Мне стукнуло тогда почти четыре. Мы жили в скромной маленькой квартире с ковром на стенке, люстрой и трюмо. Ещё не говорили: "Юр, прости нас". И вечерами слушали пластинки на магнитоле, вечной как ремонт.
Хранила мама выкройки на кальке. Чтобы игла не прыгала — мы клали кирпичик стёрки на спину игле. Дорожки звуковые прямо к солнцу. Безумно папе нравился Высоцкий, а мне варенье, ряженка и хлеб.
На лоджии всегда валялись шины. Хрипящий голос пел нам про вершины, которые зачем-то надо брать. Смеялся папа: "Понимаешь, Ромка?" Мне представлялось — великан огромный, которому рогатый черт не брат,
берет с верхушки самый белый камень ужасно великанскими руками, Скользит, не останавливаясь, вдаль. И сразу вмиг становится счастливым. И видит в камне облако и ливень, и снег, и города, и вертикаль.
Когда я вырос — желторотый чибис, то много разных гор со мной случилось: Тибет, Кавказ, Урал и Жигули. Со мной случились тысячи названий. Купались в море звезды, словно в ванне. Костёр на берегу. И ветра всхлип
студил мне кожу, охлаждал мне тело. Теперь таскаю камень, самый белый, в кармане джинсов или в рюкзаке. И если смерть — проворная синица, за камешек мне многое простится. Не знаю, где, пока не знаю, кем.
Но точно знаю, что хранит булыжник: драконье пламя, цвет весенней вишни, ирландский клевер, вересковый мёд, людей, косы песчаную полоску. Ребёнка, уцелевшего во взрослом. И этого никто не отберёт.
Резная Свирель (с)
Sospiri, Opus 70 · Paul Goodwin · Osian ELLIS · English Chamber Orchestra
...и кажется, всё: по нулям — кислород и бензин, и с кем-то она... И всё-таки знай: ты не один!..
/Юрий Шевчук/
Душа, пойманная в рамки мозга, остаётся душой, но мозг лишает её свободы. А куда денешься?! Вот и получается: сколько ни помни прошлые жизни, эта, нынешняя — всё равно всерьёз. И то, что в ней — тоже всерьёз и словно заново. Кризис среднего возраста... Кого-то к сорокету настигнет, кого-то, как меня — едва за тридцать. И сдаётся мне, дальше, из жизни в жизнь, будет только хуже. И раньше. Новизны впечатлений будет хватать на всё более и более краткий срок, а там — глобальная усталость и неприятие суеты. Слишком мелко и никчёмно то, что подавляющее большинство народу считает достойным содержанием жизни: успех, деньги, тщеславие. Суета сует. Помнится, в детстве, увидев это выражение напечатанным и не зная смысла, я прочёл его как «суета суёт». Что суёт? Да щупальца свои мерзкие в душу. Ну или хотя бы в мозг. Русская интеллигенция всегда болела судьбами мира. Всегда пила и пела больные тоскливые песни. Как не пить, когда тоска такая вселенская?.. Высоцкий, Есенин, Веничка Ерофеев, Башлачёв, многие и многие ещё —да из того же русского рока... Шевчук: «Я татарин на лицо да с фамилией хохляцкой — отчего ж тоске кабацкой угодил под колесо?» Но пишущий изредка романы, чаще — песни и программы — я? Что за право у меня причислять себя к русской интеллигенции? То ли важно, что умственным трудом занят? Или всё же есть право причислять? Ведь что-то делаем для тех, кто считает, что делаем мы — нужное!.. Но вот ситуация в мире всё хуже и хуже — а я не верю, что могу её переломить (но хоть что-то сделать, чтобы переломить — могу?!), а пьяным в отчаянии не валяюсь... Привык?.. Смирился?.. Эта привычка и это смирение — они и есть усталость... Опустошение... А ведь я тоже (только зачем?..) вслед за Веничкой мог бы жаловаться высшим силам добра: «Плохо мне, ангелы». Плохо, да... Только вот — бодрюсь... Да и бочку свою я давно выпил — до двадцати. Давно уже не привлекает состояние, в котором не отключка главное, а беспомощность. Не хочу беспомощности!.. Боюсь... Но «в таком аксепте» — отдыха тоже нет. Даже жалкой пародии на