Карусель личин

Он стоял в луже стаявшего снега, растерянно закатывая длинные рукава рубахи, поддерживая на талии съезжающий пояс и оглядывая себя с недоумением и насмешкой.

Надо сказать, Хедвика оглядывала Файфа с не меньшим интересом: редко выдаётся случай увидеть себя со стороны. Он встряхнул руками, несколько раз кивнул головой, повёл плечами, привыкая к новому обличью. Усмехнулся, встретив напряжённый взгляд Хедвики:

– Я думал, у тебя глаза лисьи, а повадки волчьи. Нет, виноградная, глаза у тебя волчьи – расчётливые, холодные, что грозовое небо. А повадки лисьи: хитрости и тревоги не занимать.

Он неумелым жестом собрал в пучок влажные и густые каштановые пряди, подтянул широкие штаны и, не оглядываясь, миновал чёрные кусты и каменную осыпь у стен. Только сделав десяток шагов по тропинке, обернулся и с улыбкой позвал её по имени:

– Хедвика. Всё получилось. Возвращаемся в город.

– Зачем? – спросила она, не отдавая себе отчёта, что говорит. В голове шумело, и она со странной досадой разглядывала улыбку лютника на собственном лице.

– Помнится, ты хотела вернуть мне шар – вряд ли у тебя получится, но и для попытки лучше подыскать местечко поспокойнее. Под весну в предгорьях опасно. Просыпаются грвецы, плодятся химеры – все они голодны после зимы. Нам нужно вернуться под защиту стен. Не думаю, что ты сможешь защитить нас после того, как потратила столько сил. Я и подавно последние крохи исчерпал, что после шара остались. А главное, – он странно усмехнулся и смиренно-почтительно склонил голову, – ваше величество, Грозогорье осталось без правителя. Четверть часа назад он бесследно исчез из темницы в подземельях, где допрашивал владыку сумеречных воров… Правителю пора возвращаться во дворец.

Хедвика кивнула, оттолкнулась от стены, сделала шаг и упала прямо в колючие переплетения густых и сухих ветвей. Файф в мгновение оказался рядом.

– Боюсь, в моём нынешнем теле недостаточно сил, чтобы я смог донести тебя до города в твоём новом обличье. Либо тебе придётся ещё раз справиться с колдовством образа, либо добираться до ворот самой… Там я найду возок или телегу.

– А сейчас ты можешь их найти? – задыхаясь, пробормотала она. – И привести сюда?

– Прикажешь оставить тебя одну, у самого тюремного хода, да ещё под личиной правителя? Мало же в тебе мудрости, виноградная, если так!

– Хорошо, – опираясь на его (своё!) плечо, Хедвика выпрямилась и выдохнула. – Я попробую распутать образы…

Она ещё раз глубоко вдохнула и провела ладонью по воздуху. На мгновение оба уловили дрожь в чертах: в лице Файфа мелькнул чеканный профиль правителя, а глаза Хедвики блеснули серебром. Но продолжалось это лишь миг, а затем всё вернулось, и она бессильно опустила руки.

– Не могу. Запуталась. Три образа сплелись, нужно собраться… – закрыв глаза, прошептала она. И жалобно добавила: – Я хочу есть, Файф. Пожалуйста, найди хотя бы лошадь…

Их взгляды встретились, и оба в один голос воскликнули:

– Акварель!

Ни Файф, ни Хедвика так и не узнали, на чей зов она отозвалась: несмотря на чужие личины, лошадь признала обоих. Лютник взял вожжи и, как в памятный вечер, обхватив Хедвику за пояс, направил Акварель к городским воротам.

«А ведь это было меньше луны назад», – подумала Хедвика. На неё вновь падали тяжёлые, словно плотные ткани, причудливые видения. Уже не находя сил бороться, она закрыла глаза и окунулась в алые всполохи.

На этот раз ей чудился статный витязь – высокий, волосы что рожь, глаза васильковые, как у той девчушки, что в зыбке на берегу чёрного озера смеялась. Но князь от озера далеко, князь – на опушке золотого леса, в медном осеннем зареве.

Очнулась она от яростного гудения труб: в воротах навытяжку стояли стражники, плескали под весенним дождём знамёна и пронзительно, низко играли трубадуры.

– Приосаньтесь, ваше величество, – прошептал ей на ухо Файф, придерживая поводья. – Мы почти в городе.

– А трубы? – глупо, как спросонок, спросила она.

– Трубят всегда, когда в город въезжает правитель, – не разжимая губ, произнёс Файф, и это были последние слова, которыми они обменялись наедине. Прошло немало минут, полных тревоги, страха разоблачения и сладкого дурмана дворцовых покоев, покуда лютник и виноградная вновь остались вдвоём.

Когда первые возгласы утихли, любопытные взгляды потупились, а Акварель оставила позади ворота и гордо, словно её растили во дворцовых конюшнях, понесла своих оборванных седоков по широкой мощёной дороге, к ним наконец пробился приближённый правителя.

– Ваше величество, – приноравливаясь к ходу лошади и берясь за стремя, выдохнул он, – вы целы? Вас хватились час назад. Стражники, что присутствовали на допросе, мычат, словно неразумные. Владыка воров до сих пор не пришёл в себя, лекари опасаются, дело безнадёжно. Но вы знаете: если вам понадобится продолжить допрос… понадобится колдовство… вы всегда можете оповестить меня и получить желаемое. – Он понизил голос, оглядываясь на молчаливую девушку, сидевшую позади правителя. – Кто эта леди, ваше величество? Если требуется ещё одна лошадь…

– Нет, – собрав силы, твёрдо ответила Хедвика. – Лошадь не нужна, а со мной всё в порядке. Эта леди – моя племянница, о которой я рассказывал вашему предшественнику.

Леди позади правителя хрюкнула, неловко съехала вперёд и попыталась выдать смех за кашель. Племянница! Кажется, даже Файф передёрнулся от такой откровенной лжи.

Хедвика незаметно под широким чёрным плащом двинула его локтем.

«Хочешь, чтобы тебя казнили? Если нет – притворяйся!»

«Да, дядюшка!» – снова хрюкнула «племянница», на этот раз мысленно.

Далее был церемонный въезд во дворец: дабы «племянница» выглядела более пристойно, ей предложили накинуть расшитую бархатную мантию, зачарованную сохранять тепло в любую погоду. Леди соблаговолила и теперь гордо сидела в седле позади правителя, облачённая в сливовый бархат.

Хедвика, изображавшая правителя, употребляла все силы на то, чтобы держаться прямо и сохранять спокойное, бесстрастное выражение лица – ей казалось, правитель должен выглядеть именно так.

Её ни о чём не спрашивали: заблагорассудилось правителю прогуляться на чужой лошади, в плаще простолюдина, без стражи и свиты, исчезнув с допроса владыки воров – это его дело, и нечего совать свой нос. И Хедвика была безмерно благодарна сухощавому, высокому и подтянутому советнику, который объяснял это всякому, кто пытался подойти близко. Однако она крепко подозревала: без магии тут не обошлось. Уж больно чудно́: ладно правитель, но отчего никто не удивился племяннице, о которой прежде и слова не слышали? Да, точно не без магии… Вот только какой? И чьей?

Единственное, о чём она жалела – так это о том, что нельзя перейти на рысь и скорее оказаться вдали от чужих взоров, стащить с себя промокшее, пропахшее подземельями тряпьё и наконец вернуть свой привычный облик…

Они оставили позади рынок и ремесленную слободу, казармы дворцового легиона и Искристый тракт. Хедвика не оглядывалась по сторонам, но как сквозь цветные стёкла стелилась вокруг та же дорога, что привела её впервые к площади Искр.

Собственная память смешивалась с чужой. Скорее бы в уединение, в одиночество, в пустоту…

Когда они подъезжали ко дворцу, за Акварелью почтительно шагала целая свита из стражи, а за свитой змеился длинный хвост горожан: женщины в чепцах и тёплых бурнусах, мужчины в длинных плащах и, по обычаю Грозогорья, в ярких шейных платках, дети, жмущиеся к родителям, резвящиеся вокруг дворцовой процессии…

– Я никогда не видела в Грозогорье детей, – забывшись, задумчиво произнесла Хедвика, но, к счастью, ни советник, всё ещё шагавший рядом, ни кто-либо другой её не услышал. Никто, кроме Файфа, разумеется, но тот предпочёл ответить мысленно:

«Много ли ты вообще видела здесь людей? Грегор окружил тебя колдовством, отталкивающим мысли и взоры. Странно, что ты не замечала этого до сих пор. К тебе было очень сложно пробиться».

«Вот как!..» – растерянно подумала она и умолкла: на них надвигалась громада дворцовой арки. Это был целый тоннель, выложенный белым обожжённым кирпичом. Кое-где в стены были врезаны маленькие квадратные барельефы со сценами из городской жизни: двое горожан, опершись на перила, глядят вдаль; торговец расхваливает свой товар – масло или мёд, разлитый по широким горшкам; каменщики возводят дом; юноша, вытянув ладони, держит в них исходящую сиянием сферу.

Не успела Хедвика разглядеть все барельефы, как тоннель кончился, и они въехали во дворцовый двор, который показался ей колодцем – до того высоки были стены. Кусок неба виделся отсюда перевёрнутой глиняной пиалой, глазурованной лазурью. Вдоль стен высились аккуратно связанные снопы сена, в углу приютилась телега, нагруженная алыми, словно лаковыми яблоками, а окна, выходившие во двор, были ярко драпированы флагами, знамёнами и роскошными цветами, шуршащими на ветру.

«Они из шёлковой бумаги», – хмыкнул Файф, видя её недоумение.

Всадники спешились, и конюх тотчас повёл лошадь к маленькому колодцу, облицованному серым камнем и обвитому гранитным хвостом химеры.

«Как здесь странно».

«Это дворец. Чего же ты ждала?»

Чего же ты ждала?..

Ждала утончённых королевских палат, изысканной обстановки. Ждала, что всё будет усыпано драгоценными камнями, в небе днём и ночью будут греметь фейерверки, а каждая дорожка будет выстлана малиновой парчой. А между тем внутренний двор был похож всего лишь на становище богатой ярмарки: добротно, пёстро, просто и по-походному.

