Продай колдовство!

– Правительнице нужен советник, это верно, – гаркнула сморщенная старуха в лиловой хламиде; лицо её было как сухая сливовая кость, а из складок хламиды веяло укропом и прогорклым маслом. – Но советник ли ты, оборванец?

В завешанных космами глазах сверкала насмешка, в голосе с хрипом мешался хохот.

– Да.

– Советник ли ты ей?

– Я знаю, что у вас правит госпожа. Грозогорье – отчие зем…

– Хочешь вернуть престол? – перебила его старуха.

– Я не стремлюсь к власти.

– А глаза говорят о другом, да и погашенная твоя искра, и лошадь твоя, и плащ… Ты бывший колдун, и нечего тебе делать по правую руку нашей правительницы!

– Позволь мне самому решать, к кому наниматься на работу. А лошадь не моя вовсе.

– Приходи к завтрашнему полудню в Сад, может быть, там тебя научат уму-разуму. Увидишь настоящих мужей, один из которых встанет у трона госпожи.

Хцеф коротко поклонился и круто завернул прочь.

– Отмойся, советник! Правители наши не берут в слуги тех, кто воняет дорогой да химерами!

Он велел себе позабыть о словах старухи тотчас, как вышел на холодный солнечный свет. Но таверну, где можно было освежиться после лесного пути, всё-таки разыскал.

Нездешние деньги в Грозогорье стоили дорого. По городским рынкам и лавкам ходили серебряные и медяки, а всего за одну монету из сплава латуни, стали и мельхиора Хцефу отвели просторную комнату, принесли кувшин и плошку, над которой вился горячий сдобный дух, да накормили лошадь, хоть он и не просил. В дальнем углу он увидел корыто, полное мыльной воды, а рядом – свежее полотно и ковш.

В плошке оказалась щедро сдобренная каша, в кувшине – душистый сбитень, точь-в-точь каким угощала Филарт. Хцеф скупо улыбнулся, отёр о полотно руки и принялся за еду. До утра было далеко, закат унялся недавно. Горы накрывала ночь; время познакомиться с землёй отцов. Оставив на столе пустую плошку, Хцеф прикрыл дверь и тихо вышел чёрным ходом.

Занималась лунная дорога, звёздная сеть укрывала небо, расчерчивала тучи вековым еженощным узором. Хцеф не стал будить лошадь: цокот копыт вплетёт в мелодию тишины лишнюю ветвь, шаги куда вернее.

Он углубился в лабиринты подворотен и галерей: Грозогорье взбиралось на скалы опорами, уступами и бесконечными аркадами меж отрогов хребтов. Воздух скрипел вокруг, схваченный врасплох ночной стужей. Хцеф поднимался всё выше, всё дальше уходя от центральных площадей и мощёных дорог. Наконец пропали из виду даже алые всполохи площади Искр, что, точно пасть дракона, разевала над городом золотисто-маковое жерло.

– Продай колдовство!

Он отшатнулся, вскинув руки в забытом злом жесте.

– Продай колдовство, колдун! – Темнота дохнула на него говором, шёпотом, острым блеском. – Продай добром!

– Я не колдун, – тихо ответил он, делая шаг вперёд.

– Путь за тобой искрит! Не ври!

Хцеф не стал оглядываться, обман стар, как мир; да он и сам знал, что давно перестал оставлять след. Годы и годы назад его и можно было поймать такой уловкой, давно – да не сегодня.

На дорогу перед ним скользнул сухопарый карлик, ловкий, как ласка. И глаза у него были, как у ласки: опасливые, голодные, как огромные матовые бусины песчаной латуни.

– Что тебе? – без всякой вражды спросил Хцеф. На лбу собрались морщины, дрогнула пустота в груди, а больше ничего и не произошло. – Что тебе? Ответь и пропусти.

– Погляди, – прошептал карла, извлекая из-за пазухи горсть мелких, оплетённых шнуром синих шаров. Шары светились и метались в грубых путах, в синей глубине вились тёмные спирали. Карлик встряхнул связкой – раздался сухой перестук, словно кости упали на стол. – Погляди и подумай, хочешь ли ты отдать свой добром или желаешь, чтобы я сам его вынул?

Голос у карлика был алчный, дрожащий. Хцефа и самого пьянил тёмный танец внутри шаров. На минуту он позабыл о карле, о правительнице Грозогорья, о ночной дороге… Ныло в груди. Плясали в шарах густые чернильные огни. Сколько их? С десяток, а то и больше. Если такой силой верно распорядиться…

– Ца-ца-ца! – Карла предостерегающе вскинул нож, широким лезвием огородив шары от взгляда Хцефа. Что-то слабо толкнулось под сердцем, потянулось туда, к голубому свету…

– У меня нет искры, – сухо ответил Хцеф и пошёл вперёд, отодвинув карлу и оглянувшись, только чтобы ещё раз увидеть колдовской танец в шарах. Но карла уже спрятал своих синих пленников, а через мгновение и сам убрался в тени, из которых пришёл.