забвение. От всеобщего равнодушия — что?! Бесишься? Или сам равнодушным делаешься? Не раз видел в последнее время: бродит по Владу Курносая. Большая. С косой. Оброк с людей собирает. Жизнями. А те, кто не верит в необычность мира, её просто не замечают. Мне больше всех надо? Не знаю ответа... Знаю другое: от себя не сбежишь. А хочется. Малодушные мысли: если ничего не могу изменить, зачем тогда болеть этим?! Куда-то сбежать не получится, но можно длить процесс бегства. Дорогу. Пока едешь, пока не приехал туда, где всё то же самое, а главное — тот же самый ты — есть иллюзия «свободы и покоя». Ноги сами принесли на вокзал. На одном из путей стояла электричка. Ноги знают, куда мне надо. К вагону, на котором написано «Владивосток — Петушки». Вот и правильно. не из Влада сбежать — Петушки посетить. В Петушках Кремль. Московский. А в электричке — черти. И ангелы. Может, напьёмся с ними всё-таки. Буду плакать пьяными слезами и плакаться им в жилетку: мир несправедлив, не вот лично ко мне, а вообще, а я ничего не могу сделать с этим — и как любой достойный (а я — достойный??) русский интеллигент наматываю сопли на кулак. Я вошёл в вагон. Он был девственно пуст. Ни пассажиров, ни проводника какого завалящего даже. Лишь карман оттопыривает литровая бутылка водки. «Чуркин мыс». Не для нищих, прямо скажем, интеллигентов. Да уж, попал ты, Максим Чарльз Вадим... Кто хорошо зарабатывает, тому ангелы «Слезу комсомолки» не нальют. Я нашёл в другом кармане гранёный стакан, налил полный, выпил. Бутылка оставалась полной. Казалось, ангелы и черти рядом, но... что-то я не так делал — и не нравился им. Не хотели они со мной общаться. Ну и ладно... В бездонной бутылке хватит водки, чтобы напиться до смерти. Зачем нужна моя никчёмная жизнь? мои никчёмные программы? вообще хоть чья-то жизнь? зачем? во славу антропного принципа?! А идёте вы!! Электричка шла через Москву, потом через космическую пустоту, потом через какой-то маленький городок, кажется, Искитим, потом оказалась у нас на Втораке — виден был автовокзал, но не нынешний, а тот, что был до него. Я пил и пьянел, но маячок сознания не гас, а о второй попытке суицидальной думать не хотелось. Мерзко это. И мелко. Просто пил в надежде поговорить с чертями и ангелами, а они не появлялись. Не хотели. Брезговали. И наконец — спустя уложившуюся в пару часов (или пару наносекунд?..) вечность — я оказался в Петушках. Я спрыгнул со ступеньки на перрон и пошёл к эстакаде. Поднялся на мост. И увидел оба наших вокзала: морской и железнодорожный. Уходящую вверх на сопку Первую Морскую. Памятник Ленину на вокзальной площади. Странным образом Петушки (но линейной логики никто не обещал же?) приехали во Влад. Только вот... Ни чертей не встретил, ни ангелов. Тогда какого чёрта всё?! Так и остался один?! Но они уже бежали ко мне: Харон и Лекс, папа и Надька, и Оля, Пьеро и Вадим с Алисой — это ж Вадим Игоревич спас меня в тот раз... И снова они были со мной. Они ничего не говорили вслух — но их мысли были просты, прозрачны — и ясны мне до самого донышка. Любая жизнь уникальна и важна, — даже как-то сердито — от моей непонятливости — думали они, — а друг — раз уж он друг! — важен всегда в первую очередь, каким бы дураком ни оказался. И отпустило. Потому что пространство играло на трубе «Шофёрскую» Шевчука — и труба эта прямо почти что словами выговаривала: «Ты не один!» И ведь правда: не со мной бы им возиться, а с миром — с ним всё гораздо хуже, чем лично со мною. Вот и надо вставать и присоединяться к ним в этом деле. Что, правда, за эпидемия такая?! То Мордер, а тут ещё я рассуропился... Но я справлюсь!.. Мы — справимся! Стыдно не справиться, когда пространство поёт: «Ты не один!»