«Ладно. В конце концов, это только двор. Может быть, сам дворец понравится тебе больше», – заметил лютник, и Хедвика, к своему удивлению, поймала в его тоне тревогу.

«Что случилось?» – озираясь и стараясь не отходить от него, спросила она.

«Сложно вору в дворцовых покоях», – ответил Файф. Искренне или нет – кто его разберёт.

В это время советник передал Акварель конюшим и подошёл к правителю.

– Ваше величество, желаете пройти в свои покои? Если вам нужен лекарь, я приглашу ту девушку с улицы алхимиков, которой вы благоволи…

– Нет! – воскликнула Хедвика чересчур поспешно и тонко. – Лекаря не нужно. Нам нужен отдых… И еда. И если лошадь не захочет становиться в дворцовую конюшню, отпустите её.

«Могла бы и без этого обойтись, – скривился Файф. – Акварель уйдёт отовсюду, откуда пожелает. Но спасибо».

Хедвика усмехнулась и обратилась к советнику:

– Куда нам идти? И – да, моей спутнице нужно платье…

«Да что ты себя выдаёшь! Ведёшь себя, как будто ничего не знаешь! Во дворце решат, что правитель спятил!»

Видимо, такие мысли пришли и советнику: он нахмурился, но почтительно предложил им пройти в верхние покои правителя.

– За Золотой Залой наверху башни, – добавил он и, помня, что правитель не любит, когда его сопровождают, торопливо, но без лишней суеты отправился раздавать указания.

Это был смуглокожий человек с седой, короткой и жёсткой бородой, в очках, которые он привязывал к плетёному кожаному шнурку и носил на шее, в узких штанах по щиколотку в любую погоду и тёмной рубахе с бархатными манжетами, вышитыми виноградной лозой. Единственной уступкой дворцовой моде был просторный коричнево-золотистый балахон с шерстяной изнанкой, усыпанный бахромой по рукавам и подолу. В этом одеянии советник выглядел достаточно экзотично, особенно рядом с правителем, неизменно облачённым в чёрное. Хотя сегодня владыка Грозогорья, кажется, сделал исключение… Однако куда удивительнее странного наряда и повадок казалась неотступно следовавшая за ним леди. Племянница.

О родословной правителей не говорили вслух, но анфилады дворца украшали вытканные лентами гобелены, отыскать на которых десяток-другой племянниц было совсем не сложно. Которая из них – эта молчунья? Судя по суровому взгляду и серым, с рыжей искрой глазам, она с севера. Там, в тени дремучих сухих лесов, расцветают холодные девушки, наделённые мраморной красотой, бледной кожей и раскосыми глазами. Но скользили в ней и неуловимые черты людей приречного княжества: тонкие пальцы, высокая шея, длинные светлые ресницы. Да только у тех волосы тонкие, хрупкие, что камыш по зиме, рыжие, пшеничные и соломенные. А у этой – густые каштановые волны, спадающие ниже плеч. И одета совсем не по-девичьи: шаровары и рубаха. Откуда такая? Не племянница, а загадка.

Хильдегарт покачал головой, подхватил очки и, окликнув проходившую со стопкой штопаного белья кастеляншу, велел:

– Принеси госпоже тёплое платье, плащ и всё прочее, что может понадобиться.

– Куда отнести?

Советник прищурился, метнув вслед странной паре тревожный взгляд. Могла бы оказаться любовницей, да уж слишком молода…

– В покои, смежные с личными комнатами его величества. И языком не мели. Оставь всё необходимое и уходи.

Кастелянша поклонилась, придерживая стопку чиненого белья, и скрылась за окованной медью дверью. Чуть погодя туда же вошёл советник. Несмотря на недовольство правителя, следовало позвать лекаря: его величество выглядел утомлённым и больным, хотя ещё утром был полон сил и сам вызвался допрашивать владыку воров. Надо бы узнать, кстати, пришёл ли тот в себя, и самому поговорить со стражниками, охранявшими подземную темницу. И пора дать распоряжения об ужине, на который приглашены каменные мастера Грозогорья – правителю, видимо, пока не до того. А дело важное: не без участия советника в горных шахтах к западу от города была найдена неизвестная каменная руда. Следовало выбрать из гильдии мастера, который смог бы оценить находку и, при удачном исходе, возглавить добычу и обработку этих светло-фиолетовых, с чёрными древесными разводами каменьев.

Кроме того, нужно было подготовиться к встрече гостей с берегов Зелёной Реки – тамошние посёлки отправили послов к правителю Грозогорья. С какой целью, оговорено не было, но советник догадывался, что завтрашние гости прибудут с просьбой защитить сёла и деревни по берегам от мавок и другой речной нечисти. По Семи землям уже не первый год ходили страхи: распоясался Речной Гость, крадёт девок, обращает в русалок… Интересно, что ответит на просьбу правитель? Искать новых воинов по весне – дело неблагодарное. А отправлять к реке отборных стражников Грозогорья значит оставлять без охраны сам город – и это в пору, когда прихвостни карлы прочно угнездились в горах, сумрачные воры распоясались, а их владыка, видно, и вовсе сгинул в дворцовых подземельях… Да, первым делом следовало справиться о его здоровье, и уж к нему-то вызвать лекаря нужно непременно. Если не он, то кто обуздает дикую шайку, что только под его жёсткой рукой обрела имя сумрачных воров?

Забот невпроворот. Хлопотно это – быть советником правителя Грозогорья.

Хильдегарт поправил на плечах балахон и быстрым шагом пересёк коридор, направляясь к лестнице в свой кабинет – свериться с картой и оценить, к какому времени прибудут речные послы.

* * *

– Оставьте нас, – властно произнесла Хедвика, обращаясь к служанке в строгом тёмном платье и холщовом переднике в серо-розовую полоску.

«Какая странная здесь у всех одежда», – вспомнив человека, встретившего их у ворот, подумала она.

– У нас не хуже, – вслух ответил Файф, плотно прикрыв за служанкой дверь и подтянув свисавшие рукава. – Хорошо, что ты высокая. Иначе я бы утонул в своей собственной рубахе.

Она прислонилась к стене и наконец рассмотрела его как следует, в свете десятков свечей, расставленных по подоконникам, и огромной люстры из семи обручей, сиявшей медно-золотым блеском.

Глядеть на себя со стороны было более чем странно, но уставшую, встревоженную и голодную Хедвику вид себя самой, обряженной в мужскую одежду, облепленной грязью, с мокрой копной каштановых волос, только рассмешил. И вместе с тем она заметила что-то новое, что-то, что скользнуло во взгляде, мелькнуло в повороте головы и движении рук. Что это? Её ли это?..

– Намудрила ты, виноградная, с колдовством образа. Давай распутывай.

Хедвика кивнула, смаргивая слёзы.

– Я знаю, – шёпотом ответила она. – Я устала. Я зря пришла в Грозогорье.

– Ну, ну, ну, только слёз здесь не хватало, – тяжело вздохнул Файф. – Милая, меня засмеют все сумеречные воры, коли узнают, что утешал девицу.

– Ты можешь сказать, что утирал слёзы правителю, – сдавленно выговорила она.

– Немногим лучше, – не согласился лютник. – Не лей слёз, милая, погляди иначе. Лесовичка с виноградников, и оказалась во дворце, да ещё правителем! Тебе не плакать, не кланяться, тебе властвовать пришло время!

Файф улыбнулся, взял её за руку.

– Ваше величество, даже в этом облике вы обворожительны.

– О, куда как обворожительна, – проворчала она. А потом, оглядев грязную, в прорехах и пятнах сорочку, заляпанный плащ и рваные сапоги, не выдержала и рассмеялась.

– Виноградная! Будешь так себя вести, все и вправду решат, что правитель сошёл с ума, – нахмурился Файф. Несмотря на строгий взгляд, выглядел он ещё нелепее, чем она, и сквозь смех, так скоро сменивший слёзы, Хедвика пробормотала:

– Владыка воров! Хорош!

– Вы, ваше величество, тоже настоящий образчик манер и стати! – не остался в долгу лютник, надвигаясь на неё и разражаясь жутковатым смехом.

– Ты снова забыла, кто я, виноградная! – громовым голосом передразнивая Файфа, возвестила Хедвика, пятясь к стене.

– О, ваше величество, – тонко и высоко воскликнул Файф, – я пришла рассказать вам о каменной магии… Владыка воров, которого вы пригрели на своей груди, на самом деле расчётлив, бесчестен и жесток!

– Леди, вы слишком строги, – степенным баритоном ответила Хедвика, раскрывая подвернувшуюся книгу наподобие веера и мимолётно гадая, уместен ли веер у мужчин. – Владыка воров – славный малый, а кроме того, он так изящно ухаживает за дамами.

– Не хотела бы я стать объектом его обожания, – передёрнул плечами Файф, тревожно прикусывая губу и хмуря брови. – С таким поклонником, пожалуй, хлопот не оберёшься.

– Хлопот не оберёшься, и приключения не заставят себя ждать, – важно кивнула Хедвика. – Не каждая согласится на такое…

– Не каждую владыка воров наградит своим вниманием, – серьёзно ответил Файф, ловя её взгляд. – Спутницей его может быть лишь достойнейшая.

Хедвика, сама того не заметив, подалась вперёд, позабыв и думать, как странно это должно выглядеть со стороны: растрёпанная девица, сверкая глазами, подбирается к испуганному правителю, спрятавшемуся за книгой…

Но вновь, без предупреждения, её мысли стремительно обволок туман, и на этот раз – не прозрачные реки чужой памяти, а сладкое маковое марево, тёплое, как смолистый янтарь, сочившийся от украшенного изразцами очага. Она не заметила, как Файф коснулся её плеча, осторожно отведя колючую тёмную прядь.

И вдруг спали чары.

– Хватит, – поразившись прозвучавшей в голосе власти, произнесла она. – Файф, оставь меня одну. Мне нужно разобраться с образом. Ты ведь не хочешь провести оставшиеся дни под личиной лесовички из виноградников.