Хцеф посмотрел назад и сам удивился, как высоко успел уйти. У его ног лежал грозный безлетний город. Над горами расплёскивался рассвет.

Он спешил обратно как мог, но солнце уже простилось с полуднем, когда он свернул с Искристого тракта к широкой площади Сада. Толпа у старого кварцевого фонтана, вдоль которого выстроились каменные фигуры супруг правителей, редела. Успокаивая дыхание, Хцеф поглядел на струи, бившие в высокий стеклянный купол, хранивший Сад от холода небес. Здесь, на этой площади, в каменных горшках шумела зелень, а нефритово-соломенный солнечный свет ласкал, как дыхание ранней весны – нежное и колкое одновременно.

Этот Сад, колдовством и стеклом укрытый от проклятия Грозогорья, был площадью советов, встреч и решений, местом застывшей красоты и недосягаемого лета.

– Давно ли кончилось испытание будущих советников? – спросил Хцеф у светловолосой девушки с корзиной в руках. Так склонила голову, словно ворон, хрипло каркнула и обернулась давешней старухой:

– Опоздал! Кончилось, не начавшись: госпожа объявила, что уже испытала и выбрала преемника Хильдегарта. Вечером она назовёт его имя в Горной котловине. Не быть тебе советником нашей правительницы!

– Проведи меня к ней, – попросил Хцеф, кладя руку на шершавую ручку её корзины. – А иначе стражи узнают, что за зелень спрятана в твоём свёртке.

– Вербена и джусай, коричник и кровохлёбка, – зачастила старуха со злобной ухмылкой, – а больше ты ничего не найдёшь, и никто не найдёт, сунь ты нос хоть в ворох моих трав, будь ты хоть трижды колдун!

Она захохотала и крикнула во весь голос:

– Колдун! Колдун! Держи торговца колдовством!

Со всех сторон к нему бросилась стража дворцового легиона, а старуха вновь обернулась юной девой и исчезла в толпе.

День Хцеф провёл в тишине и тьме, а к вечеру стражники, одурманенные словами и каменными крохами, вышвырнули его из темницы. Но стражи в городских застенках было много, и отстоять мешочек с лошадью и монеты не удалось. Крохи магии и те пришлось вытряхнуть до последней: поговаривали, под весну был в Грозогорье большой переполох – из подземелий едва не бежал сам вор воров. После этого стражу утроили, заклятия на стенах и решётках где подлатали, а где наложили заново…

О монетах Хцеф не горевал, а вот о том, как вернуть лошадь, следовало подумать. Но позже… Зерна у неё достаточно, открыть мешок стражникам не суметь, как бы ни бились, да и Акварель, если пожелает, уйдёт из любой темницы. А у него сейчас тревоги посложнее: если он хочет поселиться здесь, если хочет беспрепятственно бродить по окрестным горам и старым аркадам, если хочет защиты и силы, он должен стать советником госпожи. Эта должность укроет от подозрений, защитит от тьмы, даст желанный покой и – как знать! – приведёт в притон того карлы, что скрывает у себя голубые шары с танцующими тенями… Да и его, Хцефа, мудрый совет раз-другой да и выручит Грозогорье и молодую правительницу, что вступила на престол едва ли десять лун назад.

Хцеф оправил плащ и быстрым шагом двинулся к Горной котловине – обширной низине у городских стен, над которой высился пологий каменистый Уступ. С этого Уступа правители Грозогорья объявляли войны и указы, имена преемников и советников.

Он миновал сонный рынок и ремесленную слободу, скользнул цепким взглядом по нагромождению переулков за мастеровыми рядами. По всему Северолесью ходили сказки о колдовской девке из переулочков, что нашепчет заговор и обернёт единорогим быком…

– Продай колдовство, колдун!

Показалось, или снова заметил в толчее девушку-старуху? Уж не о ней ли в тех переулочных сказках речь?

Спускаясь в Горную котловину, Хцеф наконец понял, отчего такими тихими показались ему и просторный рынок, и богатая ремесленная слобода. Всё Грозогорье – торговцы и мастера, кухарки и герольды, барабанщики и звонари – собралось под Уступом. Шумела толпа, реяли штандарты… Далеко над котловиной выдавался широкий Уступ, устланный гобеленами, усыпанный колким снегом.

Вокруг свистели ветры, и холодное солнце жалило, собираясь за горизонт. На Уступе показалась одинокая фигура. Хцеф наконец смог разглядеть госпожу Грозогорья. Правительница, облачённая в длинное, светло-серое с серебром платье, подошла к самому краю и вскинула руку. Толпа примолкла.

– Вот мой новый советник, – молвила она, и каждое слово отдалось от скал Горной котловины дрожащим звоном. Люди ждали: вот-вот на шаг позади, по правую руку от госпожи возникнет новая фигура.

– Вот мой советник! – высоко и громко повторила она, указывая вниз. – Хцеф Пепельный. Искра гаснет – остаётся пепел. Страсть гаснет – остаётся мудрость. Будь мне мудрым слугой, Хцеф Пепельный! – воскликнула правительница, и по котловине расплескался гул голосов. Он набухал вокруг Хцефа, точно рокот грозового леса, клубился, как туман опасливо и густо клубится над костром.