Чёрт захотел стать хорошим. Стряхнул с клеёнки списки тиранов, горящие хлопья серы. Воображает себе:
— заведу котёнка и назову его маленьким Люцифером. Буду котёнка кормить молоком и рыбой и вечера коротать, вышивая гладью. Я, между прочим, горбачусь тут за "спасибо", мне, между прочим, вообще ничего не платят. Я, между прочим, работаю днём и ночью, и сверхурочно, и в праздники, и на Пасху. Только ругают, а мне ведь обидно очень, старый заслуженный чёрт, ветеран запаса. И в профсоюз обращался — профком не внемлет, глупо смеются над демоном, просят денег.
Думает нечисть: наверно, пойду на землю. Вон, у дороги часовенка, загляденье.
Чёрт разбивает туман, как огромный камень. В небе вокруг самолётики, дроны, птицы. Парашютисты не машут ему руками, но зарекаются прыгать и материться, больше не есть шашлыки, заплатить проценты.
Цель приземления — точка на ветхой кровле. Чёртик пикирует прямо на крышу, в центр. Мирно пасутся на летнем лугу коровы.
Бабка Лукерья вздыхает — уже двенадцать. Сын позвонил, что приехать, увы, не сможет. Занят, потом постарается постараться. В красном углу под иконой стоит гармошка. Дедова. Дед помогал по хозяйству. Помер. Надо бы, кстати, оградку ему покрасить. Внучек на фотке, красивый, верхом на пони. Быстро растёт, уже учится в первом классе, замордовали,, сплошные пятёрки в ранце. Умный, но худенький, бледный, поди, болеет. Бабка решает немножечко прогуляться, хватит, волков отбоялись, мы сами злее.
Бабка Лукерья идёт и сдувает чёлку. Душно сегодня, зачем нацепила кофту? Бабка Лукерья идёт и встречает чёрта, это исчадие ада грызет морковку. Да, корнеплод, безусловно, полезный овощ, даже не чья-то нога или, скажем, сердце. Вроде обед — ни развратного, ни плохого. Бабка Лукерья грохочет: почто расселся, лапы почто раскорячились кренделями, наглый как здрасьте, сидит, свои зубы точит. Слышишь, давай убирайся, я здесь гуляю. Ролевики собираются чуть восточней.
Чёрт возвращается тем же косым маршрутом, прячет котёнка за пазуху и рыдает. Мимо летят квадрокоптеры и салюты, астры китайских фонариков и радары. Дьявол ему говорит: ну колись, что видел. Чёрт отвечает, стряхнув с поясницы перья:
— я бы совсем не советовал, повелитель. Там ничего интересного. И Лукерья.
Я видела, как зреет пустота. Мой посох, мой малютка-горностай — свидетели особого момента. И мною сотворенные миры совсем не обязательно добры, но и не злы — волшебны, незаметны. На посохе качается луна, давая океанам имена, созвездия в одну сплетая сетку: Кассиопея, Геркулес, Пегас. И я живу привычно среди вас — сестра, коллега, мать, жена, соседка. Я продаю на рынке молоко. Но каждый посвященный в тайный код подходит молча к моему прилавку. Протягивает деньги и бидон. И просит рассказать, что было "до", что будет "после". После будет славно. Раскрутит тишину сорокопут. Проявится на небе вечный путь, и звездный зверь, удравший от охоты, испачкает усы в ночном меду. Утихнет ветер, и они придут. Как ни крути, они всегда приходят — смешные боги, древняя орда. Налётчики, не ведая стыда, захватывают стулья и кровати, валяются на мятых облаках, печенья клянча, сна и молока. А вдруг не хватит, ничего не хватит хаврошечкам и велесам моим. Пусть поедят, и мы поговорим, с чего всё началось, и кем мы были. С начала мира, чтоб кормить богов, я продаю на рынке молоко, пишу им сказки и чиню им крылья.