– Попасть под личину лесовички я не согласился бы под страхом смерти, – ответил он. – Но благодарю тебя, что побывал в облике правительницы Грозогорья. Попомни мои слова.

Лютник вышел. Судорожно вдохнув, Хедвика направилась к серебряному рукомойнику, умылась и спряталась ото всех в складках широкой модаловой салфетки, пахнувшей елью и мятой.

Но ей не дали времени – самого ценного камня, что может попасть под резец.

Четверть часа спустя в широкие, дымно-рубинового стекла двери постучала служанка с бронзовым подносом – в глубоких чашках и блюдах исходил сочным ароматом дичи и спелых персиков «перекус перед обедом». Посреди подноса лежала одинокая свежая ветка оранжевой рябины. Кто и где достал её, почти зрелую, холодной метельной зимой?..

– Спасибо, – надеясь, что голос не звучит растерянно, ответила Хедвика. Пропустила служанку в покои, дождалась, пока та поставит поднос на массивный деревянный стол, окружённый полукруглой тахтой, и с облегчением захлопнула за ней дверь. Несмотря на голод, при виде пищи она ощутила едва ли не отвращение.

Чужие шары раскалились и жгли кожу даже сквозь мантию и сорочку, чужое тело ломило от усталости, ко всему добавилась пронзительная и резкая, словно удары грома, головная боль. А главное – ей никак не удавалось сбросить колдовство образа. В прошлые разы всё происходило легко, стоило ей пожелать; это было даже проще, чем наложить образ. Но в этот раз ей словно мешала невидимая преграда, липкая паутина, опутавшая её и устремившаяся куда-то ещё, к другим людям и личинам. Стоило ей дёрнуть за нить, чтобы распутать клубок, как все переплетения начинали звенеть, будто увешанные бубенцами Акварели. Этот звон терзал слух и нагнетал головную боль; борясь с дурнотой, Хедвика делала новые и новые попытки, но образ упорно не желал сходить. Она обречённо взглянула в зеркало и в очередной раз увидела рассерженное, измождённое лицо правителя.

– Что мне делать? – тихо спросила она, но в ответ получила лишь новый стук в дверь.

На этот раз вошёл тот самый человек в балахоне, что встретил их с Файфом и указал, куда следует идти.

– Как ваше самочувствие? Я всё-таки пригласил лекаря. Вечером вас ждёт ужин с каменными мастерами, а завтра – переговоры с послами из речных посёлков.

– Не нужно лекаря, – мучительно стараясь держаться прямо, покачала головой Хедвика. Хотела добавить: «Приведите лучше мага!» Но вместо этого сказала лишь: – Бодрящего настоя будет достаточно.

Хильдегарт поклонился.

– Прикажете подавать обед?

– Да. Но до этого не беспокойте меня.

– Будет исполнено.

Придерживая очки, он скрылся за дверью. Но не прошло и минуты, как постучали в третий раз.

– Кто ещё? – крикнула она, в отчаянии ударяя кулаком об узорный гобелен тахты.

Стук повторился.

– Войдите! – велела Хедвика и не смогла не вздрогнуть, глядя, как она сама входит в покои.

– Давай обойдёмся без драк, – улыбнулся лютник, предусмотрительно не подходя близко. – Опять ревёшь?

– Я образ пытаюсь снять! – воскликнула она. – Не получается. Словно застрял!

– Вот это новость, – насмешливо-озадаченно ответил Файф. – Выходит, так мне и оставаться лесовичкой?

Но на кого на кого, а на девушку из деревеньки на опушке леса он не был похож точно. Щеголял лютник под личиной Хедвики в лёгком платье из серой, с розовыми пионами ткани. Волосы были убраны в непривычно аккуратную причёску, открывавшую шею, а на плечах покоилась кашемировая шаль с мягким золотым отливом.

– Выглядишь прекрасно, – рассматривая себя в зеркало, подмигнул Файф.

– Всё бы тебе смеяться. Я не могу вернуть нам наши тела! – в отчаянии произнесла Хедвика. – Магия не слушается. Я слышу её, она отзывается, но словно нити запутались…

– Может, и к лучшему, – хмыкнул Файф. – И чего тебе вздумалось во дворце этим заниматься? Если на то пошло, я ведь должен сейчас в застенках сидеть. Вернёшь всё как было – нас отсюда так просто не выпустят. Может, уйдём сначала, а там уж и будем думать, как расколдоваться? И что, кстати, ты сделала с настоящим правителем?

Хедвика зажмурилась и прошептала:

– Не знаю. Я хотела, чтобы он просто уснул, но, наверное, на нём была защита от колдовства или какое-то другое заклятие. Разбираться было долго, и я накинула сверху дурман.

– Виноградная, – неторопливо поправляя шаль, обратился к ней лютник, – что-то ты сделала ещё. Не обошлось дело одним дурманом…

– Верно, – вздохнула она. – Я накинула на него твой образ.

– Что?..

– Я накинула на правителя твой образ.

– Мой образ? – повторил Файф, недоверчиво поднял брови, а потом расхохотался так громко, что прибежала служанка – спросить, всё ли в порядке у правителя и его племянницы.

– Я же велел меня не беспокоить! – рявкнула Хедвика, не открывая дверь, и яростно обернулась к Файфу: – Хватит смеяться! Мы запутались хуже некуда, лучше думай, как нам быть!

– Ты превратила правителя в меня!.. О виноградная! Если бы ты сделала это три дня назад… Если бы ты сделала это через год… Но сейчас! А ты искусна в выборе времён!

– Почему? В чём дело? – нервно вскакивая и хватая его могучими руками за хрупкие плечи, спросила она.

– Когда я собирал каменную пыль в чужих мастерских и уводил кое-что ценное из прочих лавок, то торопился, был рассержен и… немного неосторожен. В каменной мастерской, что в заброшенном саду недалеко от площади Искр, оказался хитрый замок. Тамошний владелец коллекционирует магические следы всех, с кем ему доводится повстречаться, а затем сооружает персональные сачки на непрошеных гостей. Каким-то образом у него оказался отпечаток и моей магии. Я, конечно, выпутался, – самодовольно и одновременно тревожно сощурился лютник, – но кое-что подцепил. Его ловушка оставила недобрый след…

– Какой? – тихо спросила Хедвика, холодея от догадок.

– Отложенная смерть, – просто ответил Файф. – Удивительно, до чего обыденно звучит – в конце концов, это ждёт нас всех. Но это проклятие укоротило мою жизнь, и следующую луну сумеречные воры встречали бы без своего владыки… не переведи ты мой образ, а вместе с ним и отложенную смерть на правителя Грозогорья.

– Что? – вскрикнула Хедвика. – Я убила правителя Грозогорья?! Он ещё жив? Где он? Как снять это заклятие?..

– Успокойся. Проклятье не снять. И, думается мне, правитель уже мёртв, а если не мёртв, то очень плох.

Хедвика молча опустилась на тахту и закрыла глаза, даже не пытаясь справиться с бурей внутри. Спустя бесконечные минуты она почувствовала, как кто-то суёт ей в руки чашку. Мята, терпкий базилик, горький шафран… Где-то уже была эта луговая россыпь ароматов.

Где?.. В пыльной мастерской Грегора или на широкой деревянной доске, где разложены для просушки пучки трав, перья и коренья?..

– Ну, пей. Знал бы, что ты такая неженка, ни за что бы не сказал.

– Скажи, что это ложь. Скажи, что на тебе не было никакого проклятья, ты выдумал это, чтобы поддразнить меня.

– Конечно, выдумал.

– Врёшь.

– Вру, – согласился Файф. – Но что мне теперь делать? Утешить тебя нечем. Зачем обратила правителя мной?

– Чтобы стражники не подумали, что ты сумел сбежать. Я ведь стёрла им память.

– А в темницу-то зачем полезла?!

– Грегор сказал, ты сам дал знак, где тебя искать.

– Искать? Меня? Зачем?..

– Отдать тебе шар.

– Что, так допёк он тебя? Ха-ха… А просто расколоть не могла?

– Мы ведь уже говорили об этом.

– Но ты ничего не ответила.

Хедвика вздохнула, отхлебнула ещё глоток бодрящего напитка, отёрла слёзы.

– Я не могла его расколоть. Я пришла в Грозогорье, чтобы выучиться, как магию добывать, а не убивать.

– Добывать, а не убивать… – задумчиво повторил Файф. – И из чего же ты думала добывать магию?

– Отовсюду. Вся земля, где люди ворожили с помощью каменной пыли, пропитана её крохами. Площадь Искр, например, в каменной магии вся насквозь! Если бы эти крохи можно было собирать… раздавать…

– Хочешь, значит, чтобы все были равны. Чтобы у каждого за пазухой искорка была, так?

Она молча кивнула.

– Какая ты глупая ещё, виноградная. Жить ещё и жить.

Молчание было тягостным, и, чтобы хоть как-то его заполнить, она сказала:

– Я знаю, как у того мастера, который наградил тебя отложенной смертью, оказался твой след.

Лютник вопросительно поднял брови.

– Ты сказал, его мастерская в заброшенном саду. А мастер не в высоком ли цилиндре с очками сверху?

– Верно, – прищурился лютник. – А ещё малиновый платок…

– …В чёрный горошек, – кивнула Хедвика. – Он. Я к нему первому стучалась, как попала в Грозогорье. Обещал взять меня в подмастерья, опоил шелковицей, обокрал и выставил вон.

– Да что у тебя красть-то было? – напряжённо рассмеялся Файф.

– Почти нечего, – ответила она, прикладывая к покрасневшим глазам кружевную салфетку из ящичка комода, – а только кое-что всё-таки было. Да и то – подарок…

– Подарок?.. – отозвался лютник.

– Браслет. Камни-ягоды. С него-то всё и началось.

– Кто же знал, что он в конце концов правителя сгубит, – глухо отозвался Файф и отвернулся к большому очагу. Отблески огня старили его, золотили кожу, вычерчивали морщины. Он резко обернулся и глянул на Хедвику новым, хищным взглядом.

– Виноградная, понимаешь ты, что мы натворили?

– Да, – тихо ответила она.