Толпа чествовала правительницу.

«Хедвика, Хедвика», – гудели они.

Так он узнал второе её имя.

Вторую ночь в Грозогорье Хцеф провёл в безмолвной башне. Свечи оплывали воском в посеребрённые канделябры, окно укрывала вышитая шёлком занавесь, каменные полы устилали ангоровые ковры, глушившие шаги.

Хцеф подошёл к высокой кровати с резной спинкой, откинул украшенное кистями покрывало: под ним светились белизной свежие простыни. Он ополоснул лицо, умывшись из серебряного кувшина, и потянулся было за полотенцем, но не посмел дотронуться до снежной модаловой ткани, пахнувшей елью и мятой.

– Непривычно, советник?

Голос спокойный, усталый, властный, с лёгкой усмешкой.

– Непривычно.

– Что же тебя смущает?

– Видеть тебя, лесную колдунью, алую малину, в платье правительницы.

Хедвика вышла из тени.

– Не спеши привыкать. Не все семь жизней мне быть такою.

– Филарт, Хедвика. Сколько ещё у тебя имён?

Правительница не ответила. Сказала только:

– Ужин стынет. А после – совет. И спать нам в эту ночь не придётся – далека дорога…

* * *

За обильным ужином в светлом зале Хцеф ни на миг не обрёл покоя. Кто эта правительница, что имеет два имени да так ловко управляется с синим шаром? Что за земля это, Грозогорье, и сколькое изменилось здесь с тех пор, как встретили с небес горный меч его отцы? Что следует отыскать ему на этих улицах, в этих звенящих именах – Филарт, Хедвика?.. Сколько их ещё?

– Всему своё время, – тихо произнесла правительница. Она сидела во главе стола, а Хцеф ужинал по правую руку от неё – как почётный гость, не как советник. Место советника – за спиной госпожи, за спинкой трона, но право на это место доказать следует. – О многом сегодня спрашиваешь, а должен давать ответы. За то тебя и выбрала в лесу – что спрашиваешь мало, что сам мыслишь.

Неслышные слуги переменили блюда: после дичи подали хлеб на рельефных серебряных подносах. Хцеф разломил ломоть – оказался ореховый. Ну а как иначе.

– Едем к Каменному храму через луга. С нами будет отряд стражников, и в плаще твоём заговорённом надобности пока нет. Но держи его наготове, не отходи от меня, покуда не попрошу.

– Не нанимался я в слуги лесной девчонке, – сквозь зубы бросил Хцеф. – Шёл в советники правительнице Семи земель, и сам решать буду, где стоять мне, где плащ раскинуть, а где поберечь.

Хедвика кивнула: того и ждала.

– Коли так, сам набирай в стражу, кого сочтёшь.

– А если скажу, что зам защищу тебя не хуже всякой стражи?

– Пойду с тобой в одиночку. А всё-таки набери отряд. Наши путешествия – позади и впереди, сейчас – время опасности.

– Время опасности – всегда, – хмуро ответил Хцеф.

– Благодарю за совет, советник. Выступаем по первым звёздам.

Обоз остановился у изгороди вокруг широкого луга, и Филарт не медля миновала калитку, очутившись в море трав. Желтел солнечный зверобой, качали крупными головками коварные маки, вился чертополох. Пружинил белый мох, рассыпал свои лепестки розовый клевер…

Она шла, как плыла, по пояс в разнотравье, ведя рукой по шёлковым волнам. Рядом уверенно и твёрдо шагал Хцеф. Когда тень горы угасила цветистые травы, он, повинуясь уговору, оставил её.

– Буду ждать тебя, правительница, – произнёс он.

– Я не задержусь надолго. А входя, буду надеяться, что совет твой неверен.

– Так и не поведаешь, для чего тебе в Каменный храм?

– И про храм-то ты знаешь? А кто в нём, ведаешь?.. То-то и оно.

Фигура её удалялась и скоро стала едва различима в расходившихся от ветра волнах. Наконец высокие стебли дрёмы и вероники укрыли правительницу от глаз. Хцеф расстелил плащ, устроился посреди пчелиного гула, стрекота, зелёного шума. Плыл медовый запах душицы; как приятен был летний луг после холодных площадей и коротких вёсен…

* * *

По узким, низким, бесчисленным ступеням Хедвика спустилась в каменный храм. Его корни и комнаты дремали под землёй, но своды главного зала уходили в гулкую высь, клубившуюся пыльным туманом.

Перед правительницей Грозогорья лежала мраморная площадь, у дальней стены вздымались тёмные статуи. По правую руку застыло изваяние громадного рыцаря, слева взирал на неё гигантский страж. А между ними…

Вдохнув, осмелившись, посмотрела она ровно в глазницы каменного короля, что сидел в центре зала. Взглянула – и отпрянула, заслонившись рукой, и несколько мгновений не могла унять дрожь.