Моль пожилая с видом мрачным Жевала шарф неаппетитный - Он был колючий и невзрачный И, как назло, совсем не сытный.
Ей было горько и обидно – Муж не купил хозяйке шубу. И моль, в годах весьма солидных, Об жёсткий шарф ломала зубы.
Автор: Мелисса - "Про моль))" (Отрывок).
Нецензурная лексика (!)
Мы живём только один раз, и нам не дано знать, что было бы, если бы мы выбрали другую профессию, других друзей, другую жизнь. Возможно, люди выберутся когда-нибудь в какое-нибудь за пространство и увидят все варианты своей жизни, или же вычислят их по теории какого-нибудь Вильямсона-Петрова. Но пока мы не знаем, что открывает перед нами выбор. Мы можем лишь предполагать или искренне верить, что сделанный нами выбор – лучший. Хотя как это можно узнать, если в «Дано» меньше значений, чем неизвестных, а то, что считаешь константой или аксиомой, может ею не быть? Остается только верить в свой опыт решения задач. Но всегда ли он помогает? Я сказал бы, что Андрей Арсеньев выбрал не лучший путь. По-моему он ошибся. И уже если быть демиургом до конца, – это точно был не лучший путь. Впрочем, скажи я ему об этом, он бы не поверил. Не поверил бы, даже когда сознательно ломал себе жизнь. Уж больно он самоуверен, этот Андрей. Он де всегда знает, как надо поступать, а как не надо. Ну-ну… А, впрочем, вот и он вышагивает уверенной походкой и, наверное, считает, что все в этой жизни определяет он сам, его выбор. И мне забавно наблюдать, как этого уверенного в себе и своей дальнейшей жизни молодого человека тащит, словно на веревочке, судьба. А он идет за ней, и не подозревает об этом. Хотя, может если он не понимает, то чувствует это. Ведь не прошел же он мимо поднесенного судьбой шанса. Впрочем, вернемся к Андрею. Итак, Андрей Арсеньев гуляет. Где? Как где, по Невскому разумеется, через Аничков мост. Да вот же он, смотрите, смотрите, вот этот высокий темно русый симпатичный молодой человек. Вот он улыбнулся. Думаете вам? На вряд ли. Он, конечно, обаятелен и приветлив, но он ничего не делает просто так. Не в смысле, - всегда корыстен, а просто в нем почти не бывает того состояния, что зовется порывом души. И хотя Андрей несомненно умный и образованный молодой человек, что подтверждает и его статус студента дневного отделения исторического факультета СПбГУ, но понять всю прелесть этого состояния не может. Он слишком серьезно подходит ко всему. Тем более к собственному будущему. Он уже его распланировал (нет, он решительно не понимает, как это жить без распланированного будущего) − метит в аспирантуру, а далее на карьеру преподавателя. Но все это он делает логически − оценивает и принимает решение − дружить, учиться, гулять или что-то ещё. Итак, судьба уже вела ничего не подозревающего Арсеньева к важной встрече. Её марионетками были его двое друзей, которые забрали его гулять по летнему Питеру, а по дороге предложили захватить их общую знакомую, о которой Андрей слышал первый раз в жизни. Хотя Андрею и так было хорошо, а ещё один человек в кампании мог внести и скуку, не смотря на всё это, Андрей согласился. Видимо солнечная погода настолько подействовала на него, что он был способен вытерпеть скучного человека. Когда он увидел её, то сразу почувствовал, что рядом с ним женщина. Она была женщиной. Она двигалась как женщина, она говорила как женщина, она думала как женщина. Это импонировала Андрею. В современном мире, где правит унисекс, и ты иногда не знаешь какого пола перед тобой человек, где девушки не умеют ходить легкой походкой, где слабый пол курит и пьёт, тем ценнее такие женщины. Арсеньев любовался ею. Мужской взгляд наконец-то отдыхал. "Женщина" он смаковал это слово, когда глядел на неё. Она ему понравилась. И в течении последующих нескольких дней он отмечал про себя, что она нравиться ему больше и больше. Впрочем и она заинтересовалась Андреем. Они двигались навстречу друг другу, и такое движение было естественным для обоих. Им стало чем-то естественным, как, например, пища, сон, воздух и ходьба, встречаться и гулять вместе. Их желание быть вместе ещё не оформилось в какие-то конкретные