– Нет! – крикнул Файф так яростно, что зазвенели стеклянные подвески на тяжёлых парчовых гардинах. – Не понимаешь, виноградная, иначе бежала бы уже отсюда со всех ног в свой дремучий лес! Твоя магия такова, что не только меняет облик, но и подменяет суть. Правитель мёртв, а если и нет, то всё равно, что мёртв, и мой образ навеки на нём. Живой образ что вода: заполнит тот сосуд, в который его призовёшь. Не только внешностью, но и магией, и самой сущностью, и памятью даже – если ты как следует попытаешься, то вспомнишь того, чего никогда не ведала, но что знал и помнил правитель. Образ – это и колдовство, и вся внутренняя суть: отложенная смерть подтачивала моё истинное тело, но образ перекинул заклятие на правителя, и теперь он мёртв, а мёртвый образ что камень: с места не сдвинуть. И на ком он есть, на том и останется… Так что мне теперь до конца дней быть в твоём обличье, а тебе – быть правителем до тех пор, пока я не умру.

– Как путано всё… Почему? – замерев и позабыв дышать, спросила она.

– Потому что, если ты попытаешься вернуть свой образ, я умру – это как кожу заживо содрать! Моя истинная личина исчезнет – если уже не исчезла! – вместе с правителем, а другой, кроме твоей, у меня нет. Ну а ты… Ты можешь, конечно, вернуть свой образ обратно. Если тебе не жаль меня.

Его голос дрогнул, и Хедвика подумала, что за такого актёра дорого бы дали в дворцовом театре. А всё-таки ответила:

– Не хочу, чтобы по моей глупости погиб ещё и ты. Да и не разобраться без тебя, что делать дальше. Я ведь никому не могу рассказать про всё…

Ей хотелось заплакать, спрятаться, убежать прочь из этих натопленных, облечённых в позолоту и бархат комнат. Но она подняла голову и ответила на стук в дверь:

– Всё в порядке. Я выйду к обеду. Приготовьте чистую одежду и карту речных посёлков.

Хильдегарт – а именно он вопреки запрету вновь постучал, чтобы доложить о прибывших камнерезах, – не успел произнести и слова, но с облегчением отметил прежний властный и отрывистый тон правителя.

С утра его величество будто подменили. Но теперь всё возвращается на круги своя. Если бы ещё выяснить, кто эта таинственная леди…

– Приготовить одежду и карту, а не топтаться под дверью! – прогремел правитель, и советник, поклонившись невидимому за дверью господину, с лёгким сердцем отправился в людскую.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Правительница Грозогорья

В покоях всё было по-прежнему. Пылал выложенный изразцами очаг, тихо звенели в портьерах стеклянные подвески. Но вместо высокой девушки в сером шёлковом платье, вместо широкоплечего правителя с ястребиным взором стояла здесь теперь сама Хедвика в длиннополом плаще, испачканном дорожной пылью, белым каменным крошевом из коридоров штолен и кровью лютника, который, умерев, обрёл свой истинный облик.

– Очи у тебя волчьи, повадки лисьи, – вдруг молвил он так явно, что Хедвика вздрогнула, взметнув руки в защитном жесте. – В тебе сошлись лиса и волк, а то дракон и лис, а то и ещё больше трав, ветров да имён… Не путайся, не пугайся, виноградная. Последние синие крохи трачу. Вот перекинусь с тобой словечком и исчезну, уже навсегда исчезну, перестану тебя дразнить. Не скучно станет?

– Скучно, – прошептала она, мечась взглядом по огромной комнате. Наконец нашла его – прозрачную фигуру у окна, сквозь которую просвечивали башни и шпили. – Файф! Это ты?..

– Не задавай вопросы, на которые знаешь ответ, – рассмеялся лютник. Был он не тем мертвецом, каким нашла его у штолен Хедвика, а прежним, точно как в первую их встречу: полынные серебряные глаза, блестящие, что белая смородина после дождя, зубы да пряди инея в волосах. – Догадалась уже, что правитель мёртв?

– Не задавай вопросы, на которые знаешь ответ, – повторила за ним Хедвика. – Если твой облик вернулся к тебе после смерти, значит, с правителя он спал. А иначе решили бы стражники и советник, что сумеречные воры убили племянницу короля…

– А между тем, виноградная, они едва не убили тебя.

– Они ко мне и пальцем не притронулись!

– Потому что считали, что ты правитель. Виноградная, я должен повиниться перед тобой, мертвецам не горько. Это я сумеречных воров натравил на подмастерье Грегора в сером платье, что мой шар отобрала. Это я велел им тебя убить. Да только кто же знал, что ты такую карусель с образами закрутишь.

– Хочешь сказать, – голосом, от ужаса сошедшим в шёпот, спросила она, – что это по твоему наущению воры набросились? Чтобы меня убить?

– Прокляни меня, виноградная, да только поздно уже, мертвецам не страшно. Да и без того я своё получил, да ещё так глупо… Умереть, тобой обернувшись, от руки тех, кому сам отдал приказ тебя погубить.

– Зачем? – только и спросила она.

– Хотел завладеть твоим шаром, – просто ответил он. – А будь ты живой, разве бы отдала?

– Нет.

– Нет.

– Ты страшен, – после краткого молчания произнесла она. – Ты гадок. Ты необъясним.

– Отчего же тогда тоскуешь по мне, виноградная?

Хедвика не стала отпираться. Склонила голову, вспоминая встречу. В памяти звонко перестукнули по столу обращённые камнем ягоды.

– Ты моя история.

– Виноградная-виноградная… – тихо ответил Файф. – Если бы я только раньше тебя повстречал.

– Поздно об этом думать, – тоскливо откликнулась она. – Объясни лучше, что мне делать. Советнику я память стёрла, стражникам, что были с нами, – тоже. Но всё Грозогорье, все Семь земель вмиг правителя позабыть не заставишь.

– Так ты ведь теперь правительница, – рассмеялся Файф. – Издай указ о престолонаследии. Народ признает тебя по крови, ведь ты племянница почившего его величества.

Хедвика закрыла глаза и несколько мгновений молчала, сцепив руки. Затем кивнула.

– Вот так и обрываются династии, – тихо констатировал лютник. – Вот так гибнут владыки воров, исчезают короли, всходят на трон виноградные принцессы, и весь мир превращается в балаганчик Дядюшки Ши…

Вместо ответа она прямо взглянула в его глаза и спросила:

– Шар девушки-алхимика – месть Грегору?

Файф удивлённо поднял прозрачные брови:

– С чего же? Нет. Как стекаются к лесным прогалинам реки, так стекаются к тёмным дням обстоятельства. Если бы не отнять у неё шар, она сгорела бы вместе с ним. Сольвейг играла с магией, смеясь, переходила грань, перешагивала черту. Хотела, чтобы колдовства было больше, хотела размножить магию, рассемерить – и в этом вы схожи. Может быть, со временем ты почувствуешь в себе её черты. Её – и других, чьей магии касался мой шар.

– Сколько шаров ты украл? – не слишком веря в его слова, спросила она и сжалась в предчувствии ответа. Сколько ещё историй, сколько жизней аукнется в ней от лютникова шара?

– Много, милая, тебе не сосчитать. – Файф взмахнул рукой, обводя город за окном. – Да одно запомни: следы лишь самые сильные, самые яркие шары оставляют, те, что ещё долго продолжают пылать. На моей памяти таких шесть было, – кроме твоего да вместе с алхимикой.

– Двоих я знаю, – тихо откликнулась Хедвика. – Огненная швея и зелёная русалка. И алхимику слышу – горькие травы, свинец да олово.

– Выйди в поле – там встретишь свободолюбивую Филарт. А у Каменного храма поджидает тебя Нилит, – горная, лесная, гордая…

– Что мне делать у Каменного храма?

– О, об этом уж тебе самой придётся догадаться, виноградная. Не без твоей руки исчезнут сумеречные воры. Не без тебя властитель воров убит. Но он убит – а ты жива, и быть тебе за это в ответе: за прежние судьбы, за будущие дела. Без сумеречных воров магия в Северолесье вконец исчезнет, если правитель Грозогорья в Семи землях помощи не отыщет. Помощи, за которую не одним только синим шаром заплатить придётся.

– Загадками говоришь! – в отчаянии воскликнула Хедвика.

– Не тоскуй, виноградная, – тихо ответил Файф, поднося руку к её щеке. Словно тронуть хотел, но только воздух огладил.

Она потянулась к нему, но пальцы прошли насквозь, не встретив ни плоти, ни пыли. Тогда он сам, ласково улыбаясь, накрыл ладонями её руку. Хедвика почувствовала лёгкую прохладу, словно в жаркий день брызги из родника. Круглая капля скользнула сквозь его пальцы, затерялась в густом ковре.

– Ну-у, не плачь, – попросил Файф, и она с горьким удивлением услышала в его голосе смущение. – Стоит ли обо мне плакать? Хитрый, безжалостный, гадкий, да ещё и вор. Я ведь едва не убил тебя, виноградная, а ты плачешь. Неужто влюбилась всё-таки?

Она раздражённо замахнулась, но вместо того, чтобы ударить бесплотную тень, лишь отёрла слёзы.

– Не реви, не рви сердце, что и без того не бьётся, – рассмеялся лютник. – Ни сердца, ни шара… Не топай ножкой, милая, не пристало это правительнице.

– Опять дразнишь? – сквозь слёзы спросила она, глядя в его серебряные глаза. – Что мне делать? Как буду править этим городом? Ни Грегора… ни тебя…

Файф вдохнул, отвернулся. Глядя на далёкие поля, укрытые снегом, произнёс:

– С первой встречи знал, что ты леди. Только раньше виноградной была, а теперь настоящая госпожа. С первого взгляда всякому, кто смотреть умеет, ясно, что ты, надень корону, – и истинной правительницей Грозогорья станешь. Замашки у тебя виноградные были, да город это исправил. Ты сама погляди: куда что подевалось? Стала степенная, мудрая, бесстрашная…

– Файф…

– Что, виноградная? – спросил он, отступая, но с улыбкой протягивая ей руки. – Не тревожься раньше времени. Иди своей дорогой. А к шарам привыкнешь… Может, что доброе сумеешь почерпнуть – пригодится на твоём пути. Прости, уж такой непростой подарок прощальный тебе оставляю. Да и не прощальный вовсе – продолжение истории дарю, милая. А кроме того, ты погляди, как шары красивы. Совершенный сапфир… Обсидиан, перламутр…

– Камни… – прошептала она, пронзённая внезапной догадкой.