На резном мраморном троне, сжимая меч, придерживая щит, замер тот, без кого не быть в Северолесье каменной колдовской пыли, без кого не воровать сумеречным синие шары, без кого не иметь ей у себя чужого шара.

Она хотела шагнуть вперёд, но ноги не повиновались, Хедвика застыла во власти мёртвого покоя. Свет бился в узких окнах под самыми сводами, врывался туман, стелился по залу и причудливой спиралью спускался к самым ногам Каменного Короля. Повинуясь дрожащей извилистой тропе и позволению короля, она двинулась к подножию трона.

Шаг, второй, третий… Во всём зале только шелест шёлка по мрамору нарушал тишину; ни звука, ни знака не пробивалось с медового луга за стенами горного храма.

Наконец она подошла к острому подножию массивного щита.

Рыцари ожили с гулким грохотом, будто в самом горле гор рождалась лавина. Сдвинулись пики из тёмного, в искристых разводах, алебастра. Поползли вверх каменные брови короля.

– Снова пытаешь счастья, бесстрашная моя жрица. О нём-то ты думаешь долгими вечерами – о новом советнике, что привела на смотрины?

– Как же жду я той поры, когда сквозь руины этого храма прорастёт трава, а голова твоя и твои стражи окажутся валунами, покрытыми мхом, – тихо произнесла Хедвика.

Хохот короля зазвучал, словно покатились с обрыва камни.

– А помнишь ли ты, девочка, что никто не удержит Грозогорье, если я кану?

Она молчала.

– Не вздыхай безутешно, о госпожа Северолесья! Не так уж вечна твоя дань. Хочешь узнать, сколько тебе осталось?

– Нет! – воскликнула она, отступая. – Нет! Молчи!

– Не так уж ты бесстрашна, – усмехнулся король; со скрежетом изогнулись каменные губы. – А советнику своему рассказала уже, отчего так юна, да мудра? Да смела2, словно смерть тебе не указ? Рассказала, что тебе ни жить, ни стареть, ни умереть не выйдет, покуда за тобой Северолесье?

Хедвика молвила:

– Умереть я могу и без твоего соизволения.

– Умереть, оставив при себе Семь земель? Последнюю магию пустить по ветру, своими руками предать Северолесье забвению и тлену? Позови меня, жрица, я хочу это видеть!

– Ничего тебе не разглядеть из твоей каменной норы! – прошептала она.

Король прищурил глаза, но насмехался не долго – устало прикрыл мраморные веки.

– Кончается моё время в этот раз. Отдавай то, что должна. И иди, не тщись напрасной надеждой!

* * *

Только выйдя из Каменного храма, Филарт вспомнила, как не хватало воздуха в высокой мраморной пещере. Она сбежала по ступеням и, обернувшись спиной ко входу, раскинула руки, полной грудью вдохнула запахи разнотравья и свободы.

«Не свободы, милая. Не свободы. Плати!»

Она тряхнула головой и шепнула Каменному Королю, оставшемуся под высокими сводами, забравшему её свет:

– Плачу́. Забирай. Но это – лишь пока.

Ветер играл её потемневшими волосами, подол платья намок от густой вечерней росы, руки пропахли терпким аиром, тимьяном и душицей. Филарт стояла, открывшись воздуху и простору: выветрить, унести затхлый каменный дух, тревожные думы, страшные сны. Впереди – по первым июньским звёздам – свобода.

«Не свобода, милая. Не свобода».

– Это – лишь пока, – повторила она и пошла по тропе навстречу Хцефу.

Дорога минула в молчании, как и многие другие пути – те, что они оставили позади, и те, что им только предстояло пройти. К концу третьего дня Филарт указала на далёкие холмы впереди.

– В холмах пещера, а в ней ещё один мраморный король? – спросил Хцеф, вглядываясь в зелёные хребты и вовсе не надеясь на ответы.

Оскальзываясь, они поднимались выше и выше и к жемчужному тёплому полудню вышли в тихую седловину меж двух хребтов. Долину укрывали туманы и облака. Клонилась к земле пасмурная зелень: плети барбариса, молочный орешник, крылатый бересклет.

Широкой тропою по склону шли семь фигур. Белели простые платья, дробно звенели деревянные браслеты, краснели вышивки по подолам, вились на ветру тёмные волосы.

Шли в туман.

Хцеф шагнул было вперёд – догнать, разглядеть; что-то зовущее, что-то влекущее и дивное было в этих девичьих тенях. Но Филарт осадила:

– Стой. Не нужно.

Издалека, от фигур, ветер донёс тихую песню, словно осенний ручей.

– Кто это? – спросил Хцеф, заворожённо глядя вслед силуэтам, таявшим в горном мареве.

– Призраки. Истории моего шара, – ответила Филарт. – Семь историй, семеро имён… Каждая из них по древнему счёту расплачивается. В полночь время платить… Но на этот раз не боюсь полуночи. Ведь со мною ты, советник.