желания: целоваться, разговаривать, гулять. Они просто встречались. И если бы Арсеньева спросили в тот момент: "Зачем ты встречаешься с ней?", он бы удивленно пожал плечами и ответил бы обще: "Интересно". Он не знал "Зачем?", но он знал, что встречаться с ней - здорово. Мир развернулся под градусом. Обычное стало интимным. Андрей уже не раз читал наизусть кому-либо свое любимое стихотворение, но теперь, гуляя с ней по Александровскому садику, он стеснялся, - впервые он делился этим стихотворением как чем-то сокровенным, интимным. Читая шекспировский сонет, он был беззащитен, - она чувствовала его душу. С каждой строчкой он становился все беззащитнее и беззащитнее, - она погружалась в его интимный, личный, душевный мир все глубже и глубже. Разговоры перестали быть разговорами, а стали беседами душ и взаимными открытиями. Если раньше разговор был для Андрея чем-то интересным, тренирующим мышление, то теперь за каждым словом чувствовалась душа человека. Ценным стало каждое слово. Они проникали друг в друга. Первый поцелуй был естественным продолжением слияния двух миров............................................................................................................... Ковер любви черновой вариант (Отрывок) Автор: Лапа Тигра
Мне приснился ласковый мужик — Невысокий, а глаза, как блюдца. И за ночь он так ко мне привык, Что я утром не могла проснуться. Он всю ночь меня не отпускал. Обнимал до пупрышек на коже. Ну никто меня так не ласкал Ни до мужика, ни после тоже. Такой был ласковый мужик, Мне с ним всю ночь так сладко было. Исчез он так же, как возник, И, как зовут, спросить забыла. Я ему шептала: — Уходи, А сама боялась, что заплачу. И остался на моей груди Отпечаток губ его горячих. Это сон был, только и всего, Но с тех пор я в нём души не чаю. Вдруг во сне вы встретите его, Передайте — я о нём скучаю…
Автор: Лариса Рубальская Мне приснился ласковый мужик
«В омут с головой» – вот что случилось с нами в тот июльский вечер. Мне захотелось ощутить, какой бывает страсть, и насколько она может быть безумна. Меня ничуть не испугал его напор, настойчивость и сила, нет. Был страх того, что этот вечер вскоре подойдёт к концу, останется лишь сладким воспоминанием о нашей внезапной и странной встрече. В тот момент всё вокруг потеряло значимость и смысл, оказавшись где-то там, на заднем плане, за пределами реальности. Мы больше не пытались застенчиво отвести друг от друга взгляды, опасаясь услышать отказ. Существовала только наша случайная любовь, такая пылкая, непосредственная и чувственная! Теперь я не боюсь произносить столь громкие слова и никогда не поверю тому, кто скажет мне, что любовь приходит лишь со временем. Нет, времени она не подвластна. Она способна вспыхнуть, загореться лишь тогда, когда между двумя сердцами возникнет невидимое притяжение, которое в дальнейшем будет страстно разгораться. Возможно, кто-нибудь решит, что я преувеличиваю силу наших чувств, приняв их за простое увлечение, которое тогда меня по-настоящему спасло. Нет, это не так – то, что я чувствовала тогда, отражается отголоском в моей душе и сегодня, спустя 7 лет. В тот вечер между нами зародилась неощутимая связь, внезапный импульс, который проник в глубины наших душ, навсегда затуманив сознание. И только время, столь безжалостно текущее, не позволяло окончательно укрыться от реальности…
В ту тёплую южную ночь я утонула в потоке случайной любви и непреодолимой страсти, которая стремительно несла меня по своему течению. Наша случайная любовь вернула меня к жизни. Разве могла я о таком мечтать? Разве могла предположить, что эта летняя поездка станет моим самым дорогим воспоминанием? Нет, не могла. Возможно, в глубине души я свято верила, что кто-то сможет спасти моё израненное сердце от страданий. Однако, я не думала, что это может произойти всего лишь за один день! И как такое может быть?! Я до сих пор не понимаю… Знаю только одно – это была любовь, страстная, но мимолётная любовь, связавшая в ту ночь двух одиноких людей. Она мелькнула, как мгновенье, оставшись где-то там, за алым горизонтом моря.