– Верно, – лукаво кивнул он. – Знаешь, что в четвёртый раз означает подарок каменный?

– Файф!

Она бросилась к нему, но образ, сотканный из песка, праха и эха магии, растворился в тихом воздухе.

Прозвенел ветер в парчовых шторах.

Правительница Грозогорья осталась одна.

* * *

К вечеру, преодолев анфилады комнат, лабиринт коридоров, не один десяток широких лестниц, Хедвика спустилась в обеденную залу.

Потолок был задрапирован тёмным бархатом, расшитым серебряными созвездиями, и походил на мантию гигантского звездочёта, но чем больше она вглядывалась в складки ткани, тем лучше узнавала ночное небо. Ниже бархата трепетала на ветру лёгкая тафта, а вдоль окон золотыми узкими лентами вился шёлк – оттенял янтарный блеск свечей, россыпи которых тянулись вдоль семи стен.

В центре сиял накрахмаленной светло-сизой скатертью длинный стол, уставленный серебряными блюдами и приборами. Хедвика со страхом подумала, что даже не знает, как пользоваться большей их частью. Но страх был мимолётным: кто посмеет укорить правительницу? К тому же она наконец-то играла собственную роль, а не подчинялась правилам чужого образа. Она была вольна делать то, что желала, и так, как умела, подобно судьбе, которая забросила девушку с опушки леса на трон Грозогорья в тот самый час, когда магия Семи земель иссякала; в Мёртвом городе, плодя страхи, царила колдунья чужого мира; сумеречные воры становились стаей мародёров с карманами, полными колдовства, а речные земли стонали, пожираемые бесконечными войнами и нападками мавок.

Хедвика стояла посреди ярко освещённого сине-серебряного зала, и думалось ей, что застыла она посреди бури, оседлав горячую молнию и всей своей волей заставив бурю замереть. Но заканчивалось в руках колдовство, ускользала из пальцев дождливая чёрная пелена и падала на Грозогорье, на поля и реки, на горы, на леса, на травы, храмы и пещеры расстилавшегося к сумрачному югу и виноградному северу, к маковому востоку и серебряному западу Северолесья.

Осторожно обходя правительницу, скользили по паркету повара, распорядители и служанки, вносили в зал подносы и блюда, чаши, полные фруктов, и оплетённые лозой бутыли сливового вина. Зал полнился ароматами жареного мяса, перца и кардамона, лимонов и кориандра. Наконец потянуло и тёплым хлебным духом: внесли огромный пирог, похожий на каравай, что в речных землях пекут на свадьбы и именины.

Прошло ещё несколько мгновений, и к ней подошёл советник: взял её под руку, увлекая к креслу во главе стола.

– Ваше величество, мастера-камнерезы готовы к ужину.

– Я тоже готова к встрече, – ответила Хедвика, усаживаясь и расправляя складки пышного и простого серо-синего платья, единственным украшением которого были широкие складки да белый кружевной воротник. Платье было в тон залу – только теперь она поняла, почему так настаивали на нём служанки.

В знак уважения к мастерам она надела все каменные украшения, какие имела: брошь с нежной жимолостью и кольцо в серебряной оправе.

«Каково сидеть на месте правителя, виноградная?» – как наяву услышала она голос Файфа. Украдкой огляделась, думая, что вновь пришёл он вопреки своим словам. Показалось, будто прозрачный силуэт серебрится в пролёте окон, но нет, только ветер играет вышитой тафтой.

«Странно, дудочник, странно на месте правителя сидеть. Кто-то войны ради этого затевает, убивает, обманывает, а в конце гибнет, так и не заполучив. А я не стремилась никогда, не желала, не грезила, а вот…»

«Никогда не угадаешь. Судьба судьбой, а последний выбор за тобой, милая».

Он сказал или почудилось? Некогда было разбирать: в зал входили мастера, одетые в лучшие свои наряды, в начищенных сапогах, накрахмаленных воротниках, с румяными лицами и бледными кистями, тщательно оттёртыми кислотой перед дворцовым приёмом.

Взглядом она приветствовала каждого мастера, но всей душой желала увидеть лишь одного. И он явился, хмурый и нервный, в отглаженной рубахе, поверх которой был надет вышитый по рукавам жилет: листья в узоре чередовались с мелкими ландышами, но разглядеть это можно было только вблизи, а издалека шитьё казалось изящной путаницей нитей. Но Хедвика знала каждый лепесток: она сама расшивала этот жилет своему мастеру, осторожно вплетая бархатные струны охранной магии да заговор на удачу, о которых вычитала в старых книгах круглой библиотеки.

Поймав его взгляд, она быстро кивнула на место рядом с собой. Грегор, сделав положенный поклон, смущённо прошёл под взглядами прочих мастеров весь светлый зал и, поклонившись ещё раз, сел рядом с правительницей. Но не успела она сказать и слова, как её плеча осторожно коснулся советник:

– Вы знакомы с мастером Грегором с площади Искр?

– Да. Я хотела бы, чтобы во время ужина он сидел рядом со мной. Именно ему я намереваюсь поручить обработку пробной партии новой руды.

– Хорошо, – кивнул советник, не отходя от её кресла. – Я распоряжусь.

– Вы будете присутствовать на ужине, Хильдегарт? – со слишком плохо скрытой в голосе надеждой спросила она. – Сядьте по правую руку, прошу вас…

– По правую руку сядет глава гильдии каменщиков, – с поклоном ответил советник. – Моё место – за вашей спиной, ваше величество. Вы всегда сможете обратиться ко мне с любым вопросом.

«Позови по имени. Приду», – вспомнила она и, сглотнув слёзы, нашла под столом жилистую руку Грегора в вечных рубцах и ссадинах от работы с камнем.

– Время начинать, – невзначай напомнил Хильдегарт. Словно в тумане Хедвика оглядела зал и с удивлением заметила, что он уже полон. Отчего-то теперь, наполненный, он показался ей ещё больше.

На длинных скамьях вдоль стола сидели мастера гильдии. По правую и левую руку от неё стояло несколько деревянных кресел – в них расположились самые именитые каменщики, и Грегор сидел с ней рядом по полному праву. Вдоль стен замерли лакеи и служанки, ждавшие лишь сигнала, чтобы подать гостям первое блюдо.

У громадного камина в противоположном конце зала настраивали свои инструменты скрипачи, и звон струн вплетался в говор, шёпот, сдержанный смех, шум шагов и городской гул, нёсшийся из приоткрытых окон. Вплетался, как алая нить вплеталась в узор на бесконечной скатерти, как серебряная струя вплеталась в бесконечные зелёные волны, как вплетались в её жизнь шесть чужих историй…

«Ты моя история».

Точно так было в той таверне тысячу лун назад. Повторялась история…

Хедвика встала, готовая приветствовать гостей. Плеснула зелёная вода, взлетела расшитая алым скатерть, полыхнуло золото начищенного котла. Она ещё раз растерянно обвела взглядом зал и храбро улыбнулась:

– Доброго вечера, мастера и подмастерья. Прошу простить за то, что оторвали вас от работы, от резцов и молотков, от эскизов и ювелирной огранки. Благодарю вас, что приняли приглашение. Не удивляйтесь видеть на месте правителя меня – племянницу почившего его величества…

По залу прокатился гул. Мастера были предупреждены заранее, да и по всему городу глашатаи уже трубили о скоропостижной колдовской смерти его величества и о восшествии на трон новой правительницы Грозогорья – Хедвики Виноградной. А всё-таки странно должно было быть народу, который проснулся при одном правителе, а ночь встретил под властью другого.

«И вовсе ничего странного, – заспорила с собой Хедвика. – История пером пишется, а перо ломается, рвёт бумагу, со строки на строку, с листа на лист переходит…»

– Всякому народу всяко приходится, – кивнула мысленно.

– И Речной Гость не вечен. Тоже исчез, да не в луну, не в неделю, не в день даже, а в один миг канул.

– Как перемен ни бойся, они от страха не отступят…

Но здесь, перед сотней мастеров, она не могла позволить себе сжать руками виски, отвернуться, укрыться, чтобы спрятаться от шести голосов. Чужие мысли наплывали, кружили голову… Она закрыла на мгновение глаза и ясно произнесла:

– Оставим скорби тихие времена. Сегодня Грозогорье держится той магией, что впитали наши площади, что дают нам рождённые с шаром. Но что станет, когда она иссякнет? Я осмотрела руду, найденную в западных штольнях. В ней есть зачатки волшебства. Нам нужно исследовать, на какой глубине она залегает, в каких условиях отлагается и набирает силу. Какие древние реки принесли к нам эти сиреневые крохи? – Она подняла со стола тяжёлый кусок руды, сдёрнула с него бумагу и подняла высоко над головой. Даже в ярко освещённом зале он светился мягким матовым светом, впитывая в себя блики свечей. – Нам нужно понять это, начать добычу и обработку. Возможно, благодаря этой руде не придётся больше раскалывать синие шары, чтобы добывать магию. Возможно, мы найдём её здесь, прямо под нашим городом, под самой площадью Искр!

Зал зашумел. Старых мастеров было сложно вдохновить одной речью, но руда говорила сама за себя: обычный камень не источает свечения, не втягивает в себя чужой свет…

– Я вновь благодарю вас за то, что вы согласились прийти, и прошу во время ужина ознакомиться с планом добычи. Если вы желаете принять участие, сообщите об этом гильдии. Мастер Грегор, к моей радости, согласился взять на себя руководство обработкой первой партии, – произнесла она, с опаской покосившись на мастера. – Как только стает снег, начнётся добыча, а до того пробные образцы нужно исследовать и…

Она умолкла, не зная, как выразить мысль, испуганная внезапным хищным взглядом Грегора. На помощь уже спешил советник, но ещё до того, как он вышел вперёд и обратился к мастерам, Грегор произнёс:

– Я готов заняться этим, правительница. Ни крошки драгоценного камня не упадёт мимо – кому, как не тебе, это знать.