Усмехнулась невесело вольнолюбивая Филарт. Под её смех семь фигур растаяли по ту сторону еловой завеси. По туману нитями вилось, шепталось эхо семиголосья.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Голубая трава. Ледяная магия

За холмом змеился город. Низкий, приземистый, сплошь каменный – скалились зубцы, темнели башни. Хцеф хоть колдуном и не был, да без того чувствовал, как пусты и скупы земли на многие вёрсты вокруг. Ни дерева, ни зерна, ни росистого листа – только холодная шёлковая трава, покрывавшая всё кругом, одевавшая холмы ровным синим сиянием, простиравшаяся до самого горизонта.

Он склонился к земле, сорвал стебель, растёр в пальцах. В воздухе шёпотом разлилась мята, смешанная с нотой незнакомой, ласково-тревожной.

– Какое странное место, – задумчиво молвил он. Филарт не откликнулась – стояла чуть поодаль, глядя на каменный город. Но встряхнулась, словно сбрасывая оцепенение:

– Полдня пути. Вот свернём на тракт, и нас станет видно с городских стен. Но до того, советник, я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что. Чтобы отдал мне кое-что ценное. То, что у тебя могут забрать, когда мы окажемся внутри.

– Кто заберёт? Колдунья, ворожащая мирами?

Спросил, а сам в мгновение мысленно перебрал свои сокровища. Акварель? Да, ценная, добрая, но он всегда может тотчас отослать её прочь. После той ночи, когда стражи Грозогорья заточили его в темницу и отобрали заветный мешочек с лошадью, он позаботился об этом. Да к тому же она и не принадлежит ему. Серебро? Мельхиоровые монеты? Нет, об этом Филарт тревожиться бы не стала. Плащ, в прорехах и подпалинах, подвластный дорожному колдовству? На что он ей! Она и без плаща справится с опасностью…

– Нет. На что она ей?.. Заберут её слуги.

Хцеф нахмурился, за мыслями позабыл о своём вопросе.

– О чём ты говоришь, правительница? Что ценного есть у меня?

Филарт помолчала, усмехнулась невесело, с горечью:

– Пустота, Хцеф Пепельный. Мудрая пустота на сердце. Не головой в огонь, не очертя голову, а с головой холодной, с раздумьем… Страсть гаснет – остаётся мудрость. Искра гаснет – остаётся пепел. Этим ты похож на прежнего моего советника. Разве хочешь ты, чтобы искра твоя разгорелась вновь, хочешь, чтобы ушла твоя мудрость да холод?

– Но как могу я удержать пустоту?

– Заполнить её.

– Да кто согласится своё отдать, чтобы заполнить чужое?

– Я могу заполнить твою пустоту, – мягко ответила Филарт. – А потом… Если мы вернёмся в Грозогорье – свободными, – я заберу то, чем её укрою.

– Чем ты заполнишь её? – прошептал Хцеф, прижимая ладонь к груди, где болезненно сжалось эхо давнего, давнего сердца.

– Решать тебе, мой советник. – Она наклонилась к земле и тоже сорвала горсть трав. Перебирая стебли в тонких, длинных пальцах, не глядя на спутника, сказала: – Я могу дать тебе лёд. Лёд ляжет тяжёлой ношей, но не впустит ничего сверх. Никто не сможет разжечь пустоту, полную льда. Никто не сможет её коснуться. Слишком холодно, слишком чуждо это человеческим ладоням и сердцу… Твоя искра покинула тебя давно, шара нет, пепел в груди хладен, ему не подточить льда. – Филарт помолчала, не глядя на него, тихо добавила: – Или же…

И умолкла.

Хцеф, щурясь от ветра, поглядел на далёкий каменный город, затем на госпожу. Травинка в её руках зацепилась за серебряное кольцо на пальце с узкой ягодой жимолости – столь искусно вырезанной, что казалась живой. Отчего-то не отвести было от кольца глаз. C усилием, с нажимом повторил советник:

– Или же?..

И случилось небывалое.

Филарт улыбнулась, легко и радостно, и лицо её, серьёзное, строгое, озарилось лесным весенним светом.

– Ты знаешь, что ещё способно заполнить пустоту. Ты знаешь об этом, советник.

– И ты готова дать мне… это?

Филарт кивнула. Пышный венок соскользнул с её тёмных кос, и по ровной голубой траве запылали рыжие бархатцы и ромашки, рассыпались незабудки, расцвели калина, хмель и мак.

Верность и постоянство, девичья красота, мудрость и печаль сплелись в голубой траве и проросли сотни лет спустя, оживив каменный город. Зашумели площади, зазвенели улицы, загомонили скверы. Выплеснулись с крыш флаги и знамёна, сквозь оконные переплёты потянулись к небу цветы, а в лавочке, спрятанной в запутанных переулках, запахло сластями, и рыжеволосая ведьма заказала там две чашечки дымящегося настоя… Город очнулся. Но случилось это лишь сотни лет спустя. А пока Хцеф горько, коротко качнул головой.

– Благодарю тебя, госпожа моя. Да только забрать это обратно будет уже не в твоей власти, да и не для меня ты свой дар бережёшь, – сказал он. – Я выбираю лёд.