Кто вы? - Русские мы! Сколько вас? - Тьма и тьмы! Все народы Руси, племена
Со всех мест и границ, Сёл, аулов, станиц Собрались под родные знамена.
Вы куда? – Мы туда! Нас Россия зовёт, Нас зовёт её прежняя слава! Нас зовёт дух отцов, Память старых бойцов, Дух Москвы и твердыня Полтавы.
Кто наш враг? – Всякий тот, Кто нам цепи куёт, Посягает на наши святыни. Все пойдём, как один, Победим иль умрём, Как всегда это было доныне.
Слова С. Войно-Панченко - Маршируют полки (Отрывок)
Вокруг больницы – кирпичный забор. Ворота открыты. Потому что – воскресенье. Внутри дорожки посыпаны песком, здесь легче шагать. Идти минут пять. Хочется дольше. Корпус из старого чёрного кирпича. Дверь закрыта, пришёл рано, через десять минут откроют. Под козырьком несколько человек, пожилые женщины. У них сумки с продуктами. У меня тоже сумка с продуктами. Их сумки больше. Тихий разговор. Тихий неторопливый разговор – они давно знают друг друга. Ходят сюда и знают друг друга. Я стою в стороне и смотрю на огромные сосульки, свисающие с карниза. Они величиной с человека. Могут упасть, но мне не страшно – я думаю о другом. Мне уже всё равно – хочу или не хочу. Чувств нет. Через два часа всё закончится – тогда они появятся. Сейчас нет. За дверью грохот, щёлкает замок. В проёме – медсестра с очень злым лицом. Впускают частями, я не попадаю сразу. Стою на снегу и мне всё равно – время пошло. Уже пошло. Подходит моя очередь. Меня пропускают в одну дверь, потом её закрывают и открывают следующую. У всех здесь вагонный ключ. Подходит ко всем дверям. Двери закрыты. Открыта только одна. Внутри тепло и пахнет невкусной едой. Санитарка принимает передачи. Я говорю свою фамилию. Голос срывается - это первые слова как проснулся. Я не хочу произносить свою фамилию. Я не люблю свою фамилию. Она некрасивая. Санитарка перебирает то, что я принёс. Всё надписано той же фамилией. Она некрасивая. Меня отводят в столовую. Я сажусь за пустой стол. Он плохо вытерт, он жирный. Медсестра приводит маму. Мне страшно. Очень страшно. Мне хочется, чтобы мама меня не узнала. Тогда можно сразу домой. Остановить время. У мамы невидящий глаза и растрёпанные седые волосы. Она одета в коричневый казённый халат. Из под него торчит белая ночная рубашка с больничным штампом на подоле. Маму шатает. Руки висят вдоль тела. На ногах спущенные чулки. Мы сидим за столом. Стол между нами. Жирный не вытертый стол. Мама что-то говорит. Она всё время смотрит мимо меня. За мной никого нет. Мама туда смотрит. Всё время. Мама говорит как ей плохо. Плохо из-за меня. Я не хочу это слышать. Не хочу. Приходит санитарка. Кладёт на стол масло в обёрточной бумаге с моей фамилией. У меня всё холодеет внутри. Нельзя в обёрточной. Можно в заводской упаковке. В обёрточной – никак. Такие правила. Мама понимает, что я оставил её без масла. Она ругает меня. Потом встаёт из-за стола и начинает громко и протяжно кричать. И плакать. Её лицо краснеет. Её шатает, она хватается за стол и кричит. Это нормально. Она болеет. У неё подкашиваются ноги. У меня холодеет лицо. И руки. Я не могу пошевелиться. Мама вот-вот упадёт. Подбегают медсёстры. Мама кричит им, что я не забочусь о ней. Они уводят её. Мама спотыкается и повисает на них. Они уволакивают её. Подходит врач. Что-то объясняет мне. У неё доброе умное лицо и мне хочется её слушать. Всё будет хорошо. Надо полечить твою маму и всё будет хорошо. Мама поспит и ей станет лучше. Легче. А сейчас – иди домой. Можно идти домой. Можно? Можно. Домой. Я выхожу из ворот больницы. Руки свободны. В кармане – кусок масла. Нельзя в обёрточной бумаге. Нельзя. Я забыл правила. Нельзя. Можно купить хлеб. Пить дома чай. Мазать масло на кусок хлеба. Когда оттает. Сейчас оно как камень. Я хочу есть.
Недавно с софоры опала листва, а сколько уж голых дерев. Бессмысленно жалуется сверчок, ночами печально стрекочет. За домом моим на тропинке лесной осенний мох появился; На пыли, укрывшей столик для книг, следы от мышиных лапок.
Поэт: Чжан Лэй
Лампочки. Я всегда включаю их, как только стемнеет. Неважно, какая погода за окном, сезон года не имеет значения. Я просто включаю их уже много лет. Да, мне безумно нравится находиться в красном полумраке. Я просто смотрю на них, в голове нет мыслей. Я просто смотрю. Это стало моим навязчивым действием. Да, навязчивым. Одно из действий, которые я постоянно совершаю, не помня уже, сколько лет подряд. Даже есть научное объяснение этому – обсессивно-компульсивное расстройство. И я знаю, лампочки – это моё спасение от тревожных мыслей. Их мерцание переносит меня в детство, когда не было ни страхов, ни тревог.
Иногда я хочу, чтобы всё было в этих огоньках. Всё, что меня окружает. Всё, что пугает меня. Знаю, я не приспособлена к этому миру, я слишком слаба. Я прячусь в своих стенах, запираюсь от своих страхов. Но они добираются до меня. Я закрываю глаза, отмахиваюсь от них. Но как я могу отогнать то, что идёт из меня? Они идут из меня. Я обманываюсь, пряча страхи. Пряча их вместе с собой. Мне страшно! Я боюсь, что меня не изменить. Всегда с недоверием и скептицизмом отношусь к случаям, где люди вдруг становятся сильными, берут всё в кулак и меняют свою жизнь. Странно это. По мне так, если ты тряпка, то останешься таковым навсегда. Не верю, что существуют такие перевоплощения. Не верю, что у меня так получится.
Я вновь включаю их, мои лампочки. Для меня больше нет ничего. Меня нет.
Как стерегущие львы вращают планеты, Нежданным гостям не давая войти? Их омывает дождём и солнечным светом, Владельцы им редко выносят воды.
Там у фасадов дворцов симметричные пары. Взгляд очей их суров, к ним идём на поклон. А у подножья колонн, городских тротуаров, Мы увидим с тобой обездоленных львов.
И века им стоять спиною к творениям, Барельефы которых им никак не видать, И нежданным гостям так царапает нервы Грозно-дикая царская, львиная пасть.
А стерегущие львы играются сферами, Нежеланным гостям не давая покой. Их омывает дождём и нашими верами, Чтобы враг не пришёл на город святой.
КАК СТЕРЕГУЩИЕ ЛЬВЫ ВРАЩАЮТ ПЛАНЕТЫ (ИЗБРАННОЕ) Автор: Смирнов Александр
