Не надо так уж волноваться за Грецию

я тебя собой
замаю…
замараюсь вязкой негой
- не замай!
и замерзаю
чу…
здесь что - то встало…
вехой
наших чувств
прикосновений
но… подснежник не раскрылся
разговений нежный гений
отвернулся и
накрылся…
одеялом
боже правый,
может левый
подо мною,
милый нежный?...
– Чтоб такую королеву
не измазать негой белой…

Зело поздно.
Дело к ночи.
Ни за что уже не купишь,
ни в одной из местных точек,
космос, сложенный…
как кукиш!

                                                 Космос, сложенный, как кукиш или Не замай!
                                                                  Автор: Бобо Сергей

— Кто этот ворюга? — бушевал Зевс. — Найду — убью!

Воспарив на вершину Олимпа, он приставил руку козырьком ко лбу и начал обводить взглядом Элладу и ближнее зарубежье.

Где - то на западе зоркий глаз верховного бога рассмотрел небольшой голубой огонёк. Зевс побагровел и изо всех сил стукнул кулаком по ближайшему валуну.

— Прометеенко, мерзавец! А ещё родственник… Ну я ему покажу! Я его до печёнок достану! У меня, понимаешь, контракт с Одином, а он — воровать! Гермес, быстро сюда! Пиши послание в Пантеон Ойкумены! И на всякий случай приготовь кандалы покрепче.

* * *
— Милости прушу, — Прометеенко повёл рукой в сторону накрытого стола и изобразил на лице самую радушную улыбку. — Це ж вы вид кого будете наблюдателем?
— От великого Одина, — грозно клекотнул Орёл. — Я его эмблема.
— Ты дывы — эмблема! А на вид — як живой… Печёночки хочте? Берить печёночку, смакота, из личных запасов, от себя отрываю! Та не стесняйтесь, повную тарелку накладывайте. Вот, так её, зубками… то есть клювиком, клювиком! У мене хазяйка — велыка мастериця насчёт печёнки: шо достать, шо отбить. Клименка, иды сюды, покажись гостю!

Дебелая хозяйка тут же появилась в дверях, опустила глаза и с готовностью покраснела. Орёл с интересом склонил голову и несколько раз моргнул.

— Вас Климена зовут?
— Та не, то я её по девичьей фамилии кличу, — ответил за жену хозяин. — Всё, иды, моя курипонька, сметанки нам прынесы, а мы пока побалакаем. Ну так шо вы сюды приехали наблюдать?
— Владыке Одину доложили, что огонь, предназначенный для скандинавских драконов, теряется по пути с Олимпа. Специалисты Пантеона провели исследования и сообщили в экспертном заключении, что на вашей территории было осуществлено несанкционирование подключение к божественному огнепроводу.
— Та вы шо? — картинно поразился хозяин. — Надо ж, яки умельци у меня тут живуть. А я й не знав.
— То есть вы хотите сказать, что лично непричастны к краже огня? — недоверчиво посмотрел на него Орёл. В ответ Прометеенко показал ему две раскрытые ладони:
— Ось, дывысь. Це руки, яки ничого не кралы. А це, — он приставил палец ко рту, — губы, яки николы не брехалы. Знать ничого не знаю про ваш греческий огонь.
— А как же вы тогда печёнку пожарили? — Орёл обвиняюще указал крылом на опустевшее блюдо. — На солнце, что ли? Не надо нам оливки на уши вешать! Я, между прочим, ещё и эмблема великого Зевса. На полставки.

Прометеенко не спеша вытер замасленные ладони о хитон, поднялся с места, выпрямился во весь рост, упёрся руками в бока и склонился к оробевшей птице:

— И шо ты мне сделаешь, эмблема? В наручники закуёшь? На Кавказ сошлёшь? Пхе! Ты дывы яка падлюка понаехала: як на халяву чужу смажену печёнку жрать, так аж клюв дрожить, а як людям чуть погреться — так «Не замай!»? Ото клюй себе помаленьку, пока дають, наблюдай мовчки и не гавкай. А то вам драконив скоро прыйдеться в Ливию як охлаждаючи кондыционеры отправлять.

          из книги Олега Пелипейченко в жанре юмористической фантастики, сказка по мотивам греческой мифологии - «В Греции всё есть»

Через травы по проложенным  тропинкам

Дурману девочка наелась,
Тошнит, головка разболелась,
Пылают щёчки, клонит в сон,
Но сердцу сладко, сладко, сладко:
Всё непонятно, всё загадка,
Какой - то звон со всех сторон:

Не видя, видит взор иное,
Чудесное и неземное,
Не слыша, ясно ловит слух
Восторг гармонии небесной —
И невесомой, бестелесной
Её довёл домой пастух.

Наутро гробик сколотили.
Над ним попели, покадили,
Мать порыдала... И отец
Прикрыл его тесовой крышкой
И на погост отнёс под мышкой...
Ужели сказочке конец?

                                                      Дурман («Дурману девочка наелась...»)
                                                                      Поэт: И. А. Бунин

Мельница - Вертись, вертись моё колесо...

Слепой шёл, по пояс утопая в жесткой траве. Кеды хлюпали. Где - то он успел набрать в них воды. Ступни липли к влажной резине, и он подумал, может, снять их вообще и дальше идти босиком? Но снимать не стал.

Трава была острой, в ней попадались колючки и мерзкие слизни, на которых если наступишь, то уж потом не отмоешься. Там было что-то, похожее на мокрую вату, и ещё что - то, напоминавшее комья спутанных волос, – и все это обитало в дурманной траве, ело её, ползало в ней, хмелело от её запаха, рождалось и умирало, превращаясь в грязь, и всё это была трава, если вдуматься, трава и ничего больше.

Слепой снял хрупкий домик улитки с высокого побега, хлестнувшего его по руке. Улитки липли к самым верхушкам трав и стучали друг о друга, как пустые орехи. Он положил домик в карман. Он знал, что, когда вернётся, в кармане будет пусто – так бывало всегда, – и всё же он всегда брал с собой что - нибудь просто по привычке.

Он запрокинул голову. Луна выбелила лицо. Лес был совсем близко.

Слепой ускорил шаги, хотя знал, что торопиться не стоит – нетерпеливых Лес не любил и мог отодвинуться.

Так бывало уже не раз: он искал его и не находил, ощущал рядом с собой и не мог войти в него. Лес был капризен и пуглив, к нему вело множество дорог, и все они были долгими.

Можно пройти по болоту, можно – по полю дурманной травы.

Однажды он попал в Лес с замусоренного пустыря, где валялись горы дырявых шин, груды железа и битой посуды, где земля терялась под окурками и осколками, где он порезал ладонь об острый угол чего - то железного и потерял любимый браслет - верёвку. В тот раз Лес схватил его сам, подцепил косматыми лапами - ветками и затянул в глубь себя, в душную чащу своего сырого нутра.

Лес был прекрасен. Он был таинственен и лохмат, он прятал глубокие норы и странных обитателей нор, он не знал солнца и не пропускал ветер, в нём водились собакоголовые и свистуны, росли гигантские грибы - черношляпники и цветы - кровососы.

Где - то – Слепой никогда не мог точно вспомнить, где именно, – было озеро, и была река, впадавшая в него. А может даже, рек было несколько. Путь к Лесу начинался с коридора, от дверей спален, за которыми сопели, храпели и шушукались, со стонущего, разбитого паркета, с возмущенных крыс, с писком разбегавшихся из - под ног.

Сейчас Слепой был готов войти в него. Дурманное поле кончилось. Он медлил, вдыхая запах мокрых листьев, когда услышал шаги. Лес мгновенно исчез. Вместе с запахами. Кто - то шуршал травой далеко впереди. Шаги приблизились, стала различима хромота идущего. От него пахло ацетоном и мятной жвачкой. Слепой улыбнулся и шагнул навстречу.

– Эй, кто здесь? – прошептал Стервятник, отшатываясь.

Чиркнула спичка.

– А - а, это ты…
– Ты спугнул мне Лес, Хромоногий, – Слепой шутил, но голос выдавал огорчение.
– О, приношу извинения, – Стервятник не на шутку расстроился. – Там за мной кто - то тащится. В тяжёлом весе. Может, лучше отойти с дороги?
– Отойдём.

Они шагнули к стене.

Стервятник осторожно облокотился, стараясь не испачкаться. Слепой прислонился всем телом. В глубине Перекрёстка хлопнула дверь. В коридор проник лунный свет. Звук шагов и дыхание.

По тропинке шёл кто - то тяжёлый. Продирался, стонал и сопел, обрушивая себе на спину мусор с верхушек деревьев. Горячий пар из его ноздрей ударил им в лица, и они крепче вжались в стену. Зверь остановился, тревожно втянул воздух, задрожал, и, с треском ломая сучья, понёсся прочь, оставив чёрную полосу вывернутой комьями земли.

Слепой повернулся к Стервятнику.

– Это твой Слон.
– Что ты, Слепой! Слон – трусишка! Разве он выйдет ночью один? Он и днём - то боится ходить в одиночку.
– И всё же это был он. Можешь проверить, если хочешь.
– Не хочу. Раз ты говоришь, значит, он. И всё - таки очень странно. И нехорошо. Пойдём покурим?

Стервятник отворил дверь одного из пустовавших классов. Они вошли и, прикрыв её за собой, сели на пол. Закурили и устроились поудобнее. Потом легли, опираясь на локти. Запахло дурманной травой. Время летело. Серый Дом затаился, онемев стенами.

– Помнишь, Слепой… Как - то ты говорил про колесо. Про большое и старое колесо, на которое столько всего налипло, что уже и не поймёшь, что это колесо, но оно вертится. Медленно, но вертится. Кого - то задавит, кого - то подбросит вверх. Ты помнишь? Ты ещё сказал тогда, что его движение можно угадать по скрипу задолго до того, как оно повернётся. Услышать скрип и угадать…
– Я помню. Смешной был разговор.
– Может, и смешной. Но ты слышишь скрип?
– Нет. Если оно и поворачивается, то не в мою сторону.

Стервятник кашлянул. Или засмеялся:

– Так я и знал. Странный он парень. Чего ему не хватало?
– Уже в прошедшем времени?
– Да. Он не из старых. Всё дело в этом. Мы, например, кое - что знаем, пусть и не знаем, что именно. А он – нет.
– По - моему, ты запутался в словах.
– Я во всём запутался. Мир вообще странно устроен. Вот ты говоришь, что это Слон прочесал сейчас мимо, как сломанный носорог, – и что же мне с этим делать? Я ведь боюсь таких вещей. Безобидный Слон зачем - то бродит ночами и сопит… Что делать? Я расстроен, понимаешь? Надо пойти проверить его.
– Да, конечно. Иди.

Скрипнула дверь. Слепой проводил Стервятника поворотом головы, как если бы мог видеть, закрыл глаза и погрузился в тёплую дрёму. И сразу вернулся Лес.

Навалился, задышал в уши, закопал в мох и в сухие листья, спрятал и убаюкал тихими песнями свистунов.

Слепой был его любимцем. Лес даже улыбался ему. Слепой это знал. Улыбки он чуял на расстоянии. Обжигающие, липкие и острозубые, мягкие и пушистые. Они мучили его своей мимолетностью, недосягаемостью пальцам и ушам.

Улыбку нельзя поймать, зажать в ладонях, обследовать миллиметр за миллиметром, запомнить… Они ускользают, их можно только угадывать. Однажды, когда он был ещё маленьким, Лось попросил его улыбнуться. Он тогда не понял, чего от него хотят.

– Улыбка, малыш, улыбка, – сказал Лось. – Лучшее, что есть в человеке. Ты не совсем человек, пока не умеешь улыбаться.
– Покажи, – попросил Слепой. Лось нагнулся, подставляя лицо его пальцам. Наткнувшись на влажные зубы, Слепой отдёрнул руку. – Страшно, – сказал он. – Можно я так не буду?

Лось только вздохнул.

                                                                                                                                                      из романа Мариам Петросян - «Дом, в котором…»

Малиновое варенье или ..
                            Господин Мишустин, а вы вообще в курсе цен на торты, эклеры и прочие кондитерские изделия ?

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается с мужем,
уж тот не намерен, конечно,
с любовником тайно бежать.
Иначе зачем тратить сахар,
и так ведь с любовником сладко,
к тому же в дому его тесно
и негде варенье держать.

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается долго,
во всяком уж случае зиму
намерен пере - зимовать.
Иначе зачем ему это
и ведь не из чувства же долга
он гробит короткое лето
на то, чтобы пенки снимать.

Кто варит варенье в июле
в чаду на расплавленной кухне,
уж тот не уедет на Запад
и в Штаты не купит билет,
тот будет по мёртвым сугробам
ползти на смородинный запах...
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.

                                                        Автор: Инна Кабыш

♪ Клип.Варенье. ♪

Летний ветерок заглянул в открытое окно кухни, втягивая в себя вкусные запахи.

Жарко, а хозяйка хлопочет у плиты. «Интересно, что там готовится?» - подумал любопытный бродяга и, шаловливо подбросив тюлевую занавеску, подлетел поближе к плите.

На ней возвышался эмалированный белый таз с цветочным рисунком по наружному краю. Ветерок весело подхватил шлейф горячего пара, пропитанного ароматом малинового варенья, которое булькало внутри таза.

- О - о! Это сказочно прекрасно!
  Влетел сюда я не напрасно!
   И несомненно буду рад

   Вкусить варенья аромат! - напевал ветерок, увлекшись поглощением благоухающего запаха.

В какой - то момент он подумал: «Может я стал розовый? Как пенка на поверхности варенья?»

Ветерок подлетел к зеркалу и, как обычно не увидев себя, выдохнул огорчённо:

«Жаль! Было бы красиво!» Но бродяга не отличался постоянством. Он тут же, беспечно насвистывая, присоединился к бегающей по комнате маленькой девочке, которая держала в руке бумажный самолётик.

Ветерок стал дуть сильнее. Девочке это понравилось и она, весело смеясь, отпустила самолётик в свободное плавание по воздушным волнам. Ветерок, не менее радостный, подхватил бумажную игрушку. Самолётик взмыл к потолку, а потом плавно стал опускаться и ткнулся носом в кипящее варенье.

- Доча! Ну, поиграй во что - нибудь другое! - произнесла хозяйка, вытаскивая игрушку из таза.
- Это не я! Это ветер хулиганит! - хлопая длинными ресницами сказала девочка и встала рядом с мамой.

А летающий проказник сделал прощальный круг по кухне и скрылся за створкой окна, напоследок опять подбросив занавеску.

На кухне воцарилась духота. Хозяйка помешивала варенье и обмахивалась журналом.

- Ещё пять минут и можно выключать, - произнесла она, глядя с облегчением на часы.

Однако таз не разделял радости хозяйки. Ему очень нравилось чувствовать в себе это пахучее ароматное варево. На его бордовой, глянцево - бархатной поверхности звонко лопались пузырьки.

Поднималась светло - розовая, похожая на зефир, пенка, которую ждала маленькая девочка. Мама снимала пенку деревянной ложкой, выкладывая её на блюдце. Дочка нетерпеливо приплясывала рядом с плитой:

- Мам! Уже можно? Я только капельку съем!

Женщина покачала головой  и строго посмотрела на дочку:

- Варенье горячее! Вот остынет и будешь пробовать пенку. Иди в свою комнату и там поиграй! Ветерок улетел и здесь очень жарко!

Девочка сморщила носик, видимо собираясь заплакать. Женщина погладила дочку по голове и мягко спросила:

- Не хочешь уходить отсюда?

Девочка отрицательно покачала головой. Мама задумалась на секунду и сказала:

- Тогда давай я налью водичку в тазик и ты будешь ловить рыбок.

Дочка радостно убежала за игрушечными рыбками и удочкой, а хозяйка, продолжая помешивать варенье, произнесла:

- Так. Где - то здесь должен быть старый тазик...

На нижней полке буфета стоял таз. Не старый, а медный, красивый, с длинной ручкой. Он скучал, ожидая своей очереди. В нем обычно варили яблочное повидло.

А  в дальнем углу буфета, заложенный разными мисками, вздыхал старый алюминиевый таз. Он ничего не ждал. Хотя в прежние времена только в нём и готовили варенье. Потом старая хозяйка отдала этот варочный предмет своей дочери, которая прочитала, что алюминиевая посуда вредит здоровью и трудовая жизнь таза закончилась.

- Ладно, старик! Не грусти! - успокаивал его медный собрат, - Фортуна, понимаешь, такая переменчивая особа! Сегодня — ты в тени, а завтра — он или я.
- Не могу сидеть без дела! Хочется пользу приносить!
- Погоди! Ты послушай, что говорит хозяйка? Ей нужен старый таз!...

  «Знакомое окно! Я здесь сегодня уже был! Ну, да! Малиновое варенье! - подумал озорной ветерок, улавливая запахи.

Он заглянул на кухню. Белый таз, с цветочным орнаментом по краю, стоял пустой. На столе красовались банки с малиновым вареньем. Хозяйка мыла посуду. На полу сидела маленькая девочка, которая удочкой, с магнитом на конце, вытаскивала магнитных рыбок из алюминиевого таза, наполненного водой. Рядом с тазом стояло блюдце с пенкой от варенья.

Ветерок захотел впитать в себя, теперь едва ощутимый, аромат этой вкуснятины, но девочка, почувствовав его дуновение, быстро взяла блюдце в руки и, собрав ложкой остатки пенки, сказала:

- Никому не дам!

Ветерок обиженно пронёсся над тазом с рыбками, создав на поверхности воды лёгкую рябь, и вылетел в окно. Ему явно нечего было ловить на этой кухне.

Зато старый алюминиевый таз наслаждался и водой, и рыбками, и порывом ветерка, с которым был знаком очень давно, а главное — он при деле!

- Благодарю, госпожа Фортуна!

                                                                                                                                               Сказка из жизни посуды. Таз для варенья
                                                                                                                                                             Автор: Неля Ядыкина

В потерянности тринадцатой сказки

К кому - то приезжают гости,
А ты одна, всегда одна.
И в замке из слоновой кости
Грустит принцесса у окна.

Давно сокровища морские
Не усыпают литораль (*),
И равнодушные стихии
Не гонят к берегу корабль .

И вновь на трепетные плечи
Как облако, ложится грусть,
А ты все ждёшь желанной встречи,
Но горизонт далёкий — пуст…

                                                                  Грустная сказка
                                           Автор: Наталья Нечаенко (Анисимова) N-N
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Не усыпают литораль - Литораль (от лат. litoralis — прибрежный, береговой) — участок берега, который затопляется морской водой во время прилива и осушается во время отлива. Располагается между самым высоким уровнем воды в прилив и самым низким в отлив.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

РУСАЛОЧКА ● музыка Евгения КРЫЛАТОВА - реж. Владимир Бычков - акт. Юрий Сенкевич - 1976

Период между восемью часами вечера и часом или двумя ночи всегда был моим волшебным временем.

На фоне голубого, вышитого «фитильками» постельного покрывала страницы раскрытой книги, охваченные кругом света от ночника, были для меня воротами в иной мир.

Но в этот вечер магия не сработала. Сюжетные нити, державшие меня в напряжении накануне, теперь ослабли; очень скоро я обнаружила, что не могу уследить за тем, как они переплетаются, образуя ткань повествования.

Я сделала над собой усилие, пытаясь поймать и натянуть ускользающую нить, но как только мне это удалось, вмешался внутренний голос – «Скажите мне правду», – узелок распустился, нить вновь безвольно провисла, и сюжет окончательно потерял для меня интерес.

Отложив эту книгу, я обратилась к старым проверенным любимцам: «Женщине в белом», «Грозовому перевалу», «Джен Эйр» (*).

Но и это не помогло. «Скажите мне правду».

До той поры чтение ещё ни разу не подводило меня. Книги были сама надёжность. До той поры. Выключив свет, я поудобнее пристроила голову на подушке и попыталась заснуть.

Отзвуки голосов. Обрывки историй. В темноте я слышала их звучащими одновременно. «Скажите мне правду».

В два часа ночи я выбралась из постели, нашарила ногами домашние туфли и, завернувшись в халат, спустилась на первый этаж магазина.

Там есть маленькое – чуть побольше чулана – подсобное помещение, в котором мы обычно пакуем книги, предназначенные к отправке. В комнатке стоит рабочий стол, а над ним на полке разложены листы обёрточной бумаги, ножницы и мотки бечёвки. И ещё там есть простой шкафчик с замком, где хранятся десятка полтора книг.

Содержимое шкафчика редко претерпевает изменения. Если бы вы заглянули в него сегодня, вы увидели бы то же самое, что я видела в ту ночь: с самого краю книга без обложки, рядом с ней украшенный аляповатым тиснением фолиант в кожаном переплёте, далее парочка латинских книг, старинная Библия, три сочинения по ботанике, один исторический труд и обтрёпанный до безобразия трактат по астрономии.

Здесь же книга на японском, ещё одна на польском и сборник стихов на староанглийском. Вы можете спросить, почему мы держим эти книги отдельно от других? Почему они не стоят на стеллажах среди своих собратьев? Да потому, что в этом шкафчике мы храним редкие, загадочные, по - настоящему ценные книги. Содержимое шкафчика стоит не меньше – а скорее всего, много больше – содержимого всех прочих книжных полок магазина вместе взятых.

Нужная мне книга – в твёрдом переплете с суперобложкой, размером четыре на шесть дюймов, изданная всего каких - то полвека назад, – находилась тут же, среди старинных редкостей. Её появление в шкафчике двумя месяцами ранее я приписала отцовской рассеянности и всё собиралась при случае напомнить ему об этом и переместить книгу на стеллажи в более подходящую ей компанию.

Тем не менее, прежде чем за неё взяться, я – скорее по привычке – надела белые нитяные перчатки.

Мы всегда это делаем при работе с ценными образцами; парадокс заключается в том, что хотя книги и оживают, когда мы их читаем, но в то же время при перелистывании страниц сальные выделения наших пальцев наносят им вред, постепенно разрушая бумагу.

Впрочем, данный экземпляр был в хорошем состоянии: обложка без повреждений, углы страниц не затёрты. Это была книга из некогда популярной, добротно сделанной серии, которую выпускало ныне уже не существующее издательство. Симпатичный томик, к тому же первое издание, но явно не из тех вещей, что вы ожидаете увидеть в святая святых букиниста. На благотворительных базарах и сельских праздниках такие книги продаются по несколько пенсов за штуку.

Суперобложка была окрашена в кремовый и зелёный цвета; фоновый узор в виде рыбьей чешуи окружал две рамки, в одной из которых помещалась нарисованная пером русалка, а во второй – имя автора и название книги: Вида Винтер. «Тринадцать сказок о переменах и потерях».

Я заперла шкафчик, убрала ключ и карманный фонарик на их обычные места и поднялась в свою спальню, держа книгу в обтянутой белой перчаткой руке.

В мои намерения не входило прочесть её от корки до корки. Отнюдь. Мне было нужно всего лишь несколько фраз – что - нибудь достаточно яркое и сильное, чтобы перебить тягостное впечатление от слов из письма, по - прежнему вертевшихся у меня в голове. Как говорится, клин клином. Пара предложений, максимум страница, и я наконец - то смогу заснуть.

Я сняла суперобложку и убрала её в выдвижной ящик тумбочки, специально предназначенный для таких целей. Перчатки перчатками, а дополнительные предосторожности не помешают. Раскрыв книгу, я первым делом приблизила её к лицу и втянула воздух носом. Характерный кисловато - сухой запах – чтобы не сказать вкус – старых книг.

Итак, пролог. Всего несколько строк.

Но, едва пробежав глазами первую фразу, я очутилась в западне.

Все дети мифологизируют своё появление на свет. Так уж мы устроены. Хотите лучше понять человека, увидеть его истинную сущность? Попросите его рассказать о собственном рождении. То, что вы услышите в ответ, не будет правдой; это будет фантастическая история. Но именно из таких историй мы узнаём самое главное.

Я будто нырнула в омут.

Крестьяне и принцессы, бейлифы (**) и поварята, купцы и русалки – все герои были легко узнаваемы.

Я встречала эти сюжеты сотни, тысячи раз прежде. Истории из числа тех, что знакомы каждому с детства. Но по мере чтения герои представали в новом свете. Они изменялись буквально на глазах. Это были уже не раскрашенные куклы из моих детских книжек с картинками, механически выполняющие предписанные сюжетом действия. Это были люди.

Кровь из пальца принцессы, который она поранила, дотронувшись до колеса прялки, была тёплой и липкой, и эта кровь оставила на её языке привкус металла, когда принцесса лизнула ранку, прежде чем погрузиться в бесконечно долгий сон. Солёные слёзы прожгли извилистые ручейки на щеках старого короля, когда он увидел свою любимую дочь впавшей в бесчувствие.

Все сказки были проникнуты совсем не сказочным настроением.

Под конец заветные желания персонажей исполнялись – беспробудная, казалось бы, красавица, к радости её царственного родителя, пробуждалась от поцелуя какого - то иноземца, чудище сбрасывало опостылевшую шкуру и становилось внешне похожим на человека, русалка обретала ноги и вместе с ними способность ходить по земле, – но лишь с большим опозданием все они осознавали, какую цену им придётся заплатить за попытки уйти от своей судьбы.

Стандартная финальная формула «и с тех пор они жили долго и счастливо» не срабатывала. Судьба, поначалу представавшая благоразумной, склонной к уступкам и компромиссам особой, в финале безжалостно мстила героям за обретённое ими недолгое счастье.

Это были жёсткие, пронзительные, душераздирающие истории. Я просто не могла от них оторваться.

Но вот, читая сказку о русалке – двенадцатую по счёту, – я начала испытывать беспокойство, никак не связанное с ходом повествования. Большой и указательный пальцы правой руки настойчиво посылали мне сигнал:

«Осталось мало страниц».

Наконец я не выдержала и, прервав чтение, повернула книгу торцом, чтобы проверить это ощущение. Всё верно. Тринадцатая сказка, вероятно, была очень короткой.

Я продолжила чтение, закончила двенадцатую сказку и перевернула страницу.

Пусто.

Я пролистала книгу назад, затем опять вперёд. Ничего.

Здесь не было тринадцатой сказки.

Я ощутила внезапный прилив крови к голове, подобный тому, что испытывает водолаз, слишком быстро поднявшийся из морской глубины на поверхность.

Окружающая обстановка постепенно, предмет за предметом, возвращалась в поле моего зрения: постельное покрывало, книга в моей руке, ночник, бледно горевший в свете дня, который пробивался сквозь тонкие занавески.

Уже наступило утро.

Я провела за чтением всю ночь.

Тринадцатой сказки не было.

                                                                                из  дебютного романа Дианы Сеттерфилд - «Тринадцатая сказка» (The Thirteenth Tale)
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) я обратилась к старым проверенным любимцам: «Женщине в белом», «Грозовому перевалу», «Джен Эйр» - Классические произведения английской литературы Викторианской эпохи: романы Уилки Коллинза «Женщина в белом» (1860), Эмили Бронте «Грозовой перевал» (1847) и Шарлотты Бронте «Джен Эйр» (1847).

(**) Крестьяне и принцессы, бейлифы  и поварята, купцы и русалки – все герои были легко узнаваемы - Бейлиф. Заместитель шерифа, судебный пристав (в Великобритании и ряде других стран).