Мир-асимметрия

Мир-асимметрия кажется симметричным, если смотреть на него сквозь куриный бог.
То, что ты любишь, становится безразличным и рассыпается в желтый сухой песок, этот песок не касалась морская пена, утренний ветер и тонкая сеть следов.
Я закрываю глаза. Надо мною стены пеплом ложатся в объятия облаков.
В уши вливается сотня безумных звуков, чаячий крик, шепот ветра и шепот твой. В мире-симметрии хуже не сыщешь муки, чем оставаться с тобой, но и не с тобой: где-то в краю у души, как в краю вселенной, там, где хранятся те мысли, что не важны.
Если ты рядом – какие тогда сомненья?
Если закрою глаза – исчезаешь ты.
Вечно дышала наощупь, сейчас – все то же. Знаешь, так проще, не думать, не знать. Легко.
Асимметричная рыба растет под кожей, жабрами тянет туманы из облаков. Рыба растет, ей во мне не хватает места. Рыба хвостом вытесняет меня вовне.
Рыба, как память, ее не задобришь лестью.
Снять бы вселенную, где-то в чужой душе, выпустить корни поглубже в чужие звезды и обрасти чешуей и хвостом комет. В мире-симметрии нет толкованья "поздно".
Я открываю глаза. По ресницам свет лупит наотмашь, со всей неземною силой, смотрит с прищуром сквозь дырку "куриный бог".
Я талисман засыпаю песком и илом.
Тело тяжелое, словно ни рук, ни ног.
Асимметричная рыба глядит сквозь кожу, дернет хвостом, растворяется в глубине. Я становлюсь не-собой и собою тоже. Цельной, почти неделимой, почти в себе.
И не нужны никакие чужие души.
Больше не надо наощупь дышать впотьмах.
Просто ложись возле моря и слушай, слушай:
Мир-асимметрия греется на руках.

Елена Шилина (с)

Ольга Арефьева и Ковчег "Асимметрия"

И декабрь трещит

/Ольга Арефьева и Ковчег - "Асимметрия"/

***
И декабрь трещит.
На равнине щеки костёр.
Год ореховым карликом съёжился, постарел.
И приносят подарки двенадцать моих сестёр для рождественских духов, языческих матерей.

Три сестры говорят: "Вот метель тебе, тьма и лёд, коченелое серое солнце, речная стынь, вот тебе поднебесной тоски на сто лет вперёд, а захочешь согреться — возьми и сожги мосты. Вот тебе зазеркальную тень и зеркальный пруд, вот багровые красные шторы — мясной рулет".
Три сестры мои грустные, строгие — я беру.
Я беру можжевельные ягоды, птичий след, мандариновый запах, "Кошмар перед Рождеством", музыкальную души шкатулок и имена, даже свитер с растянутым горлом.
И ничего.
Перемелется всё, перемается, и весна.

И уже на пороге дурачится юный Март, и идут за ним сестры — подолы у них в воде.
"Вот тебе, — говорят, - лупоглазая, шах и мат. Вот тебе голова твоя глупая без идей. Мокрый нос и орущие птицы по выходным. Грязь дорог и ветрище —стегающий спину прут, непонятное пойло сомнения и вины.
Три сестры мои бледные, ломкие — я беру.
Я беру прилетевших стрижей, и счастливый факт — обещали плюс десять, а значит, жара-жара. И кораблики в луже, и первый сухой асфальт. И бродячих котов (одноглазый — почти пират). Я беру даже джинсы с претензией на "малы", огнелапого зверя-кицуне, живую ртуть. И смешинки на сдачу, и радость из-под полы.
Значит, пофиг — танцуем, до лета совсем чуть-чуть.

Были летние сестры — занозы и сушь во рту,
да тяжёлый рюкзак, и носи его — не снимай, убегающий поезд, сорвавшийся к морю тур, и какие-то глупые споры (ну как так, ма?!).
Я взяла у них лес и палатку, вино и чай, и широкую близкую речку с песчаным дном.
И хотелось купаться, клубники и одичать, и сидеть как индус и качаться как метроном.

За осенними сёстрами тихо пришли дожди, депрессняк и хандра на болезных кривых ногах. Город встал во весь рост как рассерженный паладин и кидался в них листьями (это уж чем богат). Мне достались стекляшки из глаз небокрылых зорь, колокольчики утренних снов, шутовской колпак, на макушке — воронье гнездо, на руке — узор. И цыплят посчитала, и хтоней, и пан пропал.

Замыкается круг независимо от меня.
Застучит по дворам дедморозовый посошок.
Ничего не прошу, ничего не хочу менять.
Все бы живы-здоровы, и ладно, и хорошо.
И декабрь горит, он гирляндочный Герострат. Конец года всегда неожиданный, будто сель. Но я рада ему.
Я — тринадцатая сестра, лязг тринадцатой спицы в сансаровом колесе.