Говорят, день, когда Семиимённая правительница Грозогорья разделила свой лёд с эхом чужого сердца, стал первым днём магии Ледяных.

* * *

– Вот и вновь встретились. Не побоялась снова советника своего привести? О прошлом уже позабыла или о новом позаботилась? Позаботилась, вижу, да решила не подпускать никого к себе больше? А по мертвецу-то до сих по тоскуешь, виноградная…

Горько кольнуло сердце. Много лун никто так её не звал.

– И мудрости набралась, Северолесье исходила… Да только какой огонь в ледяном кувшине разгорится? Незачем мне свои сказки рассказывать, знаю, что за магией явилась, что не выходит самой земли напоить… Но не будет тебе от меня магии, пока не оживёшь! В прошлый раз, как ко мне пришла, человеком была. А теперь колдунья – без огня, без крика, одна печаль. Судьба моя, видимо, ледяных девиц одёргивать. Ворожбу просишь? Так иди наберись горя! Радости, тревоги, пламени! Ума-разума нажила, бессмертием облачена, податями обложена, а ни тепла, ни ласки пальцы не чувствуют. Замешаешь на такой крови зелье на магию? Никогда. Не видать тебе вдоволь колдовства, холодная Хедвика, пока не осмелишься на мир глядеть не сквозь стекло, а напрямую, так, чтобы дождь хлестал, чтобы солнце резало, чтобы боль – болью, голос – голосом, глаза – душой глядели!

Голубая трава – сколько её вокруг города, сквозь сами стебли шагала, а не затронуло! Сколько лун пестуешь своё сердце в холоде, без любви, без песен? С той самой поры, как дудочник к Нави повернул? Уже и изморозью сердце затянуло, того и гляди, льдом покроется. А ледяное сердце – это, милая моя, верный путь на ту сторону по страшным тропам. Сколько лун не улыбалась, правительница Грозогорья? Сколько советников сгубила своей суровой решимостью? Сколько чаш равнодушия испила за годы среди своих скал? Время-то как завернула: что идёт оно для тебя, что не идёт… Скоро и сама обернёшься скалой, статуей, каких боишься…

Хедвика стояла, замерев, в тени, и только отблески от котла колдуньи взлетали по её волосам, плясали по лицу, в зрачки закрадывались.

– Иди и ищи красные травы, что прорастут насквозь, отогреют. И покуда не вернёшься ясноокой, без бесстрастия да поволоки в глазах, безо льда в пальцах, покуда не осмелишься разбить стекло, которым от мира отгородилась, помощи не жди. Зелье на магию только на крови и замешаешь, а твоя что? Не кровь, дождь…

– Остынь, колдунья! Возьми мою кровь, – не выдержал Хцеф. – Что цепляешь правительницу?

– А ты, никак, из советников в подкаблучники записался? – скрипнула ведьма. – Так знай, у неё таких не один десяток перебывал, да ни один подобру не ушёл, каждый норовил алый цветок вырастить. Но девка каменная – и отцы ей это клеймо по крови передали, и сама уж как тщилась сильной да нетронутой остаться, и судьба её такой дорогой повернула, по которой и не пройти, может, иначе, ручьём не пробежать. Да только самый светлый ручей в самых холодных горах бьётся. Вот и она – холодна, чужда. Ищи красный цветок, правительница Семиимённая! А твоей крови, советник, сколько ни лей, всё равно мало будет. У неё сердце хоть и молчит, да стучит в три удара против одного. А твоё что? Нет твоего, советник, оттого ты и держишься при ней до сих пор, оттого и не сгубила она тебя ещё несчастной чужой любовью. Догадался, а может, нет – похож ты на кое-кого, кто тысячу лун назад ей в душу запал, да с её руки и сгинул.

Хедвика молчала. Мелкие слёзы капали на соломенный пол. Хцеф не глядел на колдунью – следил за серебристыми искрами, что змейкой бежали по сжатым пальцам правительницы.

– Злишься на меня? Думала, раз отважилась наконец прийти, так и магию получишь в разукрашенном котелке за просто так? Я бы, может, и рада, милая, да над этими землями облака будущие большие, небеса широкие. Какой попало магией здешние поля да ветры не разбудить, крепкая нужна, сильная, острая ворожба. А для того нужна кровь солёная, кровь королей – сильная, горячая! Но советника привела правильно. Верно, что с прежними не совалась! Никто сердечный тебе не поможет. А он, – колдунья указала на Хцефа, – истукан тебе под стать.

Скалилась колдунья, голубая трава шипела за стенами. А когда заговорила вновь, к одному только Хцефу обращалась. Сошлись у переносицы брови, ярче вспыхнули глаза.

– Бери её, забирай правительницу свою, и идите прочь. Слуги мои вас не тронут. К востоку от стен Медные Туманы – туда и веди её. На меди, на осенних клёнах, на маках да на морее [10], может, и загустеет кровь. А пуще того – на закате малиновом. Как поймёшь, что пора, что потеплела она, что заискрила летним заревом, а не зимней изморозью, возвращайтесь. Поглядим, что сумеет отдать.

– Мало она отдавала? – сузив глаза, спросил Хцеф. – Оставь её, ведьма!

– На что она мне? Это я ей надобна. А ты, советник, так и не понял, зачем она ко мне пришла, коли словом жжёшься. Уходи, пока отпускаю, и её уводи, и лучше бы вам последовать доброму ведьминому совету…

Хцеф окликнул Хедвику.

– Правительница! Время идти.

Та стояла, не шелохнувшись, глядя в ведьмины глаза.

– Правительница!.. Хедвика! Идём, – попросил он, коснулся её плеча. Она вздрогнула, задышала чаще.

– Что с ней? – резко спросил у ведьмы советник.

– Заглянула в сердце своё. А холодно там и тихо… Давно туда не глядела девочка. Сложно ей выбраться. Позови по имени. Может, откликнется.

– По какому?..

– А это уж тебе решать, советник. Уходи.

Хцеф сжал руку своей госпожи и вывел её в сумеречную синь за порогом. На мгновение почудилось, как вспыхнул огнями город, расцвели фонарями ночные улицы, а ветер донёс нежность пряностей, перезвон стекла. Откуда-то Хцеф знал: это разбился хрустальный шар, которому улыбалась таинственная гадалка…

Но миг – и всё исчезло. Облака над будущим не расходятся надолго.

Их ждала тёмная улица под гору, к востоку, к изножью города, где ходили Медные Туманы и цвели мореи, где надлежало Филарт вспомнить, что на сердце её не так пусто, как на месте, где сердце должно быть, у её советника.

– Филарт, – позвал он, и она подняла взгляд, но не на него, а к горловине улочки, где над мёртвыми крышами занималась алая заря.

…Каменный город в окружении голубой травы мёртв, да не всюду, да не всегда. Облака над будущим разойдутся, и оживут тени, но прежде колдовать колдунье, замешивать на крови правительницы магию Семи земель.

* * *

– На то ты и советник, чтобы всё знать, да ни о чём не спрашивать, – бросила Филарт, сбегая по мощёной тропе ниже и ниже, оставляя Хцефа позади, словно ото всех хотела убежать, словно гнали и гнали вперёд её слова колдуньи. Бежала вниз, а там, в горловине, плескалось озеро, а то и целое море. Хцеф глянул мысленно на карту Северолесья, но ни одного озерца не вспомнил. Хотел было спросить, окликнуть, но…

– На то ты и советник, чтобы всё знать, да ни о чём не спрашивать.

Они вышли из города уже во мгле. Угасли последние сумерки, сиял один рубиновый блеск впереди.

– Пламенеют Медные Туманы, – тихо проговорила Филарт.

Хцеф только подивился: куда девалась резвость, смелость её? Чем ближе подходили к пылающей глубине, тем тише, строже становилась Хедвика…

– Что ты знаешь об этом месте, правительница?

– Лощина мала, нет ей места ни в нашем времени, ни в каком другом, ни в Семи землях, ни в семидесяти семи. В Медных Туманах рождается магия иная, нежели твоя, моя или той колдуньи. Где бы ни расстелились эти туманы, они зовут к себе солнце: рассвет, закат, полдень… Круглый год там ходят тучи да алеют зори, пасмурно да ярко, и в дыму клубится магия.

– Что за магия?

– Огнево хищное, опасное, нежное. Кремень, что выжигает искру.

– Но разве не достаточно в тебе искры? Тебе подвластна дорожная ворожба, колдовство толпы, воля осени… Синий шар в твоей груди.

– Иного рода нужна искра, – криво улыбнулась Филарт. И окинула вдруг его цепким взглядом, словно в первый раз: высокого, статного, серокудрого, золотоглазого. – Уж тебе наверняка знакомая.

– О чём ты, госпожа? – тихо спросил он.

– О том, что неподвластно мне самой разжечь эту искру. Вот только ты, может, и мог бы помочь, советник, да не в этом мире, не в этой земле, не в этом времени…

Хотел было повторить: «О чём ты?» – да осёкся. К чему вопросы, когда почти ясна ему её тихая печаль.

– Да вот Медные Туманы нездешние, может быть, помогут. Хоть хотела, да не хотела я этого, береглась и убереглась, а без этого, выходит, не сохранить то, ради чего береглась.

– Простыми загадками говоришь.

– И ответ к ним несложен. И Туманы Медные – для тех, кто отчаялся путаными путями ходить. А ещё для тех, кто вроде меня остыл в холоде и метелях.

– Или заждался, – беззвучно промолвил Хцеф.

– Отпусти меня, советник. Отпусти одну. Обожди у края, – попросила она, и вновь он расстелил плащ и устроился среди шуршащего гула, краснеющего барбариса, осенних песен. Беспокойная спутница растворилась в тумане… Растворилась – и не вернулась ни через час, ни к полуночи. Минули первые звёзды, когда застывший силуэт среди трав ожил: Хцеф, закинув за плечи плащ, двинулся вперёд. Как ни просила отпустить одну, а страшно было за госпожу свою.

Он нашёл правительницу к рассвету, среди серебряных валунов и красных вихрей. Приречный кленоясень окутал её своей листвой, высокая трава укрыла от туманов. Филарт спала под сенью медной кроны. Он подошёл ближе, склонился над ней, и ровно в тот миг раннее солнце вызолотило её ресницы, очертило скулы, разрумянило щёки. Знал он четыре её имени, а теперь знал и три лика: ласковой лесной девы, суровой северной правительницы и новый, здешний, спокойный, как сквозь глубину солнечных вод, в которых играет солнце, – медной рунной мелии [11].

Туманы клонили в сон, дурманили взор, тушили разум. Хцеф накрыл Филарт своим плащом, а сам прислонился спиной к тёплому стволу кленоясеня и не заметил, как вернулся сначала в звёздное утро, за ним в ночь в Мёртвом городе, а там – к подножию Грозогорья, к лесам грвецев и химер, к прежним своим жизням, к юности, к материнскому крыльцу… Плыли туманы, плыли сладкие маковые дрёмы в усталой памяти.

Очнулся он оттого, что Филарт тёплой ладонью касалась его лба.

– Время выждали, пора и возвращаться. Проснись, советник. Не уходи.

Он открыл глаза и в солнечном ореоле увидел её лицо.

– Вот он я. Здесь. Куда же уйду?

– Туда, откуда не дозваться по имени. Долго ты проспал?

Хцеф поглядел на горизонт, на раскалённый медный бубен солнца, подумал: целую весну проспал, коли по счёту южных городов.

– Долго, не долго, а проснулся.

– Проснулся, да больше не засыпай под деревьями о двух душах. Одна одурманит, другая память вытянет, очнёшься без радости, без имени.

Хцеф слушал и не слушал. Вглядывался в лицо правительницы безымянной, безрадостной.

– Что с тобою?..

Глаза её стали ярче, румянец жарче, волосы отливали медью и золотом. Словно высветилась изнутри.

– Не зря колдунья послала в Медные Туманы, права была, а я сомневалась. Это искра моя задышала. Давно ей простора не было в Северолесье… А здесь тепло, здесь подземные огни и светлые грозы да радуги.

– Как у берегинь?

– У берегинь радуга в неволе, только в озёрах и отражается. А здешняя – свободная, широкая. Ты погляди!

Хцеф поглядел. Вокруг, гася туман, плескалось утро, а по небу развёртывала крылья радуга, шире облаков, шире самого края небес, за полуденные звёзды и ночные светила.

– Куда мы теперь? В Мёртвый город, за магией для здешних земель?

– Нет. Магия – здесь. В нас. Едем домой, советник. Едем. Напоим ею Грозогорье, напоим источники и колодцы.

Только она и умела так – одним словом вызвать гул голосов и дум в голове.

– Магия – здесь. Как же берегини, как же призрак призраков, мраморный король? Ведь за то ты им платишь, чтобы город твой, земли твои не тронули?

– Давно пора было решиться, – глядя вдаль, молвила Хедвика. И добавила с улыбкой: – Да вот тебя всё ждала. А теперь не страшно. Плачу я им, чтобы город не трогали, но и городу стоять, лишь пока в его источниках крохи колдовские не озябли. А их мало, мало, и утекают они, как бы я ни хранила, по всем Семи землям. На том Северолесная сторона и держится ещё. А как иссякнет, иссохнет магия, так и наступит простор и речным девам, и мраморной армии, и призрачным полкам.

– Почему?

– Сейчас крохи эти не дают войне меж ними развязаться. Хранят до поры до времени жизнь правителей, покуда те хранить Северолесье способны… Исчезнет это – кончится дорога Семи земель.

– Отчего же ты об этом заботишься, правительница? – с бессильной злобой спросил Хцеф. – Отчего не переложишь на чужие плечи? Мало в Семи землях, в Северолесье, храбрых и мудрых?

– Немало, да ни у кого из них нет в повелении города, под которым последние жилы волшебства запрятаны.

– Так отрекись! Отрекись, отдай Грозогорье!

– Твою пустоту, советник, горе полнит. Мою – город. Негоже живым с открытым сердцем ходить, да и мало ли я от себя отрываю, чтобы и город отдавать? Не я его выбирала, не мне от него отрекаться. Но на мне кончится род правителей грозогорских, это я знаю наверняка. На мне кончится и время Семи земель, и накроет их тень или радуга, лишь от меня зависит.

– Ты говорила, мы к колдунье идём, чтобы магии достать для Северолесья. Колдунья в Медные Туманы тебя отослала… А теперь ты домой велишь возвращаться. В чём дело, правительница? Или, пока я спал, случилось что?

«Опять всё на свете проспала, виноградная! Иди-ка, погляди, пока не огранил, какой скол на камне чудной!»

Вспомнились слова Грегора, ласково защемило сердце – снова, как давно уже не щемило.

– Случилось, советник. Магии достаточно. Освободить её осталось. Возвращаемся в Грозогорье.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко