять денежных клиентов к обломкам кораблей, затонувших в этом районе ещё несколько веков назад.
Однако лишь немногие туристы интересовались этими «живыми свидетелями» истории. Большинство клиентов предпочитало плавать под водой поближе к центру дайвинга, где было много красивых кораллов и где, если вдруг захочется выпить виски, сидя на берегу, нужно было плыть к берегу в течение лишь нескольких минут.
Маттера, вежливо улыбаясь, устраивал своим гостям тот отдых, который им нравился. Вечером же он находил для себя душевную отдушину в чтении книг.
Но на этот раз он читал уже кое о чём другом, а именно, о римских папах и королях, о путешественниках и конкистадорах, о бесстрашных капитанах, погибших в открытом море. Он читал рассказы о галеонах – легендарных испанских кораблях, которые в шестнадцатом и семнадцатом веках перевозили сокровища из Нового Света в Испанию. Доминиканская Республика – тогда это был остров Эспаньола – стала своего рода перекрёстком для снующих туда - сюда кораблей.
У Маттеры возник план: он попытается найти один из затонувших галеонов, чего бы это ему ни стоило. В случае удачи вознаграждение обещало быть потрясающим: он смог бы купить свой любимый бейсбольный клуб «Нью - Йорк Метс», и после этого у него ещё осталось бы несколько сундуков с сокровищами. Ещё более важным было то, что такая находка стала бы исторической, и ради этого он охотно рискнул бы всем, что у него есть.
Именно тогда в школу дайвинга, которую содержал Маттера в «Пиратской бухточке», зашёл Чаттертон. Они не видели друг друга более двух десятков лет, однако хватило всего лишь одного обеда на берегу моря, чтобы Маттера вспомнил, чем он восхищался в этом человеке.
Чаттертон был влюблён в обломки затонувших кораблей, однако его интересовали только те из них, которые имели значение для исторической науки и которые были труднодоступными.
Как только он начинал заниматься обломками какого - нибудь затонувшего судна, он уже никогда не давал заднего хода, как бы глубоко ни лежало это судно и как бы опасно ни было в него проникать. Он не давал заднего хода, даже если это могло стоить ему жизни.
Чаттертона больше всего на свете привлекали те предметы, которые считались очень редкими. Если что - то было «трудно найти», то для Чаттертона это означало, что данный предмет прекрасен. Чаттертон буквально горел желанием рыскать по всему миру в поисках прекрасных предметов, которые не смог бы найти никто другой.
Стоя в очереди в аэропорту Майами, Чаттертон и Маттера раздумывали над пиратской историей, рассказанной им Боуденом. Особенно из поразил этот отчаянный капитан – Джозеф Баннистер.
Трудно представить себе, чтобы очень даже приличный английский джентльмен вдруг присвоил себе судно, которым ему поручили командовать, и затем совершил одно за другим множество преступлений и дал бой двум кораблям английского королевского военно - морского флота. И победил в этом бою. Вы ведь не видели ничего подобного даже в фильмах с Джонни Деппом.
В терминале аэропорта Чаттертон и Маттера заглянули в магазин подарков, чтобы купить что - нибудь для жены Чаттертона – Карлы – и для невесты Маттеры – Каролины.
Когда они подошли к своему выходу в аэропорту, они оба подумали, что уже пора звонить Боудену. Они будут откровенными с ним и объяснят ему, по какой причине они не могут отказаться от затеянных ими поисков судна, перевозившего сокровища.
Никто не сможет понять их лучше, чем такой старый охотник за сокровищами, каким был Боуден. Они связались с ним по телефону через устройство громкой связи, чтобы можно было выразить свои сожаления вдвоём.
Боуден ответил уже после первого гудка.
– Трейси, это Джон и Джон. Мы звоним по поводу того пиратского корабля и его капитана, Баннистера.
– Ну что, ребята, вы уже приняли решение?
– Да, уже приняли.
На табло прилётов загорелись цифры. Объявили посадку на самолёт, вылетающий в Санто - Доминго. Чаттертон взглянул на Маттеру. Маттера – на Чаттертона. Каждый из них двоих надеялся, что первым заговорит другой.
– Трейси, – сказал Маттера, – твой пиратский корабль скоро будет найден.
из книги Роберта Кэрсон - "Охотники за пиратами"
Привязь
Говорят, что этот пёс
давно играет
С каждой набежавшею волной
В прошлой жизни он наверно
Был отважным моряком.
А моряк.
без моря жить не может.
вот поэтому играет
день за днём,
Ведь когда то волны
так играли с где - то
затонувшим кораблём.
Пёс и море
Автор: Ирина Маевская - Федотова
OTYKEN - CHUKOTKA (Official Music Video) | Современная этническая музыка
А утка Лувр, да - да, та самая, обыкновенная кряква - широконоска, что по сей день проносится в стаях над нашими головами, летала в ту пору над миром одна - одинёшенька, и негде ей было снести яйцо. В целом свете не было ничего, кроме воды, даже тростиночки не было, чтобы гнездо смастерить.
С криком летала утка Лувр – боялась, не удержит, боялась, уронит яйцо в пучину бездонную. И куда бы ни отправлялась утка Лувр, куда бы ни долетала она – везде и повсюду плескались под крыльями волны, кругом лежала великая Вода – вода без берегов, без начала, без конца. Извелась утка Лувр, убедилась: в целом свете не было места, где бы устроить гнездо.
И тогда утка Лувр села на воду, надёргала перьев из своей груди и свила гнездо. Вот с того-то гнезда плавучего и начала земля образовываться. Мало - помалу разрасталась земля, мало - помалу заселялась земля тварями разными. А человек всех превзошёл среди них – приноровился по снегу ходить на лыжах, по воде плавать на лодке. Стал он зверя добывать, стал он рыбу ловить, тем кормился и род умножал свой.
Да только если бы знала утка Лувр, как трудно станет на белом свете с появлением тверди среди сплошного царства воды. Ведь с тех пор, как возникла земля, море не может успокоиться; с тех пор бьются море против суши, суша против моря. А человеку подчас приходится очень туго между ними – между сушей и морем, между морем и сушей. Не любит его море за то, что к земле он больше привязан…
Приближалось утро. Ещё одна ночь уходила, ещё один день нарождался. В светлеющем, сероватом сумраке постепенно вырисовывалось, как губа оленя в сизом облаке дыхания, бушующее соприкосновение моря с берегом. Море дышало. На всём вскипающем соприкосновении суши и моря клубился холодный пар летучей мороси, и на всём побережье, на всём его протяжении стоял упорный рокот прибоя.
Волны упорствовали на своём: волна за волной могуче взбегали на штурм суши вверх по холодному и жесткому насту намытого песка, вверх через бурые, осклизлые завалы камней, вверх – сколько сил и размаха хватало, и волна за волной угасали, как выдох, на последней черте выплеска, оставляя по себе мгновенную пену да прелый запах взболтанных водорослей.
Временами вместе с прибоем выметывались на берег обломки льдин, невесть откуда занесённых весенним движением океана. Шалые льдины, вышвырнутые на песок, сразу превращались в нелепые беспомощные куски смёрзшегося моря. Последующие волны быстро возвращались и уносили их обратно, в свою стихию.
Исчезла мгла. Утро всё больше наливалось светом. Постепенно вырисовывались очертания земли, постепенно прояснялось море.
Волны, растревоженные ночным ветром, ещё бурунились у берегов беловерхими набегающими грядами, но в глубине, в теряющейся дали море уже усмирялось, успокаивалось, свинцово поблескивая в той стороне тяжкой зыбью.
Расползались тучи с моря, передвигаясь ближе к береговым сопкам.
В этом месте, близ бухты Пегого пса, возвышалась на пригористом полуострове, наискось выступавшем в море, самая приметная сопка - утёс, и вправду напоминавшая издали огромную пегую собаку, бегущую по своим делам краем моря.
Поросшая с боков клочковатым кустарниковым разнолесьем и сохранявшая до самого жаркого лета белое пятно снега на голове, как большое свисающее ухо, и ещё большое белое пятно в паху – в затенённой впадине, сопка Пегий пёс всегда далеко виднелась окрест – и с моря, и из лесу.
из повести Чингиза Айтматова - «Пегий пёс, бегущий краем моря»
След мой волною смоет.. (©)
Плавал я в океане, был на корабле,
Было это в тумане
Словом происходило всё во сне.
От незнакомого мне человека,
Побег из множества видов аптек.
Верил, что там где - то существует
Сверхчеловек.
Привлёк он моё внимание,
Написал я хороший трек.
Встретился я там с человеком
Адомом звали его,
Мы с ним ГУЛЯЛИ где - то
Но, точно не знаю где
Встретил я там человека,
Он совершил ограбление века.
Морские пути
Автор: Рамзес Пистолетов
В рубку вошёл радист и по торопливости, с какой он вошёл, по тому, как, отвернувшись, протянул Русову листок радиограммы, старший помощник капитана понял: скверные вести.
— Что там? — спросил он, не принимая радиограмму. — Быстрее.
— Сообщение из Кейптауна. В наши широты надвигается ураган «Элла». Скорость ветра до сорока метров в секунду.
— Ч - чёрт, этого ещё недоставало. Синоптическую карту приняли?
— Степан Фёдорович пошёл её принимать... Да вот он идёт.
— «Пассат», «Пассат», почему исчезли из эфира? — словно почувствовав недоброе, заволновался «Коряк». — «Пассат»!
Грохнула дверь, второй штурман, Степан Фёдорович Волошин, ввалился в рубку, в его руках шуршал остро пахнущий лист бумаги. Отдав микрофон Куликову, Русов двинулся следом за ним в штурманскую рубку. Степан Фёдорович расстелил карту на штурманском столе, прижал её пухлыми ладонями, склонился, вгляделся в карту. И Русов вгляделся. Широта... долгота...
Их точка в океане, отмеченная Степаном Фёдоровичем, рядышком «Коряк». И чуть в стороне какой - то клубок со стрелками, нацеленными в сторону «Пассата» и «Коряка». Степан Фёдорович молча взглянул на Русова, под сузившимися его глазами синевато набрякли мешочки, губы сложились в трубочку, будто второй помощник капитана хотел свистнуть. Не свистнул. Сказал:
— Через несколько часов эта дуреха «Элла» будет здесь, а мы с траулером на верёвке, со шлангами. Соображаешь? Может, уткнёмся носом на волнишку да переждём? Уж очень все рискованно, Коленька, к чему же нам самим усложнять ситуацию?
— А больной ждать будет?
— «Пассат», «Пассат», — взывал «Коряк». — Ну что там у вас?.. «Пассат», топливо у нас почти что на нуле, слышите? И вот что ещё: только что приходила наша врачишка. Плохо больному, говорит, очень!
— Скажи: не можем, — зашептал Волошин. — Живи проще, Коля.
Русов медленно вернулся в рубку. Растерянно улыбаясь, Жора Куликов протянул ему микрофон. За своей спиной Русов чувствовал шумное дыхание Степана Фёдоровича, а из угла рубки сверкнули стекла очков доктора Гаванева. «Коряк» опять ворвался в эфир, и по напряжению в голосе капитана траулера Русов понял, с какой тревогой они ждут вестей с «Пассата».
Конечно же, и они уже получили штормовое предупреждение, понимают и они, как опасно начинать бункеровку (1) в таких условиях, ведь с каждой минутой ветер будет крепчать, волнение усиливаться... Но и то понимал отлично Русов, что, останься «Коряк» без топлива в ураган, недалеко и до беды. Остановится двигатель, развернёт судно бортом к волнам и...
— Плох наш больной, слышите, «Пассат»? — всё более наполнялся тревогой голос капитана траулера. — «Пассат», ждём бункеровки и вашего хирурга... Слышите меня?
— Слышу вас хорошо. Вижу ваши огни. Сейчас начнём работы. Хирург уже готов к пересадке на траулер.
— Николай Владимирович, какая ещё бункеровка в такую погоду? О какой пересадке на траулер хирурга идёт речь? — Михаил Петрович Горин вышел из своей каюты.
Даже при скудном освещении рубки было видно, какое у капитана «Пассата» жёлтое, прямо - таки восковое, перекошенное страдальческой гримасой лицо. — Баллов уж восемь! Кто дал разрешение?
— Капитан, вы ужасно выглядите. Идите в каюту, лягте. Толя, дай капитану снотворного.
— Хорошо, — сказал, немного подумав, капитан. — Коля, поменьше риска, всё надо делать технически грамотно!
— Куликов, зажигай все огни. Где боцман?
— Корма, корма! — позвал Жора по радиосвязи. — Боцман, к бункеровке готов
— Всё, Кулик, готово! — сердито рявкнула корма. — Заледенели уже. Давай быстрее, Кулик.
— Хорошо, сейчас начинаем. — Куликов поглядел на Русова. — Боюсь я, чиф (2). Коленки дрожат...
— Твоя вахта, Георгий Николаевич, — сердито сказал Русов. — Работайте, третий помощник капитана. — Куликов отёр ладонью пот со лба, обхватил себя руками за предплечья, отвернулся. Русов позвал траулер: — «Коряк»! Будьте предельно внимательны. Заходим вам с кормы, даём бросательный. Не хлопайте там ушами, ловите сразу, чтобы не делать повторного захода.
— У нас всё готово, — облегчённо отозвался траулер. — Махнёмся киношками (3), да?
— Махнёмся, «Коряк», махнёмся, — сказал Куликов.
Он шумно вздохнул, распрямился, подошёл к пульту включателей освещения. Над палубой и кормой вспыхнули мощные лампы. Жора взглянул в окно. И Русов поглядел. Свет залил обширный участок воды. И в этом ярком свете океан представлял собой ещё более мрачное, грозное зрелище. Бесконечная череда волн, пена, сорванная ветром, снежная крупа, плотным роем мечущаяся перед окнами. Куликов, не оборачиваясь, протянул руку, Русов отдал микрофон, и Жора проговорил:
— Внимание, «Коряк». На вахте третий помощник капитана Георгий Николаевич Куликов...
— А капитан? Или перед этим старпом говорил? — встрепенулся. «Коряк». — У нас тут капитан.
— ... Георгий Николаевич Куликов, — повторил Жора и покосился на Русова, тот чуть приметно кивнул. — Прошу все необязательные разговоры прекратить. Приступаем к работе. — Он повесил микрофон, быстро прошёл на левое крыло мостика, распахнул дверь.
Плотный поток холодного, сырого воздуха ворвался в рубку. Выглянул. Захлопнул дверь, сказал вахтенному рулевому: — Шурик, пять вправо (4). — И опять покосился на Русова, тот посмотрел вперёд, где в снежной круговерти то взбрасывалась, то опадала корма траулера, и кивнул: хорошо. И плавно помахал ладонью. И Куликов тотчас понял этот знак, перевёл рукоятку машинного телеграфа на «самый малый».
Сказал рулевому: — Так держать. Влево не ходить.
Русов закурил. Вышел из рубки, а потом вновь пришёл доктор, шепнул, что капитан спит. Демонстративно, слишком громко зевнув, ушёл Степан Фёдорович. Русов усмехнулся: никто не хотел делить с ним ответственности. И тут же подумал, что нет, не то. Второй помощник капитана покинул рубку, чтобы Жоре было спокойнее работать.
Вот он, траулер. Из снежной круговерти медленно выплывали серые контуры раскачивающегося на крутых волнах судна. Чудовищные качели. То траулер стремительно всплывает куда - то вверх, в небо, а они валятся, валятся вниз, то, наоборот, танкер взмывает под низкие, лохматые облака, а траулер скатывается по крутым горбинам волн вниз и весь скрывается в брызгах и пене.
Плотный, белый ком чаек над кормой, оранжевые куртки рыбаков...
из повести калининградского писателя - мариниста Юрия Иванова - «Рейс туда и обратно»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) как опасно начинать бункеровку в таких условиях - Бункеровка — заправка судна топливом и моторными маслами в ёмкости, для обеспечения движения и других потребностей судна. Цель бункеровки — пополнение судовых запасов, необходимых для полноценной эксплуатации судна, которые потребляются в процессе судоходства.
(2) Боюсь я, чиф - Chief of the Boat. Командир катера или помощник капитана на судне.
(3) Махнёмся киношками - На флоте киношкой называют корабельного киномеханика.
(4) Шурик, пять вправо - Команда, означающая, что рулевой должен повернуть руль на установленное число градусов (для данного корабля) в указанную сторону.
В рёве дракона над шумом моря
Нацу - Имя, быль и небыль (*)
Пламя мира - вехи
Нацу - Имя, для поверить
Как судьбы доспехи
Нацу - Имя, для невзгоды
Солнце, для столетий
Нацу! Имя как дорога!
Как дорога - к свету!
Суть сгорела в тёмных искрах от надежды
Как звёзды короны - выбросы судьбы
По всем шкалам мира - только безмятежность
Просто так - ведь нет в них чисел красоты
Мир опять упал в объятия пророка
Как в протуберанец - в раз, но не со зла
Рёв дракона разорвал мечты и сроки
Устремляясь, с диким воем, в небеса
Нацу! (Отрывок)
Автор: Баранов Сергей Павлович
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Нацу - Имя, быль и небыль - Нацу Драгнил — огненный убийца драконов, состоящий в гильдии «Хвост феи», и член «Команды Нацу». Считается одним из самых могущественных волшебников «Хвоста феи». Кандидат в маги S - класса.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Тонкая Красная Нить - Седьмое Небо (04.05.2013) г. Минск Дримленд
Трое мальчишек собирались запускать бумажного змея на берегу. Ветер разгулялся и была самая пора резвиться со змеем. Только вот с крылом что - то... Одному надоело кропотливая и скучная работа. Он огляделся по сторонам.
- Что это за полоумный дед там?
- Где? - второй мальчик никак не желал оторвать взгляд от бумажного чудовища.
- Тот! За которым ещё медсестра приглядывает.
- А... - мельком глянул третий мальчишка, - вы что не знаете? Это же "русалкин муж".
Взрыв смеха.
- Какой - какой муж?! Хахаха. - Второй мальчик всё же оторвался от работы, чтобы взглянуть на неведомого деда.
- Русалкин. - Третий мальчик понизил голос до жуткого шёпота и продолжил. - Говорят, он тут любимую свою сторожит. Влюбился в русалку и чокнулся.
- А я слышал, что в войну у него в море любимая утонула. Красным шнурком удавилась. Он на руке был, а были волны сильные, ей на шею и намотало. - Почти равнодушно заметил третий ребёнок.
- Ну конечно. Наверняка он её и замочил. А сам свихнулся! - Первому непоседливому мальчугану уже было не до змея. Он представлял себе кровавые дни прошлого.
- Ой, глупости тоже мне. Не бывает такого! - отмахнулся второй.
- А как будто русалки бывают! Мне мама рассказывала... ой...
Бумажный змей в виде огромного красного дракона, над которым возились мальчишки, оторвался от земли и полетел к морю. Его сносило ветром, а крыло, которое чинили дети, давало крен вправо, и ребятня никак не могла догнать нитку, чтобы снова привязать змея.
В конце концов им надоела беготня и дети ушли с берега. Солнце клонилось к закату.
Вечер пятницы всегда настраивает на отдых и медсестра задремала. Пляж опустел, поднялся ветер.
Змей, пару раз взмахнув своим цветастым хвостом, пролетел прямо перед носом сумасшедшего старика, чиркнув по его лицу непокорной ниткой. Следующим порывом ветра недоделанное крыло макнуло в воду и змей лёг на волны. Нитка легла прямо в руки старика. Она была красного цвета...
- Красная... красная нить...
Его взгляд вдруг прояснился. В теле появились силы. В глазах блеснул огонь. Или это закатное солнце отразилось в них...
Не ясно, что именно увидел старик, ведь ему не с кем было поделиться. Возможно, его любимая приплыла к нему спустя столько лет.
Возможно, она позвала его купаться и он забыл, что после её смерти боится воды... кто знает..
Красная нить судьбы. История первая. (Отрывок)
Автор: Саша
***
На льдине —
Любимый,
На мине —
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый.
В коросте — желанный,
С погоста — желанный:
Будь гостем! — лишь зубы да кости — желанный!
Тоской подколенной
До тьмы провале́нной
Последнею схваткою чрева — жаленный.
И нет такой ямы, и нет такой бездны —
Любимый! желанный! жаленный! болезный!
На льдине…
Поэт: Марина Цветаева
К дому на высоком холме
Одна девчонка плыла по морю.
Её лодчонку, всем волнам вторя,
Бросало вправо, бросало влево,
И ей никак не удавалось плыть на юг.
Порывом ветра сорвало парус.
«Но где же берег?» - вдруг растерялась
Девчонка наша, и тут волною
Ту лодку кверху дном перевернуло вдруг.
Забултыхалась в воде зелёной,
Сопротивляясь высоким волнам.
Тут подоспела внезапно мама
И помогла подняться девочке с земли.
И оказалось, что лодка эта -
Гамак, висящий средь толстых веток,
А парус - простынь,
А волны - просто трава по пояс,
Берег - хижина вдали.
Морское
Автор: Таня Гол
Свет в океане (2016) — Русский трейлер
Когда случилось чудо, Изабель стояла на коленях на краю утёса возле небольшого креста, сделанного Томом из прибитой к берегу доски. По чистому апрельскому небу плыло белое облако, и его отражение скользило по зеркальной глади океана. Женщина полила посаженный куст розмарина и слегка утрамбовала вокруг него землю.
— … и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, — прошептала она.
Ей вдруг почудился крик младенца, но, решив, что это проделки воображения, она перевела взгляд на стадо китов, направлявшихся к тёплым водам, где беременным самкам предстояло разрешиться от бремени. На водной глади то и дело появлялись их хвостовые плавники, похожие на иглы, вышивавшие гобелен океана. Снова послышался крик, на этот раз громче — его донёс порыв свежего утреннего ветра. Но этого не может быть!
С этой стороны острова до самой Африки простирались бескрайние водные просторы. Здесь смыкались два великих океана — Индийский и Южный (1), образуя гигантский ковёр, огибавший крошечный скалистый остров.
В дни, похожие на этот, казалось, что отливавшая синевой океанская гладь была твёрдой и по ней можно запросто прошагать до самого Мадагаскара.
Восточную часть острова от Австралии разделяли сотни миль, и он недовольно оглядывался назад, не в силах разорвать с ней связи, поскольку являлся вершиной самого высокого пика горной гряды, пролегавшей по дну океана. Очертания острова походили на разинутую пасть с хищно торчащими зубами, готовую поглотить беззащитные суда, спешившие скорее оказаться в безопасности тихих бухт материка.
Будто заглаживая невольную вину, островок, носивший имя Януса, дал приют маяку, чей свет предупреждал об опасности за тридцать миль. Каждую ночь в воздухе слышался ровный гул вращающихся линз, равнодушных к скалам и не обращавших внимания на волны: в случае бедствия здесь можно было найти приют.
Снова послышался плач. Вдалеке скрипнула дверь маяка, и на галерее появилась высокая фигура — это был Том с биноклем в руках.
— Иззи, там лодка! — закричал он и показал рукой. — Там лодка на берегу!
Том выбежал из галереи, но вскоре появился снова, уже внизу.
— Похоже, в ней кто - то есть! — крикнул он. Изабель поспешила навстречу, и уже вдво`м, держась за руки, они бросились вниз по утоптанной тропинке к маленькому пляжу.
— Тут и правда кто - то есть! — сообщил Том. — Господи! Да это мужчина, но…
Человек, распластавшийся на сиденье, не шевелился, но плач по - прежнему доносился откуда - то снизу. Том подскочил к ялику и, подвинув мужчину, нагнулся посмотреть. Когда он выпрямился, в руках у него был свёрток: обёрнутый в мягкий шерстяной женский жакет младенец.
— С ума сойти! — воскликнул он. — Чёрт меня подери, Иззи! Да это…
— Ребёнок! Боже милостивый! Господи, Том! Том! Дай же его скорее сюда!
Том передал ей свёрток и осмотрел мужчину — пульса у него не было, — после чего перевёл взгляд на Изабель, которая рассматривала крошечное создание.
— Он умер, Изз. Что с ребёнком?
— Похоже, с ним всё в порядке. Ни царапин, ни ушибов. Какой же он хорошенький! — сказала она, прижимая его к себе. — Ну же, ну, теперь всё хорошо, малыш, теперь всё позади. Какая же ты крохотуля!
Том стоял не шевелясь и не сводил взгляда с тела мужчины. Несколько раз он крепко зажмурил глаза, чтобы убедиться, что это происходит наяву и ему ничего не привиделось. На руках у Изабель ребёнок перестал плакать и лишь изредка судорожно всхлипывал.
— На теле вроде нет никаких ран, и больным он тоже не выглядит. Наверняка умер недавно… даже не верится… — Том помолчал, размышляя. — Отнеси ребёнка в дом, Изз, а я чем - нибудь накрою тело.
— Но, Том…
— Притащить его наверх вряд ли получится, так что лучше оставить здесь, пока не подоспеет помощь. А прикрыть тело можно парусиной, что лежит в сарае. — Он казался совершенно спокойным, но почувствовал, как от оживших призраков прошлого повеяло холодом и по коже пробежали мурашки.
Остров занимал площадь примерно в одну квадратную милю. На нём было достаточно травы, чтобы прокормить несколько овец, коз и кур, и можно было даже развести простенький огород. Из деревьев росли только две высокие сосны, посаженные строителями маяка из Пойнт - Партагеза в 1889 году, то есть больше тридцати лет назад. Старые могилы напоминали о кораблекрушении, случившемся задолго до этого, когда судно «Гордость Бирмингема» напоролось на коварные рифы средь бела дня. На таком же судне был доставлен из Англии и сам маяк, изготовленный фирмой «Чанс бразерз» по последнему слову техники и с гарантией, что его можно установить где угодно, даже в самых суровых краях и труднодоступных местах.
Течения вокруг острова пригоняли, будто засасывая в воронку, невообразимую смесь всего и вся. Среди обломков кораблекрушений, выброшенных на берег, встречались и доски, и деревянные коробки из - под чая, и китовый ус. И посреди всего этого высилась стройная башня маяка, к которой жались остальные постройки, будто пытаясь укрыться от пронизывающих ветров.
Изабель, устроившись за старым столом на кухне, сидела, прижимая малютку к груди. Прежде чем войти, Том неторопливо вытер на крыльце ноги, потом подошёл к жене и положил ей на плечо руку.
— Я прикрыл беднягу парусиной. Как малыш?
— Это девочка, — поправила Изабель улыбаясь. — Я искупала её. Похоже, с ней всё в порядке.
Ребёнок уставился на него, не переставая сосать из бутылочки.
— Интересно, что она обо всём этом думает? — поинтересовался Том.
— Я дала ей молока, и теперь мы пьём. Верно, маленькая? — заворковала Изабель, переадресуя вопрос ребёнку. — Эта девочка просто прелесть, Том, — продолжила она, целуя кроху. — Один Господь знает, что с ней произошло.
Том достал из буфета бутылку бренди, плеснул немного в стакан и залпом выпил. Потом сел рядом с женой и наблюдал, с каким восторгом она разглядывала сокровище у себя в руках. Ребёнок не спускал с неё глаз, будто боялся, что Изабель исчезнет, если посмотреть в сторону.
— Ах ты, маленькая, такая крошечная и несчастная, — причитала Изабель, а малютка пыталась уткнуться носом ей в грудь. Том слышал, как голос жены задрожал, и они оба невольно подумали о своей недавней потере.
— Ты ей нравишься, — сказал он. — Если бы только… — Заметив на её лице боль, он быстро добавил: — Я хотел сказать… я совсем не это имел в виду… Просто ты была бы замечательной матерью.
Он нежно погладил её по щеке.
— Я знаю, милый, — произнесла она, посмотрев на Тома. — Я знаю, что ты имел в виду. Я чувствую то же самое.
Он обнял жену с ребёнком на руках, и она уловила запах бренди.
— Том, как чудесно, что мы нашли её вовремя!
Том поцеловал её и коснулся губами лба малютки. Они долго не шевелились, а потом ребёнок заёрзал и вытащил кулачок из пушистого жёлтого одеяла.
— Ладно, — сказал Том, поднимаясь и расправляя плечи. — Пойду сообщу, что прибило ялик, и пусть пришлют судно забрать тело. И маленькую мисс.
— Подожди, — остановила его Изабель, перебирая пальчики малютки. — Я хочу сказать, что никакой спешки тут нет. Покойнику уже всё равно, а малышка и так наплавалась достаточно. Не надо её сейчас тревожить. Пусть хоть немного придёт в себя.
— Им и так потребуется время, чтобы добраться до острова. С ней всё будет в порядке. Тебе даже удалось её успокоить, такую кроху.
— Давай немного подождём. Всё равно это ничего не изменит.
— Я должен сделать запись в журнале. Ты же знаешь, что о таких вещах следует докладывать незамедлительно, — напомнил Том. В его обязанности входило регистрировать все более или менее значительные события, происходившие на маяке и вокруг него, начиная с проплывавших мимо судов и заканчивая проблемами с механизмом.
— Сообщишь утром, ладно?
— А если эта лодка с судна?
— Это ялик, а не спасательная шлюпка, — возразила Изабель.
— А вдруг где - то на берегу её мать сходит с ума от беспокойства? Представь себя на её месте.
— Ты же видел жакет. Скорее всего мать упала за борт и утонула.
— Милая, мы понятия не имеем, что с её матерью. И кто этот мужчина.
— Но такое объяснение напрашивается само собой, разве нет? Младенцы не сбегают от родителей.
— Иззи, мы не знаем, что случилось. Мы ничего не знаем.
— Ты когда - нибудь слышал, чтобы младенцы уплывали от матерей? — Она ещё крепче прижала малютку к груди.
— Иззи, это не шутки. Тот мужчина мёртв.
— А девочка жива! Пожалей её, Том.
В голосе жены звучала такая мольба, что Том не решился настоять на своём. Может, ей и правда нужно просто побыть с ребёнком чуть дольше. Неужели он откажет Изабель в такой малости после всего, что ей пришлось пережить? В наступившей тишине она не сводила с него умоляющего взгляда.
— Ладно, если уж так необходимо… — неохотно протянул он. — Думаю, до утра это может подождать. Но утром — обязательно! Как только выключу маяк.
из дебютного романа Марго Л. Стедман - «Свет в океане»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) Здесь смыкались два великих океана — Индийский и Южный - Условное название вод Тихого, Атлантического и Индийского океанов, окружающих Антарктиду. В действующем определении океанов от 1953 года Южного океана нет. — Здесь и далее примеч. пер.
Чаша морских болезней
Полежала на пороге,
Облизала снизу дверь,
Обтирала твои ноги
Как ненужный тебе зверь.
Целовала, убивала
Только в снах тебя своих,
Снов ожоги отдирала,
В бессознание уплыв.
Обкурила дымом окна,
Запила, увидев тень,
Ей - то можно быть с тобой
Хоть не ночью, но весь день.
Побежала, закричала,
Крик засох, не стал живым,
Ты меня в раю украла,
Мы с душой твои рабы.
Твоя
Автор: Mikhassik
Мумий Тролль - Морская болезнь
Сестра Мэри Джозеф Прейз набралась смелости и постучалась в дверь его каюты: всё - таки врач. Слабый голос пригласил её войти. С порога она почувствовала кислый запах желчи.
– Это я, – громко представилась она, – сестра Мэри Джозеф Прейз.
Доктор лежал на боку, лицо серо - зелёное, того же цвета, что и его шорты, глаза зажмурены.
– Доктор, – сказала она, помедлив, – у вас тоже жар?
Он приподнял было веки, и глаза у него закатились. Его вырвало. Метил он в пожарное ведро, но не попал. Впрочем, ведро и так было полно до краёв.
Сестра Мэри Джозеф Прейз бросилась к мужчине и пощупала ему лоб. Кожа была холодная и липкая, никакого жара. Щёки у него ввалились, тело скрючилось, словно его пытались запихать в тесный ящик. Никто из пассажиров не страдал морской болезнью. Единственный случай на корабле, и в такой тяжёлой форме!
– Доктор, докладываю, что у пяти пациентов жар. Сопутствующие симптомы: сыпь, озноб, испарина, редкий пульс и потеря аппетита. Состояние у всех стабильное, за исключением сестры Анджали. Я очень беспокоюсь за Анджали…
Как только она высказалась, ей сразу же стало легче, хотя англичанин только и мог, что застонать в ответ.
В глаза ей бросилась лигатура из кетгута (*), обмотанная вокруг изголовья койки, она являла собой великолепный набор узлов, один на другом, обративший изголовье в некое подобие флагштока. Вот как доктор коротал время, когда его одолевала рвота.
Она опорожнила и вымыла ведро, поставила подле страдальца, протёрла пол полотенцем, сполоснула его и повесила сушиться, поставила воду в изголовье и удалилась. Интересно, сколько уже дней он ничего не ел?
К вечеру ему сделалось хуже.
Сестра Мэри Джозеф Прейз принесла чистые простыни, полотенца, бульон, попыталась покормить его, но от одного только запаха пищи его выворачивало всухую, глаза вылезали из орбит.
Его обложенный язык был сер, как у попугая.
В каюте стоял особый сладковатый запах, такой бывает, когда умирают от истощения, она знала. Если оттянуть кожу у него руке и отпустить, она так и оставалась стоять домиком.
Ведро уже было до половины полно чистой желчи.
Может ли морская болезнь закончиться смертельным исходом, недоумевала она. А вдруг это лёгкая форма болезни, что постигла и сестру Анджали? В медицине она не такой уж большой специалист. Посреди океана, окружённая больными, сестра Мэри Джозеф Прейз остро чувствовала бремя собственного невежества.
Но она знала, как ухаживать за больными. И знала, как молиться. С молитвой она скинула с него рубашку, пропитанную слюной и желчью, стянула шорты, обтёрла тело и преисполнилась гордости, ибо ей никогда ещё не доводилось производить подобные манипуляции с белым человеком, да ещё доктором.
Тело его покрывалось гусиной кожей, но сыпи не было.
Он был хорошо сложен, с прекрасно развитой мускулатурой, и только сейчас она заметила, что левая половина грудной клетки у него меньше правой, слева в ямочку над ключицей влезло бы с полчашки воды, а справа – не больше чайной ложки. А от левого соска к подмышке тянулась впадинка, кожа на ней блестела и морщилась.
Она коснулась провала, и у неё перехватило дыхание: двух или даже трёх соседних рёбер не было в помине, сердце сильно билось прямо у неё под пальцами, тут же за тоненькой перемычкой, очертания желудочков легко угадывались под кожей.
Мягкий, негустой волосяной покров на животе и груди, казалось, произрастал из поросли на лобке. Она бесстрастно обмыла необрезанный член, уложила набок и занялась жалким сморщенным мешочком под ним. Когда дело дошло до мытья ног, она не сдержала слёз, на ум ей, само собой, пришли Иисус и его последняя земная ночь с учениками.
В каюте доктора она обнаружила книги по хирургии. Поля страниц были исписаны именами и датами, и только позже она догадалась, что это имена пациентов, индусов и англичан, и больной Пибоди или Кришнан – типичный случай описываемой на странице болезни.
Крест рядом с фамилией, видимо, означал смерть. Она отыскала одиннадцать блокнотов, густо заполненных убористым прыгающим почерком, строчки были кривые и на полях загибались книзу. Молчаливый с виду человек, на бумаге он неожиданно оказался весьма многословен.
В конце концов она нашла чистое нижнее бельё и шорты. Что тут скажешь, если у мужчины больше книг, чем одежды? Ворочая его с боку на бок, она облачила его в свежее бельё.
Теперь она знала, что его зовут Томас Стоун: имя значилось на учебнике по хирургии, лежащем на тумбочке. Про жар и сыпь в книге говорилось мало, а про морскую болезнь – и вовсе ни слова.
В тот вечер сестра Мэри Джозеф Прейз металась от одного больного к другому. На излом палубы она старалась не смотреть, он напоминал ей скорчившуюся человеческую фигуру.
Накатила чёрная гора воды высотой с многоэтажный дом, и судно, казалось, провалилось в воронку водоворота. Потоки с рёвом устремились на палубу.
Посреди разбушевавшегося океана, отупевшая от бессонницы и бессилия, она чувствовала, что её мир стал проще.
Он разделился на тех, у кого был жар, тех, кто страдал от морской болезни, и тех, кого миновала чаша сия. К тому же, кто знает, был ли смысл во всех этих разграничениях, вдруг им всем суждено утонуть.
из романа Абрахама Вергезе - «Рассечение Стоуна»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) В глаза ей бросилась лигатура из кетгута - Лигатура в медицине — нить, используемая при перевязке кровеносных сосудов, а также сам процесс перевязки этими нитями с целью предупреждения или остановки кровотечения и для наложения лигатурного шва.
Кетгут в медицине — это натуральный рассасывающийся хирургический шовный материал, изготавливаемый из мышечного слоя кишечника крупного рогатого скота.
На самой глубине жизни
А меня похоронят в море,
в том, что солью съедает раны.
Завернут в ярко алый парус
и дадут испробовать океану.
Я в волнах восстану белёсой пеной,
упаду на берег,
омою ноги, человеку,
чьё сердце я занимаю.
А меня похоронят в море
Автор: Ester1801
Господь услышал её молитвы.
Бледный Томас Стоун на подгибающихся ногах добрёл вместе с сестрой Мэри Джозеф Прейз до одра Анджали. Он окаменел при виде широко открытых страдальческих глаз, измождённого лица, заострившегося носа, трепетавших при каждом вдохе ноздрей. Сестра Анджали, казалось, была в полном сознании, но никак не отреагировала на посетителей.
Доктор опустился подле неё на колени, но остекленевшие глаза Анджали смотрели мимо. Сестра Мэри Джозеф Прейз глядела, как отработанным движением он приподнял Анджали край века, обнажив слизистую, проверил на свет зрачки.
Лёгкими и плавными движениями он нагнул Анджали голову, чтобы проверить подвижность шеи, пощупал лимфоузлы, покачал конечности, за отсутствием молоточка согнутым пальцем простучал коленный рефлекс. От его недавней неуклюжести не осталось и следа.
Он раздел Анджали и, не обращая никакого внимания на сестру Мэри Джозеф Прейз, бесстрастно осмотрел спину, бёдра и ягодицы больной, длинными пальцами (будто нарочно для этого созданными) пальпировал селезёнку и печень, приложил ухо к груди, затем к животу, перевернул Анджали на бок, послушал лёгкие и сказал:
– Тоны дыхания ослаблены справа… околоушные железы увеличены… гланды не удалены – почему?.. Пульс слабый и частый.
– Пульс сделался редкий, как только начался жар, – подсказала сестра Мэри Джозеф Прейз.
– Да что вы говорите! – Тон был резкий. – Насколько редкий?
– Сорок пять – пятьдесят, доктор.
Ей казалось, он и думать забыл о собственном недомогании, забыл даже, что они на корабле. Он точно слился с телом сестры Анджали, и слова, произносимые им, метили во внутреннего врага. Она преисполнилась к нему таким доверием, что весь страх за Анджали куда - то делся. Юная монахиня стояла рядом с доктором на коленях, и её переполнял такой восторг, будто только сейчас, встретив настоящего врача, она стала настоящей медсестрой. Она велела себе прикусить язык, хотя ей хотелось говорить и говорить.
– Coma vigil (1), – произнёс он, и сестра Мэри Джозеф Прейз предположила, что он дает ей указания. – Видите, как у неё блуждает взгляд, будто она кого - то ждёт? Дурной знак. И смотрите, как она подгребает под себя простыни, – это называется «карфология», все эти мелкие мышечные сокращения не что иное как subsultus tendinum (2). Это «тифозное состояние». Симптомы возникают на поздних стадиях многих видов заражения крови, не только при тифе. Однако, представьте себе, – он глянул на неё с лёгкой улыбкой, – я хирург, не терапевт. Что я знаю об этом заболевании? Лишь то, что оно не требует хирургического вмешательства.
Его присутствие не только вселило уверенность в юную монахиню, казалось, оно успокоило море. Солнце, доселе прятавшееся за тучами, внезапно показалось за кормой. Матросы даже выпили по этому случаю, что лишний раз показало, в каком серьёзном положении судно находилось каких - то несколько часов назад.
Но как ни гнала от себя эту мысль сестра Мэри, Стоун почти ничем не мог помочь сестре Анджали, да и средств не было. Содержимое корабельной аптечки составлял засушенный таракан – все прочее какой - то матрос пустил в оборот на последней стоянке.
Рундук с медицинскими принадлежностями, используемый капитаном в качестве табурета, похоже, попал сюда ещё в Средневековье. Ножницы, нож - пила и грубые щипцы – больше в изукрашенном резьбой вместилище ничего полезного не было. На что хирургу вроде Стоуна припарки или крошечные пакетики с полынью, тимьяном и шалфеем? Стоун только посмеялся над этикеткой oleum philosophorum (3) (впервые сестра Мэри Джозеф Прейз услышала его смех, пусть даже глухой и невесёлый).
– Послушайте только, – произнёс он, – «содержит кафельную и кирпичную крошку, помогает от хронического запора».
Рундук полетел за борт. Стоун оставил только инструменты и янтарную бутылочку Laudanum Opiatum Paracelsi (4). Столовая ложка этого древнего снадобья – и сестре Анджали вроде как стало легче дышать. «Это разорвёт связь между лёгкими и мозгом», – объяснил Томас Стоун сестре Мэри Джозеф Прейз.
Явился капитан, красноглазый и краснолицый.
– Как вы смеете так обращаться с корабельным имуществом? – Непонятно, брызги слюны или бренди вылетали у капитана изо рта.
Стоун вскочил на ноги, словно мальчишка, готовый к драке, и уставился на капитана. Тот судорожно сглотнул и сделал шаг назад.
– Тем лучше для людей и тем хуже для рыб. Ещё одно слово – и я подам на вас рапорт, что вы перевозите пассажиров, не имея на борту никаких лекарств.
– У нас была честная сделка.
– Вы совершаете убийство. – Стоун указал на Анджали.
Лицо у капитана поплыло, будто из него вынули каркас, глаза, нос и губы поползли вниз.
Томас Стоун заступил на дежурство и расположился бивуаком у койки Анджали, отлучаясь только затем, чтобы осмотреть всех и каждого на судне, – неважно, выражал осматриваемый своё согласие или нет. Он отделил тех, у кого был жар, от тех, у кого жара не было. Он завёл картотеку, он набросал план кают и пометил крестиком помещения, где находились больные.
Он настоял на окуривании всех кают. Тон, каким он отдавал распоряжения, приводил капитана в бешенство, но если даже Томас Стоун и заметил это, то не придал никакого значения. Следующие двадцать четыре часа Стоун не спал совсем, не спускал глаз с сестры Анджали, осматривал больных и здоровых, выявил, что пожилая пара также серьёзно больна. Сестра Мэри Джозеф Прейз неотступно следовала за ним.
Через две недели после отплытия из Кочина «Калангут» дотащился наконец до Адена. Судно шло под португальским флагом, но, несмотря на это, было подвергнуто строгому карантину.
Корабль бросил якорь на солидном расстоянии от берега, этакий изгой - прокажённый, обречённый смотреть на город издали. Стоун накинулся на портового инспектора - шотландца, которого нелёгкая дёрнула появиться в пределах досягаемости: если тот не предоставит аптечку, раствор Рингера для внутривенных вливаний и сульфамиды (5), тогда он, Томас Стоун, возложит на инспектора всю ответственность за смерть на борту граждан Британского Содружества.
Сестру Мэри Джозеф Прейз восхитило его красноречие, Стоун будто занял место Анджали в качестве её единственного союзника и друга в этом злосчастном плавании.
Когда медикаменты прибыли, Стоун перво - наперво занялся Анджали. Обработав скальпель имеющимся под рукой антисептиком, он одним махом вскрыл большую подкожную вену ноги в том месте, где она уходила в лодыжку, вставил в сосуд иглу толщиной с карандаш и зафиксировал лигатурами (6). Узлы он вязал так быстро, что очертания его пальцев теряли чёткость.
Но, несмотря на внутривенные вливания раствора Рингера и сульфамида, никакого улучшения не последовало. Анджали так ни разу и не помочилась. Ближе к вечеру она умерла в ужасных судорогах, с разницей в несколько часов скончались и двое других, старик и старушка. Смерти оглушили сестру Мэри Джозеф Прейз, повергли в трепет, она никак не ожидала такого исхода. Радость от того, что Томас Стоун восстал с одра, ослепила её – но оказалась непродолжительной.
В сумерках юная монахиня и Томас Стоун предали завёрнутые в полотно тела морю. Никто из команды к ним и близко не подошёл. Суеверные матросы даже норовили не смотреть в их сторону.
Как ни старалась сестра Мэри Джозеф Прейз держаться, она была безутешна. Лицо Стоуна почернело от гнева и стыда. Не смог он спасти сестру Анджали.
– Как я ей завидую, – пролепетала сквозь слёзы юная монахиня, душевная усталость и бессонные ночи развязали ей язык. – Она отошла к Господу. Уж наверное там лучше, чем здесь.
Стоун подавил смешок. Такое настроение, по его мнению, говорило о приближающемся расстройстве сознания. Он взял юницу за руку, отвёл к себе в каюту, уложил на свою койку и велел спать. Сам он присел на гамак, подождал, пока блаженное забытьё снизойдёт на неё, и заторопился к пассажирам и команде – их надо было повторно осмотреть. Доктору Томасу Стоуну, хирургу, сон не требовался.
Спустя два дня, когда стало ясно, что новых заболевших нет, им наконец - то разрешили покинуть судно. Томас Стоун отправился на поиски сестры Мэри Джозеф Прейз и обнаружил её в каюте, где они жили с сестрой Анджали.
Чётки, зажатые юной монахиней в руке, были мокрые, лицо тоже. Он чуть ли не с испугом отметил то, что раньше как - то ускользало от его внимания: она была необычайно красива, а столь огромных и выразительных глаз он не видел никогда. Краска бросилась ему в лицо, язык прилип к гортани. Он упёр взгляд в пол, затем перевел на её чемодан. Когда дар речи вернулся к Стоуну, он сказал:
– Тиф.
Это короткое слово было плодом длительных размышлений и книжных штудий. Видя её озадаченность, он добавил:
– Несомненно, тиф, – в надежде, что точный диагноз принесёт ей облегчение, но слёз, казалось, только прибавилось. – По всей видимости, тиф. Разумеется, только серологическая реакция (7) могла бы подтвердить это, – произнёс он с лёгкой запинкой.
Стоун переступил с ноги на ногу, скрестил было руки и снова их опустил.
– Уж не знаю, куда вы направляетесь, сестра, а я еду в Аддис - Абебу… это в Эфиопии… В госпиталь… который высоко оценил бы ваши услуги, окажись вы там.
Стоун посмотрел на юную монахиню и покраснел сильнее, потому что на самом деле он ничего не знал про эфиопский госпиталь и тем более не имел понятия, нужна ли там вообще медсестра, и ещё потому, что печальные карие глаза, казалось, видят его насквозь.
Но сестра Мэри молчала, занятая собственными мыслями. Она вспоминала, как молилась за него и за Анджали и как Господь откликнулся только на одну её молитву.
Стоун, восставший подобно Лазарю, весь отдался стремлению постичь причину болезни: врывался в каюты экипажа, набрасывался на капитана, требовал и угрожал. На взгляд юной монахини, он вёл себя недостойно, но во имя достойной цели. Его самоотверженность и страсть стали для неё откровением.
В больнице медицинского колледжа в Мадрасе, где она стажировалась, уполномоченные врачи (8) (в то время по большей части англичане) проплывали мимо пациентов небожителями, а в кильватере следовали их ассистенты, больничные хирурги и практиканты. Ей всегда казалось, что болезни стоят у них на первом месте, а сами больные со своими страданиями представляют собой нечто не столь существенное. Томас Стоун был не такой.
Она чувствовала, что предложение поработать с ним в Эфиопии было спонтанным, неотрепетированным, оно само сорвалось с языка. Что ей делать? Праведная Амма упоминала о некой бельгийской монахине, что покинула Миссию в Мадрасе, отвоевав себе крошечный плацдарм в Йемене, в Адене, – плацдарм, впрочем, донельзя непрочный в связи с нездоровьем монахини.
Праведная Амма предполагала, что сестра Анджали и сестра Мэри Джозеф Прейз укрепятся на Африканском континенте, что бельгийская монахиня научит их жить и нести слово Божие во враждебном окружении. А уж оттуда, списавшись с Аммой, сестры отправятся на юг, ну конечно, не в Конго (где сплошное засилье французов и бельгийцев), равно как не в Кению, Уганду или Нигерию (где бесчинствует англиканская церковь, не терпящая конкуренции), а, скажем, в Гану или в Камерун.
Сестра Мэри ломала себе голову, что Праведная Амма сказала бы насчёт Эфиопии?
Мечты Праведной Аммы представлялись теперь молоденькой монахине мечтами курильщика опиума, её исступлённый евангелизм казался теперь почти болезненным, и сестра не решилась поведать обо всём этом Томасу Стоуну. Вместо этого она чуть дрожащим голосом сказала:
– У меня послушание в Адене, доктор. Но всё равно спасибо. Благодарю вас за всё, что вы сделали для сестры Анджали.
Он возразил, что не сделал ничего.
– Вы сделали больше, чем любой другой на вашем месте, – мягко произнесла она, взяла его ладонь в свои и заглянула в глаза. – Да благословит вас Господь.
Её влажные от слёз руки, сжимающие чётки, были такие мягкие… Он вспомнил прикосновения её пальцев, когда она мыла его, одевала, придерживала голову во время приступов рвоты, вспомнил выражение её лица, обращённого к небу, когда она пела псалмы и молилась за его выздоровление.
Шея у него предательски покраснела, уже в третий раз. В глазах у неё заплескалась боль, она едва слышно застонала, и только тогда он понял, что слишком сильно сжимает ей руку, плющит пальцы о чётки. Он выпустил её ладонь, открыл было рот, но, так ничего и не сказав, резко повернулся и зашагал прочь.
из романа Абрахама Вергезе - «Рассечение Стоуна»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) Coma vigil , – произнёс он - Бодрствующая кома (англ.)
(2) все эти мелкие мышечные сокращения не что иное как subsultus tendinum - Subsultus tendinum - Внезапное подскакивание отдельных сухожилий кистей рук вследствие непроизвольных мышечных сокращений (англ.).
(3) Стоун только посмеялся над этикеткой oleum philosophorum - Oleum philosophorum - Философское масло (лат.)
(4) Стоун оставил только инструменты и янтарную бутылочку Laudanum Opiatum Paracelsi - Laudanum Opiatum Paracelsi - Опиумная Настойка Парацельса.
(5) если тот не предоставит аптечку, раствор Рингера для внутривенных вливаний и сульфамиды - Раствор Рингера — регидратирующее средство, оказывает дезинтоксикационное действие, восстанавливает водный и электролитный состав крови.
Сульфамиды — это сераорганические соединения, которые используются как промежуточные продукты в производстве лекарств.
(6) вставил в сосуд иглу толщиной с карандаш и зафиксировал лигатурами - Лигатура в медицине — нить, используемая при перевязке кровеносных сосудов, а также сам процесс перевязки этими нитями с целью предупреждения или остановки кровотечения и для наложения лигатурного шва.
(7) По всей видимости, тиф. Разумеется, только серологическая реакция могла бы подтвердить это - Серологическая реакция — это диагностический метод исследования, основанный на специфическом взаимодействии антигенов и антител. В отличие от микроскопического исследования, такая методика не позволяет увидеть возбудителя, а показывает реакцию организма на его вторжение, что даёт возможность определить болезнь.
(8) где она стажировалась, уполномоченные врачи - Врачи, аккредитованные при Бюро гражданства и иммиграции в странах Британского Содружества.
Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Море, море... ©