Резная Свирель (с)

Ольга Арефьева и Ковчег "Асимметрия"

Выбирай

Выбирай, не раздумывай:
елка или сосна, шоколад или яблоко, дама или валет.
Ты не веришь, я знаю, но тайные ордена, ходят-ищут себе неофитов по всей земле —
собирателей сказок, мечтателей и шутов,
по заснеженным зимним дворам, на изнанке шва.
А за мной придут позже —
ведь я ещё не готов,
я пока ещё слишком реален для волшебства.
Каждый новый адепт —
он немного чудаковат,
он немного рассеян, растерян и не в себе.
Но такие порой и сияют, как сотни ватт.
Выбирай:
шоколад, мандаринку или щербет.
И тогда я начну:
далеко и уже давно по дороге спешил человек-разноцветный шарф.
По утрам он считал голубей, перед сном — слонов.
Шарф цеплялся за ветки и сильно ему мешал,
Город в честь наступления стужи менял наряд.
Снег летел, забивался за ворот, и рос сугроб.
Человек искал сказку для тёмного декабря, чтоб она была доброй,
и самой хорошей чтоб.
Мир совал ему в руки квитанции, каталог. "Поспешите, купите,
здесь лучшее, здесь цена".
Человеку хотелось внутри обрести тепло — и он шёл, вспоминая все сказки, какие знал. Деревянные сказки — смешной буратиний нос, большеротый Щелкунчик, мальчишеский вострый меч.
Человеку кричали: "Бери, что тебе дано.
Забывай навсегда птичьи крылья и птичью речь".
Может, мягкую сказку придумать —
перо и пух, одеяльную, чтобы укутаться с головой?
У виска покрутила толпа: "Ты совсем лопух? Впрочем, делай, что хочешь, но нас, извини, уволь".
Черно-белое в окнах кино, черно-белый мим. Выбирай:
шелестящий конёк или сталь ножа.
И стеклянные сказки разбились о твёрдый мир,
и железные сказки зубастая съела ржа.
Эту жалко мне стало откладывать на потом —я умею откладывать только визит к врачу.
На закате пришел человек в разноцветный дом,
сел на кухне, налил себе чаю, зажёг свечу.
И свеча была яркой и трепетной как маяк,
как весенний салют, как подарки на Рождество.
И тогда он подумал: "Так вот же она — моя
настоящая сказка — фитиль, стеарин и воск.
Моя сказка свечная и вечная, свет и тень.
Видишь, зайка от волка бежит по стене в кусты".
Человек, не бросай нас, пожалуйста, в темноте.
Мы боимся её, хотя мы ещё те кроты.
Мир рождался беспомощный, сморщенный и нагой.
Не заплакал бы мир — так бы шёл человек и шёл.
Пока есть человек, что способен зажечь огонь
— будем мы,
будут сказки,
и всё будет хорошо.

Резная Свирель (с)

Письмо · Сплин

Где-то в галактиках

Мир засыпает под летние очень поздно.
Люди-фонарщики с неба хватают звезды,
прячут по банкам, чтоб ночью в домах светло.
И в этих банках рождается сто вселенных,
и облаками касаются тонких стенок.
Где-то в галактиках бродим и мы с тобой.

Белый песок колет пальцы, и ноет кожа.
Черные тени ложатся у ног, и может
запах пустыни нам снится двоим во сне
так же, как снится и гаснущий шум моторов.
Лето закончится, только бы пусть не скоро.
Дыры галактик закрутятся в глубине
тонкой вольфрамовой нитью, спираль к спирали,
и млечный путь разольет молоко по шпалам.

Просто держи мою руку, не бойся, ну.

Если держать – не страшны никакие монстры,
ни подкроватный, ни тот, что придуман взрослым.
Если ты хочешь, все сбудется наяву:
и баобабы, и роза в стеклянной банке,
шепот по-звездному тихий: "мерси" и "данке".
Кольца пустыни свернулись хвостом змеи.

Наша вселенная схлопнется на рассвете.
Мы прирученные, мы за нее в ответе,
если погаснут последние фонари,
если фонарщики выпустят звезды в космос.
Просто держи мою руку и слушай голос.
Мы не исчезнем, пока млечный путь разлит.
Выключат свет – мы привыкли к молчанью света,
выключат нас – нам останутся в память эхо,
розовый сад и трехзначный метеорит.

Мир просыпается в летние очень рано,
смотрит на небо и хлопает по карманам,
люди-фонарщики тушат по банкам свет
и репетируют день светового года.
Солнечным зайцем день тянется по дорогам.
Ты никогда не боялся их. Правда, нет?

Просто представь: дым пустыни и ночь в пустыне,
цепи следов протянулись вдоль звездных линий,
возле колодца свернулась клубком змея.
Эта змея – отраженье меня в спирали.
Выживем, лис, потому что нас не пускает
в памяти мальчик, не выросший в короля.

Елена Шилина (с)

Азбука Морзе (Single Mix)