Он особенно выделил последние слова, и она кивнула, обращаясь уже к главе гильдии:

– Почтенный Ярат, назовите мне тех мастеров, которых сочтёте лучшими для такой задачи.

– Почту за честь, ваше величество, – громко ответил он и принялся выкликать имена: – Каверн! Грюневельт! Йорубе!

– Чуть позже, мастер Ярат, – поморщившись, велел ему советник. – Ваше величество, вы можете переходить к прочим вопросам. Всё, что мастерам следует знать о новой руде, они узнают из моей завтрашней речи на собрании гильдии.

Хедвика мотнула головой:

– Но зачем же мы собрали их здесь? Милый Хильдегарт, будьте добры, выступите с речью сегодня.

– Хорошо, – расправляя плечи и одёргивая свой неизменный балахон с бахромой, ответил советник. По его лицу никак нельзя было понять, доволен ли он таким поворотом. – Сейчас?

– Нет! – вновь замотала головой Хедвика и воскликнула: – Почтенные мастера! Мы оторвали вас от трудов, но, кроме того, оторвали и от обеда. Главное сказано, а подробности будут оглашены позже. Приступим же к трапезе!

Мастера одобрительно зашумели. Тотчас, повинуясь сигналу советника, грянула музыка, и слуги наконец принялись кормить оголодавших камнерезов.

– Да будет пир! – повинуясь внезапному порыву, раскинула руки правительница, и где-то далеко за пределом Семи земель, там, куда воспрещён вход всяким смертным, рассмеялся, жонглируя синими шарами, лютник, а потом отложил шары, поднял чашку северного эггнога и молвил:

– Да будет пир. За тебя, виноградная!

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Дорога северного винограда

Преодолев голубые и алые шёлковые травы, Хедвика вошла в Мёртвый город. По правую руку мягко ступал советник, по левую шелестел ветер, шипел ручей. Город был полон теней, за воротами заканчивалась привычная история и распахивал двери чужой мир. Хедвика чувствовала его дыхание, но не могла остановиться перед страхом. За нею стояло Грозогорье.

По улицам стелились шёлковые силуэты, крыши и площади словно присыпало столетней пылью, укутало плотной шалью небытия. Ни единого человека не было среди городских стен, и только густые высокие травы шумели к югу и к западу, к северу и к востоку.

Хильдегарт и Хедвика с лёгкостью отыскали среди гранитных домов жилище колдуньи. Это было единственное строение, из трубы которого шёл дым, а у порога чернела живая земля.

– Выращивает города, – негромко произнёс советник. – На живом клочке… Госпожа, отчего город мёртв?

Хедвика усмехнулась про себя – советник поначалу чурался, но быстро привык, что знает она о стольком, будто не племянницей правителя росла, а цыганкой, русалкой, колдуньей, торговкой… Она прислушалась к себе, перебирая воспоминания.

– Здесь никогда не было настоящего города, Хильдегарт. Это улицы чужого мира, и стены здесь, чтобы чужие глаза не глядели. Город, как синий шар из груди, из другого мира забрали. Здесь он затих, затаился, покрылся патиной. Может быть, когда-нибудь оживёт, а пока дурная мёртвая слава его от любопытных путников бережёт. Колдунья выращивает здесь новые города, полные магии, а уж что с ними делает, кто знает… Нам важнее выведать, откуда она магию черпает…

«Ах, какая стала премудрая! Слово чеканит, обо всём ведает!» – рассмеялся в голове Файф.

«Когда отстанешь от меня?» – беззлобно спросила Хедвика, шагая по узкой запылённой тропинке к дверям.

«На этот вопрос только сама себе и ответишь. Когда отпустишь меня, тогда и уйду. Твоими мыслями говорю, твоими глазами вижу».

Она знала, что нет никакого Файфа, что шар его молвит не голосом хозяина, а вторит собственным её думам и тревогам. Но никак не могла свыкнуться с тем, что хлёсткого и насмешливого, таинственного и чужого лютника больше нет, как нет и тени его…

«Когда отпустишь меня, тогда и уйду».

Есть только воспоминание, вина и горечь, камень на сердце безо всякой магии – не обколешь, не огранишь, оправой не оплетёшь.

Дверь была не заперта.

Хедвика толкнула массивную створку и окунулась в тёплый аромат спелых винных вишен. За завесой чёрных мантий она разглядела склонившуюся над котлом колдунью. Та вовсе не казалась страшной – со спутанными волосами, собранными в высокий узел, в цветастом фартуке с надписями на нелепых языках, в широкой юбке и с черпаком в руках…

– Примет меня колдунья?

Колдунья не ответила, но сосредоточенно кивнула, адресовав кивок котлу. Хедвика сочла это позволением войти и обернулась к советнику – было ясно, что не по нраву ему все эти колдовские маски, часы в человеческий рост, перья, склянки и серебряные флаконы, развешанные и расставленные по мрачному простору.

– Нет-нет, – буркнула из-за котла ведьма, опуская в него плоские бруски, похожие на тёмные, гладко обструганные дощечки. – Пусть подождёт в саду. Шоколад мужских глаз не любит.

– Шоколад? – удивлённо спросила Хедвика, принюхиваясь и раздвигая полог из мантий. Там, за преградой из рукавов, подолов и капюшонов, запах стоял ещё более сильный: густой, горячий, медовый с тонкой горечью.

– Во всех Семи землях хорошего шоколада не сыщешь, – ответила колдунья, взглядом погружая в котёл последний тёмный брусок. Коснувшись поверхности, он тотчас оплавился; по чёрной, с вишнёвым отливом глади пошли широкие круги. Аромат усилился почти нестерпимо, и Хедвика наконец ясно поверила, что кипит в котле.

Колдунья Мёртвого города, тёмная легенда Северолесья, сказка Траворечья и тень Грозогорья, варила в глубоком котле медовый шоколад.

– Проходи, проходи, – велела она, подсыпая в тягучую глянцевую массу чёрные песчинки. – Погоди, доварю и дам тебе то, за чем пришла.

– Откуда вам ведать, за чем пришла? – спросила Хедвика, боком пробираясь между шаткими полками, заставленными вазами, пузырьками и высокими сосудами тёмного стекла, словно высеченными изо льда.

На одной из полок она заметила брошенную мантию с недошитым по рукаву узором. Окна были занавешены тяжёлыми портьерами необычно плотной, в переливах ткани, но и в скупом свете Хедвика различила изумрудный кант. Она подошла и осторожно, двумя пальцами коснулась мантии.

– Я знаю, чья это.

– Ничья, – ворчливо отозвалась колдунья, щелчком заставляя полотенце опуститься ей в руки. Утёрла лоб, плотно прикрыла котёл томпаковой крышкой и вздохнула: – Не готова она ещё. А если на ком видела такую – немудрено. На здешних ярмарках мои мантии ценят. Нити магии вплетаю в самую основу, не отличишь.

– Какую магию вплетаете? – с интересом спросила Хедвика, уже гораздо внимательнее вглядываясь в ткань. Под пальцами она шла шёлковой гладью, а на свету поблёскивали вышитые узоры – точь-в-точь серебряные лилии на обивке кареты.

– Защиту, удачу. – Колдунья взяла с одной из полок прозрачный широкий кувшин, внутри которого цвели травы. – Верную любовь. Уж как попросят.

– Колдовство на продажу? – вслух подумала Хедвика, отчего-то не желая отпускать из рук тёмную мантию. От неё веяло травами, теплом, немного – горьким шоколадом, но главное – она напоминала о другом, кого больше не было ни в Траворечье, ни на ярмарках Грозогорья, ни в одной из Семи земель.

– Ещё горицвет-отведиглаз добавляю. Для тех, кто не скупится. А тем, кто приглянется, за так отдаю.

Хедвика улыбнулась:

– Продайте эту мантию. Сколько просите?

– Не за мантией ты ко мне пришла, молодая-зелёная правительница, – бросила ведьма, наливая из кувшина в стеклянную кружку, точно у Грегора.

– Я и в Грозогорье явилась не за тем, чтобы правительницей стать, – ответила Хедвика. – Сколько просите?

– Отпусти мертвеца, – властно велела колдунья. – Оттого, что мантию, похожую на его, напялишь, дудочника своего не вернёшь.

Прежняя Хедвика вспыхнула бы, крикнула бы: «Не мой он!» Нынешняя правительница Грозогорья упёрто накинула мантию на плечи.

– Сколько за мантию берёте?

Колдунья рассмеялась, расплескав воду.

– Напоминаешь мне племянницу мою. Та тоже беспокойная, упрямая. Сорвиголова, перекати-поле. Ты уж прости.

– За что прощения просите? И вечно я чья-то племянница выхожу…

– Прости, что на Файфа твоего судьбу её перевела.

Хедвика глядела на неё, догадываясь и не веря.

– На девку мою тоже один заглядывается. Такой же благородный разбойник, что и дудочник, да только рук кровью, кражей запачкать ещё не довелось. Но крепко привязалась к нему шальная ведьма… А он всё с моей. Ведьмочка та наколдовала ему сердце волчье – когда внутри зверь крепнет и ко всякой погибели, какая рядом есть, тянет. Я, как могла, отвести старалась, да только на время отложить смогла и частичку на другого перекинула. Но и малой толики дудочнику нашему оказалось довольно – угодил под отложенную смерть, да ещё под твоей личиной – вот как судьба вывернулась.

Мгновенно стали понятны и радушие колдуньи, и то, как легко она впустила её в свой дом.

– Оправдываешься? Откупиться хочешь? – прошипела Хедвика, сжимая мантию.

– Только руку на меня поднимать не смей, девочка, – дёрнула подбородком она, вдруг превращаясь в прежнюю колдунью, ту, что Хедвика видела на ярмарке, с леденящими мысли глазами. – Научилась кое-как с шаром обращаться, так, думаешь, и всё колдовство тебе подвластно? Каждый, кто способен совладать с силой, сам решает, как ею распоряжаться. Не желаешь терять близких – учись защищать! Словно дитя, с магией, как с бусинами, играешь, по поверхности плещешь, а в глубину заглянуть боишься. Сколько в тебе жизней намешано, сколько опыта, словно ты насквозь из самого колдовства соткана. Уцепилась за прошлое, как за соломинку, и мертвеца в мысли свои впускаешь, а шагаешь по дороге большой, опасной! Нет места девочкам на таких дорогах, да сойти с них только в саму смерть можно, больше некуда. Встала на путь – иди!

И снова говорили ей об этом. Но разве она выбирала? Разве выбирала?!

– Где мне взять магию? – резко спросила она, шагая навстречу колдунье. – Говоришь, соткана из неё, но не из себя же вытягивать! Ты, говорят, волшебные города растишь. Где черпаешь каменную пыль?

– Придётся, милая, – и из себя вытянешь! А города свои каменной пылью не отравляю. Пыль эта – мёртвая магия, не живая, не истинная. Слабая и хрупкая. Северолесье – гнилое место, нет здесь ни магии, ни короля, часы застыли, а история из кольца в кольцо повторяется. Хочешь разрушить гниль эту – придётся осиное гнездо ворошить.

Колдунья достала с дальней полки тонкую широкую книгу в тиснёном переплёте. Сверкнули в полутьме серебряные нити рек и золотые звёзды на обложке.

– Знакома, поди?

– Картография Северолесья, – кивнула Хедвика, бестрепетно принимая книгу.

– Магию скрывают семеро – те, кто земли на части рвёт. Ложью или мольбой, платой или обманом – тебе решать, – выторгуй у них здешнее колдовство.

– Кто они?

За окном наливалось жаром солнце, плотная малиновая занавесь не пускала свет, но воздух в комнате словно раскалился.

– Ищи храм Каменного Короля, ищи берег берегинь и призрака призраков ищи в брошенном Траворечье. Мантию забирай – как по плечам сядет, так, считай, и стала настоящей правительницей. Не тот здесь правит, у кого корона, а тот, кто магию в землях поддерживать в силах. Прежде дудочник это делал, сумеречной своей тропой шёл да делал, вот мантия ему и впору. А теперь твоя очередь.

– Где я найду их? Короля, берегинь, призрака?

Вместо ответа ведьма метнулась к котлу, крышка которого съехала набок, а под ней заклокотал колдовской шоколад. Хедвика терпеливо ждала, пока та справится с бушующим варевом, но колдунья не спешила возвращаться: действуя руками, словно гончар, она прямо на огне расширила котелок. Посветлевший кипучий шоколад успокоился и затих.

Наконец она снова повернулась к Хедвике, и в руках её был незнакомый шар, пронизанный, словно почва корнями, розовыми прожилками.

– На. Это мой шар. Он подскажет.

– Твой?..

– Мне он на что? За пазухой носила, вот он и запомнил кое-что, что тебе пригодится. А для колдовства он мне без надобности. Что это за магия такая, которую отнять можно? Разве стоит на такую полагаться? Учись колдовать сердцем. Иди.

– Но как…

– Не одна луна минет, прежде чем в следующий раз встретимся. К тому времени поумнеешь и вопросы станешь задавать верные. Иди!

Правительница Грозогорья поклонилась, спрятала шар, накинула поверх синего платья мантию и вышла из пропахшего шоколадом и травами дома. А на крыльце на один миг, перед тем как шагнуть в мёртвую улицу, увидала иной город: малиновые огни, золотые нити, смех да говор. Гадалки прятались по чердакам, выпекали в пекарнях хлеб, блестели в витринах лавок сладости и чудеса, и веяло жарким летним маревом: яблоко, тополь да черешня.

– Хильдегарт! – позвала она, спускаясь с крыльца. Пёстрый город – каким он был или каким станет когда-то – расступался перед нею и разрывался на клочки дыма, словно фантазия. Когда она миновала последнюю ступень, вокруг стояла прежняя пыльная тишина. – Хильдегарт!

Советник не откликался.

Она обошла вокруг дома, но не нашла и следа.

– Хильдегарт! – в третий раз безнадёжно крикнула она. Не хотела знать, но уже знала, что случилось, и знание это тяжестью поверх мантии ложилось на плечи.

«Не желаешь терять близких – учись защищать!»

Я научусь. Научусь. Но сколькие до тех пор исчезнут? Не лучше ли не впускать ни в сердце своё, ни в мысли никого?

Хильдегарта так и не нашли.

Возвращаясь в Грозогорье, Хедвика думала: был ли он платой за очередной шар, способный указать, где отыскать магию, исчез ли случайно, затерявшись во временах Мёртвого города, или не было его вовсе, и на краткие дни оказался он приставлен к ней, чтобы не запуталась, не захлебнулась в тёмном глубоком озере?..

Так или иначе, но его не было с ней больше, и никого больше не было. Перед нею лежал извилистый тёмный путь, и лишь самое начало было освещено торжественным сиянием дворцовых окон.

Откуда начинался он? От ворот дворца, из маленькой мастерской Грегора или от самого подножия Грозогорья? А может быть, от весёлой таверны, где она укрылась от дождя? Или ещё раньше – на опушке старого густого леса, среди орехов и вязов, химер и сов?..

Те, кто вольно или невольно шагал с нею рядом, ушли, свернули на свои тропы. А её дорога, дорога северного винограда, только вперед вилась, и с собою можно было взять лишь факел: светит, но не греет, видеть, да не привязываться.

– Отыщите мне нового советника, – велела она дворцовым мудрецам. – Прикажите разведать во всех землях, отовсюду созвать достойных.

А пока созывали советников, ей предстоял долгий путь. Каменный Король в горном храме, лебедицы-берегини на песчаном берегу, серый призрак с тёмными глазами в заброшенном ските Траворечья, а может быть, и другие, кому придётся платить. Возможно, и своей судьбой заплатить придётся…

Мантия на плечах широка, тяжела. Хедвика закончила узор, доплела магию. Накинула капюшон и выскользнула из дворца, заперев двери, заперев время. Холодно стало от такого колдовства, непривычного, глубокого. Холодно и пусто на сердце. Зато никто в Семи землях не заметит теперь отлучки, какой бы долгой та ни оказалась. А как вернётся правительница – если вернётся, – будут ждать её вести о советниках. Достойнейшему она сама выйдет навстречу.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

А будет тебе здесь сказка…

– Куда ты меня везёшь?

Берега́ будто ждали голоса. Молвила слово – готовься к сказке! По злому волшебству по реке побежала рябь, с устья пришли крутые волны. Небо глянулось в плёс, как в зеркало, набухло огненной полосой. Скрип вёсел, горькие капли по воде, шелест по берегам, перламутровая пена… Многоголосое пение из-под цветущих волн.

– Куда ты меня везёшь?! – крикнула Имарина, бросаясь к краю лодки.

Молния, словно вилами, ударила в воду по обе стороны старой кормы. Замерла вода, обратившись зелёным льдом. Глухо стукнули о лёд деревянные вёсла. Оглянулась – а кормчего как не бывало.

Пение из-под воды гудело тяжёлой дрожью, скрипел от гула зелёный лёд. Трепеща, Мара вскочила в лодке; качнулась лодка.

Опустила глаза – из-подо льда глянули антрацитовые очи на белых лицах, взвились косы-водоросли, блеснула чешуя.

– А-а-а-а-а!

Крик, как от зеркала, ото льда отразился, речные оковы лопнули, и лодку понесло вниз, да так, что ветер вмиг разметал по щекам слёзы да волосы. Словно щепка, неслась лодчонка по вскипевшей ледяной реке, следом змеились лунные травы, вспыхивали по берегам золотые монеты купальницы.

Мара вцепилась в уключину, обмирая от ужаса. Ветер остужал крик, в лицо бились брызги, а по бокам серебряные хвосты резали деревянные борта. Хотела кричать, да не могла и звука выдавить, а подводное пение крепчало, душило, и уже не отдельные колокольцы, а целый хор вёл изумрудную балладу.

Наконец река вынесла лодку в грот. Течение смилостивилось, ветер поутих, одни золотые огни вспыхивали да гасли в сумраке ясеня и тростника. Волна ударила в борт да, не опав, застыла стеклянной ракушкой, речной чередой.

– Сойди с ладьи… Сойди! Ладью оставь…

Призывно плеснула волна. Не дыша, Имарина выглянула за борт. Вскрикнула, отпрянув обратно, в глубину лодки. Закрыла глаза, замерла.

Нет ничего. Ничего нет. Пропади.

Ни песен, ни водорослей, ни сверкающих султанитов [4] под льдистым блеском. Ни лодки, ни голосов. Ни реки́, ни грота, ни рук, что тянутся к ней, ведут по коже мокрым шёлком, влекут за собой…

Пропади всё!

– А-а-а-а!

И снова ушла тишина, хлынул рокот, полилась в уши песня, вода вокруг закипела цветами и чешуёй. Толпа русалок – не сосчитать – смеялась теменью, змеились волосы, щурились антрацитовые глаза.

– Уйдите! Прочь!

Русалки только пуще захохотали, протягивая руки, плеща ледяной водой.

– Иди с нами по добру! Сам Речной Гость тебя зовёт!

Брызги пахли тиной, туманом, рыбой, грозовыми травами. Кружило, вьюжило перед глазами, и зелёная тьма смыкалась, завязывала в узел водоросли, мысли, русалочьи голоса…

– Оживёшь русалкой на дне!

Вокруг Имарины остыл свет, загустел мрак, умолк воздух, а шёпот русалок вспыхнул жемчужной нитью, атласной сетью обвил руки, потянул вниз.

…скользит шёлк, жемчуг падает, изумруд…

Вот она стоит в лодке, а вот уже ступает на зыбкий малахит волны.

…косы долгие, песни звонкие, раковины голубые, бьётся вода…

Река расступается, опускается, плещется, принимает её, оплетает травяным кружевом…

…волны, огни, травы…

…смыкается над головой.

Невиданным цветком расплескались волосы, блеск затих высоко над нею, и тьма, только тьма за левым плечом, а по правую руку…

Хоть и говорят, что сказка, а вот он, стои́т, глядит на неё опаловыми глазами, и в зрачках танцует море, и реки текут по венам, и руки ткут по венку из водорослей для каждой, кого привели русалки.

Речной Гость.

В волосах пряди инея, в прищуре серебро, на устах усмешка. Склонил голову, протянул венок.

– Утянул ко дну твоё тело, Мара, задушу и душу и очи тьмой затяну, дай только время, время да море, море да юдоль ты себе сама выбрала!

– Не выбирала юдоли! Не плыла к тебе!

– По лугу за мавками следом увязалась, утайкой наш брод выследила – станешь теперь моей гостьей. Молвила слово – готовься к сказке! А будет тебе здесь сказка, русалка…

– Русалочья юдоль, шелка да травы! – звенели речные девы.

Имарина оглянулась, рванулась назад, но только хвосты, хвосты да косы, косы да космы, да вновь хвосты и чешуя шипели, шелестели, хлестали в подводном мареве…

– Выбирай: уйдёшь в омут – оживёшь русалкой. Решишь человеком остаться – плыви, беги, сколько ноги вынесут. Да только не убежишь…

В жуткой улыбке скалился Речной Гость, хохотал, плакал русалочий хор.

Имарина оттолкнулась от ракушечного дна и вверх, вверх, вверх, вверх…

– Далеко не уплывёшь, русалкой на дне оживёшь, если очнёшься, если не вынырнешь, опаловоглазая, рыжекосая…

– Отпущу – да упущу? – рассмеялся, а в глазах, что вишнёвая яшма, брызнули мглой искры. – Нет, милая, оставаться тебе в новую луну на дне. Ни одна гостья моя на берег не поднялась, покуда двенадцать лун не утонули на плёсе с тех пор, как та русалкой очнулась.

– Целый год меня со дна не отпустишь?

– А может, и никогда не выпущу. На что на берегу новая мавка? И без тебя, Мара, там хороводы кружат. А ты плыви по реке, тебе ни топиться негде, ни торопиться некуда…

Смех Гостя зазвенел речной струёй, раскатился по дну, затих далёким шёпотом. А сам он растаял в серебре и зелени, не успела Мара ответить. Течение повлекло вниз, на дно, в мягкий да скользкий ковёр… Тело стало легче, вода потекла сквозь пальцы, сквозь мысли. Солнце, послав прощанье сквозь толщи вод, уступило место молодой луне. Застыл речной мир. Самые тихие мгновения перед первым бликом на лунной дорожке…

Минует минута, и взвихрится песок, подымется со дна ил, по воде разольются хохот и лунное сияние. Из-за каждого камня, из каждого грота выплывут разряженные русалки. Изнеженные тела, небьющиеся сердца, не спрячешь неспящих глаз, не скроешь от них лица…

Вскипит ледяная волна, и вырвутся они на свет, к берегу. Каждое новолунье Речной Гость горькую краткую вольную дарует своим девам, и те устремляются к земле, к живым, по траве блуждающим.

С тех пор как Имарина опустилась на дно русалкой, трижды звенели рассветные птицы, и под воду сочился, мешаясь с утренним золотым солнцем, их клик.

– Слишком ты юна, слишком холодна, чтобы на берег ступать, – качал головой Речной Гость на просьбу отпустить с сёстрами. – Двенадцать лун утонут, тогда и решу, какое платье тебе скроить. А пока отпущу – да упущу? Не бывать этому, милая.

Голос Гостя, как всегда, по воде глухим серебряным звоном стелется: решу, какое платье тебе скроить… решу… не выпущу…

Платья русалкам выходили разные: кому мавкой выпадало нарядиться, кому – берегиней, кому – наядой, кому – невесомым Эхом. Девы-Эха бликами поднимались со дна, скользили на берег, уходили вверх по тёплой ночной траве, нетронутой росой. Примерила платье Эхо – значит, отпускает тебя Речной Гость. Не нужна ты ему больше…

Под зелёным кружевом вод время плывёт вязко, мысли – тихо, гладкие, тёмные, мокрой галькой из ладоней выскальзывают. Минута на исходе, а кажется, что годы минули. Последние мгновения тишины соскальзывают, словно бусины с нити…

Вспыхнуло, обожгло! Мелькнул алый узор, игла пальцы уколола – и снова тихо, зелень да синь. Что это?

Имарина вздрогнула, прильнув ко дну, а над водой запылали костры, и с ликующей песней устремились наверх русалки. Рассыпались серебряные пряди, зеленоватые ладони заскользили по тёмным сливовым волнам, заискрилась в хвостах перламутровая чешуя, и отвесная речная тропа потемнела от русалочьих тел.

Искры бронзы, золота и опала, вихри кос, кружева и влажные травы разлетелись вокруг Имарины громкой россыпью, мелькнули, исчезли, закружились у поверхности пёстрым венком.

Но не одна она осталась на дне в своё первое речное новолунье.

Последними улетали Эха.

Улёгся хоровод наверху, разошлись по берегу мавками да наядами русалки – только тогда показалась из грота дева в сером платье. Никогда не было такого, чтобы сразу двум русалкам шил Гость серые наряды, и в этот раз только одна Эхо поднималась, уходила на ночной берег, чтобы не возвратиться больше в зелень и серебро. Напоследок протянула руку, глянула яшмовыми глазами:

– Подойди.

Мара зачарованно подчинилась.

– Ни одна русалка по своей воле к Речному Гостю не пришла, не ты одна пленённая да усталая. Не тоскуй понапрасну. Пережди двенадцать лун тише ночной воды, ниже речной травы. Сошьёт тебе Гость серое платье, и уйдёшь, уплывёшь из этих рек…

– Неужели иначе не выбраться? На что мне уходить холодной, выстывшей, тьмой затопленной?

Эхо усмехнулась, но смех этот только вода услышала, вода да Речной Гость.

– Какая нетерпеливая… Как за мавками глядеть на лугу, так смелости хватило, а как Реку пережидать двенадцать лун, тут и храбрости конец? Жди своего часа, русалка, жди. Может, и раньше Речной Гость отправит тебя на берег, может, и раньше захочет душу твою разглядеть. А ты будь готова уйти в любой момент. Хоть прямо сейчас! Нечего терять тем, кто никогда не ждал…

Эхо улыбнулась, раскачиваясь, оттолкнулась от ракушечной мозаики и полетела вверх. Жемчужным облаком вилось вокруг неё платье, зеленью отливала кожа, острее стеклянных кораллов жёг взгляд.

– Будь готова…

– Я готова, – прошептала Мара и бросилась следом. Вцепилась в серое платье, в серебряные волны, в отцветшие волосы и закричала на всю реку: – Отдай! Отдай платье! Я Эхом уплыву отсюда, а ты оставайся!

Исступленно рвалась Имарина, тянулась за Эхом, а Эхо взлетала, как только они умеют, и уже светлела вода, перламутром сменилась закипь, потеплели струи, и до новорождённой луны рукой подать…

Серые кружева спутали руки, травы оплели мысли, и снова речной дурман подёрнул всё вокруг, точно как три ночи назад, когда под сказки Речного Гостя погружалась она в ил, увязала в песке, тонула в водах и водорослях.

Раковины шумели морскими песнями, когда Мара очутилась на дне, и умолкли, лишь когда к ней вернулась память.

Над головой чернели своды воды, пустые, холодные, всё ещё безмолвные. Эхо уплыла, а русалок до солнца река не примет… Густая тьма разливалась вокруг, и только перед самым лицом Мариным теплился золотой огонь.

– Беспокойною русалкой станешь, много чаш тишины осушишь, – молвил Речной Гость, заслоняя ладонью огонёк. – Не нравится тебе у меня?

Имарина поглядела на свои ладони: изрезаны ракушками, обвиты стеблями. Тихая вода вымывает кровь, струи стелются, распускаются алыми цветами. Слабее и слабее алый, словно кровь с водой мешается.

– Скоро совсем обратится зеленью, – кивнул Речной Гость. – Русалочьи цвета – холодные, русалочьи цветы – закатные.

– А огонь как же? – указывая на золото за ладонью Гостя, тихо спросила Имарина.

– Так это твой огонь, первый лист с твоего дерева. У людей на сердце деревья шумят – у кого чёрное, у кого молодое, у кого осеннее. На берегу, на родине моей, среди гроз да гор деревья эти шарами синими величают. А у русалок ни сердце, ни шар не бьются, дерево не шепчет – листья опали в озеро.

Он провёл рукой, и тёмное озерцо легло перед ним – не шире луны в плёсе. Дрогнула ладонь – золотой огонёк скользнул на чёрную гладь. Покачался раздумчиво, медленно погрузился в глубину.

– Первый лист твоего дерева, – повторил Гость. – Много их на твоей рябиновой иве, но как последний в озеро упадёт, так и станешь настоящей гостьей моей.

Имарина хотела было спросить, что за рябиновую иву на её сердце он разглядел, но умолкла: ещё один золотой огонь опустился в озеро.

– Тёплая была бы у тебя осень, широкая да полная сил. Но вместо осени будет тебе бесконечная вода, и листья твои погаснут…

Заворожённо глядела Мара, как и впрямь, один за другим, слетают на поверхность чёрного озерца, утопают и гаснут в пучине тёплые листья.

Она протянула руки. Чёрное озеро обожгло.

– Осторожнее, милая моя гостья. Дерево твоё ещё не мертво, сердце ещё горячо. Не минуты, не дни нужны, чтобы его охладить…

Позабыв жар, Имарина тронула золотой лист. От касания по хрупким жилкам побежала изморозь.

«Изморозь в озере… Возможно ли?..»

Лист, светлея, ушёл в глубину. Провела рукой над озёрной гладью – все листья побелели. Запустила обе руки в озерцо, в горячую воду, к ледяным листьям. Застучало, забилось не то в висках, не то в груди…

– Слышишь, как сердце звенит? Сердце твоё – листья в озере. Покуда все не погаснут, ты к нему привязана! Не уплыть, не взлететь, не убежать, век вековать будешь с нами, милая…

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко